Текст книги "Ночной мир"

Автор книги: Фрэнсис Пол Вилсон (Уилсон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Но больше ничего не произошло. Вены и артерии продолжали набухать, проступая через кожу, живот вздымался, словно воды Атлантики во время урагана, но управлять движениями он не мог, они оставались какими-то хаотическими.

И тут он бросил взгляд на рану пониже пупка. Что-то шевелилось там. И снова, как утром, его горло зашлось в крике, когда он увидел, как наружу вылезли две тонкие черные клешни, не больше дюйма длиной. За ними последовала многоглазая, желто-коричневая поблескивающая голова. Она огляделась, остановила на Хэнке холодный взгляд своих черных глаз, а потом все длинное тело чудовища со множеством ног извиваясь, выползло из раны. За ним еще одно такое же существо. Потом еще.

Тело Хэнка, до того неподвижное, невосприимчивое ни к чему, двигалось само по себе, оно корчилось, дергалось, извивалось, пульсировало, перекатывалось из стороны в сторону в гамаке из паутины, а его вены и артерии вздувались сверх пределов своей упругости и разрывались, высвобождая новых извивающихся сороконожек с клешнями.

Вдруг что-то щелкнуло у Хэнка в мозгу. Он почти слышал, как ломаются и исчезают куда-то основы его разума. И это было к лучшему. Он был рад этому разрушению.

Да. Рад. Перед ним открылась совершенно новая перспектива. Там, на земле, все живое погибает. Погибает и разрушается. Все, кроме Хэнка, с ним все по-другому. Хэнк жив и останется жить в них – своих детях.

Он так долго желал этого, и вот это случилось. Это его дети. Они росли в нем. Насыщались им. Сделали его частью себя. Он будет продолжать жить в них, когда все, включая этого лейтенанта полиции и двух его гнусных подручных, умрут.

Если бы только он мог засмеяться!

Теперь он с гордостью наблюдал, как новые выводки его детей дюжинами вылуплялись из разорванных тканей его тела и, свертываясь в клубки, резвясь, ползали по нему. До чего приятно было смотреть, как они вылупляются, ползают, вытягивают свои тонкие, длиной в фут тельца, набираясь сил перед тем, как выбраться на поверхность и присоединиться к большой охоте. Некоторые из них сцепились, хватая друг друга клешнями.

«Не ссорьтесь, дети мои. Приберегите силы для того, кто на поверхности».

Тут еще двое вылезли из его горла – из разорванных остатков артерий, по которым добрались сюда. Они уставились на него, двигая головой вперед-назад, словно перед заклинателем змей.

«Да, дети мои» – хотел он сказать им, – я ваш папочка и очень вами горжусь. Я хочу, чтобы вы..."

И тут они сначала отпрянули, а потом совершенно неожиданно ринулись на него и, выбрав каждый по одному его глазу жадно вонзили в его свои клешни.

«Нет! – хотел он сказать. – Я ваш папочка! Не ослепляйте меня! Чем же я буду смотреть, как вы растете, если вы съедите мои глаза?»

Но непослушные детки не обратили на его слова никакого внимания. Они вгрызались все глубже, глубже, глубже...

Если бы только он мог закричать!

~~

Телевизионный канал.

(Пустота в эфире.)

~~

Мауи

На остров опускалась ночь.

Джек стоял в гостиной и разглядывал сотворенную Моки гигантскую скульптуру. Чем темнее становилось в комнате, тем отвратительнее казалась она ему. А проникающая снаружи нестерпимая вонь гнилой рыбы усугубляла отвращение. Скульптура была настолько гнусной, что возникало желание разнести ее на куски, из которых она состояла.

Он обернулся на шорох за спиной и увидел Калабати, выходящую из спальни. Одна. Наконец-то! Ее темные глаза взволнованно сверкали, когда она подходила к Джеку. Пройдя мимо него, она вложила что-то ему в руку – какой-то теплый, увесистый металлический предмет. Он посмотрел.

Ожерелье.

– А что с Моки? – спросил он.

Она жестом велела ему следовать за ней на ланаи.

– Он теперь носит твою подделку, – прошептала Калабати, когда они встали у перил.

– И он по-прежнему...

