Текст книги "Великий Гэтсби"

Автор книги: Фрэнсис Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Я спустился вниз по лестнице и обнаружил, что вечер еще не совсем закончился. В полусотне футов от входных дверей, в свете дюжины фар, перед моими глазами возникла необычная и странная картина. В кювете возле дороги лежал на правом боку новенький двухместный закрытый автомобиль с начисто срезанным колесом, пару минут тому назад целым и невредимым выехавший со стоянки. Причина исчезновения колеса прояснилась, стоило мне увидеть острый выступ стены, само же колесо лежало поблизости. У места аварии собралась полудюжина испуганных и сгорающих от любопытства шоферов. Брошенные ими авто заблокировали проезд, так что образовалась пробка, а завывание разноголосых звуковых сигналов выстроившихся сзади машин только усиливало хаос.

Мужчина в длинном до пят пыльнике вылез из‑под покореженной машины и встал посреди дороги с уморительной миной на лице, недоуменно переводя взгляд с машины на колесо, а с колеса – на зевак.

– Нет, вы видели? – спросил он. – Прямо в кювет.

Похоже, он был безмерно удивлен самим фактом дорожного происшествия. Нетрадиционная манера выражать свое удивление сразу же показалась мне знакомой, а в следующее мгновение я узнал нетрезвого книголюба из библиотеки Гэтсби.

– Как это могло случиться? Он недоуменно пожал плечами.

– Я абсолютно не разбираюсь в механике, – решительно заявил он.

– Но все‑таки, как это случилось? Вы наехали на стену?

– Даже не спрашивайте, – сказал Совиный Глаз, подразумевая, я‑де умываю руки. – Я мало, что знаю о технике вождения, вернее, вообще ничего не знаю. Случилось – и все. Что я могу еще сказать?

– Хорошо, если вы пока еще неопытный водитель, зачем же вы сели за руль ночью… для чего же вы сели за руль, если толком не умеете управлять?

– А я и не управлял! – с возмущением объяснил он. – Чего бы это я управлял?

Все буквально оцепенели от непритворного ужаса.

– Так вы, э – э-э, самоубийца?

– Вам еще крупно повезло, что все закончилось только колесом. Это же надо такое учудить: садиться за руль и даже не пытаться рулить.

– Минуточку, – начал объяснять «отступник», – вы меня неправильно поняли. Это ведь не я рулил. В машине должен был остаться еще один человек.

Последнее заявление вызвало настоящий шок, и гулкое «а – а-ах» прокатилось по рядам зевак, но тут дверца машины стала потихоньку открываться. Ряды смешались, и толпа – теперь это была толпа – непроизвольно попятилась, а когда дверца открылась полностью, воцарилась зловещая звенящая тишина. Из искореженного железного чрева стал восставать, неспешно и по частям, словно флюоресцирующий, белый, как мел, фантом. Однако при ближайшем рассмотрении фантом оказался легкомысленного вида личностью, нетвердо державшейся на ногах, обутых в бальные туфли сорок пятого размера.

– Почему стоим? – добродушно и безмятежно справился он. – Бензин закончился?

– Да вы сюда – вот сюда посмотрите!

Дюжина указательных пальцев уткнулась в ампутированное колесо. Он посмотрел на него, потом на небо, должно быть, заподозрив, что именно оттуда оно и свалилось.

– Как ножом отрезало, – объяснил кто‑то из шоферов. Он недоуменно кивнул.

– Надо же, а я и не заметил, что мы стоим.

После короткой паузы он глубоко вздохнул, расправил плечи и деловым тоном, при этом его язык слегка заплетался, поинтересовался:

– Ну – с, джентльмены, мне надо ехать, и не подскажете ли вы мне, где здесь ближайшая заправка?

Дюжина джентльменов, голоса которых звучали ненамного тверже, сразу же принялась убеждать его в том, что ехать решительно невозможно, поскольку не существует абсолютно никакой физической связи между колесом и лежащей в кювете машиной. И в этом все дело.

– Так вы ее – задним ходом, – порекомендовал он собеседникам после короткого размышления. – Включите задний ход – сдайте слегка назад и вытащите машину, а дальше уж я как‑нибудь сам.

– На чем? Колеса‑то нет. Он заколебался.

