Текст книги "Изгнанник из Спарты"

Автор книги: Фрэнк Йерби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Конечно, Аристон шел на риск, ведьбегун всегда обгонит пловца. Но он справедливо рассчитывал на то, что погоня начнется не сразу. Он надеялся, что сперва педоном учинит мальчикам допрос, а они, не привыкшие свидетельствовать по делу об убийстве, от потрясения онемеют. А самое важное, он знал, что рыжебородый илот, скорее всего, встанет на пути преследователей, загородив им проход. Аристон понятия не имел, откуда взялась эта уверенность, но не сомневался, что так оно и будет. А следовательно, нужно успеть отплыть на почтительное расстояние от школы, пока ребята не выбежали в палестру и не принялись озираться по сторонам, высматривая, куда он побежал.

“В эту сторону, – с мрачной радостью подумал Аристон, – им, правда, не придет в голову взглянуть. Но чтобы действовать наверняка…”

Он набрал в легкие воздуха и нырнул. А когда открыл глаза, то очутился в мрачной глубине вод. Аристон проворно поплыл, оставляя после себя полосу радужных пузырьков. Он плыл под водой, пока не почувствовал, что легкие вот-вот лопнут. Но даже потом терпел еще некоторое время. Вынырнув наконец на поверхность, он очутился возле противоположного берега, и высокие камыши скрыли его голову.

Погони все еще не было. Аристон проплыл под водой примерно четверть гиппикона. Он полежал на спине, пока

его дыхание не восстановилось, а затем снова нырнул, поплыл под водой, вынырнул и повторил это еще и еще раз, пока не добрался до большой излучины и школа не скрылась из виду.

Однако он успел услышать, как мальчики выскочили на палестры, выкрикивая его имя. Но понимая, что они его все равно не увидят, не стал нырять. Вместо этого он решительно поплыл вперед, рассекая воду плавно, с силой и без единого звука, почти без единого всплеска. Аристон быстро перебирал ногами и стремительно удалялся от гимнасия. Юный спартанец был так прекрасно натренирован, что, выбравшись на берег в шести гиппиконах от школы, он даже не запыхался.

Но Аристон знал, что беды его не кончились. Он считал, что убил Симоея, в чем почти не раскаивался… так, чуть-чуть. А коли он убил врага, то его жизнь теперь под угрозой. Отец и братья Симоея обязаны будут во имя чести семьи отомстить за его смерть, хотя вообще-то большинство современных спартанцев уже оставляют подобное на усмотрение властей. А впрочем, все едино! Отчим наверняка должен будет проголосовать за смертный приговор тому, кого окружающие считают его сыном: ведь Теламону нужно продемонстрировать свою беспристрастность и справедливость суда старейшин. Это ясно как божий день.

Аристон улыбнулся своим мыслям.

– Вот она, вторая возможность убить меня. Не так ли, отец? – пробормотал он. – И на сей раз дядя Толстопуз тебя не остановит. Какая прекрасная возможность, да? Ты навеки избавишься от ненавистного лица, при виде которого у тебя начинает ныть лоб… Хотя, сколько бы мужчины ни возмущались, такие вещи, по словам дяди Ипполита, всегда бывают неслучайно. Всегда заслуженно. Ладно, чему быть – того не миновать. Я человек конченый. А пока… пока я еще не переплыл Стикс, мне нужно сделать кое-какие дела, геронт Теламон, военачальник Теламон… даже можно сказать, земледелец Теламон, ибо ты растишь урожай, посеянный другим! Так-так… погоди, дай подумать…

Ферма. Там есть амбары и стога сена, где можно спрятаться. Хотя бы до ночи. А затем…

Аристон отошел от берега и храбро устремился вперед.

Через десять минут впереди показались низкие каменные строения фермы.