Она кивнула, и оживление в ее глазах сменилось мукой.

– Он все такой же.

– Мне очень жаль.

– Надень это, – прошептала она, коснувшись руки, в которой он держал ожерелье.

Джек положил его в карман:

– Лучше не надо. Он может заметить.

– Надень. Оно тебе понадобится. Поверь мне.

Джек покачал головой:

– Со мной ничего не случится.

Он посмотрел на утонувшую во мраке долину. За ней был виден водоворот в океане, менявший свой цвет с белого на серый. Вращение воды замедлялось. Скоро снова забьет гейзер, и воздух наполнится полудохлой рыбой и голодными жуками.

Но он успеет добраться до Кахулуи и подняться в воздух.

Он обернулся к Калабати:

– А как быть со всем остальным? С тобой, например? Ты вернешься со мной в Нью-Йорк?

– Ты веришь мне, Джек? – спросила она, пристально глядя на него. Судя по ее виду, ответ был для нее очень важен.

– Да, – ответил он, одолеваемый в то же время сомнениями.

Он чувствовал, что этой новой, изменившейся в лучшую сторону Калабати можно верить гораздо больше, чем прежней, но до какой степени, он не знал. И ставить на карту собственную жизнь не собирался.

– Хорошо. Тогда я вернусь с тобой в Нью-Йорк.

Джек сдержал готовый вырваться радостный крик, но заключил Калабати в объятия. Она действительно изменилась.

– Спасибо тебе, Бати. Ты не представляешь себе, как много сделала для меня и для всех остальных.

– Только не пойми меня превратно, – сказала она спокойно – очень приятно быть снова в твоих объятиях, но своего ожерелья я не собираюсь тебе отдавать. Я возвращаюсь в Нью-Йорк, чтобы поговорить со стариком, о котором ты мне рассказывал. Только за этим.

– Ну и прекрасно. Это – единственное, о чем я тебя просил. Остальное я предоставляю Глэкену. Мне кажется, с тобой можно договориться. Ну а сейчас нам пора в путь. Времени остается немного.

– Не спеши. Еще не совершена вечерняя церемония.

Джек отпрянул от нее, но Калабати удержала его, схватив за руку.

– Церемония? Ты допустишь, чтобы он опять совершил убийство?

И тут Джек вспомнил, как накануне вечером Моки позволил ниихаусцу вонзить нож себе в грудь. Так вот чего она хочет? Увидеть, как Моки умрет? Неужели она так ненавидит его за то, что он ведет себя, как безумец? Джек вглядывался в ее глаза, но так ничего и не прочел в них.

Он никогда не научится понимать эту женщину. Ладно. Но может ли он ей доверять? Ее привязанности так же переменчивы, как и настроение.

– Это мое условие. После церемонии я вернусь в Нью-Йорк. Даю тебе слово.

– Бати? – донесся из дома голос Моки.

А вскоре вышел на ланаи и он сам. Его глаза загорелись недобрым огнем, когда он увидел, как Джек и Калабати касаются друг друга. Он взял Калабати за руку и отвел в сторону.

– Пойдем. Сегодня мы начнем вечернюю церемонию пораньше. – Он посмотрел на Джека. – На этот раз я дожидаюсь ее начала с особым нетерпением.

Калабати, заходя в дом вместе с ним, обернулась к Джеку и произнесла одними губами всего три слова:

– Надень... это... ожерелье...

Когда они вышли из «исуцу», Моки повернулся к Джеку и ткнул указательным пальцем ему в грудь:

– Мы прибыли пораньше, потому что сегодня противостоять мне будешь ты.

Джек улыбнулся:

– Я так не думаю.

– Если победишь, она твоя. В противном случае она останется со мной, а ты вернешься в Америку.

Для Джека не прошло незамеченным, что Моки употребил слово «Америка» вместо «материк». Очевидно, Мауи отделился от остальных штатов, по крайней мере в сознании Моки.

Джек посмотрел на Калабати. Она также посмотрела на него, но совершенно бесстрастно.

Вот оно что. Вот, что она имела в виду, когда сказала «после церемонии», черт возьми.

Она кивнула. И больше ничего.