– Но попробовать‑то, в самом деле, можно, – заметил он.

Кошачий концерт гудков и сирен достиг крещендо. Я развернулся и прямо по газону пошел домой, но уже почти на пороге не удержался и оглянулся назад. Небеса над виллой Гэтсби были словно запечатаны свинцовой печатью луны, теплая летняя ночь была по – прежнему прекрасна, а в переливающемся разноцветными огоньками, но уже безжизненном саду не звучал веселый беззаботный смех. Зияющие провалы окон и расщелина парадного входа исторгали пустоту, а чуть размытый силуэт хозяина дома, застывшего на веранде с поднятой в прощальном приветствии рукой, показался мне особенно одиноким и неприкаянным.

* * *

Я перечитал записки и увидел, что создается такое впечатление, будто бы события трех вышеупомянутых вечеров, разделенных к тому же многими неделями, и составляли главное содержание моей тогдашней жизни. На самом же деле все было совершенно иначе, и те вечера были всего лишь случайными эпизодами насыщенного разнообразными событиями лета, и, само собой разумеется, в то время вечера эти занимали меня много меньше, чем проблемы личного характера.

Работа поглощала практически весь световой день. По утрам я направлял свои стопы в некую конторку со скромным названием «Честный кредит», и ласковое в это время суток солнце мягко отбрасывало мою верную тень на запад, пока я пробирался узкими расселинами улиц меж белых небоскребов Нью – Йорка. Со временем я узнал по именам многих молодых клерков и биржевых маклеров, и мы частенько завтракали вместе в мрачных и набитых битком, но зато дешевых ресторанчиках крошечными свиными сосисками с картофельным пюре и кофе – на десерт. У меня даже завязался короткий, но бурный роман с девушкой, которая жила в Джерси – Сити и работала в отделе депозитных счетов, но ее брат при встрече стал бросать на меня злобные взгляды, так что уже в июле я решил вполне уместным прервать эту связь, воспользовавшись ее отъездом в отпуск.

Ежедневно я обедал в ресторанчике Йельского клуба – и это было, пожалуй, самое мрачное время в течение рабочего дня, – потом поднимался по лестнице на второй этаж, в библиотеку, и с добрый час упорно грыз гранит инвестиций и кредитов. Среди членов клуба было немало кутил, но в библиотеку они не поднимались, так что работал я без помех. Вечером, если погода позволяла, я спускался вниз по Мэдисон – авеню, проходил мимо старинного «Мюррей – хилл отеля», поворачивал по 33–стрит и выходил прямо к Пенсильванскому вокзалу.

Я начал привыкать к колоритной и даже авантюрной атмосфере нью – йоркских вечеров, безоговорочно полюбил состояние того необъяснимого удовлетворения, которое испытываешь, глядя на беспрестанное мельтешение мужчин, женщин и машин на улицах и площадях большого города. Мне нравилось бродить по Пятой авеню среди вечно куда‑то спешащих нью – йоркцев, выбирать взглядом женщин с изысканной романтической внешностью и загадывать: вот сейчас познакомлюсь с ней, войду в ее судьбу, и никто никогда ничего не узнает, – а если и узнает, ни в чем не упрекнет. Время от времени я мысленно следовал за своей избранницей и провожал ее прямо до апартаментов на углу какой‑нибудь старинной, полной таинственного очарования улочки, и она смотрела на меня с загадочной улыбкой, прежде чем скрыться в уютном полумраке за дверью. Бывало и так, что очарованные сумерки восточной столицы как бы отторгали меня, – тогда я чувствовал одиночество, грызущее душу, и ощущал эту безнадежность и в других – бедных молодых клерках, тоскующих у роскошных витрин в ожидании опостылевшего часа одинокого холостяцкого ужина, молодых нищих клерков, прекрасно понимающих, что проходят лучшие мгновения и часы не только этого вечера, но и всей жизни, увы, такой быстротечной.

Позже, после восьми вечера, когда пульс живущего обычной суматошной жизнью города особенно учащался, в сумерках 40–стрит с трудом пропускали через свои склеротические вены потоки машин, едущие по направлению к «театральной миле», я чувствовал, что беспокойное сердце мое трепещет и рвется из груди. Неясные, прильнувшие друг к другу, тени в салонах такси, норовисто пофыркивающих на перекрестках, отголоски чужих песен и раскаты чужого смеха, малиновые огоньки сигарет, расцвечивающие полумрак витиеватыми вензелями, – все это тревожило и бередило душу. Нет, я не испытывал зависть, а только представлял себе, что это я мчусь куда‑то в погоне за неземными наслаждениями, – я искренне радовался за них и желал им только добра.

