Текст книги "Стандинг"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Его спаренный поцелуй кошачьим мяуканьем нарушает тишину примолкнувшей лестничной площадки.

– По какому случаю эта фиеста? – спрашивает парикмахерских дел мастер.

– Я тебе все объясню потом.

Супружеская пара исчезает в квартире.

Наступает черед торговца углем и вином. Этот лавочник даже не счел нужным переодеться. Единственное, что он сделал – подобрал подол своего фартука. У него трехдневнаят щетина, отвратного серо-свинцового цвета ворот рубашки в засаленный до зеркального блеска обломанный козырек фуражки.

– Дорогой Помпидош! – восклицает хозяин квартиры. – взять и бросить свою стойку, это так любезно с вашей стороны, и так тронут.

– У кипятильника для кофе осталась моя баба, – успокаивает его трактирщик. – В это время мы как раз варим кофе для, так сказать, кофейного пива, не лимонадом же его разбавлять. Я не смогу посидеть с вами – мне с минуты на минуту должны подвести продукты.

Он роется в бездонном наживотном кармане фартука и извлекает бутылку.

– Если вы позволите, месье Берюрье, это – нового урожая. Я сказал себе, что это лучше, чем цветы!

Нос Толстяка зашевелился.

– Какая прекрасная мысль, дорогой мой!

Лавочник распечатывает флакон.

– Понюхайте, как пахнет, – месье Берюрье.

Толстый закрывает глаза. Полный экстаз, причем натуральный. Нектар в женском роде множественного числа! Он не может удержаться и делает глоток – уровень жидкости в сосуде катастрофически падает. Он прищелкивает языком, чмокает, упивается, проникается и целиком маринуется в этом глотке портвейна.

– Я не знаю, где вы его откопали, мсье Помпидош, – заявляет он, – но это натуральное. Какой букет! Сразу видно, что боженька не такой сволочной мужик, как думают некоторые.

От такой похвалы у Помпидоша из-под кустистых бровей закапала влага.

Передо мной остаются двое: пышная и чернявая прислуга из галантерейной лавки, такая же незамысловатая, как и округлая со всех сторон, и ее гусар, веселый солдат здоровенного роста.

– Рад, что у вас сегодня увольнение, милок. Я бы пригубил вашу ручку, милочка, но, согласно моему пособию, в отношении девушек это запрещено.

И тут он замечает меня. От изумления его физиономия вытягивается.

– Сан-А! Если бы я знал... Ах, ты, черт возьми!

– Итак, мы устраиваем прием без своего непосредственного начальника? – говорю я, стараясь придать своему липу обиженное выражение.

Берю поворачивается к домработнице.

– Угостите гостей дринком. Марта.

Затем, подхватив меня под руку и захлопнув ударом каблука дверь в вестибюль, он шепотом произносит:

– Это пробный парадный обед, Сан-А, ты не обижайся. Я сказал себе, что теория без практики ничего не стоит, ну и организовал прием, пока нет моей Берты!

Он отступает на шаг, чтобы я лучше разглядел его фрак.

– Что ты скажешь о моем платье?

– Потрясно, малыш!

– Признайся, что если бы я сейчас стоял на крыльце замка Людовика Такого-то, меня могли бы принять за графа?

– Да-с! – отвечаю я.

Он качает своей красивой, в зеленых пятнышках головой.

– Что бы там ни говорили, но по наружности все-таки судят. Внутри своего черного сюртука я чувствую, как мне идет непринужденность. Заруливай ко мне, не пожалеешь.

Я вхожу в столовую и действительно ни о чем не жалею! Он раздвинул свой обеденный стал, придвинул его вплотную к стене и накрыл старыми газетами. И уставил его закусками собственного сочинения.

Портвейн для мужчин, игристый сидр для дам! Колбаса с чесноком! Филе селедки! Бутерброды с камамбером, с ломтями хлеба толще телефонного справочника (Парижа и его пригородов)!

– Я все продумал, – комментирует Берюрье. – Так как у меня не было скатерти, я постелил газеты и, заметь, только «Фигаро», чтобы все было как в лучших домах Парижа!

Он испускает вздох.

– Чего только не сделаешь, когда любишь! Если бы моя Графиня была сейчас здесь, у нее бы гляделки на лоб полезли, ты согласен?

– Она бы наверняка свалилась в обморок, Толстый. Твой прием – это же Версаль времен расцвета. То есть, пышность, подстрекающая к революции! Если ты часто будешь устраивать такие банкеты, это вызовет в стране волнения, от этого никуда не денешься!

Он подозрительно смотрит на меня.

