Текст книги "Человек долга"

Автор книги: Фрэнк О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

О'Коннор Фрэнк
Человек долга

Фрэнк О'Коннор

Человек долга

Перевод М. Карп

1

Впервые миссис Двайер показалось, что в приятеле Сузи, Джеке Кэнтиллоне, есть что-то странное, когда его брат Мик погиб в автомобильной катастрофе. Миссис Двайер была матерью большого горластого семейства.

Муж ее, плотник, всегда оставался для нее "бедным Двайером", который из-за своей вздорности и трусости никак в жизни не преуспел. Жена была в два раза его крупнее и в десять раз умнее, а он поучал ее, словно дурочку, и она это, словно дурочка, терпела. Властная, статная, с большой грудью, она была чрезвычайно праведна и чрезвычайно остра на язык. У нее было три сына и три дочери, мальчики избалованные, а девочки нет, потому что миссис Двайер женские права в грош не ставила. "Заработают на хлеб – получат права", – говорила она, и сама-то голосовала только, чтобы угодить мужу он, разумеется, очень серьезно относился к участию в выборах.

Джек Кэнтиллон появился в доме сперва как поклонпик Анни, по, когда он походил к ней некоторое время, сестры посовещались и решили, что для Анни он слишком нерасторопен и больше ему подойдет копуша Сузи.

За это Сузи подарила Анни свое лучшее голубое платье и пару новых сережек. Если Джека и удивила такая перемена, говорить он, во всяком случае, ничего не стал.

Он вообще говорил мало.

Жил он с матерью в стандартном домике на шоссе, ближе к городу. Мать его была худая, поблекшая, манерная женщина, утратившая, по ее же собственным словам, былое положение. Ее покойный муж служил управляющим в большом магазине в городе, сейчас в этом магазине работал Джек. Джек, старший и более положительный из ее двух сыновей, с матерью, однако, никогда не ладил. Ее любимцем был Мик, который женился на девушке по имени Мэдж Хант, добродушной, глупенькой и сентиментальной. Мэдж тоже души не чаяла в веселом и беззаботном Мике, и ее неприятно поражала черствость хозяев, которые заставляли его работать даже тогда, когда ему совсем не хотелось, и бестолковость кредиторов, которые ждали от него денег, не поинтересовавшись, есть они у него или нет. Она ни слова не сказала, когда дела совсем расстроились и Мик вынужден был перевезти ее и ребенка обратно к матери. Однако несколько лет семейной жизни чрезвычайно обогатили ее представления о реальности, и когда Мик погиб не слишком славной смертью в аварии и ей пришлось пойти работать, она уже была закаленной, трезвой и знала, что к чему.

Джек переживал гибель Мика тяжело, особенно если учесть, что они с братом никогда не дружили, и стал регулярно наведываться к Мэдж, которая с мальчиком жила на шоссе. Поначалу миссис Двайер ничего в этом дурного не видела: пристойная скорбь – слабость, позволительная порядочным людям, а миссис Двайер была женщина в высшей степени порядочная. Но только продолжалась эта скорбь слишком долго и уже начинала походить на лицемерие или – что еще хуже – на неумение жить. И на этом дело не кончилось. Бэбс, старшая из сестер Двайер, которая всегда все узнавала первая, узнала от женщины, на которую работала Мэдж, что Джек уговорил ее ходить на работу не каждый день и сам выплачивал ей разницу. На это хозяйка Мэдж сказала: "Вот молодчина деверь!", Бэбс захохотала: "Слава богу, второго такого дурака не сыщешь!", а ее мать, женщина весьма здравомыслящая, заметила: "Странно оп ведет себя, если, конечно, собирается жениться на нашей Сузи".