На какое‑то время я потерял из вида мисс Бейкер и встретился с ней снова только в середине лета. Я тешил свое самолюбие знакомством с чемпионкой по гольфу, любил бывать с ней в обществе и слышать восхищенный шепоток болельщиков и поклонников, знавших ее в лицо. Потом родилось и более сложное чувство. При этом не могло быть и речи о влюбленности – просто я был заинтригован, и мною двигало чисто мужское любопытство. Мне было крайне важно узнать, что же на самом деле скрыто за этой маской надменной пресыщенности – ведь рано или поздно все наносное и напускное слетит, как шелуха, обнажив истинную суть. Вскоре такой случай представился. Как‑то мы были с ней на приеме в одном доме, в Варвике, и она там бросила под проливным дождем взятую у приятелей машину – бросила, позабыв закрыть раздвижную крышу, а потом преспокойно солгала что‑то, объясняясь по этому поводу. И в этот момент я, наконец, вспомнил ту неприглядную историю, связанную с Джордан, которая забрезжила было в моей памяти во время нашей первой встречи у Бьюкененов. Я вспомнил, как на ее первом крупном турнире по гольфу в кулуарах пополз слушок, едва не попавший на первые полосы местных газет, что в полуфинале Джордан загнала мяч в невыгодную позицию и то ли подвинула его к лунке, то ли отодвинула от нее. Эта малоприятная история начала перерастать в крупный скандал, который все же удалось замять. Вначале отказался от своих первоначальных показаний мальчик – клюшконос, а потом и другой свидетель признался, что мог ошибиться. Так или иначе, но этот инцидент и замешанные в нем персоны сохранились в моей памяти.

Джордан Бейкер инстинктивно избегала людей незаурядных с аналитическим складом ума. И вот ведь парадокс: она чувствовала себя защищенной только среди людей глубоко порядочных, даже и в мыслях не допускавших, что в их кругу может появиться человек с поведением, мягко говоря, предосудительным. При этом сама Джордан была патологически бесчестна. Она относилась к тому сравнительно редкому типу женщин, которые стремятся быть сильнее обстоятельств и стремятся к этому любой ценой. Я готов допустить, что этим качеством она обзавелась в ранней молодости, когда все казалось эпатажем, одним из способов самоутверждения, возможностью взирать на мир с холодной улыбкой и потворствовать малейшим прихотям своего упругого и соблазнительного тела.

Я не делал из этого никакой трагедии. Неблаговидные поступки не отнесешь к числу наихудших женских изъянов – обычно стараешься не обращать на них внимания, а если и обращаешь, то не судишь очень уж строго. Признаться, вначале я был несколько огорчен, а потом перестал даже думать об этом – вот и все. На той же вечеринке в Варвике между нами состоялась прелюбопытнейшая дискуссия о культуре вождения. Все началось с того, что она проехала настолько близко от стоявшего на перекрестке рабочего, что крылом мы зацепили и хорошенько рванули полу его куртки – при этом пуговицы и заклепки так и посыпались на дорогу.

– Вы – отвратительный водитель, – возмутился я. – Нужно быть осторожней или вообще не садиться руль.

– Я и так осторожна.

– Только что в этом я убедился.

– Значит, другие осторожны, – беззаботно ответила она.

– При чем тут другие?

– Они будут уступать дорогу из‑за своей осторожности, – пояснила Джордан. – Знаете ли, для транспортного происшествия требуется минимум два участника.

– А если вам попадется такой же водитель, как вы?

– Надеюсь, что никогда не попадется, – ответила она. – Ненавижу неосторожных людей. Зато такие, как вы, мне очень нравятся!