– Пойдем, – сказал Моки, показывая на край кратера. – Пора.

Джек был в нерешительности. Все совершалось слишком быстро. Он вообще не любил сюрпризы, а тем более такие. Калабати знала, что все будет именно так, еще до того, как они перешептывались на ланаи. Придумала ли она все это вместе с Моки, или это была его собственная идея?

По крайней мере одно из ожерелий у Джека. Но так ли это?

Что, в конце концов, висит у Моки на шее? Подделка или настоящее ожерелье? Он проклинал себя за то, что тщательно не осмотрел ожерелье, которое ему дала Калабати. Он не чувствовал сейчас никаких перемен, а то ожерелье, которое надевал много лет назад, насколько он помнил, вызвало первый раз неприятное покалывание, когда он до него дотронулся. Потом это ощущение прошло когда он поносил ожерелье какое-то время. Не потому ли он ничего не почувствовал, когда дотронулся до него сейчас? Или все-таки подделка?

– Ну что же ты? – Моки ухмыльнулся. – Испугался?

– Я пойду, – сказал Ба, выходя вперед.

Но Джек предостерегающе поднял руку. Он не мог этого допустить. Помимо всего прочего, он пообещал Сильвии доставить Ба обратно невредимым.

– Все будет в порядке, Ба. Я сам пойду. Спасибо тебе за твое предложение.

– Сними рубашку и иди за мной, – приказал Моки, развернулся и направился к кратеру.

Джек пошел за ним, на ходу снимая рубашку. От холодного ветра кожа его стала гусиной. Проходя мимо Калабати, он бросил ей рубашку. Ее черные миндалевидные глаза округлились от удивления, когда она обнаружила, что на шее у него нет ожерелья.

Что она задумала? Разозлить Моки? Ведь он наверняка придет в ярость, увидев на Джеке точь-в-точь такое, как у него, ожерелье. Ну нет. Джек не играет в такие игры.

Когда они подошли к краю, Джек почувствовал приятное тепло, исходящее от охваченной пламенем Халеакалы. Моки остановился и повернулся к нему. Потом, ухмыляясь, стал извлекать в отблесках оранжевого пламени два кинжала с узкими, длиной дюймов в шесть, лезвиями. В этот момент он был похож на демона.

Пламя, бушующее внизу, отражалось от полированной поверхности кинжалов. Моки протянул один Джеку, деревянной ручкой вперед. Когда Джек уже взял его, снизу послышался целый хор выкриков. Он обернулся и увидел, что к ним приближается группа ниихаусцев, на ходу сердито размахивая руками.

– Этого я и боялся, – сказал Моки, вздыхая, словно снисходительный папаша, наблюдающий за своими непослушными детьми, – вот почему я привез тебя сегодня пораньше. Они хотели, чтобы кто-то из своих сокрушил меня, а не малихини. Мне придется их успокоить. Сказать, что и до них дойдет очередь.

Но у него не было в этом необходимости. Ба встал перед ниихаусцами, отгородив их от края кратера. Он широко раскинул руки и стал им что-то говорить. Джек не мог расслышать его слова, перекрываемые грохотом адской стихии, бушевавшей внизу, но они смотрели на Ба в изумлении. В конце концов они отступили назад и стали ждать.

– Прекрасно, – сказал Моки. – Благодаря твоему другу мы выиграли немного времени. Итак, начнем. – Он встал перед Джеком, подбоченясь и выпятив грудь. – Первый удар твой.

– Сначала сними ожерелье, – потребовал Джек.

– Нечего препираться, – ответил Моки, – неужели ты и есть тот храбрый мастер Джек, о котором мне рассказывала Бати? А я так думаю, что ты трус.

– Так ты не станешь его снимать?

– Мое ожерелье не подлежит обсуждению. Оно – неотъемлемая часть меня самого. Оно будет со мной, пока я не умру. А этого никогда не случится.

– Ну хорошо, – сказал Джек, – раз уж речь зашла о храбрости, устроим настоящую проверку: пусть каждый из нас проткнет свое собственное сердце.

Моки посмотрел на него широко раскрытыми глазами:

– Ты хочешь сказать: я воткну нож себе в грудь, а ты себе?