Она хотела, чтобы Сузи объяснилась с Джеком, но Сузи пришла в ужас и сказала, что боится с ним разговаривать. Просто наказанье божье для матери – девочка мечтательная, добрая, но уж больно увлекается "романами" всякое чувство собственного достоинства потеряла. Миссис Двайер романов не читала, а чувства собственного достоинства у нее было хоть отбавляй. Пока речь шла о сыновьях, она бросалась их защищать, не особенно заботясь о том, правы они или нет, но дочерей она воспитывала по собственным правилам и всегда могла доказать их правоту. Она сама ими занималась, и, если в чем-то они давали маху, сама, не долго думая, их поправляла. Не углубляясь в сложные этические проблемы, можно сказать, что в трудную минуту она принимала удар на себя. И, конечно, в такой ситуации нельзя было не объясниться с Джеком.

– Говорят, Джек, ты помогаешь Мэдж Хант? – спросила она как-то вечером, когда они были одни в гостиной.

– Мэдж – очень славная, миссис Двайер, – сказал он. – И, по-моему, плохо, что она уходит на работу, а такой малыш, как Майкл, остается с чужими людьми.

– Да, тяжело, – согласилась миссис Двайер довольно любезно. Она всегда знала, что мир – это юдоль слез, и не считала себя обязанной оправдывать его несовершенство, – но тебе не будет из-за этого тяжелее самому устроиться?

– Да, бог ты мой, будет, наверно, немножко, – весело признался Джек.

– А тебе не кажется, что Сузи придется слишком долго ждать? – спросила она с укоризной.

– Мне и самому не хочется так долго ждать, дорогая миссис Двайер, ответил он, усмехаясь. – Я вырвусь из дома, как только смогу. Мне, конечно, могут дать прибавку, и тогда она почти покроет те несколько шиллингов, что я даго Мэдж. Но все-таки на это нельзя рассчитывать. Я уже Сузи говорил, что мне, может, придется ждать, и, если у нее будут лучшие предложения, я ей мешать не стану.

– Мне б не хотелось, чтоб были, – сказала миссис Двайер с едва уловимым высокомерием. – Но, как ты говоришь, если будут – ей придется ими воспользоваться.

У девушки только одна жизнь.

Миссис Двайер не была высокомерна, но гордость ее была задета тем, что такая дура, как Мэдж Хапт, сумела оплести Джека Кэнтиллона, а она – нет.

– Я бы с этим парнем дела иметь не стала, – сухо сказала она потом в разговоре с дочерью. – Мужественности ему недостает, чтобы быть хорошим мужем. Кэнтиллоны все в мать.

Уж хуже этого ничего сказать было нельзя, но Сузи была не из тех, кто бросит парня просто потому, что мать так велела. Ее и впрямь погубили "романы", и, когда она забеспокоилась, что Джек ее недостаточно ценит, единственное, что ей пришло на ум по части утверждения собственного достоинства, – это заставить его приревновать ее к другому. В романах они в таких случаях всегда спохватывались, как правило, когда было уже поздно.

Впрочем, выполнить свой план, да так, чтоб даже Джек это заметил, она могла, только начав кокетничать с его другом Петом Фэрраном, а Пет, надо сказать, совсем не подходил для такого деликатного дела. Он был высокий, красивый, умный, веселый. Он был учтив. Вырос он в доме, полном женщин, работал в конторе вместе с женщинами, и сам во многом походил на женщину.

Он умел готовить, шить, знал толк в одежде, и, в отличие от большинства нормальных мужчин, общаясь с женщинами, не испытывал, казалось, никакого смущения.

Девушке он был просто подругой, такой чуткой, отзывчивой и нежной, что ей только потом приходило в голову, что на этом его женственность и кончалась. Тогда правда, было уже поздно – девушка успевала к нему привязаться. Женщины вечно ему звонили, а он иногда говорил о них неслыханные вещи. Он-то не хотел сказать ничего дурного, но мужчинам и без того трудно думать о женщинах так хорошо, как того требуют приличия, а тут еще столько подробностей; словом, мужчинам, как правило, он не особенно нравился.

На самом деле, он и Сузи не особенно нравился, както не укладывался он ни в один из прочитанных ею романов, по она хотела, чтобы Джек видел, что другие ее очень даже ценят, а застенчивой девушке не так просто найти привлекательного человека, который, только дай знак, станет за ней ухаживать. Любой другой мужчина постарался бы избежать такой щекотливой ситуации, но Пету явно недоставало истинной тонкости чувств. Он разгадал планы Сузи, пришел в восторг от того, как она радуется собственной хитрости, и ему любопытно было поглядеть, как далеко она зайдет. Встречая ее с Джеком, он притворялся, что умирает от любви.

