Текст книги "Новые мелодии печальных оркестров (сборник)"

Автор книги: Фрэнсис Скотт Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

III

– Это место, без особых на то причин, называют Небесной Дырой.

Форс огляделась.

Они с Джоном находились на крыше, в саду, раскинувшемся под ночным апрельским небом. Над головой мерцали холодным светом подлинные звезды, на темном западе виднелся ледяной серп луны. Однако там, где они стояли, царила июньская теплынь, и пары, обедавшие и танцевавшие на полу из матового стекла, не обращали внимания на зловещее небо.

– Отчего здесь так тепло? – шепнула Форс, пока они пробирались к столику.

– Какое-то новейшее изобретение. Не дает теплому воздуху подниматься. Не знаю, на каком оно основано принципе, но здесь даже зимой можно находиться под открытым небом.

– А где принц Уэльский? – требовательным тоном спросила она.

Джон обвел глазами площадку.

– Пока не прибыл. Раньше чем через полчаса не появится.

Форс глубоко вздохнула.

– Прямо сердце замирает. Такое со мной впервые за четыре года.

Четыре года – а его любовь к ней длится на год больше. Джон задумался: когда ей было шестнадцать и она, очаровательная юная сумасбродка, просиживала ночи в ресторанах с офицерами, которым предстояло назавтра отправиться в Брест, в исполненные печали и муки дни войны, когда существование слишком быстро утрачивало свой блеск, – была ли она в те дни так хороша, как сейчас, под этими янтарными огнями, под этим темным небом. От возбужденно горящих глаз до каблуков туфель в полосках из настоящего золота и серебра она походила на один из тех удивительных корабликов, вырезанных внутри бутылки. Она была сработана так тонко и тщательно, словно над нею не один год трудился мастер, специализировавшийся на ювелирно-тонких изделиях. Джону Чеснату хотелось взять ее в руки, повертеть так и сяк, поизучать кончик туфли или кончик уха, рассмотреть поближе волшебный материал, пошедший на ее ресницы.

– Кто это? – Форс внезапно указала на красивого латиноамериканца, сидевшего за столиком напротив.

– Это Родериго Минерлино, звезда кинематографа и кольдкрема. Может, позднее он будет танцевать.

Форс только сейчас обратила вдруг внимание на звуки скрипок и барабанов. Музыка доносилась словно бы издалека, из студеной ночи, похожая на сон и оттого еще более отчужденная.

– Оркестр на другой крыше, – пояснил Джон. – Новейшая выдумка… Гляди, начинается представление.

Внезапно в круг резкого – вырви глаз – света выскочила из замаскированного прохода молодая, тонкая как тростинка негритянка, спугнула музыку, перешедшую в неупорядоченный минор, и затянула ритмичную трагическую песню. Дудочка ее тела вдруг переломилась, она принялась выделывать медленный бесконечный степ, без продвижения и без надежды, как провал убогой мечты дикаря. С истерической монотонностью, безнадежно, однако непримиримо, она раз за разом выкрикивала, что потеряла Папу Джека. То одна, то другая оглушительная труба пыталась сбить ее с упорного такта безумия, но ей был внятен только глухой рокот барабанов, которые переносили ее в некий уголок времени, затерявшийся среди множества забытых тысячелетий. Когда умолкло пикколо, негритянка вновь вытянулась в тоненькую коричневую струнку, пронзительно, душераздирающе вскрикнула и исчезла во внезапно наступившей темноте.

– Если бы ты жила в Нью-Йорке, то не спрашивала бы, кто это, – произнес Джон, когда вновь вспыхнул янтарный свет. – Следующим будет Шейк Б. Смит, комик, что называется, худое трепло…

Он смолк. В тот самый миг, когда перед началом второго номера погас свет, Форс глубоко вздохнула и всем телом подалась вперед. Ее глаза остекленели, как у пойнтера на охоте. Джон увидел, что ее взгляд прикован к компании, которая вошла через боковую дверь и стала в темноте рассаживаться за столиком.