– Ты что, смеешься надо мной? – спрашивает он.

Я моментально делаю самое невинное выражение лица.

– Разве не видно, что я потрясен до самого основания? Честно говоря, я не ожидал такого размаха, такого великолепия, такого, класса, Берю! У меня просто опускаются руки!

– Кстати, – спрашивает он, – ты зачем приходил?

– Чтобы сообщить тебе потрясную новость, Малыш. Я выбил для тебя кафедру в Высшей национальной школе полиции.

Для него это удар под дых, и он не может удержаться от болезненной гримасы.

– Зачем же ты издеваешься надо мной, да еще в моем собственном доме! – возмущается он.

– На полном серьезе. Ты назначен преподавателем-стажером в ВНШП. Скажу больше, ты должен приступать к исполнению не позднее, чем через двое суток! Зайди к Старику, он подтвердит. Ты все еще думаешь, что я морочу тебе голову, однако бывают обстоятельства, когда темнить ни к чему, согласись?

Как я хотел бы, чтобы вы стали свидетелями этой метаморфозы, товарищи мои! Его будто бы осветили изнутри дуговой лампой! Складки на лбу расправляются, зрачки увеличиваются, грудь выпячивается колесом. Он хлопает в ладони, требуя тишины.

– Друзья мои, – с пафосом восклицает Его Величество, – я очень хочу освободить вас от вопроса, почему я устроил этот прием. Вы не представляете, меня сегодня назначили преподавателем Высшей национальной школы полиции!

Всех охватывает исступленный восторг. Все рукоплещут. Все не медля кидаются к нему с поздравлениями. Дамы целуют. Мужчины хлопают по плечу.

– Преподавателем чего? – спрашивает Альфред-цирюльник. Берю оборачивается ко мне.

– И правда, преподавателем чего? – спрашивает ои с беспокойством в голосе.

– Правил хорошего тона, – отвечаю я. – Комиссары полиции с каждым днем становятся все более и более воспитаннее. Государство хочет сделать из них чистокровных джентльменов. Я вспомнил о твоей энциклопедии и сказал себе, что тебе будет полезно поучить других правилам хорошего тона, потому что, видишь ли, преподавание – это лучший способ выучить их самому.

Он соглашается.

– А ты соображаешь, парень, – воздает он мне должное. – На самом деле, это мудрое решение.

Он сдавливает меня своими камнедробильными клешнями.

– Я этого никогда не забуду.

Глуховатый сосед, до которого не доходит суть происходящего, подходит к хозяину дома.

– Я поскользнулся на тухлой селедке, – с недовольным видом заявляет носитель поникшей барабанной перепонки. Берю пожимает плечами:

– Каждому выпадает свой жребий, которого он заслуживает, старина, – подытоживает новоиспеченный преподаватель хороших манер. – Ты не обессудь, но если эта несчастная селедка еще способна издавать запах, значит она все же свежее, чем ты.

Глава пятая,
В которой Берюрье и я начинаем каждый в отдельности новую жизнь

В нашей трудной профессии нужно уметь превращаться даже в самого черта. Именно поэтому, взвесив все за и против, без справочника мер и весов Роберваля (Жиль Персонье де), я решаю ехать в школу инкогнито.

Я прошу одну из своих подружек облучить меня инфракрасными лучами, чтобы моя эпидерма приобрела красивый-темно-коричневый цвет, отпускаю висячие усы а ля Тарас Бульба и украшаю свой интеллигентный нос большими роговыми очками с дымчатыми стеклами.

Ваш Сан-Антонио, милые девочки, стал неузнаваем. Он превратился я полицейского офицера Нио-Санато, уроженца острова Тринидад и Мартиники. Если бы вы встретились с ним в постели, то смогли бы его узнать, вероятно, лишь в последний момент (и то только по одному месту).

За два дня мои усы настолько подросли, что остается лишь подвести их карандашом, чтобы они приобрели вид настоящих усов.

Я беру напрокат в одном гараже машину марки МЖ кроваво-красного цвета, и вот я уже мчусь по дороге в Сен-Сир – на Золотой Горе, куда и прибываю после полудня.

Сен-Сир – на Золотой Горе – прелестное местечко в пригороде Лиона, прилепившееся, как ласточкино гнездо, на вершине холма. Школа размещается в бывшем монастыре, но, несмотря на первоначальное предназначение своей оболочки, выглядит совсем не сурово.

Напротив, вновь прибывшего прежде всего поражает ее какой-то нарядный и даже игривый вид. Ничего, что напоминало бы полицейский участок, а тем более школу полиции.