– Пойдем ко мне, Сузи, – говорил он, обнимая ее, – я без тебя дня не проживу.

– Видишь же, не могу! – кричала Сузи, трепеща от восторга и ужаса.

– Почему не можешь? Этого тина боишься, что ли?

– Ты не знаешь, что это за человек!

– Я не знаю? Я его с десяти лет знаю. Первый эгоист в Ирландии. Только о себе и думает.

– Убирайтесь, чертовы распутники! – кричал Джек, давясь от смеха, как будто это все была сцена из какойнибудь пьесы.

Но это была пе пьеса. Вернее, не совсем пьеса. Двайеры в то лето жили в Кросхейвене, Пет проводил там много времени, флирт продолжался, и Сузи это уже даже правилось. Ночные утесы, шум моря, общество привлекательного молодого человека, который так хорошо умеет ухаживать, – теперь она стала понимать обольщенных девушек, о которых читала в романах, и сочувствовать им. Может быть, бедная Тэсс не так уж и виновата! Ей показалось, что и Пет теперь лучше к ней относится, и мать, которая признавалась, что ей нравятся парни с огоньком, тоже ничего против не имеет. Но вот действовало ли это на Джека, Сузи понять не могла, и она уже начинала думать, что, может, мать права, и ему действительно чего-то не хватает.

Все это лето Пету нездоровилось, и, когда он вернулся в Корк, ему должны были делать операцию. Сузи никогда не видела Джека таким подавленным. Каждый вечер он ходил в больницу. Сузи узнала от матери Пета, что Джек готов был где-то занять денег, чтобы Пет мог поехать в Швейцарию. Когда она это рассказала своей матери, миссис Двайер фыркнула: "Пока ты его к алтарю приведешь, он будет весь Корк содержать". "Но они друзья, мама", – возразила Сузи, а ее мать ответила:

"Как будто у него только перед друзьями обязательства!"

В Швейцарию, однако, ехать было уже поздно. На следующей после рождества педеле Пет умер так же, как и жил, – легко, быстро, заигрывая с сестрами в больнице с такой отчаянной галантностью, что у Джека сердце сжималось. После похорон он стал навещать родителей Пета точно так же, как навещал Мэдж Хаит, и приводить в порядок оставшиеся после Пета дела. Такие люди лучше всего выражают свое сочувствие, занимаясь деловыми бумагами. Но Сузи все-таки сообразила, что то, что было теперь, не имело ничего общего с тем, как он вел себя после смерти брата. Портрет Пета стоял у него на камине, и несколько раз, заходя к нему, Сузп видела, как он этот портрет разглядывает.

Через некоторое время, когда она поняла, что у него это превратилось почти в мапию, она заволновалась.

Женщины ревнуют к мужчинам больше, чем к другим женщинам, хотя Сузи ужаснулась бы, если бы ей сказали, что она ревнует к Пету. Ей казалось, что она просто тревожится за Джека – отношение его к Пету болезненное, и опа должна принять какие-то меры. Но стоило ей нелестно отозваться о Пете, Джек либо расстраивался и заводил речь о другом, либо говорил ей, что она ничего не понимает. Это, по мнению Сузи, было уже слишком, ведь, в конце концов, Пет все-таки за ней ухаживал, и кому же тогда понимать его, как не ей.

– Ах, Джек, ты глупый, – говорила она устало. – Как легко ты попадаешь под чужие влияния! Это все твоя мать виновата. Я бы никому не позволила так на меня влиять. Мне Пет, конечно, нравился, но я его насквозь видела. Ты не замечал, какой это был ограниченный человек.

– Ну, Сузи, давай не будем ссориться, – говорил он умоляюще. – Пет не был ограниченным. Он прекрасно соображал.

– А какой неискренний! – замечала Сузи.