Их столик был отгорожен пальмами, и вначале Форс видела только три неясных силуэта. Потом она различила четвертого, расположившегося как будто в самой глубине, – бледный овал его лица венчался густо-желтыми волосами.

– Ага! – воскликнул Джон. – Вот и его величество.

Тихонько всхлипнув, Форс затаила дыхание. Происходящее она воспринимала смутно: комик как будто стоял на танцевальных подмостках в ярко-белом освещении, какое-то время что-то болтал, в зале не смолкали смешки. Но взгляд ее оставался неподвижен, околдован. Она видела, как кто-то из компании склонился и что-то шепнул другому, как горела спичка, как замерцал на заднем плане яркий глазок сигареты. Долго ли она оставалась без движения, Форс не знала сама. Затем с глазами у нее что-то случилось, их застлало белой пеленой и отмахнуться от этого было никак нельзя. Форс резко повернулась и обнаружила, что на нее направлен сверху небольшой прожектор. Где-то поблизости звучал голос, он что-то ей говорил, по залу стремительно прокатывался круговорот смеха, но Форс слепил прожектор, и она невольно привстала.

– Сиди! – шепнул ей Джон через столик. – Он каждый вечер выбирает себе кого-нибудь.

Тут Форс поняла: это был комик, Шейк Б. Смит. Он обращался к ней, рассуждал о чем-то, что вызывало у публики бурный смех, Форс же представлялось невнятным бормотанием. Вначале ее ошеломил яркий свет, но теперь она овладела собой и изобразила улыбку. Таким образом она продемонстрировала редкостное самообладание. Эта улыбка говорила о ее полной невовлеченности в происходящее, Форс словно бы не замечала света прожектора, не замечала попытки комика сыграть на ее привлекательности; она с бесконечного расстояния забавлялась им – с тем же успехом он мог бы метать свои стрелы в луну. Она уже не была «леди» – леди в такой ситуации выглядела бы раздраженной, жалкой или глупой, Форс же свела свою позицию к тому, чтобы просто красоваться, оставаясь недосягаемой для всего прочего, и комик в конце концов ощутил такое одиночество, какого никогда прежде не испытывал. По его сигналу прожектор внезапно погас. Сцена завершилась.

Сцена завершилась, комик ретировался, в отдалении заиграла музыка. Джон наклонился к Форс.

– Мне очень жаль. Но ничего было не поделать. Ты была великолепна.

Она с улыбкой небрежно махнула рукой и вздрогнула: за столиком на том конце зала остались только два человека.

– Он ушел! – расстроилась она.

– Не волнуйся – вернется. Видишь ли, ему приходится осторожничать; наверное, пережидает снаружи с кем-нибудь из своих ассистентов, пока снова не выключат свет.

– А зачем ему осторожничать?

– Посещение Нью-Йорка у него не запланировано. Да он и приехал инкогнито.

Свет опять померк, и почти сразу же из темноты появился высокий мужчина и приблизился к их столику.

– Не позволите ли представиться? – быстро проговорил он с надменной интонацией британца, обращаясь к Джону. – Лорд Чарльз Эсте из сопровождающих барона Марчбэнка. – Он пристально посмотрел на Джона, словно хотел понять, догадался ли тот, что означает это имя.

Джон кивнул.

– Это между нами, как вы понимаете.

– Конечно.

Форс нащупала на столике свой нетронутый бокал шампанского и одним глотком его осушила.

– Барон Марчбэнк приглашает вашу спутницу на время этого номера присоединиться к его обществу.

Оба мужчины обратили взгляды к Форс. На миг наступило молчание.

– Хорошо, – согласилась она и вновь вопросительно посмотрела на Джона.

Тот снова кивнул. Форс встала и с отчаянно бьющимся сердцем, огибая столики, пустилась в кружной путь на тот конец зала; у нужного столика ее стройная, отливавшая золотом фигурка слилась с полутьмой.