Узкая асфальтированная дорога взбирается на холм, петляя между домами персонала школы, и выходит на площадь, обсаженную деревьями. По левую сторону простирается большое поле, откуда открывается мирная и ласкающая взор панорама. Цвета охры фермы с крышами, покрытыми черепицей времен Римской империи, уютно гнездятся на равнине, чем-то напоминая пейзажи Италии; далеко на горизонте виднеются две колокольни, которые в этот момент начинают звонить своими колоколами, как будто отдавая честь в мою честь.

Махины зданий молчаливо стоят под августовским солнцем. Лучи уходящего лета золотят серые камни и вспыхивают зайчиками на оконных стеклах. На ветвях поблекших деревьев еще щебечут птички. Все дышит покоем. После парижской суматохи возникает внезапное ощущение того, что ты находишься в каком-нибудь курортном местечке.

Все в школе поражает внушительностью размеров, чистотой, опрятностью, благополучием. Стены украшают современные звезды, откуда-то по радио раздаются звуки «Адажио» Альбиони. Как здорово, что этот питомник для ищеек перевели в монастырь! Здесь совсем не пахнет сапогами! Комиссары, которые закончат эту школу, могут выходить в свет с высоко поднятой головой: по всему видно, что они смогут вести себя в нем в соответствии с правилами хорошего тона.

Меня принимает какой-то чиновник. Из столичного города Парижа уже сообщили о моем приезде, и меня ждали. На меня уже заполнили личную карточку, выделили комнату, определили место в столовой. Мне вручают розовую книжечку, содержащую программу обучения, расписание занятий, перечень изучаемых предметов, фамилии преподавателей. Затем меня знакомят с школой. В спортивном зале, в классе связи, в классе стрельбы, в лабораториях и спальных помещениях с комнатами на одного человека, в общем, везде, царит порядок.

Бар украшен фреской, выполненной великим лионским художником. В школе есть телек, библиотека и даже музей полиции, где можно полюбоваться на школьный портфель Неуча, который д-р Локкард по счастливой случайности обнаружил на блошином рынке, на котором, к счастью, его продавали в комплекте с кухонной плитой «Ландрю». Вот уж действительно, везет так везет!

Мое внимание привлекает объявление, вывешенное рядом с дверью в столовую. Я читаю: «Начиная с 26 ноября, ежедневно в 20 час. 15 мин., в большом конференц-зале главный инспектор А. – Б. Берюрье из Парижа будет читать курс лекций по правилам хорошего тона. Хотя курс является факультативным, дирекция настоятельно приглашает всех г-д стажеров на эти лекции».

Итак, дети мои, началось!

Довольно забавно учиться в закрытом военном учебном заведении, будучи взрослым человеком, когда господа-слушатели имеют возраст от 22 до 30 годков. По существу это означает заново прожить школьную жизнь в зрелом возрасте. Все мужчины, когда они уже стали мужчинами, с умилением вспоминают о школе. Все, кроме меня, потому что я в ней издыхал от скуки. Иногда я встречаю своих бывших школьных товарищей. И каждый раз при встрече у них запотевают глаза. И каждый раз они начинают разговоре одного и того же: «Ты помнишь, Антуан»... Ах! Черт возьми! Как они цепляются за черную доску! Преданы забвению придирки, заковыристые вопросы на экзаменах, сочинения, домашние задания, гнусные письменные контрольные врасплох, которые ушлые учителя устраивали в конце урока, когда мы в мыслях уже были за воротами нашей тюрьмы. Преданы забвению школьная сирена, злобным воем извещающая о начале учебного гада, гнусная математика, подлые докладные записки учителей директору школы о прилежании и поведении учеников, некоторые из которых – и на меня в том числе – по содержанию напоминали надписи на стенах общественных клозетов. И после всего этого мои приятели испытывают ностальгию по этим временам, с благоговением вспоминают школьные годы. Естественно, в то время они не были женаты, не носили на голове рога, не подвергались проверкам, не облагались налогами, не платили взносы, не служили в армии, не были инвалидами, не боролись за минимальную гарантированную зарплату, за свой средний полезный вес, за Демократический союз труда, за социальное обеспечение, не выступали против нового франка и против своей тещи. И все-таки вспомните хорошенько, ребята: все это уже было и тогда. Мы были по рукам и ногам опутаны паутиной распорядка дня, мы находились под постоянным надзором, мы подвергались унижениям! С нами грубо обращались, над нами издевались, нам присуждали премии, нас аттестовывали, нас классифицировали, нам объявляли выговоры! А диплом бакалавра в то время свободно не продавался в универсаме «Призюник», как теперь.