Ее серые прищуренные от солнца глаза внимательно смотрели на дорогу. Она намеренно старалась изменить характер наших взаимоотношений, во всяком случае, в тот момент мне показалось, что я влюблен. Однако я предпочитаю слыть тугодумом в подобного рода ситуациях, кроме того, я взял за правило ни при каких обстоятельствах не преступать свой собственный моральный кодекс и для начала разрешить малоприятную проблему, возникшую у меня дома: я был помолвлен с одной девушкой. Регулярно – раз в неделю – я продолжал отправлять ей письма с обязательной подписью: «Целую. Люблю. Ник», но все, что я помнил о ней, – это капельки пота, выступавшие над верхней губой во время игры в лаун – теннис. Нас с ней практически ничего не связывало, но требовалось деликатно внести ясность в наши отношения, прежде чем я мог бы считать себя окончательно свободным от матримониальных обязательств.

Каждый из нас считает себя воплощенной добродетелью, по крайней мере, знает свои достоинства, порой скрытые от других; например, я отношу себя к той сравнительно небольшой группе честных людей, с которыми мне довелось иметь дело в этой жизни.

Глава IV

Рано утром в воскресенье, под звон колоколов звонниц прибрежных поселков, оголодавшие светские львы и их львицы вернулись в дом Гэтсби, расцветив зеленые лужайки яркими и нарядными туалетами.

– Да он бутлегер[15]15
  Нелегальный торговец спиртным во времена 'сухого закона' в США, введенного в 1919 г. XVIII поправкой к Конституции и отмененного в 1933 г. XXI поправкой.


[Закрыть], милая моя, – сказала одна молодая леди своей собеседнице, оторвавшись от букета его цветов, чтобы допить его коктейль.

– Я знаю только то, что он убил человека, узнавшего в нем племянника фон Гинденбурга[16]16
  Людвиг Ганс фон Бенекендорф унд фон Гинденбург (1847–1934) – президент Германии, государственный и военный деятель, генерал – фельдмаршал (1914).


[Закрыть] – ответила ее товарка. – Сорви мне розу, дорогая, и налей еще капельку вот в этот хрустальный бокал.

Из любопытства и по собственной инициативе я начал вести журнал визитов того лета на полях железнодорожного расписания. Сейчас оно лежит передо мной – пожелтевшая бумага потерлась на сгибах, чернила выцвели, но еще можно различить штемпель «Действительно с 5 июля 1922 г.» и разобрать сделанные мною записи. Это своего рода документальное свидетельство, которое позволяет представить себе размах гостеприимства дома Гэтсби и всех тех «аристократов духа», кто этим гостеприимством пользовался, учтиво воздавая хозяину тем, что ровным счетом ничего о нем не знал, да и не желал знать.

Из Ист – Эгга приезжали супруги Честер – Бек и Личи, а также некий джентльмен по фамилии Бунзен, известный мне со времен Йеля; бывал здесь и доктор Вебстер Сивет, утонувший прошлым летом где‑то в Мэне. Далее: Хорнбимы, Вилли Вольтер с супругой и клан Блэкбаков, которые обычно сбивались в стадо где‑нибудь в углу и ожесточенно трясли бородами, как козлы, если кто‑нибудь пытался подойти к ним поближе. Затем: Исмэи и Кристи (чаще мистер Хуберт Ауэрбах и супруга мистера Кристи!), а с ними и Эдгар Бивер – знаменитый тем, что в одночасье, вернее, за один зимний полдень, поседел как столетний старик, главное, что никто – и он в том числе – так до сих пор и не знает почему.

Если я не ошибаюсь, был здесь и Кларенс Эндайв из Ист – Эгга. Он приезжал один – единственный раз, в белых бриджах, и затеял потасовку в саду с местным прощелыгой по фамилии Этти. С другого конца острова приезжали Чидлзы, О. Р.П. Шредеры, Стонуолл Джексон Абрамс из Джорджии, Фишгарды и Рипли Снелл. Снелл приезжал ровно за три дня до того, как попал в федеральную тюрьму, и набрался до такого состояния, что улегся спать на дороге, а миссис Юлиссез Свэтт проехалась на автомобиле по его правой руке. Дэнси обожали приезжать сюда всем семейством, равно как и С. В. Вайтбэт, которому было уже хорошо за шестьдесят, а также Хаммерхеды и Белуга, импортер табака, со своими дочерьми.