– Каждый искренен по-своему, – отвечал Джек. – Пет был вполне искренен, только не так, как ты или я., – Ах, оставь, пожалуйста, – смеялась она над ним. – Ему нельзя было доверять. Не успевал человек отвернуться, как он уже над ним потешался.

– Потешался, да, – Джек начинал уже сердиться, – но ничего плохого в этом не было. Я никого не знал прямодушнее его.

Тут Сузи поняла, что поколебать Джека можно, только раскрыв ему глаза на истинный облик Пета. Из романов она знала, какое впечатление это всегда производит.

– Ты ведь, наверно, не знаешь, что Пет себе без тебя позволял? спросила она спокойно, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Знаю я все, что он себе позволял при мне и без меня, – ответил Джек, уверенно ухмыляясь.

– И тебя ие волнует даже то, что он жил со мной? – спросила она, засопев.

– Что? – закричал Джек, приведя ее в восторг своим взбешенным видом, хоть от испуга она и принялась всхлипывать. – Ну и сука же ты!

Он впервые ее обругал, и она возмущена была тем, до чего несправедливо. Ведь все, что она говорила, она говорила ради него, чтобы помочь ему увидеть правду.

– Тебе, конечно, хорошо осуждать, – набросилась она на него сквозь слезы, – ты сам во всем виноват со своей дурацкой обязательностью. Передо мной у тебя, наверно, нет обязательств. Ты знал, что это был за человек, и сам меня к нему толкал. Никакая девушка, на которую так давят, не смогла бы устоять.

– Не хочется тебе хамить, – сказал он, подымаясь и глядя на нее сверху вниз, страшный, как божий гнев, – мне начхать, устояла ты или нет, но я тебе не позволю бегать по городу и врать про мертвого.

– Врать? – воскликнула опа, ошеломленная, стискивая руки на груди.

– Можно подумать, ты не врешь!

– Не вру! – закричала она, вскакивая на ноги, понастоящему разозлившись. Пусть ее обвиняют в том, что она развратница, – в конце концов, все героини в книжках таковы, – но обвинять ее в том, что она все это выдумала – просто какое-то чудовищное оскорбление.

– Конечно, врешь, – сказал он презрительно.

– Ох какой же ты спесивый и самодовольный! – завопила она в негодовании. – Ты настолько самоуверен, что думаешь, женщина не может так с тобой поступить.

Ты думаешь, Пет не мог так с тобой поступить! Так вот это было, было, и я его не виню, нисколечко не виню.

Ты, как твоя мать, прямо лопаешься от спеси. Ты – урод. Мама сама сказала. Ты даже не представляешь себе, что такое человеческие соблазны.

– Я тебе уже сказал, мне на это наплевать, – ответил Джек, наступая на нее – никогда она его в такой ярости не видела. – Но родных Пета очень огорчит, если о нем такое станут рассказывать, так что, будь добра, больше этого не повторяй.

Оторопевшая Сузи поняла, что ему совершенно все равно, правду она сказала или нет. Его по-прежнему больше беспокоили чувства родителей Пета, чем ее. Никакого смысла не было разыгрывать с ним сцены из романов, потому что ни один писатель такого урода, как Джек Кэнтиллон, не встречал. А надеяться на то, что ей посочувствуют дома, тоже нечего, потому что дома никто никаких романов вообще не читал, и они либо поверят ей и будут считать, что она их опозорила, либо пе поверят и решат, что она рехнулась. Она пришла домой в состоянии близком к истерике и сказала матери только, что Джек – ужасный человек, самый настоящий урод. "Ну, дорогая, – ответила ее мать торжествующе, – тебя ведь предупреждали", что, конечно, говорить не имело ни малейшего смысла, потому что, чем больше Сузи предупреждали, тем больше Джек ее занимал. Ей лишь сильнее хотелось узнать, что еще в нем есть ужасного, и это означало, что она долго будет с ним связана. Девушка только тогда готова порвать с мужчиной, когда удовлетворено ее любопытство.

2

Лишь через пять лет он смог на ней жениться, и к этому времени Сузи устала сопротивляться. Он был ей противнее, чем иной девушке сигареты. Она часто думала, как чудесно было бы выйти замуж за жителя Западных островов и слушать любовные признания на побережье у самых волн, но Западные острова были далеко, она вряд ли решилась бы заигрывать с островитянином, и потом, там, того и гляди, простудишься и умрешь.