IV

Номер близился к концу, Джон сидел за столиком один, встряхивая бокал шампанского и наблюдая игру пузырьков. За мгновение до того, как зажегся свет, раздался тихий шелест золотой материи и Форс, зардевшаяся и учащенно дышащая, опустилась на стул. В ее глазах блестели слезы.

Джон глядел на нее уныло.

– Ну, что он говорил?

– Он был очень молчалив.

– Хоть слово-то сказал?

Форс дрогнувшей рукой взяла шампанское.

– Он просто смотрел на меня, пока было темно. Произнес две-три дежурные фразы. Он похож на свои портреты, только вид у него скучный и усталый. Даже не поинтересовался, как меня зовут.

– Уезжает сегодня вечером?

– Через полчаса. Его с помощниками ждет у дверей машина, до рассвета они должны пересечь границу.

– Как он тебе показался – очаровательным?

Она помедлила и тихонько кивнула.

– Так все говорят, – подтвердил Джон угрюмо. – Они ждут, что ты вернешься?

– Не знаю. – Форс бросила неуверенный взгляд в другой конец зала, но знаменитость уже удалилась в какое-то укрытие.

Когда Форс отвернулась, к ним поспешно подошел совершенно незнакомый молодой человек, приостановившийся было у главного входа. Это был смертельно бледный субъект в помятом, затрапезном деловом костюме. Он положил на плечо Джону трясущуюся руку.

– Монте! – Джон дернулся и пролил шампанское. – Что такое? В чем дело?

– Они напали на след! – взволнованно прошептал молодой человек. Он огляделся. – Нам нужно поговорить с глазу на глаз.

Джон Чеснат вскочил на ноги. Форс заметила, что он тоже сделался белей салфетки, которую держал в руке. Джон извинился, и оба отошли к свободному столику немного поодаль. Форс на мгновение задержала на них любопытный взгляд, но потом снова сосредоточила внимание на столике в другом конце зала. Пригласят ли ее вернуться? Принц просто-напросто встал, поклонился и вышел за порог. Может быть, следовало подождать, пока он вернется, но она, хоть и была взбудоражена, отчасти уже вернула себе свое прежнее «я». Любопытство Форс было удовлетворено – от принца требовалась новая инициатива. Она спрашивала себя, действительно ли ощутила присущий ему шарм, а главное – подействовала ли на него ее красота.

Бледный субъект по имени Монте исчез, и Джон вернулся за столик. Форс ошеломил его вид – он сделался совершенно неузнаваем. Он рухнул в кресло, словно пьяный.

– Джон! Что стряслось?

Вместо ответа Джон потянулся за бутылкой шампанского, но пальцы у него тряслись, вино пролилось, вокруг бокала образовалось мокрое желтое кольцо.

– Ты нездоров?

– Форс, – едва выговорил он, – мне каюк.

– О чем это ты?

– Говорю, мне каюк. – Он выдавил из себя подобие улыбки. – Выписан ордер на мой арест, уже час как.

– Ты что-то натворил? – испугалась Форс. – Почему ордер?

Начался следующий номер, свет погас, Джон вдруг уронил голову на столик.

– Что это? – настаивала Форс, все больше тревожась. Она склонилась вперед: ответ Джона был еле слышен. – Убийство? – Она похолодела.

Джон кивнул. Форс схватила его за обе руки и встряхнула – так встряхивают пальто, чтобы оно нормально сидело. Глаза Джона бегали по сторонам.

– Это правда? У них есть доказательства?

Джон опять кивнул – расслабленно, как пьяный.

– Тогда тебе нужно сейчас же бежать за границу! Слышишь, Джон? Сейчас же бежать, пока они до тебя не добрались!

Джон в смертельном испуге скосился на дверь.

– О боже! – вскрикнула Форс. – Что же ты сидишь сложа руки? – Ее взгляд, отчаянно блуждавший по залу, вдруг остановился. Форс втянула в себя воздух, помедлила и яростно зашептала Джону в ухо: – Если я сумею это устроить, поедешь сегодня в Канаду?