Когда Аристон покинул свое убежище, было уже темно. Он шел, не боясь встречи с преследователями. За долгие годы юноша здорово поднаторел в искусстве воровства. Сейчас он уже был одет. Его крепкое юное тело было прикрыто шерстяным, великолепно расшитым хитоном, а на плечах красовалась хламида, накидка, в которой ему будет не страшен ночной холод. Свинцовые грузики, пришитые к четырем углам короткой всаднической накидки, дабы ее не сдувало ветром, ласково постукивали Аристона по груди и спине. Но самой главной деталью краденого костюма, благодаря которой соученики Аристона или городская стража прошли бы мимо, даже не взглянув во второй раз на юношу, была шляпа, широкополый петасос, любимый головной убор земледельцев и путешественников. Шляпа служила Аристону прекрасной маскировкой, ибо он всегда ходил с непокрытой головой; даже в младенчестве его волосы цвета меда ничем не прикрывались, несмотря на солнце, ветер или дождь.

Не забыл Аристон и про свой желудок. В мешке, перекинутом через плечо, лежал большой круглый хлеб, увесистая головка сыра и две-три пригоршни маслин. С такими запасами Аристон мог бы отправиться на край света. Но шел он сейчас гораздо ближе: к дому своего ненастоящего отца. Шел, чтобы совершить еще одну кражу (или, если выражаться помягче, позаимствовать без разрешения кое-какие вещи, ведь вообще-то любое оружие или доспехи, которые он выкрадет из арсенала Теламона, когда-нибудь перейдут по наследству к нему).

Предаваясь подобным размышлениям. Аристон подошел к своему бывшему дому. Он знал, что красть надо быстро, поскольку воин и государственный муж Теламон скоро явится домой ночевать. Будучи стратегом, Теламон целыми днями обсуждал с другими полководцами планы ежегодного летнего нападения на земли и селения Аттики. Спартанцы совершали эти походы уже шесть лет и, как казалось Аристону, могли бы с тем же успехом делать это еще сто лет подряд. Кретины! Разве не понятно, что единственный способ победить афинян – это уничтожить их

флот? Пока крепкие стены соединяют Афины с портом Пи-рей, моряки будут прекрасно оборонять город и даже сытно кормить жителей. Что им до сожженных ферм, до срубленных оливковых и фиговых деревьев, до вытоптанного проса, ячменя, пшеницы и кончившихся съестных припасов? Это все детские забавы! Но, как всегда уверял Ипполит, сложнее всего заронить в голову спартанцев новую идею. Даже Геракл проиграл бы сию битву.

Хотя у Аристона не было времени, но он не мог уйти, не взглянув в последний раз на мать. Он считал, что после того как он осуществит задуманное, у него нет ни малейшего шанса остаться в живых. Разумеется, он матушке не покажется, ибо, если она его увидит, ему не уйти. Он прекрасно понимал, каким горем будет для матери его смерть, но не мог ничего поделать. Он был спартанцем и отчетливо осознавал свой долг: похоронить честь по чести останки той, что стала бы, если бы позволили Эринии и рок, его подругой жизни. Он должен сделать это, чтобы тень любимой обрела покой. Тем самым он за нее отомстит. Мать, конечно, будет долго и горько плакать, но таков удел женщин, а удел мужчин – сражаться и умирать. Клото уже спряла тонкую нить его жизни, Лахесис отмерила ее, а ужасная Атропос стояла с ножницами наготове, чтобы в любую минуту перерезать эту нить. Да будет так! Но сперва…

Аристон обогнул дом, который, как и все спартанские дома, был маленьким, простым и довольно грязным, и добрался до окна гинекеи, женской половины. И тут же услышал голос Ипполита. Как брат Алкмены, он имел право приходить к ней в комнату для приема гостей. Если бы то же самое сделал человек, не связанный с ней кровными узами, он бы немедленно расстался с жизнью.

– Так что когда он явится домой, – озабоченно говорил Ипполит, – вели ему прийти с повинной. В худшем случае его ждет порка и несколько месяцев тюрьмы. Этот бык-переросток не умрет, хотя, должен заметить, сестрица, заслуги Аристона тут нет. Зевс свидетель, твой драгоценный сынок изо всех сил старался его убить. Между прочим, он защищал тебя, Алкмена… да простит тебе Афина отсутствие мозгов!

– Меня? – услышал Аристон тихий, ясный голос матери. Как всегда он был удивительно спокойным.