Уже тогда мы отбивали друг у друга девчонок. Мы, как звери, наставляли рога друг другу и делали это не хуже, чем, взрослые, а может быть, даже с большей жестокостью! «Ты помнишь, Антуан?» Как же мне не помнить эти ненавистные утренние часы, когда я тащился в школу, как на эшафот, жалея о своей теплой постели, о мамуле, о своих игрушках, о своем загубленном детстве – о всем том, что наши добрые наставники с ворчанием сдирали с нас, как ощипывают пушок с желторотых цыплят! – Да! Они здорово ощипали мою юность! По волосинке выщипали мою беспечность и нашпиговали меня своими размноженными на ксероксе разносторонними глубокими знаниями. Есть от чего невзлюбить Монтеня, возненавидеть Цицерона, поносить Пифагора.

«Ты помнишь, Антуан...» Эти придурки жалеют о своем прошедшем детстве! Я, конечно, тоже. Но я особенно жалею о том, что не насладился им сполна, без остатка, без всяких ограничений. А детство у меня было одно, и я волей-неволей принес его в дар Обществу! Я задушил его своими руками на уроках. Оно скрючилось от сиденья над книжками. От ругани и наказаний мое детство иссохло и зачахло. Вот, что случилось с моим детством, и все это потому, что так требует установленный Порядок. Я назначал свидания с природой и (я не боюсь этого слова) подкладывал ей свинью, не являясь на свиданье с лесами и полями, цветами и бабочками, с весной и девчонками. Совершенно верно, Нил – самая длинная река в мире, формула этиловой кислоты – СНЗСООН, а Гренландия принадлежит Дании. Ну и что из этого? Разве то, что я знаю это, вернет мне безвозвратно потерянные золотые денечки моего детства! Заметьте, я не сержусь на своих наставников. Они делали свое дело. Но не только они делают свое дело хорошо, прекрасно работают, между прочим, служащие почты или жеребцы-производители конных заводов. Да, не только они! Но они заслуживают уважения, работая в классах по пятьдесят чертенят: это же настоящий ад! Они сгорают в этом аду! Браво! А в знак благодарности в них стреляют из рогаток! Героические люди, скажу я вам! Между тем род человеческий продолжает размножаться делением. Мы сбиваемся в кучу, нагромождаемся друг на друга, прижимаемся вплотную друг к другу и, подобно сардинам, пропитываемся натуральным оливковым маслом образования. В связи с тем, что школы растут горазда медленнее, чем пацаны, сейчас пытаются найти какие-то паллиативы: обучение по радио и телевидению, заочное обучение, обучение по Азбуке Морзе и Брайля. А классы все растут и растут. И может наступить день, когаа на школы во время перемен придется кидать бомбочку, чтобы сократить численныйсостав учеников, либо принимать декрет о ненужности образования, а несчастных детишек, производство которых весьма поощряется в наше время, посылать в поля собирать маргаритки. В общем, я вылупился из яйца слишком рано! Я вам рассказываю обо всем этом для того, чтобы снова вернуться к теме об этой замечательной уютной чистенькой веселой школе полиции, в которой слушатели по второму разу играют в шкоду.

Интересно ходить в школу, когда ты начинаешь бриться еще до того, когда начинаешь ходить в школу, а не тогда, когда ты в нее уже ходишь! Под этим углом зрения учеба в полицейской школе парадоксально походит на школьные каникулы.

Ко всему прочему здесь есть школьные товарищи, и это хорошо. Их в Сен-Сире около двухсот. Решительно, этот святой был специально создан для патронажа над высшими школами. Этот Сир – не просто какой-то бедный сир.

А теперь я больше не отвлекаюсь и перехожу к истории о друзьях-приятелях-самоубийцах. Здесь все ясно, как дважды два: все в школе говорят только об этих двух трагических случаях. Первого покойного звали Кастеллини, и он прибыл сюда с острова Красоты. В начале учебного года он был веселым и жизнерадостным парнем и вдруг стал до такой степени странным, что даже его товарищи заметили у него сдвиг по фазе и стали волноваться. «Что с тобой? – спрашивали они, – что тебя мучает?» Но он молчал, как сурок: скрытный и непроницаемый! Он держал свои переживания при себе. Поначалу он каждую среду, ездил вместе со всеми в Лион, чтобы поразвлечься с девочками. Потом внезапно прекратил поездки и, как крот, не высовывал носа из своей монастырской норы. Его смерть никого не удивила. Напротив, смерть второго слушателя – Бардана, в большей степени возбуждает любопытство и вызывает интерес. Судя по рассказам, это был настоящий зяблик. В тот злополучный день он собирался после обеда поехать в город, но произошло что-то такое, что заставило его переменить свое решение. Он уже сидел в автобусе на конечной остановке СенСир – на Золотой Горе, как вдруг, ни с того, ни с сего, перед самым отправлением вышел из автобуса. На.вопросы товарищей, не заболел ли он, он отрицательно покачал головой и вернулся в общежитие. Ои поднялся к себе в комнату, а час спустя один нз слушателей обнаружил его одеревенелое и ледяное тело в кровати. Рядом с кроватью валялся пузырек со стрихнином. Согласитесь, что это ни в какие ворота не лезет, правда?