– Ты правильно понял. Одно дело вонзить нож в кого-то другого, а другое – в себя самого, для этого нужно быть Богом.

Моки ухмыльнулся еще шире:

– Пожалуй, ты прав. Ты достойный противник, Мастер Джек. Я буду сожалеть о том, что ты умрешь.

Ты будешь сожалеть, но не так, как я, если выяснится, что Калабати меня надула.

Моки приставил нож к груди, упершись острием в покрытый шрамами участок тела слева от грудины. Джек сделал то жесамое. Ручка ножа скользила во вспотевших ладонях. Он прикоснулся острием ножа к своей коже, и по телу пробежал холодок, достающий до едва бьющегося в груди сердца, которое от острия отделял всего лишь дюйм. И в ответ на это прикосновение оно заработало в учащенном ритме.

Его замысел должен сработать.

– Готов? – спросил Джек. – На счет три. Раз... два... – Последнюю цифру он выкрикнул: – Три!

Джек видел, как Моки вонзил нож глубоко в грудь, как его тело согнулось пополам, ухмылка исчезла, черты лица исказила предсмертная судорога, видел, как в глазах отразились потрясение, ужас, ярость, гнев, что его предали.

Осознание случившегося приходило постепенно, сквозь пелену боли.

Моки посмотрел на рукоятку ножа, торчавшую из груди. По ней стекала кровь, разливаясь по телу. Потом он увидел нож Джека, все еще приставленный к груди. Он пошевелил губами:

– Ты не сделал этого...

– Так это ведь не я сошел с ума, а ты...

Моки посмотрел в ту сторону, где стояла Калабати, освещаемая в темноте отблесками пламени. В глазах ее отразилось непередаваемое страдание. Джек почувствовал было жалость к Моки, но тут вспомнил храброго ниихаусца, который не имел ни малейшего шанса против Моки и умер прошлой ночью такой же смертью. Джек вслед за ним перевел взгляд на Калабати и увидел, что она смотрит на него с нескрываемой ненавистью. Почему? Потому что он не вонзил в себя нож?

И вдруг грудь его обожгло болью, он отпрянул назад и увидел Моки, стоящего на коленях, с кровоточащей раной в груди, сжимающего в руке окровавленный нож. И вдруг заметил у себя глубокий надрез, идущий через всю грудь. Это Моки вытащил нож из раны и полоснул им Джека.

Джек зажал порез рукой, но из него уже перестала сочиться кровь. Боль тоже прошла. Чуть позже он с изумлением заметил, что рана закрылась, и концы ее стали сращиваться.

Он поднял голову и увидел, что Моки наблюдает за ним. Окровавленной рукой Моки дотянулся до ожерелья, висевшего у него на шее. С пепельно-серым лицом он посмотрел на шею Джека, моля взглядом объяснить ему, что произошло.

«Почему?» – спрашивали его глаза.

Джек закатал штанину джинсов на левой ноге, чтобы показать настоящее ожерелье, намотанное на одну из икр.

– Да потому что, если вещь называется ожерельем, ее необязательно носят на шее.

Моки упал вперед, уткнувшись лицом в землю, вздрогнул несколько раз и замер.

Джек взглянул на нож, зажатый в руке, и воткнул его в затвердевшую лаву рядом с Моки. Еще одна жертва Расалома, еще один талантливый человек сошел с ума и погиб. Внезапно Джек почувствовал страшную усталость и опустошенность. Неужели все это не могло кончиться по-другому? Может, был другой выход? Не проникло ли в его мозг темное безумие, витавшее в воздухе? Или он всегда носил в себе некое темное начало? Не исключено, что это оно сейчас билось о стены клетки, которую Джек воздвиг для него? Крики заставили его обернуться. Ниихаусцы избавились от опеки Ба и теперь карабкались по склону. Джек попятился назад, еще не зная, что будет делать. Но они, не обращая на Джека никакого внимания, бросились к телу Моки. Они совершили около тела молитву, потом подняли его за руки и за ноги и швырнули в пламя Халеакалы.

Когда остальные, принялись молиться, вождь повернулся к Джеку.

– Халеакала, – сказал он, сияя от радости, – обитель солнца. Теперь, когда ложный Мауи мертв, солнце снова вернется на тот путь, на который его наставлял подлинный Мауи.