– Да! – отрезал Ипполит. – Похоже, юный балбес решил преподать всей школе урок элементарной арифметики: сложения и вычитания, доказывая, что два года – это двадцать четыре месяца, а с момента зачатия младенца до его рождения проходит всего девять и что если мужчина, даже великий стратег, отлученный в связи с важными государственными делами от ложа жены на два долгих года, возвращается и видит жену на сносях, готовую разродиться младенцем мужского пола, это означает одно: ему, так сказать, помогли в исполнении супружеских обязанностей, а по-простому, украсили его многодумный лоб парой рогов.

– Ох! – грустно вздохнула Алкмена. – Но почему Аристон не объяснил им, кто его отец? Ведь моя честь осталась незапятнанной.

– Козлы и сатиры! – рявкнул Ипполит. – Послушай, о самая тупая из ослиц! Ты отправилась в горы, хотя в любом полисе Эллады оргиастические ритуалы давно запрещены и на всей нашей земле не найдется города-государства, где уже сто лет или больше не чествовали бы Диониса, устраивая торжественные процессии, во время которых танцуют, поют, показывают представления – короче, ведут себя разумно и культурно. А ты, моя непорочная, прекрасная сестрица, отданная в жены зануде, который, однако же, вполне достойный человек, ты, повторяю, удрала из дома, потащилась в горы, связалась с менадами, участвовала в пьяных вакхических оргиях, которые способны вогнать в краску самую распоследнюю шлюху из порта Пирей, любую из тех бедных оборванных потаскух, чьи ласки можно купить на всю ночь за один-единственный обол… И, весело проведя время, ты вернулась с улыбкой святоши на глупом лице, твердо вознамерившись сообщить несчастному Теламону, что рога, увенчивающие его лоб, появились стараниями и милостью бога! Что ублюдок, которого ты носишь в животе…

– Ипполит! – воскликнула Алкмена.

– Я думаю, это отпрыск какого-нибудь пастуха с фаллосом побольше, чем у самого Приапа. Когда он увидел, что ты, мертвецки пьяная, лежишь на спине, он не преминул задрать твой хитон до пупка, раздвинуть тебе ноги и приняться за дело. Не корю его. Кто бы на его месте поступил

иначе? Пойми, глупышка Алкмена, никто еще не представил доказательств существования богов! Во всяком случае, доказательств, которые могли бы убедить людей с мозгами, способных, отправляя свои естественные нужды, не упасть в выгребную яму. Я уж не говорю, что у богов, похоже, нет иных занятий, кроме как ежесекундно брюхатить всяких дурочек! Так что, может, хватит издеваться над моим разумом, сестра? Нам надо поговорить о гораздо более важных вещах. Аристон в беде! В страшной беде. Этот жирный бездельник мог помереть, и тогда…

– Он не умрет, – спокойно возразила Алкмена, – потому что никакое зло не может коснуться моего золотого мальчика. Его жизнь всегда в безопасности. Мне это обещал его отец, божественный Дионис…

– Эрос и Афродита! – Ипполит задрал вверх свое круглое, точно полная луна, лицо, поросшее редкой бороден-кой. – Теперь она заявит, что ВИДЕЛА бога! В том, что ты его чувствовала, я не сомневаюсь, он сладострастно на тебя накинулся, но видеть?! Ну, говори!

– Я его видела, но смутно, – прошептала Алкмена. – Я, как ты верно сказал, брат, была не в себе из-за выпитого вина. Но я помню, что он был могучим, с головой, точно лес, горящий в засуху, и с глазами, подобными летнему небу. Он был очень ласков со мной, хотя я мало что помню.

– Ему повезло, и он ушел домой целым и невредимым. Я бы никогда не потащился в горы! Я этого не могу понять, хоть убей! Клянусь Плутоном-Аидом, владыкой Тартара, и трехглавым Цербером, воющим перед входом! Почему тебе взбрело в голову так нализаться и скакать по горам с дикими бабами, которые ходят в чем мать родила? И еще вопить и танцевать, увив волосы виноградными лозами? Если бы какой-нибудь бедолага попался на пути этой безумной стаи гарпий, они разорвали бы его в клочки и ты бы наверняка к ним присоединилась. А потом – о какой милый, очаровательный обычай! – вы бы вкусили его плоть и выпили бы кровь! Бр-р… Я не люблю каннибализма, сестрица, даже если он принимает форму самого что ни на есть священного ритуала. А ты… Постой-ка, я понял! Вот как все было. Ты выпила больше остальных и решила спасти горемыку от

своих диких сестриц… А потом нашла, что парень хорош собой. Да, Алкмена? И…

– У тебя, Ипполит, – резко оборвала его мать Аристона, – на уме всегда только дурное. Ты что, никогда не видел моего сыночка?