Из Вест – Эгга приезжали Поулы, Малреди, Сесил Роубэк и Сесил Шен, а также Галик, сенатор штата Нью – Йорк; Ньютон Оркид, контролировавший «Филмз пар экселленц», Эксхот, Клайд Коен, Дон С. Шварце (сын) и Артур Мак – Карти – пять последних были так или иначе связаны с кинобизнесом. Затем: Кэтлипсы, Бемберги и Г. Эрл Малдун – родной брат того самого Малдуна, который впоследствии удавил свою жену. Частенько наведывался сюда и известный промоутер Да Фонтано. Эд Легро, Джеймс Б. Феррет (Сучок), Де Джонг с супругой и Эрнст Лилли – все они приезжали посидеть за ломберным столиком, а если Феррет выходил в сад проветриться, это означало, что он проигрался в пух и прах, и акции «Ассошиэйтед трэкшн» подскочат завтра на бирже на несколько пунктов.

Некий джентльмен по фамилии Клипспрингер бывал здесь так часто и так подолгу, что получил прозвище «Постоялец», да он и был пансионером, поскольку своим собственным жильем, по – моему, так и не обзавелся. Из «мира Мельпомены» у Гэтсби бывали Гас Уэйс, Орэйс О’Донован, Лестер Майер, Джордж Даквид и Фрэнсис Булл. Из Нью – Йорка приезжали Кромы, Бэкхиссоны, Денникеры, Рассел Бетти, Корриганы, Келлехеры, Дьюары, Скелли, С. В. Белчер, Смерки и молодые Квинны (сейчас они в разводе), наконец, Генри Л. Пальметто, который покончил жизнь самоубийством (бросился под поезд сабвея на станции «Таймс – сквер»).

Бенни Мак – Кленаван всегда приезжал в сопровождении четырех девушек – не всегда одних и тех же, но походивших друг на друга, как однояйцовые близнецы, поэтому все считали, что именно эти и были здесь в прошлый раз. Мне трудно вспомнить их по именам, но, по – моему, их обычно звали Жаклин, возможно, Консуэло или Глория, или Джун, или Джуди; зато фамилии были красивые – мелодично звучащие названия цветов или же месяцев, впрочем, могли быть названы и громкие фамилии каких‑нибудь воротил американского бизнеса, а если вы проявляли настойчивость, вам по секрету признавались; что это‑де их племянницы и кузины.

В дополнение к вышесказанному могу добавить, что видел там Фаустину О’Брайен минимум один раз, кроме нее – девиц Бедекер, молодого Брюера, которому на войне оторвало осколком нос, мистера Албруксбургера и мисс Хааг – его невесту, Ардиту Фиц – Петерс и мистера П. Джуветта, бывшего в свое время шефом «Американского легиона»[17]17
  Крупнейшее объединение ветеранов войн США, основано в 1919 г. в Париже.


[Закрыть]. Наконец, мисс Клаудия Хип с молодым человеком, которого она представляла как своего шофера и Принца Какого – То Там Королевства, которого мы прозвали Дюком (не могу вспомнить его имени, если вообще знал его когда‑нибудь).

Все эти люди бывали у Гэтсби тем далеким летом.

* * *

Как‑то в конце июля, примерно в девять утра, роскошное авто Гэтсби подъехало к моему дому, подпрыгивая на булыжниках подъездной дороги, и остановилось, сверкающий хромом рожок разразился бойкой триолью[18]18
  Ритмическая музыкальная фигура из трех равноценных нот.


[Закрыть]. После той вечеринки я дважды побывал на вилле Гэтсби, летал на гидроплане и, воспользовавшись его настойчивым приглашением, загорал у него на пляже, – он же посетил меня впервые.

– Доброе утро, старина. Вы не забыли, что мы завтракаем сегодня в городе? Вот и поехали вместе…

Он сидел в салоне, удобно устроившись за приборной панелью, свободно и расслабленно, с той удивительной природной грацией и изяществом, которые отличают стопроцентного американца из общества от других прямоходящих! Я склонен объяснять этот феномен незакрепощенностью мышц, связанной с тем, что их счастливому обладателю не пришлось зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом, и правильной осанкой, выработанной в детстве, однако самый весомый вклад, на мой взгляд, сюда вносят наши национальные спортивные игры – быстрые, нервные и грациозные. Что касается Гэтсби, то взрывная энергия его тренированного тела постоянно искала выхода, выражавшегося в постоянной нацеленности на движение и в своего рода импульсивности, придававшей его обычно сдержанным и педантичным манерам своеобразный шарм. Он и минуты не мог посидеть спокойно – то ногой отбивал ритм, как танцовщик, то с силой сжимал и разжимал кулаки, как боец перед схваткой.