Бардан прибыл сюда из Либурна. Как и Кастеллини, он был холостяком. Сейчас полиция ведет расследование в его родной деревушке, чтобы выяснить, не было ли у него каких-нибудь душевных потрясений.

Одна лионская знаменитость – психиатр д-р Блондплер, утверждает, что это типичный случай депрессии. На человека просто так, ни с того, ни с сего, находит затмение. Голубое небо, птички чирикают Травиату, вы надеваете ваши выходные трусики и едете покутить. И вдруг – хлоп! Мне осточертела жизнь! В вашем черепке что-то замыкает, и вас охватывает невыносимое желание умереть. Такое же невыносимое, как почечные колики. И вы в темпе начинаете перебирать способы: веревка, аркебуз, заболоченный пруд, кухонный газ или пузырек с отравой! Призывный голос из потустороннего мира, так сказать! Святой Петр настраивает вас на волну Его Высочества, как говорят барышни с телефонного узла. Преимущественное право проезда для машины на подъеме! Вы подвешиваете себя вместо люстры, либо переносите ноги через перила первого попавшегося моста. Самоубийство – это единственный философский поступок, не забывайте об этом. Он всему дал объяснение, этот д-р Блондплер. Только у него почему-то ни разу не возникло желание вознестись в мир иной, чтобы убедиться, существует ли он на самом деле. Он – оптимист.

После первого поверхностного ознакомления с Делом, становится очевидным, что версия самоубийства ни у кого не называет сомнений. Все мучаются над вопросом, почему Кастеллини и Бардан отправились куда подальше к Божьей матери, но никто ни на йоту не сомневается, что они отправились туда по своей воле.

На следующий день у нас были лекции по ожогам, по сейфам и практические занятия по опросу общественного мнения. Очень интересно! У меня даже возникло желание обратиться к Старику с просьбой направить меня сюда на переподготовку по полному курсу обучения. Все преподаватели – бывшие комиссары полиции, люди очень симпатичные и компетентные. Не какие-нибудь пустышки. А больше всего мне импонирует, что на занятиях они разговаривают с нами на равных.

Это случилось, естественно, во время обеда. Во дворе раздается грохот. Все бросаются к окнам, чтобы узнать, в чем там дело.

Мы видим старую прогнившую колымагу Толстяка, наехавшую на ни в чем неповинный платан. Или, точнее, платан наехал на машину и сейчас растет на том месте, которое некогда занимал радиатор. Мы гурьбой высыпаем во двор. Директор школы, седовласый мужчина с учтивыми манерами, уже находится на месте происшествия и наводит справки. Слегка раздосадованный Берю представляется и дает объяснения.

– Главный инспектор Берюрье, новый преподаватель хороших манер, о чем вы должны быть в курсе!

Он показывает на свой драндулет. Вместо переднего стекла вставлены листы картона, состарившиеся за несколько лет верной службы.

– Вы думаете, что через эту траурную витрину мне открынается вид на море? Я хотел выполнить поворот – дугу по кругу, чтобы так и таким образом поставить машину, чтобы она стала строго боком к входу и не дула ему в ус, но этот чертов платан нс услышал, как я подъехал.

Он наклоняется над разбитым автомобилем.

– Ладно, хватит об этом! – произносит он. – Моя старушка и не такое видывала. Я отведу ее к кузовному мастеру, он и займется всеми ее болячками.

Берю расфуфырен, как милорд: штаны из серого габардина, пиджак в полосатую шашечку и серая футболка. А сверх всего этого – зеленоватого оттенка плащ с почти военными погонами и медными пуговицами из натуральной пластмассы.

Он всхрапывает, прочищает слизистую и заявляет:

– К тому же я должен вам сказать, что на дороге прихватывает, монсиньор!

Он во все горло смеется над своим каламбуром и затем выдает целую тираду:

– Все точно, настоящая зима! Пора на Головастого надевать теплый капюшон, а то он может подцепить насморк!

Приехал преподаватель правил хорошего тона!