– О да, и Аполлон – свидетель, он прекрасен. Временами я должен напоминать себе, что он мой племянник.

– Любитель мальчиков! – презрительно фыркнула Алкмена.

– А что плохого в мальчиках? – довольно разумно возразил Ипполит. – Они никогда не явятся домой с огромным пузом, словно они проглотили подросшего поросенка, и не “осчастливят” человека, вынудив его растить плод чужих наслаждений. Но хватит об ерунде! Если у тебя недостает ума, чтобы побеспокоиться об Аристоне, я…

– Бедный Ипполит! – ласково сказала Алкмена. – Ты не понимаешь. Мой ум не мал, просто вера моя велика. Не спорь, поверь мне на слово! Никакое горе не коснется Аристона. Его отец, бог…

Аристон отпрянул от окна.

Никакое горе не коснется меня, матушка? Душа его возрыдала. Всего дважды взойдет солнце, и мы увидим, что станется с твоей безумной верой. Где был мой отец-бог, когда Ликотея, словно волчица, грызла горло Фрины? Где он был, когда они полосовали ножами эту нежную плоть, разрезали ее на куски?.. О мама, мама, ты ребенок! А я смотрел, как мою собственную плоть – ибо Фрина была со мной единым целым – разрезали, словно тушу козла, и бросили псам… А сейчас…

Он повернулся и пошел туда, где хранилось военное снаряжение его ненастоящего отца.

Глава IV

Аристон глядел на оружие стратега. И не мог решить, что лучше взять: обычное, обильно смазанное оружие, которое Теламон брал, отправляясь на войну с афинянами, или праздничные доспехи, те, что он приберегал для военных парадов и прочих церемоний. Доспехи манили его больше, потому что были покрыты искусными узорами. Шлем, щит и панцирь были с двух сторон богато инкрустированы золотом. На орнаменте изображались сцены сражений и портреты богов. На поле брани стратег никогда не надевал эти доспехи. Мало того, что они привлекали внимание всех вражеских лучников и пращников, они имели еще один ужасный недостаток: по обычной, гладкой поверхности простого щита копья и стрелы скользили, не причиняя воину никакого вреда, а в такой узорчатый щит непременно вонзались.

Но Аристон все же подумал, что в тех необычайных обстоятельствах, в которых он оказался, роскошное снаряжение может очень даже пригодиться. Юноша представил себе, как он будет выглядеть в ослепительно сверкающем золоте и полированном серебре, с гребнем из крашеного конского волоса, покачивающимся на шлеме, со щитом на плече и копьем в руке, с коротким обоюдоострым клинком, какие спартанцы носили на правом боку, и с небольшим

кинжалом на левом. Он появится, как один из героев, воспетых слепым поэтом в его великих творениях. Да нет, какой герой?! В доспехах Теламона он вполне может показаться доверчивым селянам величественным юным богом. Да-да, это как раз то, что ему нужно: он должен выполнить свою миссию один, но все равно имеет смысл заручиться хоть какой-нибудь поддержкой, и в данном случае его невидимыми союзниками окажутся суеверия и страхи периэ-

ков.