– Что скажете, старина? – стремительным и гибким движением он выбрался из машины, чтобы дать мне рассмотреть салон. – Правда, хороша? Вы ее раньше видели?

Конечно, я видел ее раньше. Все в округе видели ее – и не раз. Сверкающий никелем и хромом, насыщенного кремового цвета болид с удлиненным хищным корпусом и полудюжиной отделений для шляп, шляпок и инструментов, встроенным баром и еще бог весть чем, дюжиной сияющих ветровых щитков, в которых отражалась тысяча солнц. Мы уселись в обитую зеленой кожей «оранжерею» на колесах, отгородились от окружающего мира полудюжиной створок, стекол, щитков и дверец и помчались в Нью – Йорк.

Я встречался с ним уже не первый раз и, к моему величайшему огорчению, вынужден был признать, что говорить нам практически не о чем, вернее, Гэтсби мало что имел мне сказать. Первое впечатление масштабности и значительности его личности как‑то постепенно ушло, и я стал относиться к нему, как к владельцу модного и дорогого загородного ресторана, расположенного к тому же рядом с моим домом.

Вот эта поездка и оказалась для меня весьма важной в плане постижения загадочной души богатого соседа. Мне сразу же показалось, что сегодня он, если и не встревожен, то чем‑то расстроен: еще на полпути к Вест – Эггу Гэтсби стал рассеянно обрывать свои изящно построенные фразы, нерешительно похлопывать себя по коленям, одергивать полы пиджака и расправлять несуществующие складки на брюках цвета жженого сахара.

– Послушайте, старина, – неожиданно спросил он. – Вы, верно, составили мнение на мой счет?

Ошеломленный вопросом в лоб, я попытался было уклониться от прямого ответа, отделавшись ни к чему не обязывающими тривиальностями, к которым такого рода вопросы обычно и обязывают.

– Оставьте. Пустое! – властно оборвал он меня. – Хорошо, я расскажу вам о себе. Мне бы крайне не хотелось, чтобы вы питали свое любопытство теми совершенно дикими историями, которые ходят обо мне в нашем кругу.

Следовательно, для него не были секретом чудовищные слухи о нем, гулявшие по залам и гостиным его виллы, – вся та злоречивая болтовня, которую просто обожали наши светские сплетники и сплетницы.

– Клянусь говорить правду и только правду! – после этих слов, прозвучавших одновременно высокопарно и саркастически, Гэтсби действительно поднял правую руку, как бы призывая Вседержителя в свидетели защиты. – Я отпрыск богатого и знатного рода, родился на среднем западе, увы, эта генеалогическая ветвь на мне и закончится. Рос я в Америке, получил образование в Оксфорде, поскольку все мои предки учились в этом университете, и это стало своего рода семейной традицией.

Он искоса посмотрел на меня, и я понял, почему Джордан Бейкер заподозрила его в неискренности: «Получил образование в Оксфорде» прозвучало настолько скомкано и фальшиво, словно он знал, что эта фраза всегда дается ему с большим трудом, и потому торопился произнести ее как можно быстрее. Я понял, что не могу верить этому человеку, отныне незримая печать недостоверности будет отмечать все произнесенные им слова, и неожиданно для себя подумал: а не идеализировал ли я его? Может быть, он и в самом деле такая темная личность, каким рисует его молва?

– Где именно на среднем западе? – спросил я, чтобы что‑нибудь спросить.

– В Сан – Франциско[19]19
  Город – порт, расположенный на юго – западном тихоокеанском побережье США.


[Закрыть].

– Понятно…

– Все мои родственники отошли в мир иной, оставив мне в наследство крупное состояние.

Это прозвучало с такой напыщенностью и безграничной скорбью в голосе, словно он по сей день не мог смириться с безвременной кончиной членов своего клана, что я даже подумал: полноте, он ведь нарочно морочит мне голову, – и хотел было понимающе ухмыльнуться, но, взглянув на него, сразу же отказался от своих намерений.