– Как?

– Я это устрою – ты только возьми себя в руки. Это я, Форс, говорю с тобой – слышишь, Джон? Сиди здесь и не двигайся, пока я не вернусь!

Под прикрытием темноты Форс пересекла площадку.

– Барон Марчбэнк, – шепнула она тихонько, остановившись за его стулом.

Он жестом пригласил ее сесть.

– Не найдется ли сегодня у вас в машине два свободных места?

Один из помощников тут же обернулся.

– В машине его светлости все места заняты, – бросил он.

– Мне очень нужно. – Голос Форс дрожал.

– Что ж, – неуверенно отозвался принц, – не знаю.

Лорд Чарльз Эсте поглядел на принца и помотал головой.

– Я бы не рекомендовал. Дело рискованное, мы нарушаем распоряжения с родины. Мы ведь договорились, что не будем создавать сложности.

Принц нахмурился.

– Это не сложность, – возразил он.

Эсте напрямую обратился к Форс:

– Что за необходимость?

Форс заколебалась. Внезапно она вспыхнула:

– Побег жениха с невестой!

Принц рассмеялся.

– Отлично! – воскликнул он. – Решено. Эсте говорит с позиций служебного долга. Но мы его привлечем на свою сторону. Мы ведь вот-вот отъезжаем?

Эсте взглянул на часы:

– Прямо сейчас!

Форс метнулась обратно. Ей хотелось увести всех с крыши, пока еще темно.

– Быстрей! – прокричала она в ухо Джону. – Мы едем через границу – с принцем Уэльским. К утру ты будешь в безопасности.

Джон ошеломленно уставился на нее. Форс поспешно заплатила по счету, схватила Джона за руку и, стараясь не привлекать к себе внимания, отвела за другой столик, где в двух словах его представила. Принц удостоил его рукопожатия, помощники кивнули, едва скрывая неудовольствие.

– Нам пора, – проговорил Эсте, нетерпеливо поглядывая на часы.

Компания была уже на ногах, и тут все вскрикнули: через главную дверь на площадку вышли двое полисменов и рыжеволосый мужчина в штатском.

– На выход, – тихонько шепнул Эсте, подталкивая компанию к боковой двери. – Назревают какие-то неприятности.

Он выругался: выход загородили еще двое полицейских. Они неуверенно медлили. Человек в штатском начал тщательно осматривать посетителей за столиками.

Эсте вгляделся в Форс, потом в Джона, который скрылся за пальмами.

– Он что, из финансового ведомства? – спросил Эсте.

– Нет, – прошептала Форс. – Сейчас начнется шум. В эту дверь нам не выйти?

Принц, в котором явно нарастала досада, вернулся и сел за столик.

– Дайте мне знать, господа, когда будете готовы идти. – Он улыбнулся Форс: – Подумать только, из-за вашего хорошенького личика все мы можем попасть в переделку.

Внезапно включился свет. Человек в штатском поспешно обернулся и выскочил в самую середину зала.

– Всем оставаться на местах! – крикнул он. – Вы, там, под пальмами, – садитесь! Есть здесь в комнате Джон М. Чеснат?

Форс невольно охнула.

– Эй! – Детектив обращался к стоявшему сзади полисмену. – Обрати внимание на вот ту веселую компашку. Эй, вы, – руки!

– Боже, – прошептал Эсте, – нужно отсюда выбираться! – Он обернулся к принцу. – Этого нельзя допустить, Тед. Вас не должны здесь видеть. Я с ними разберусь, а вы ступайте вниз, к машине.

Он сделал шаг к боковому выходу.

– Руки вверх! – заорал человек в штатском. – Я тут не шутки шучу! Кто из вас Чеснат?

– Вы с ума сошли! – крикнул Эсте. – Мы британские подданные. Мы не имеем к вашим делам никакого отношения!