Размышляя таким образом, Аристон нагнулся, чтобы

поднять доспехи… и замер потрясенный. Они были чудовищно тяжелы. Он оценил их вес по меньшей мере в два таланта. Можно представить, в каком состоянии он прибудет в селение Парной, если ему придется тащить на себе в горы такую груду ненужного, разукрашенного железа…

Значит, взять обычное оружие? Но это сразу вернуло Аристона с небес на землю. Его богатый опыт обращения с боевым оружием тут же напомнил ему, как ныли его ноги после суточного марш-броска… И мало-помалу время начало милосердно затягивать патиной невыразимо жуткие подробности смерти Фрины – рассудок всегда так старается защититься, – ив душе Аристона исподволь, тихо и упрямо зарождалась надежда. Он хотел похоронить кости Фрины, как положено, хотел отомстить за нее, но при этом остаться в живых. Под железной броней он будет неповоротлив, словно черепаха в своем панцире. Периэки окружат его и

забьют камнями.

Поэтому Аристон отказался от божественного обличья и приготовился сражаться и бежать, как простой смертный. Он взял меч, кинжал, связку дротиков, длинный плащ и ничего больше. И в таком вооружении отправился сражаться с полчищами врагов, надеясь, во-первых, перехитрить их, во-вторых, обогнать и, уж в самом крайнем случае, умереть. Ибо Фрина пробудила в его душе бурю неистовых любовных чувств. Вернее, они уже к тому времени пробудились, но благодаря ей направились в естественное русло. Аристон понял, что хотя мужчины без конца злословят о женщинах, те могут быть обворожительными. Разумеется, конченого человека, уже распростившегося с жизнью, не тянет к девушкам. А Аристон уже подумывал о том, что он, конечно,

воздаст Фрине последние почести и будет всегда скорбеть о ней, храня память о бедняжке в самом сокровенном уголке своего сердца, но, похоже, он недолго останется ей верен. Он молод и жив, хотя и очень горюет. И имеет право на радость… когда-нибудь потом, в будущем.

Обуреваемый смутными, противоречивыми юношескими мечтаниями. Аристон замешкался. Покидая дом, он поспешил юркнуть в проулок, чтобы не столкнуться со взрослыми мужчинами, стратегами и простыми гоплитами, которые освещали Теламону путь домой. Аристон вжался в стену и стоял, трепеща, пока они не прошли мимо. Затем он кинулся бежать, и расстояние между ним и целью стремительно сокращалось.

Аристон пересек в темноте долину Лаконики, добрался до подножия Парнона и начал карабкаться вверх. Однако драка, плавание и бег порядком утомили его. Аристон понимал, что глупо являться в селение совершенно обессиленным. Ему не пришло в голову, что еще глупее явиться туда средь бела дня – а именно так должно было случиться, заночуй он на полпути. Он остановился, хорошенько закутался в украденный длиннополый плащ, чтобы укрыться от холодного горного ветра, и улегся в маленькой расщелине. Лежа там, Аристон окропил землю вином, воздав жертву богам, съел маленький кусочек козьего сыра и хлеба, закусил парой маслин и, закрыв глаза, попытался заснуть.

Но сон не шел. Мысли и воспоминания терзали Аристона , он мучился бессонницей. Задремал он почти перед самым появлением розовоперстой Эос, богини зари, когда колесница Фаэтона уже была готова появиться на восточном небосклоне, пролагая путь Гелиосу, их славному брату-солнцу. Но через час юноша проснулся: пробуждающееся солнце било ему прямо в глаза. Он решил, что это доброе предзнаменование: неизлечимая страсть Эос к юношам была общеизвестна. Может, она будет благосклонна к нему?

Через несколько часов, стоя на высокой горной тропе – тропе теней и демонов, по которой за последние двадцать с лишним лет прошел только он один, – Аристон снова глядел

на лежавшее внизу селение. Из-под притолок всех домишек курился дымок, но никого не было видно, кроме мальчика, который пас нескольких коз на краю лужайки, поросшей травой.

Аристон заметил белые кости Фрины, наполовину скрытые травой. Но ее черепа не обнаружил. Ни следа хрупкого маленького шарика, в котором при жизни таились мечты, надежды и нежные мысли. Только длинные берцовые кости, переломанные ребра, полукружья тазовых костей, под защитой которых, если бы деревенские гарпии не убили Фри-ну, могла бы начаться жизнь нерожденного бога. Да-да, божественная жизнь зародилась бы в этом нежном лоне. И мечтать, думать об этом вовсе не было кощунством, ибо какое другое существо могло родиться от столь великой любви, которую питала к нему Фрина?