Миссис Двайер не очень-то радовалась этому браку.

Она свое мнение о Джеке составила и не собиралась так просто его менять, впрочем, она готова была терпеть его ради Сузи. А с практической точки зрения он был даже лучшим мужем, чем два других ее зятя. Он уже служил главным приказчиком, а со временем мог стать управляющим, как его отец. Он купил замечательный старый полуразвалившийся дом неподалеку от Веллингтонской улицы, с высокими потолками, прекрасными видами из окон и уборной где-то под самой крышей, рядом с которым Западные острова сразу померкли. Родились дети – Пет и Молли. Мальчика, разумеется, пришлось назвать Петом.

Казалось, жизнь наконец пошла у них гладко. Так гладко, что Сузи не могла быть спокойна. Джек иногда заходил в пивную посидеть с друзьями, но светской жизнью не интересовался и танцевать отказывался. Вечером после работы ему больше всего хотелось переодеться во что-нибудь старое и почитать или поиграть с детьми. А она все не могла оправиться от того, как легкомысленно он отнесся к ее великому признанию.

В зависимости от настроения у нее существовало две совершенно различные версии их отношений с Петом, портрет которого по-прежнему стоял на камине, как будто между ними ничего не было. По первой, более расхожей, версии ничего и не было – что вполне соответствовало действительности, – по второй – было, и нечто ужасное – что тоже соответствовало действительности, если посмотреть с другой стороны. В хорошем расположении духа – то есть почти всегда – она считала, что между ними не было ничего, кроме того, что она называла "дурачества", но когда дела не ладились, она взглядывала на фотографию, грозно смотрела на детей и казалась себе ничуть не лучше уличной девки – и все из-за чудовищного эгоизма Джека; и когда на нее это накатывало, она устраивала ему настоящую сцену, по всем правилам:

плакала, кричала, называла его тряпкой. Джек, мрачно глядя в окно на великолепный вид города, пытался ее унять, по от этого она еще хуже расходилась. В конце концов, когда становилось совсем невмоготу, он отшвыривал книжку или газету, которую читал, говорил хрипло "Иди ты...", уходил из дому и напивался.

Потом те, кто встречали его в городе, рассказывали Сузи о том, как нагло, дерзко, вызывающе вел себя Джек – она его таким никогда не видела. Когда это случилось в первый раз, она затрепетала, но скоро обнаружила, что для выражения сильных чувств у него есть только одно слово и, сказав его, он не может уже ничего добавить.

А тут их снова настигла беда. Мать Джека ухитрилась исчерпать свои небольшие средства и запутаться в лабиринте мелких долгов, которые, однако, никак не поддавались обычным подсчетам. Миссис Кэнтиллон называла такие подсчеты вульгарными и находила, что Джек унаследовал пристрастие к ним от отца. Из всего этого Джек понял только, что, даже если он уплатит деньги за жилье и ту часть долгов, которые, на его взгляд, уплатить необходимо, она все равно через несколько месяцев окажется под судом. Джек, так же как и его отец, панически боялся судов, а миссис Кэнтиллон не могла взять в толк, чего тут бояться. Она считала, что судьи в округе очень отзывчивые люди, готовые посочувствовать ее тяжелому положению.

Так Джек оказался перед мучительным выбором. Както вечером он пошел за советом к Мэдж Хант. Как ни странно, Мэдж, которая сперва представлялась ему каким-то кошмаром, теперь стала единственным человеком, с которым он мог посоветоваться.

Она открыла дверь и мгновенно приняла свой лучший светский вид. Сразу видно – племянница приходского священника, Ой; на кухне такой беспорядок! Придется пройти в гостиную. Иначе он, конечно, ее никогда не простит. Майкл сейчас в коммерческом училище. А он, наверно, утомился дорогой. Глоток виски, как говорил дядя, – лучшее средство от усталости. Джек все это добродушно выслушивал. Она была маленького роста, довольно жеманна и совсем не так хорошо воспитана, как подобало бы племяннице приходского священника, – по правде сказать, она скорее походила на хозяйку деревенского трактира, но Джек знал, что под дурацкими манерами монастырской школы скрывается трезвый, ясный ум и удивительная искренность.