Где-то вскрикнула женщина, публика устремилась к лифту, но застыла, увидев наставленные на нее дула двух пистолетов. Какая-то девушка рядом с Форс грохнулась в обморок, и в тот же миг заиграл оркестр на отдаленной крыше.

– Остановите музыку! – взревел человек в штатском. – И наденьте браслеты на всю эту компашку – живо!

Двое полицейских двинулись к компании, тут же Эсте с другими помощниками выхватили револьверы и, старательно ограждая принца, начали пробираться к боковому выходу. Грянул выстрел, другой, зазвенели серебро и фарфор: полдюжины посетителей перевернули свои столики и проворно спрятались за ними.

Вокруг царила паника. Один за другим раздались еще три выстрела, за ними последовала беспорядочная стрельба. Форс видела, как Эсте хладнокровно целился в восемь янтарных прожекторов над головой, воздух стал наполняться плотным серым дымом. Странным аккомпанементом крикам и воплям служило неумолчное бряканье отдаленного джаз-банда.

Потом суматоха вдруг остановилась. Крышу огласил пронзительный свисток, сквозь дым Форс увидела, как Джон Чеснат подбежал к человеку в штатском и протянул ему покорно сложенные руки. Кто-то в последний раз взвизгнул, забрякали тарелки, на которые кто-то случайно наступил, и вслед за тем воцарилась тяжелая тишина – даже оркестр словно бы замер.

– Все, конец! – прорезал ночной воздух крик Джона Чесната. – Вечеринка закончена. Все желающие могут расходиться по домам!

Но тишину никто не нарушал – Форс знала, всех заставил молчать испуг и ужас, ведь Джон Чеснат спятил с ума, не выдержав мук совести.

– Представление прошло превосходно, – все так же громко продолжал Джон. – Я хочу вас всех поблагодарить. Если вы не прочь остаться – найдите нетронутые столики, а я распоряжусь, чтобы подали шампанского.

Форс показалось, что звезды в вышине и крыша под ногами вдруг плавно закружились. Она видела, как Джон взял ладонь детектива и сердечно ее пожал, как детектив ухмыльнулся и спрятал в карман пистолет. Снова заиграла музыка, девица, терявшая сознание, теперь танцевала в углу с лордом Чарльзом Эсте. Джон бегал по залу, похлопывал по спине то одного, то другого гостя, обменивался с ними рукопожатиями, смеялся. Потом, свежий и невинный, как младенец, направился к Форс.

– Чудесная забава, да? – спросил он.

У Форс потемнело в глазах. Она попыталась нащупать у себя за спиной стул.

– Что это было? – проговорила она заплетающимся языком. – Это сон?

– Нет, конечно! Никакой не сон. Это я все устроил, Форс, разве не понятно? Я это устроил ради тебя. Сам придумал! Кроме моего имени, здесь не было ничего настоящего!

Внезапно обмякнув, Форс уцепилась за лацканы его пиджака и свалилась бы на пол, если бы Джон ее не подхватил.

– Шампанского, быстро! – распорядился он. Он крикнул стоявшему неподалеку принцу Уэльскому: – Быстрей вызовите мне машину! Мисс Мартин-Джонс переволновалась, ей нехорошо.

V

Небоскреб громоздился тяжеловесной коробкой в тридцать рядов окон; выше он стройнел и делался похож на белоснежную сахарную голову. Последнюю сотню футов составляла вытянутая башня, тонкой и хрупкой стрелой устремлявшаяся в небо. В самом высоком из ее высоких окон стояла на свежем ветру Форс Мартин-Джонс и смотрела вниз, на город.

– Мистер Чеснат послал узнать, не пройдете ли вы в его личный офис.

Стройные ноги Форс послушно зашагали по ковру и принесли ее в прохладную, с высоким потолком комнату, откуда открывался вид на бухту и морской простор.

Джон Чеснат ждал за письменным столом. Форс подошла к нему и обхватила его за плечи.