Прежде чем повернуть назад. Аристон хорошенько запомнил, где лежит каждая кость. Наконец-то он осознал, что попытаться осуществить задуманное днем равносильно самоубийству, и намеревался собрать кости Фрины после наступления темноты. Однако отсутствие черепа его тревожило. Плоть человека в любом случае превращается в ничто, но какой прок от обряда, совершаемого над костями, ежели не хватает такой жизненно важной детали?

И еще. За свое преступление Ликотея должна умереть. Аристон очень сожалел, что остальные злобные гарпии избегнут наказания, но понимал, что ничего поделать нельзя. Да и потом, если рассуждать хладнокровно, они были лишь орудиями в руках преступницы, она же их ввела в заблуждение, обманула. А по обычаям периэков двойное убийство каралось именно такой смертью, если не хуже. А вот волчица прекрасно сознавала, что делает. И для этого не существовало никаких объяснений или оправданий. Бессмертные боги, как же она хорошо все продумала! Она явно кралась за ними по извилистому подземному лабиринту, шла по их следу, словно настоящая волчица. Только река остановила ее, без сомнения, она боялась воды, поскольку не умела плавать. А на берегу…

Она нашла одежду Фрины. Взяла ее и вернулась обратно, ко входу в пещеру. Там она нагнулась и обмакнула белую, тонкую ткань, прикрывавшую невинную, целомуд-

ренную, нежную Фрину, в загустевавшую, кошмарную лу жу мужниной и Аргусовой крови. А затем использовала это как доказательство, чтобы убедить приемных дочерей Эри-ний, женщин Парнона, что Фрина…

– Готовь свою лодку, Харон! – тихо дал зарок Аристон. – Клянусь твоим повелителем, мрачным Аидом, тебе будет кого переправить сегодня через Стикс!

Но, сидя у костра возле дальнего входа в пещеру, Аристон осознал, что выполнить обещание нелегко. Он ведь понятия не имел, где, в какой хижине жил Эпидавр. Мало того, что нужно отыскать череп бедняжки Фрины, так еще придется красться от окошка к окошку, высматривая среди спящих Ликотею… Это было маловероятно. А попросту говоря, невозможно.

Погруженный в тягостные раздумья Аристон сидел у костра. Ему не без оснований казалось, что боги задали ему столько работы, сколько не задавали даже великому Гераклу. Если бы только найти способ… способ…

Внезапно он вскочил на ноги: его осенило! Он понял, что нужный способ не только существует, но и что он относительно прост. Сейчас примерно полдень. Мужчины придут пообедать со своих каменистых полей и пастбищ, где они пасут коз. Насколько было известно Аристону, все мужчины в селении были женаты. Значит, одна из хижин, в которую – поскольку Аргус мертв – не войдет мужчина, будет хижиной Востроглазого, а другая – никем не оплаканного Эпидавра. Его дом тоже еще явно пустует, ибо, во-первых, в селении больше нет мужчин брачного возраста, а, во-вторых, Ликотея еще не кончила носить траур.

Аристон вышел из пещеры и снова поднялся по тропинке. Оттуда, с высоты, он взглянул на селение. Эос, Артемида и Афина благоволили к нему: Аристон увидел саму Ликотею, которая величественно шла через площадь. Покраснев от стыда, Аристон неожиданно осознал, что волчица демонически притягательна. Разглядев при дневном свете ее лицо, уже не опухшее и без синяков, Аристон подумал, что, наверно, возлечь с ней – огромное блаженство, тем более что она, как всегда, была чистой.

И тут же стыд, подобно когтистому грифу, начал разди-

рать Аристона. Думать такое о женщине, растерзавшей Фрину! О той, что вонзила свои зубы в…

Однако кое-кто тоже разделял его восторги. Ибо когда Ликотея проходила по улице, великан Панкрат поспешно выскочил из своего дома и подбежал к ней. Конечно, с такой высоты Аристон не мог слышать, о чем они говорили, но по выражению лица и жестам Ликотеи было понятно, что она ругает Панкрата за дерзость. Панкрат только рассмеялся в ответ на ее слова, привлек ее к себе и шлепнул по заду. Сверкнуло лезвие ножа. Великан отшатнулся и поднес руку к лицу. Потом отдернул – рука оказалась вся в крови. Ликотея располосовала ему лицо от уха до подбородка. Длинная косматая борода Панкрата тут же стала красной.