– Вот что, Джек, – сказала она прямо, когда он рассказал ей о своей беде, – мне кажется, тебе придется побыть сволочью раз в жизни.

– Что, Мэдж, пойти, что ли, поучиться? – спросил он, усмехаясь.

– Даю тебе бесплатный урок, и увидишь, он тебя избавит от неприятностей, – сказала она, не отвечая на его усмешку. – Сдай мать в приют.

– Вот этого-то мне делать не хочется, – сознался Джек.

– Ага, видишь, – она засмеялась и пожала плечами. – Если бы ты был из тех, кому хочется поступать благоразумно, я бы здесь так спокойно не сидела. Что я ни скажу, все будет против меня, но такова жизнь, Джек. Она твой дом погубит. Ты сам это прекрасно знаешь.

– Да, пожалуй, попробует, – сказал Джек.

– Не говори глупостей, Джек, – сказала Мэдж резко. – Она и пробовать не станет. Погубит, и все. Ты не тот человек, который может с ней справиться. Я это тебе не в осуждение говорю. Есть один способ – поселить ее с кем-нибудь, кто с ней справится. Можешь со мной.

Я ее не люблю, но ради тебя возьму, хотя это опять расход для тебя, потому что у меня нет свободной комнаты. Но, если хочешь знать, она скорее пойдет в приют.

Не хочу сказать ничего дурного о твоей матери, Джек, – она тебе ближе, чем я, – но больше всего на свете она любит делать по-своему. Ничего, что я это говорю?

– Ничего, ничего, – сказал он нежно. – Спасибо, Мэдж, спрошу ее, посмотрим, что она скажет.

В дверях она его поцеловала и, глядя, как он уходит по дороге, думала, по обыкновению жестко и трезво, что он, быть может, единственный человек на свете, с которым она могла бы быть счастлива. Не много женщин так к нему относилось. Возможно, поэтому он и ходил к ней за советом.

Миссис Кэнтиллон она, конечно, знала прекрасно – та отнеслась к жестокому предложению Джека в точности так, как и предсказывала Мэдж. Сперва она глядетга на него со своей робкой, детской улыбкой, как будто не веря, что он говорит серьезно.

– Ты говоришь о женщине, которая отправила на тот свет твоего брата? спросила она укоризненно.

– По-моему, нам сказали, что это сделал грузовик, – кротко ответил Джек.

– Так сказали из жалости.

– Что же ты будешь делать? – спросил он.

– Не спрашивай меня, Джек, – взмолилась она, как королева в трагедии, я обещаю, что не буду тебе в тягость.

Тут Джек, убедившись, что она насквозь фальшива, помрачнел еще больше, вспомнил, как она обращалась с ним и с Миком в детстве, и понял, что Мэдж права и что он все равно никогда не сможет с ней договориться.

Миссис Кэнтиллон была глупа, но чрезвычайно проницательна. Она понимала, что, когда ей захочется сделать по-своему, а это, по словам Мэдж, она любила больше всего на свете, Мэдж, эта жесткая, коварная и циничная женщина, разгадает ее маленькие хитрости еще до того, как они возникнут, тогда как Сузи, которая к тому же гораздо лучше готовит, всегда будет у нее на поводу.

Миссис Двайер была вовсе не глупа и в высшей степени проницательна и тоже это понимала. Она велела Сузи ни в коем случае не соглашаться на то, чтобы миссис Кэнтиллон жила с ними, но, видя, что в вещах, о которых пишут в романах, Сузи ничегошеныш не смыслит, она поговорила об этом прямо с Джеком. На сей раз она уже не была любезна. Она боролась за счастье и спокойствие своей дочери.

– Мне кажется, ты не понимаешь, Джек, чем ты рискуешь, поселяя родственников у вас в доме, – сказала она строго.

– Мне кажется, понимаю, дорогая миссис Двайер, – ответил он устало.