– Ты уверен, что ты настоящий? – спросила она тревожно. – Совсем-совсем уверен?

– Ты написала мне только за неделю до прибытия, – скромно отозвался он, – иначе я успел бы организовать целую революцию.

– И все это представление было для меня? Вся эта грандиозная затея была ни за чем – просто для меня?

– Ни за чем? – Джон задумался. – Ну, вначале так и было. Но в последнюю минуту я пригласил крупного ресторатора и, пока ты гостила за другим столиком, продал ему идею для ночного клуба.

Джон посмотрел на часы.

– Мне нужно сделать еще одну вещь – и у нас до ланча как раз останется время, чтобы пожениться. – Он взял телефонную трубку. – Джексон?.. Пошлите три одинаковые телеграммы в Париж, Берлин и Будапешт, чтобы трех фальшивых герцогов, которые разыгрывали в орлянку Шварцберг-Райнмюнстер, выслали за польскую границу. Если герцогство не сработает, снизьте валютный курс до четырех нулей и двойки после запятой. И еще: этот кретин Блатчдак снова на Балканах, затевает еще одну войну. Затолкайте его на первый же корабль до Нью-Йорка или посадите в греческую тюрьму.

Повесив трубку, Джон со смехом обернулся к ошеломленной космополитке.

– Следующая остановка – мэрия. Оттуда, если хочешь, поедем в Париж.

– Джон, – спросила Форс задумчиво, – кто был принцем Уэльским?

Он помедлил с ответом, пока они не сели в лифт, где с быстротой молнии съехали вниз на два десятка этажей. Потом Джон наклонился и тронул лифтера за плечо.

– Не так быстро, Седрик. Леди не привыкла к такому падению с высот.

Лифтер с улыбкой обернулся. Лицо у него было бледное, овальное, окаймленное желтыми волосами. Форс густо покраснела.

– Седрик родился в Уэссексе, – объяснил Джон. – Сходство, скажу без преувеличений, поразительное. Принцы особым благонравием не отличаются – не удивлюсь, если в жилах Седрика течет малая толика гвельфской крови.

Форс сняла с шеи монокль и накинула ленточку на голову Седрика.

– Спасибо, – сказала она просто, – за второе из самых захватывающих в моей жизни приключений.

Джон Чеснат, как делают обычно торговцы, потер себе руки.

– Будьте у меня постоянным клиентом, леди, – просительным тоном произнес он. – Мой универмаг – лучший в городе!

– А чем вы торгуете?

– Сегодня, мадемуазель, у нас имеется запас первосо-о-ортнейшей любви.

– Заверните ее, господин продавец! – воскликнула Форс Мартин-Джонс. – Похоже, это стоящий товар.

Целитель

I

В пять часов темная комната в отеле «Риц», похожая формой на яйцо, созревает для едва уловимой мелодии: легкого клацанья одного или двух кусков сахара в чашке, звяканья блестящих чайников и сливочников, когда они, скользя по серебряному подносу, изящно соприкасаются боками. Некоторым этот янтарно-желтый час милее всех прочих, ибо необременительные труды лилий [6]6
  См. Матф. 6:28: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут».


[Закрыть], обитающих в «Рице», к этому времени уже заканчиваются – наступает остаток дня, певучий и нарядный.

В один из весенних вечеров, оглядывая невысокий подковообразный балкон, вы, быть может, заметили за столиком на двоих молодую миссис Альфонс Карр и молодую миссис Чарльз Хемпл. Та, что в платье, была миссис Хемпл. Под «платьем» я имею в виду изделие черного цвета и безупречного кроя, с большими пуговицами и красным подобием капюшона на плечах; изобретатели этого наряда с Рю де ла Пэ сознательно придали ему не лишенное стильной дерзости сходство с одеянием французского кардинала. Миссис Карр и миссис Хемпл исполнилось по двадцать три года, и они, если послушать их недоброжелателей, сумели очень неплохо устроиться. Как ту, так и другую мог бы ждать под дверями отеля лимузин, но обеим гораздо больше хотелось в апрельских сумерках прогуляться домой пешком по Парк-Авеню.