Аристон увидел, как Ликотея улыбнулась и ее сладострастные губы произнесли какие-то слова. Аристон догадался, что она сказала:

– В следующий раз это будет твоя мерзкая глотка, похотливый козел!

Ликотея отвернулась от богатыря, еле стоявшего на ногах, и пошла через площадь к дому. Аристон хорошенько заприметил ее хижину.

День тянулся целую вечность. А первые несколько часов после наступления темноты – и того дольше. Но юноша запасся терпением. Он был уверен, что периэки, как все деревенские жители, ложатся спать рано, но ждал, пока они заснут покрепче и можно будет спокойно выйти на площадь, чтобы собрать кости бедняжки Фрины.

Наконец юноша понял, что пора. Он не знал, благодарить ли ему богов за то, что на небе серебрилась полная луна-Конечно, это существенно облегчит поиски. Но, с другой стороны, он окажется в более уязвимом положении, если ему придется сражаться с врагами.

“Но поделать все равно ничего нельзя, – подумал Аристон. – Великая Афина, я молю тебя о помощи, ибо Фрина целомудренна и прекрасна. И тебя, о божественная Афродита, тоже умоляю, ведь клянусь душой, я любил Фрину. Тебя же, мой отец Дионис, вечно воскресающий бог, я прошу, чтобы ты разрешил мне с честью окончить мой жизненный путь. А тебя, бессмертный Арес, молю о храб-

рости, дабы я мог отважно биться и, если будет нужно, пасть смертью храбрых”.

Молясь, Аристон принес в жертву богам оставшееся вино. А затем взял оружие и двинулся в путь.

Началось все удачно. Даже слишком, и это могло бы послужить Аристону предупреждением. Все так прекрасно складывалось, что странным образом напоминало трюк, широко использовавшийся в плохих пьесах, которые горе-драматурги выставляли на суд зрителей во время дионисийских празднеств. Чтобы помочь актерам-гиппокритам – и, к слову сказать, самим себе – выпутаться из закрученной драматической интриги, они ставили за сценой скрипучую машину, она изображала то храм, то дворец, то хижину пастуха. Иногда машину водружали и на более видном месте, за орхестой, на площадке, где танцевал хор, и оттуда на вполне зримых веревках появлялся бог, дабы сотворить чудо и устранить все неприятности.

Луна высвечивала кости Фрины, они мягко поблескивали, словно жемчуг. Аристон собрал их, борясь с тошнотой, ибо ни голодным, вечно недоедавшим псам, ни воронам, ни целому рою насекомых не удалось очистить кости полностью. Там и тут Аристону попадались на глаза затвердевшие куски красно-черного мяса. Плоть от плоти его – ив таком виде! Вдобавок от костей исходил слабый запах гниения, сладковатый и тошнотворный; ни один человек не в силах его вынести. Но Аристон упорно терпел мучительную пытку. Он нежно обернул кости возлюбленной своим плащом, собрав все или почти все.

Кроме черепа. Аристон отошел в сторону и поискал там. Ни следа, ни малейшего следа! А ведь череп должен был бы первым броситься ему в глаза! Однако…

И тут Аристону неожиданно показалось, будто актер, играющий бога в какой-нибудь драме, съехал к нему вниз на веревках. Ибо, оглянувшись, он увидел свет, струившийся из окна какого-то дома. У Аристона перехватило дыхание. Но он очень хорошо запомнил местоположение этой хижины и не мог ошибиться. Свет горел в доме Ликотеи!

Аристон осторожно подкрался к двери. Положил у порога свою жуткую ношу. Выбрал один из дротиков, а остальные

67

положил рядом с костями Фрины. Затем Аристон слегка вытянул из ножен меч и, приготовившись к нападению, начал подкрадываться к окну. Но не успел добраться до него, как услышал голос Ликотеи.