– И вот я – сказочно богатый, как молодой индийский раджа – отправился в путешествие по Европе, жил в лучших отелях и дворцах Парижа, Венеции, Рима; отбирал для своей коллекции драгоценные камни – прежде всего, рубины; пристрастился к охоте и охотился на крупного зверя; немного ваял, рисовал – просто для себя. Я жил, как в полусне, стараясь отринуть тоску и забыть то, что со мной произошло.

Признаться, я едва сдерживал себя, чтобы не рассмеяться ему прямо в лицо. Чего стоила одна только его пропахшая нафталином лексика! Замшелые фразы, почерпнутые явно из приключенческих романов, все эти тюрбаны и рубины вместе с охотой на тигра, не иначе как в Bois de Boulogne![20]20
  В Булонском лесу.


[Закрыть] Перед моими глазами вставал сказочный персонаж из книжки для детей младшего возраста: соломенное пугало и опилки, сыплющиеся из прорех его кафтана, на дорогу, вымощенную желтым кирпичом!

– Потом началась война. Здесь, в комиссариате, я получил патент на чин первого лейтенанта[21]21
  Принятые в армиях Великобритании и США чины первого и второго лейтенантов примерно соответствуют российским званиям 'младший лейтенант', 'лейтенант', 'старший лейтенант'.


[Закрыть] и поехал воевать. Я вздохнул с облегчением и решил принять смерть на поле боя, но пули меня не брали, старина.

В Аргоннском лесу я командовал двумя сводными пулеметными ротами, вернее, тем, что от них к тому времени осталось. Так вот, мы прорвали линию обороны немцев, а пехота нас не поддержала: с правого и левого фланга образовались бреши шириной по полмили. Два дня и две ночи мы удерживали позиции – сто тридцать бойцов и шестнадцать «льюисов», – потом пехота все‑таки соединилась с нами, а разведка доложила, что нас пытались смять три немецкие пехотные дивизии; во всяком случае, у трупов, которые буквально штабелями лежали на поле брани, были знаки различия трех разных дивизий. Я был произведен в майоры, а правительства каждой из стран, входивших в Антанту, наградили меня орденами – даже Черногория, крошечная Черногория на побережье Адриатики.

Крошечная Черногория! Он словно попробовал на вкус эти слова, удовлетворенно кивнул головой и улыбнулся. Улыбка эта, судя по всему, адресовалась Черногории, ее тревожной истории и героической борьбе черногорцев, как если бы умудренный богатым жизненным опытом человек анализировал геополитическую цепь событий и обстоятельств в их причинно – следственной связи, одним из узловых звеньев которой была беззащитная европейская держава и ее скромный дар от чистого сердца. Лед недоверия был растоплен; за несколько минут его короткого рассказа я словно окунулся в атмосферу тех горячих деньков и перелистал дюжину иллюстрированных журналов военного времени.

Гэтсби полез в карман, и тяжелый кружок металла на ленте опустился в мою ладонь.

– Это один из тех орденов – от Черногории.

К моему искреннему удивлению, орден выглядел как настоящий. «Orderi de Danilo» – вилась причудливая вязь латиницы на аверсе – «Montenegro, Nicolas Rex».

– Переверните.

Я прочитал выгравированную на реверсе надпись: «Майору Джею Гэтсби. За выдающуюся доблесть».

– Да, и вот еще что я все время держу при себе – на память об оксфордских деньках. Снято в том самом четырехугольном дворе Тринити – колледжа. Слева от меня – нынешний граф Донкастер.

На фотографии группа праздных молодых людей в блейзерах стояла под аркой, за которой виднелись шпили зданий и церквей. Я сразу же узнал Гэтсби в молодом человеке с битой для крикета в руке – он выглядел моложе, чем сейчас, но не так, чтоб уж очень намного.

Боже мой, значит, все это правда! Значит, висели полосатые тигровые шкуры на стенах его Охотничьего зала во дворце у Большого канала[22]22
  Одна из достопримечательностей Венеции.


[Закрыть], значит, действительно набирал он полные пригоршни рубинов, склонившись над сундуками с сокровищами, чтобы, увлекшись игрой багряных граней, хоть на мгновение забыть боль, терзающую его плоть и душу.