Луэлла Хемпл была высокая девушка с льняным оттенком волос, какой считается типичным для женщин из английской провинции, однако представляет там большую редкость. Кожа ее светилась свежестью и не нуждалась ни в какой маскировке, однако, повинуясь устаревшей моде (шел 1920 год), миссис Хемпл скрыла свой яркий румянец под слоем пудры и нарисовала новый рот и новые брови – с тем весьма скромным успехом, к каковому подобное вмешательство только и может привести. (Замечание это сделано, разумеется, с высоты 1925 года. В те дни, однако, облик миссис Хемпл вполне соответствовал законам красоты.)

– Я замужем уже четвертый год, – говорила она, гася сигарету о выжатую лимонную дольку. – Ребенку завтра исполняется два годика. Не забыть бы купить…

Она вытащила из футляра золотой карандашик и записала в ежедневнике цвета слоновой кости: «Свечи» и «Штучки, которые тянутся, в бумажных обертках». Потом подняла глаза, посмотрела на миссис Карр и заколебалась.

– Что, если я скажу тебе что-то ужасное?

– Попробуй, – весело отозвалась миссис Карр.

– Мне докучает даже мой собственный ребенок. Ты скажешь, это неестественно, Ида, но это правда. С ним мне не стало интересней жить. Я люблю его без памяти, но в те вечера, когда я сама им занимаюсь, нервы у меня расходятся чуть ли не в крик. Пройдет два часа, и я уже жду не дождусь, пока вернется няня.

Сделав это признание, Луэлла судорожно вздохнула и всмотрелась в подругу. На самом деле она не думала, что ее слова так уж неестественны. Это ведь правда. А в правде ничего порочного быть не может.

– Наверное, дело в том, что ты не любишь Чарльза, – равнодушно предположила миссис Карр.

– Нет же, люблю! Надеюсь, это очень даже понятно из всего сегодняшнего разговора. – Луэлла сделала вывод, что Иде Карр не хватает ума. – И оттого, что я его люблю, все еще больше усложняется. Прошлой ночью я заснула в слезах: чувствую, дело медленно, но верно идет к разводу. Нас удерживает вместе только сын.

Ида Карр, прожившая в браке пять лет, поглядела на подругу пристально, пытаясь определить, не играет ли она роль, но красивые глаза Луэллы смотрели серьезно и печально.

– И отчего же так происходит?

– Причин много. – Луэлла нахмурилась. – Во-первых, еда. Я плохая хозяйка и не собираюсь становиться хорошей. Терпеть не могу заказывать продукты, терпеть не могу соваться в кухню и смотреть, чисто ли в леднике, терпеть не могу прикидываться перед слугами, будто интересуюсь их работой, когда на самом деле я и слышать не хочу о еде, пока она не подана на стол. Видишь ли, меня не учили готовить, а потому кухня мне так же безразлична, как… как, к примеру, котельная. Для меня это всего лишь машина, в которой я ничего не смыслю. Проще всего сказать, как говорят в книгах: «Пойди на кулинарные курсы», но, Ида, в реальной жизни разве такое бывает, чтобы женщина обратилась в абсолютную Hausfrau [7]7
  Домохозяйка ( нем.).


[Закрыть]– разве только у нее нет другого выхода?

– Продолжай, – предложила Ида, ничем не выдавая своего мнения. – Рассказывай дальше.

– Так вот, в результате дома вечно все вверх дном. Слуги меняются каждую неделю. Если они молодые и ничего не умеют, я не могу их вымуштровать и дело заканчивается увольнением. Если же они опытные, им не по вкусу дом, где хозяйке нет никакого дела до того, сколько стоит спаржа. И они берут расчет, а нам частенько приходится питаться в ресторанах и отелях.

– Чарльз, наверное, от этого не в восторге.