– Значит, ты так решил мне отомстить, Панкрат? – спрашивала Ликотея легким, игривым, насмешливым тоном. – Ты считаешь, что за эту царапину я должна тебе отдаться? А что говорит по этому поводу твоя драгоценная Стеропа?

Затем до Аристона донесся бас Панкрата, похожий на рев быка. Он сказал нечто такое, что невозможно привести дословно, но смысл его высказывания сводился к тому, что с его женой Стеропой следовало бы проделать нечто не очень приличное или, в крайнем случае, она может сделать это сама.

Ликотея звонко, весело рассмеялась.

– Но, дорогой Панкрат, – промурлыкала она, – именно это ты и обещал проделывать с ней каждую ночь, когда приносил брачные жертвы богам. А коли так, то иди к ней! И не говори, что вспахивать и боронить поле упрямой Сте-ропы – скучное занятие! Зевс свидетель, у тебя полно детей! Зачем тебе я?

– Зачем? – прогрохотал в ответ Панкрат. – Я же говорил тебе, что весь горю! И не потому, что ты слегка поцарапала мне щеку, а потому, что ты самый лакомый кусочек, который только может перепасть мужчине. Так что будь умницей, Лико. Кто об этом узнает? Я не хочу быть с тобой грубым, но…

– А если ты надуешь мне брюхо своим приапическим инструментом? – сказала Ликотея.

– Да ладно тебе, Лико, ты семь лет была замужем за Косматым и…

– Но ты ведь не Эпидавр, могучий Панкрат. Он был тайным любителем мальчиков. И почти не прикасался ко мне, а ты…

Теперь Аристон видел их обоих. Ликотея стояла спиной к окну. Она была совершенно голой – вероятно, она всегда спала без одежды. Пряча от Панкрата обнаженное тело, Ликотея прижимала к груди длинное одеяло. Но Аристон

отлично видел ее со спины. И нашел, что у нее великолепная фигура.

Внезапно Ликотея расхохоталась. Хрипло и визгливо.

– Ладно, – сказала она. – Не стоит из-за этого драться, да? И вообще, что мне защищать? Память о том, что я потеряла в двенадцать лет с рабом в лавке моего отца? Мне это запомнилось только потому, что болван разодрал мне внутри все и у меня потом кровь шла целый месяц. Но у тебя, безобразное чудовище, пожалуй, хватит здоровья, чтобы… чтобы удовлетворить мой аппетит. Хотя я в этом сомневаюсь. Такое никому не под силу. Тут нужно целое войско. Хочешь сперва выпить вина? Я сама его приготовила. Вакх свидетель, оно очень крепкое и придаст крепость твоему клинку. Не улыбайся! Ты скоро поймешь, сколько сил нужно, чтобы оседлать и объездить волчицу Ликотею!

– Возвращайся побыстрее, девочка, – счастливо пробасил Панкрат и сел у порога. Ликотея ловко завернулась в одеяло и подошла к шкафу.

Аристон услышал тихое бульканье вина, но, что она делает, не видел. Когда Ликотея повернулась, одеяло соскользнуло на пол и она предстала во всей своей наготе. Ужасная стигийская нимфа с чашей в руках…

– Пей, Панкрат, – прошептала она, и ее голос за-змеился, словно гадюка. – Пей, о могучий и похотливый великан! Пей до дна… если посмеешь!

Аристон услышал, как Панкрат тяжело, прерывисто задышал. А потом издал долгий, душераздирающий вопль, будто человек, за которым гонятся тени умерших и демоны. Он вскочил и кинулся бежать, земля тряслась под его ногами. А вдогонку несся визгливый, хриплый смех Ликотеи. Казалось, кто-то с силой царапает щит мечом.

Аристон замер, глядя на Ликотею. Юноша сказал Фрине правду: он не раз видел обнаженных девушек. Живя в Спарте, нельзя было этого избежать. Во время религиозных празднеств девушки танцевали обнаженными, распевая девичьи песни, а затем выходили танцевать юноши, тоже без одежды. Они кружились под звуки флейт и лир. Но, глядя на Ликотею, Аристон осознал, что он никогда еще не видел такого… такого непристойного женского тела. Прежде чем