– А мне кажется, Джек, не понимаешь, – голос ее стал жестче. – Если бы понимал, не предложил бы матери жить вместе с тобой и Сузи. Я таких случаев в своей жизни видела побольше, чем ты, и никогда ни к чему хорошему это не приводило. Бывает, люди и зла-то не желают, а в доме все равно ссоры.

– Миссис Двайер, – мрачно пошутил он, – даже лучший друг моей матери не упрекнет ее в том, что она да желает зла.

На лице миссис Двайер показалась улыбка, но только на миг.

– Значит, тем более, она не может жить в одном доме с вами, – сказала она. – Когда ты женился на Сузи, ты принял на себя определенные обязательства, обязательства не легкие. Молодым людям, бывает, надо и поссориться, и делать это следует наедине. Я никогда в вашу жизнь не встревала, что бы там у вас ни было, потому что я слишком хорошо знаю, к чему это ведет. Семейная жизнь – это дело двоих, а когда между ними встает третий – мать, отец, священник или адвокат, – тут все и кончается.

– Да неужели я позволю кому-нибудь встать между мной и Сузи? – он чуть не застонал.

– Скорей всего ты ничего не сможешь поделать, Джек, – сказала она сухо. – Она – твоя мать, что тут ни говори.

– Если до этого дойдет, я перережу себе глотку, – отвечал Джек с редким у него приступом бешенства.

Она впервые видела его таким и смотрела с интересом.

– Я с ней никогда не ладил, – добавил он прямо. – Злился, что она баловала Мика. После смерти отца злился из-за того, что она нас против него настраивала.

Я тогда понял, какой это был прекрасный человек.

– Да, – сказала она равнодушно, – правда. Он был прекрасный человек.

– Она лгала нам о нем. Ей неизвестно, что такое правда. Но она много работала и к тем, кого любила, была щедра. Старикам тоже надо жить, миссис Двайер.

– Надо, Джек, – сказала она ровно, – но им требуется меньше, чем молодым. Всем будет лучше, если ты отдашь мать в приют. Я должна думать о Сузи.

– А я должен думать о Сузи и о матери, – сказал он угрюмо.

– А может, лучше выбрать, Джек? – тихо произнесла она.

– В некоторых случаях выбора нет, миссис Двайер, – ответил он, и опять она с раздражением почувствовала, что в этом страшно слабом человеке, которым его хитрая мать вертела, как хотела, таилось какое-то упрямство, и оп был неуязвим для влияния даже такой волевой женщины, как она.

– Но, если ты свой дом погубишь, меня не вини, – сказала она непреклонно.

– Вас-то я никак не буду винить, – ответил он.

– И не жди, что я к вам буду приходить, – добавила она строго. – Я уверена, что ты поступаешь неправильно и что все это плохо кончится. Сама я ссору затевать не стану, по туда, где их затевают, ходить тоже не стану.

С характерной для нее твердостью слово свое она сдержала. Больше она у Джека в доме не появлялась, хотя дети ее регулярно навещали и сам Джек бывал каждое воскресенье после обедни. Она всегда принимала его особенно радушно. Она была слишком горда, чтоб кому-нибудь позволить с собой не считаться, но ей нравилось, что к ее внушению он отнесся так невозмутимо.

"Видит бог, он, конечно, урод, – говорила она дочерям, – но его нельзя не полюбить".

И для такой женщины, как миссис Двайер, это уже было началом отступления.

3

Надо, однако, отметить, что, верно разгадав содержание действий миссис Кэнтиллон, она ошиблась относительно избранной ею формы. Та превратила-таки дом в ад, но не тем простым способом, которого миссис Двайер ожидала и которому как-то могла противостоять. Она вовсе не пыталась испортить жизнь Сузи и вполне довольствовалась тем, что изводила Джека. В глупости миссис Кэнтиллон было нечто близкое гениальности. Она знала его слабости так, как Сузи их знать не могла, потому что в большой степени они были делом ее рук, и хранила в памяти те детские унижения, которые ему пришлось пережить. Она знала, что, уже будучи мужем и отцом, он в глубине души оставался холостяком; прожил всю жизнь в одном и том же небольшом предместье Корка и даже соседей знал не ближе, чем того требовала обычная вежливость, то есть бывал на свадьбах, крестинах, похоронах, а ведь мать его хвастала тем, что знала все обо всех. После рабочего дня он любил, как водится, переодеться в старые брюки, но тут мать начинала его упрашивать пойти куда-нибудь с Сузи. Выглядело это верхом доброжелательства, и Сузи, чувствовавшая, как в пей оживает давно погасшее стремление к светской жизни, принимала все это за чистую монету.