– Его это бесит. По правде, его бесит почти все, что нравится мне. Не увлекается театром, не терпит оперу, танцы, вечеринки с коктейлями – иногда мне кажется, ему противно все, что есть в этом мире приятного. Год или больше я просидела дома. Пока была беременна, пока ухаживала за Чаком, я ничего не имела против. Но в этом году я сказала Чарльзу откровенно: «Я еще молода и хочу развлекаться». Тогда мы стали бывать в свете, хотелось ему этого или нет. – Луэлла помедлила, задумавшись. – И мне так его жалко, Ида, я просто не знаю, что делать, но если мы затворимся дома, тогда уже придется жалеть себя. И еще раз скажу начистоту: по мне, пусть лучше он будет несчастен, чем я.

Луэлла не столько рассказывала, сколько думала вслух. Она всегда считала себя честным человеком. До замужества ее постоянно превозносили за любовь к справедливости, и это качество она старалась сохранить и будучи замужней дамой. Поэтому точка зрения Чарльза была ей так же понятна, как своя.

Будь Луэлла женой первопоселенца, она, вероятно, боролась бы за существование бок о бок с мужем. Но здесь, в Нью-Йорке, никто ни за что не боролся. Покой и свободное время не приходилось завоевывать – и того и другого у Луэллы имелось в избытке. Как тысячи других молодых жен в Нью-Йорке, она честно хотела что-нибудь делать. Имей она чуть больше денег и чуть меньше люби мужа, она бы увлеклась лошадьми или любовными интрижками. И наоборот, будь их семья чуть бедней, избыток энергии пошел бы на надежды или на труд. Но положение Хемплов было промежуточным. Они принадлежали к многочисленному классу американцев, которые каждое лето путешествуют по Европе и посмеиваются, чувствуя одновременно тоску и умиление, над привычками, традициями и образом жизни других стран, потому что своих привычек, традиций и образа жизни их страна не выработала. Этот класс произошел вчера от отцов и матерей, которые с тем же успехом могли бы жить два века назад.

Час чаепития мгновенно сменился предобеденным часом.

Столики большей частью опустели, вместо сплошного, теснящегося говора раздавались редкие пронзительные голоса и отдаленный взрывной смех: в одном углу официанты уже накрывали столики к обеду белыми скатертями.

– Мы с Чарльзом действуем друг другу на нервы. – В наступившей тишине голос Луэллы прозвучал ошеломляюще отчетливо, и она поспешно понизила тон. – Мелочи. Он трет себе лицо – все время, за столом, в театре, даже в постели. Доводит меня до белого каления, а когда начинаешь злиться из-за таких пустяков, значит, конец не за горами. – Она замолкла и, полуобернувшись, натянула себе на плечи легкую меховую накидку. – Надеюсь, я не слишком тебе наскучила, Ида. Я только об этом и думаю, потому что сегодня вечером кое-что намечается. Я сговорилась на сегодня о встрече, очень интересной: поужинать после театра с несколькими русскими – то ли певцами, то ли танцорами, что-то такое, а Чарльз сказал, что не пойдет. Если так… то я пойду одна. И это конец.

Луэлла вдруг оперлась локтями о стол, спрятала глаза в глянцевых перчатках и заплакала – тихо и нескончаемо зарыдала. Свидетелей поблизости не было, но Ида Карр подосадовала, что Луэлла не сняла предварительно перчатки. Иначе можно было бы утешить ее, коснувшись голой руки. Но, глядя на перчатки, трудно было жалеть женщину, которую так щедро одарила судьба.

Иде хотелось сказать что-то вроде «все будет хорошо» или «все не так плохо, как кажется», но она промолчала. Она не чувствовала ничего, кроме раздражения и неприязни.

Рядом с ними остановился официант и положил на столик сложенную бумажку. Миссис Карр за ней потянулась.

– Ни в коем случае, – прерывистым голосом пробормотала Луэлла. – Нет, это я тебя пригласила! У меня уже и деньги приготовлены.