– Да, старина, я сегодня намеревался попросить вас об одной услуге, – сказал он с довольным видом, раскладывая сувениры по карманам, – поэтому и решил рассказать немного о себе. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы считали меня каким‑то ничтожеством. Вы же знаете, я постоянно окружен абсолютно чужими и чуждыми мне людьми, но так, или в скитаниях я надеюсь забыть то, что со мной произошло. – Он запнулся, но тут же добавил: – Да, видимо, сегодня я и расскажу вам мою грустную повесть.

– За ленчем?

– Нет, нет, – сегодня днем. Я тут краем уха слышал, что вы пригласили мисс Бейкер на чашку чая, не правда

– Надеюсь, вы не скажете мне, что влюблены в нее и требуете сатисфакции?

– Нет, старина. Конечно, нет. Просто мисс Бейкер была настолько любезна, что согласилась переговорить с вами по интересующему меня делу.

Я не имел ни малейшего представления, о каком таком «деле» может говорить со мной Джордан, но был скорее раздосадован, чем заинтригован. Я уговаривался с ней о встрече вовсе не для того, чтобы обсуждать проблемы мистера Джея Гэтсби. Не знаю почему, но я даже не сомневался, что «дело» это не стоит и выеденного яйца, и досадовал на себя уже за то, что некогда принял приглашение и переступил порог его уж слишком гостеприимного дома.

Больше он не вымолвил ни слова. Чем ближе мы подъезжали к городу, тем неприступнее становилась стена холодной корректности, которой он старался отгородиться от меня. Промелькнул Порт – Рузвельт с океанскими лайнерами, украшенными красной полосой, мы мчались по старинной булыжной мостовой мимо неосвещенных, но заполненных страждущими салунов с блестками позолоты на линялых вывесках, сохранившихся здесь с начала девятисотых. Потом по обе стороны дороги потянулись проплешины Долины Пепла, и я успел заметить миссис Вильсон, надрывавшуюся у помпы.

Распластав кремовые крылья, наш сверкающий болид пролетел через половину Астории, но только через половину, – едва мы закружили меж опор надземной железной дороги, как я услышал привычное тарахтение мотоцикла, нас догнал рассерженный полисмен и поехал бок о бок с нами, но только по соседнему ряду.

– Все нормально, старина, – крикнул мне Гэтсби.

Мы свернули к обочине и остановились. Гэтсби достал из бумажника какую‑то белую карточку и сунул ее под нос полисмену.

– Все в порядке, проезжайте, – вскинул руку к козырьку полисмен. – В следующий раз узнаю вашу машину, мистер Гэтсби. А сейчас приношу извинения.

– Что это вы ему показали? – спросил я, когда мы отъехали. – Открытку с видом Оксфорда?

– Нет, как‑то раз мне случилось оказать дружескую услугу комиссару полиции, и с тех пор он присылает мне почтовую карточку к каждому Рождеству.

Солнце повисло в перекрестье ажурных ферм прямого, как стрела моста, играя бликами на крыльях вечно спешащих куда‑то автомашин. За рекой липкой грудой сахарных головок и белоснежного кускового рафинада лежал город, возведенный здесь мистической силой денег, которые, как известно, не пахнут. Он всегда представляется таким с моста Квинсборо, и всякий раз смотришь на него словно впервые, и всякий раз он манит и очаровывает тебя, обещая бросить к твоим ногам все тайны и красоты мира.

Вот и похоронные дроги с гробом, заваленным цветами, а следом за ними – два наемных экипажа мрачной расцветки с задернутыми занавесями; должно быть, в них сидят безутешные родственники усопшего, и менее мрачной расцветки фиакры – для знакомых и друзей. Друзья, короткогубые европейцы – откуда‑нибудь с юга или востока – печально смотрели на нас, и я подумал, может быть, это и к лучшему, что хоть на какое‑то время вид роскошного авто Гэтсби отвлек их и частично сгладил угрюмую безысходность похорон. Когда мы пересекали Блэквэллс – Айленд, навстречу нам выехал шикарный лимузин с белым шофером, тремя модно одетыми неграми, двумя фатоватого вида парнями и девушкой. Я громко рассмеялся, когда негроиды вылупили глаза, ревниво разглядывая нас и нашу машину.