– Когда? – спросил Джек.

Ба взобрался на склон и встал рядом с ним, переведя взгляд с ночного неба на рокочущий кратер. Все тело его было напряжено.

– Завтра, – сказал вождь, – вы увидите, это произойдет завтра.

– Надеюсь, что так, – сказал Джек, повернувшись к Ба, – но в том случае, если он ошибается, думаю, нам надо поскорее отправляться в обратный путь.

Ба кивнул:

– Да. Нужно спешить. А то, как бы не было поздно.

– Поздно? Что ты имеешь в виду?

Страдание промелькнуло на лице Ба, обычно непроницаемом, и это поражало.

– Не знаю. Знаю только, что должен вернуться к миссис.

– Хорошо, великан. Мы сейчас же отправимся. Он повернулся к Калабати: – Все, что нам осталось сделать, – это посадить нашу даму в джип и...

Калабати исчезла. Джек метался в темноте, стараясь отыскать ее. Но ничто не говорило о ее присутствии где-то поблизости. «Исуцу» по-прежнему стоял у склона горы, однако Калабати исчезла бесследно. Они с Ба обыскали все окрестности, но не обнаружили ничего, кроме рубашки Джека на застывшей лаве в том месте, где стояла Калабати. Джек натянул рубашку и залез в машину, на пассажирское сиденье.

– Наверное, она сбежала, пока мы слушали слова вождя. Ты помнишь, как спускаться к дороге?

Ба кивнул и завел машину.

Они поехали вниз. Ба вел машину так быстро, как только было возможно, а Джек всматривался в освещаемую светом фар дорогу и в темноту по обе стороны. Абсолютно ничего. Никакого движения, кроме порывов ветра. Когда они спустились с гребня, ветер стих, а сверху полилась морская вода и посыпалась рыба, от чего видимость стала еще хуже. Появились жуки и стали атаковать их.

Наконец они подъехали к дому. Свет был включен, генератор работал, все было так же, как час назад, когда они уходили отсюда. Джек выскочил из машины и побежал в дом, наступая на бьющихся на земле тунцов и уворачиваясь от жуков. Их было не очень много поблизости. Забежав в дом, он обошел все комнаты, зовя Калабати. Он не надеялся найти ее здесь – каким образом она могла пешком обогнать машину? – но ему нужно было это для самоуспокоения, чтобы знать, что он осмотрел решительно все.

Теперь он терзался чувством неопределенности. Вдруг он просто не нашел ее? Вдруг она где-то прячется? Значит, она лгала ему? Собиралась ли она вообще возвращаться с ним в Нью-Йорк? Скорее всего, нет.

Каким же он был сентиментальным идиотом!

Он поднялся на второй этаж, собираясь зайти в гостиную, но замер на пороге, услышав шум. В коридоре, ведущем в гостиную, было отчетливо слышно знакомое стрекотание больших полупрозрачных крыльев – сотен крыльев, хлопающих с сумасшедшей скоростью. Может быть, они поймали кого-нибудь – например, Бати? Может быть, у них в самом разгаре разгульное пиршество?

Он хотел было развернуться и убежать, но заставил себя стоять неподвижно. Что-то изменилось в этом стрекотании – оно было уже не таким неистовым, не таким бешеным... стало спокойней, размеренней, стало почти... умиротворенным.

Он шагнул вперед. Нужно посмотреть, что там происходит. Отсюда видна только часть комнаты сразу за дверью. Лишь одна лампочка продолжала мерцать здесь, но света ее было достаточно, чтобы рассмотреть некоторые детали. И от того, что он увидел, мурашки побежали по телу.

Жуки... большая комната была полна ими, точнее, переполнена. Они облепили стены, расположились на мебели, летали в воздухе. Жуки всех видов, от осовидных зубастых до «пиратов», и все они развернулись в одну сторону, головой к центру комнаты, не глядя в сторону разбитых окон. Ноги готовы были сами вынести Джека из комнаты, но он остался, чтобы узнать, почему жуки собрались в одном месте.