– Детка, я это только ради себя делаю, – говорила ей свекровь. – У меня же нет другой возможности остаться одпой с детьми, а вы с Джеком разве можете иначе пойти повеселиться?

Хуже всего было то, что она продолжала спускать деньги – ей, очевидно, очень нравилось это занятие.

Джек не возражал, когда она время от времени держала пари, хотя, глядя на нее, и Сузи стала делать то же самое, но, когда он разузнал от поверенного, что сбережения Сузи вкладывались в недвижимость, он вышел из себя. Сузи кричала, что он скорее даст деньгам сгнить в банке, чем как-то ими воспользуется, а оп отвечал, что если бы мать в свое время поступала так, как оп, она могла бы теперь платить за жилье и не поселилась бы у них.

Самое удивительное было то, что, чем невыносимее делалась жизнь в доме, тем более зависимой от миссис Кэнтиллон становилась Сузи, которая из-за этого даже ссорилась с матерью. Сузи с горячностью доказывала, что не так виновата миссис Кэнтиллон, как Джек. Джек со своим чудовищным эгоизмом был причиной всех их размолвок, он всегда такой был, даже в детстве, себялюбивый, черствый, не сравнить с веселым, добрым, отзывчивым Миком. Если Мэдж Хант решила, что вышла замуж не за того брата, то и Сузи уже близка была к подобному выводу.

Но чтобы Сузи хоть в чем-то соглашалась с миссис Кэнтиллон – этого ее мать никак не могла допустить.

– Бога ради, детка, – говорила она, – как будто никто не знает, что за человек был Мик Кэнтиллон.

– И все-таки, мама, его страшно недооценивали, – говорила Сузи трагически.

– Недооценивали, как же! – резко отзывалась ее мать, – Не говори глупостей, Сузи. Твой муж, может быть, дурак, но братец его вообще был шалопай, а мать – так просто дрянь, и не слушай ты, что тебе рассказывают.

А в тот день, когда миссис Кэнтиллон упала с лестницы и ее нашли без сознания и уже при смерти, миссис Двайер пришла к ним в дом присмотреть за детьми и ссора кончилась. Вообще-то, она кончилась уже давно, хотя, кроме миссис Двайер, об этом никто не догадывался. Миссис Двайер поразило то, на что, кроме нее, тоже никто бы не обратил внимания. Мать Джека поколебала Сузы, но Джек ей не поддался. Мужчина, который может сопротивляться влиянию дурной женщины, – такого миссис Двайер никогда прежде не встречала.

В это время у нее у самой были неприятности. "Бедный Двайер" умер несколько лет тому назад; Джим, младший из сыновей, женился, и она жила одна. Вместо того чтобы загрустить, она, при ее характере, почувствовала прилив сил. Что для другого было бы концом привычной жизни, для нее оказалось началом новой. Она с размаху бросилась в разгул, стала ездить в Блэкрок и Дуглас в гости к старым приятелям, играть в карты и ходить в кино, не обращая никакого внимания на внуков. "Я что, не в своем праве? говорила она Джеку, пожимая плечами. – Что, я мало вокруг пих плясала?

Отдыхать – значит заботиться только о себе – видит бог, тебе этого не понять".

Но она слишком поздно принялась развлекаться.

Вскоре у нее начался артрит, и Сузи стала приходить за пей ухаживать. Похоже было, что ее независимости настал конец. Она больше не могла оставаться одна в доме, надо было перебираться к кому-нибудь из сыновой тяжкое унижение для деятельной женщины.