Он опустился на колени и ползком сдвинулся вперед еще на дюйм. Жуки по-прежнему не обращали на него ни малейшего внимания. Тогда он растянулся на полу и вытянул шею так, чтобы можно было оглядеть всю комнату.

Но за жуками почти ничего не было видно. Лишь когда порыв ветра из окна сдул их в сторону, Джеку открылся центр комнаты.

Причиной всему была скульптура – последнее творение Моки. Единственный предмет в комнате, на который жуки не садились. Они не тронули изогнутые деревянные спицы, как бы выраставшие из стены и дотянувшиеся до самого центра, где они сходились вместе, центра, который являл собой нелепый бугристый конгломерат из кусочков черной и красной лавы. Жуки роились вокруг него, и каждый из них развернулся к нему головой, словно религиозный фанатик в безмолвном преклонении.

А сама сердцевина из лавы... мерцала каким-то пульсирующим желтым светом, в такт с невидимым огромным сердцем.

Только Джек взглянул на нее, как сердцевина исчезла. Но и одного взгляда оказалось достаточно. Джек весь напрягся, потом пополз обратно. Что-то в этой скульптуре – странный свет, который она излучала, притягательность ее для жуков, вообще все увиденное – потрясло Джека настолько глубоко, что он не в силах был все это осмыслить. Это исходило откуда-то изнутри, но не из его личного жизненного опыта, а из памяти многих поколений – чувство опасности, то ли таящееся в закоулках его подсознания, то ли заложенное на генетическом уровне, и от этого он ощутил нарастающий страх, который подсказывал только одно – бежать.

Он отполз от комнаты на достаточное расстояние, потом вскочил на ноги и бросился вон из дома, туда, где в «исуцу» его поджидал Ба.

– Поехали, Ба!

Вьетнамец показал на джип, на котором они приехали из Кахулуи.

– А может быть, нам следует...

– Забудь про это. Нужно бежать отсюда! Немедленно!

Джек плюхнулся на сиденье и, пока Ба вел машину под ливнем, старался унять дрожь. Он боролся со страхом. Он всегда гордился способностью направлять свой страх в нужное русло использовать его. Но сейчас это чувство могло выйти из-под контроля. Он закрыл глаза и, стараясь не обращать внимания на рыбу, барабанящую по капоту и крыше, дышал ровно и размеренно, чтобы успокоиться. И это ему удалось к тому времени, когда Ба проехал большинство ухабов. Но пальцы продолжали дрожать, сказывалось чрезмерное выделение адреналина в крови.

Постепенно чувство страха сменилось разочарованием и угнетенностью. Он потерпел поражение. Калабати солгала ему. А на что еще он мог рассчитывать? Именно он? Ведь он сам лгал большую часть своей жизни. Он мысленно проклинал себя за то, что поверил в перемены, происшедшие в ней. Но она говорила так убедительно.

Вот что он получил, стараясь играть по правилам.

Может быть, им с Ба просто нужно было связать Моки, отобрать ожерелье у него, потом у Калабати и оставить ее здесь, обрекая на скорую смерть от старости. Не то чтобы ему это не пришло в голову, но все его существо восставало против такого решения. Впрочем, сейчас не до этики. Слишком многое поставлено на карту.

Какой теперь вообще смысл возвращаться в Нью-Йорк? Глэкен послал его за двумя ожерельями. А он привезет только одно.

Джек стиснул зубы. Глэкен должен найти выход и обойтись одним ожерельем. Он сделал все, что мог, и теперь должен вернуться как можно быстрее.

Он надеялся, что еще не поздно.

Когда Ба выехал на асфальтированную дорогу в районе Триста семьдесят седьмой авеню, они тут же набрали скорость. Машина мчалась по мертвой рыбе и пучкам морских водорослей.

– Не гони так, Ба, – сказал Джек, – если мы разобьемся, то так никогда и не сядем в самолет, и вся наша поездка окажется напрасной. Если она уже не стала напрасной.

– Я должен вернуться к миссис. Поскорее. Я ей нужен.

Джек видел в слабом мерцании приборной доски хмурое, решительное выражение его лица. Ба тоже был напуган. Но не жуками. Он боялся за семью, в которую был принят. Почему? Почему именно сейчас? Что у них там случилось?