Текст книги "Глаза, чтобы плакать (сборник)"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Это не ваша вина, полковник. Свидетель категорически утверждает: этот человек хотел покончить жизнь самоубийством. А свидетель – кюре, уж он-то ненавидит самоубийц…

– Могу я быть еще полезен?

Инспектор со спортивной газетой раздраженно бросил, не прекращая чтения:

– Теперь дело за похоронным бюро и страховой компанией!

Воцарилась тишина. Я убрал свои документы в бумажник. Закурив мою сигарету, толстячок с натугой выпустил дым, став похожим на разъяренного быка.

– Кстати, – пробормотал он, – кто предупредит семью?

Так как никто ему не ответил, он безапелляционно заявил:

– Сам я на дежурстве.

– А где он жил, этот бедолага? – спросил инспектор с газетой.

Документы покойного в элегантном бумажнике крокодиловой кожи с золотыми инициалами лежали на столе. Толстячок вытащил их оттуда.

– На бульваре Ричарда Уоллеса.

Третий инспектор, до того не произнесший ни единого слова и что-то невозмутимо и таинственно писавший в регистрационном журнале, недовольно бросил:

– Да это в Нейи… В самом конце Булонского леса.

Толстячок встал и подошел к пришпиленной на стене громадной карте Парижа и его предместий.

– Верно! Сгоняешь, Маньен?

Писавший не ответил. Это был худой парень с желтым лицом, впалыми щеками и злыми глазами. На нем был дурно сшитый костюм со слишком широкими лацканами и нелепая полосатая рубашка.

Толстячок продолжал настаивать:

– Раз ты живешь в Бийянкуре, то тебе не придется делать большой крюк…

– Сегодня я праздную Новый год у моего шурина в Сен-Дени, – довольно мрачно отрезал Маньен.

Я им был больше не нужен и мог уйти. И все же я не уходил, хотя меня ожидали у Фергюсонов. Словно какая-то невидимая сила продолжала удерживать меня в комиссариате.

Толстячок снова уселся.

– А тебе следует закатить наряд вне очереди, черт возьми! – сказал он любителю спортивного чтения.

Утробно хохотнув, тот опустил газету на колени.

– Идет! Согласен открыть шесть дюжин устриц. Разве у твоего покойничка не было телефона? На бульваре Ричарда Уоллеса даже у кухарок есть телефоны!

– Ты прав, – согласился толстячок.

Потянулся к телефонному аппарату, но внезапно сообразил, что все происходит на моих глазах и я становлюсь свидетелем секретов их чиновничьей кухни. Любезно улыбнувшись мне, он произнес:

– Все закончено, полковник, не смеем вас больше задерживать.

И придвинул к себе телефон.

Я не пошевелился. Что-то угнетало меня. Я думал о семье погибшего. Через несколько секунд раздастся телефонный звонок, и незнакомый голос расскажет жене или матери о случившейся трагедии…

Я шагнул к стойке.

– Пожалуйста, месье инспектор…

Он уже взялся за трубку, но повернулся ко мне. На его мясистом лице явственно читалось раздражение:

– Да?

– Если хотите, я сообщу сам. Так будет более… более правильно.

Все трое переглянулись, подумав, наверно, что у этих чертовых американцев «мозги крутятся не в ту сторону». Затем толстячок опустил трубку.

– Вы очень любезны, полковник. Действительно, если это вас не очень затруднит… Я запишу вам имя и адрес…

Он протянул мне листок, вырванный из блокнота.

– Скажете вдове, что тело отвезли в госпиталь города Нантера. Нантер, запомните?

Я кивнул и вышел, не попрощавшись с ними.

2

Это было красивое белое каменное здание, фасад его украшали круглые окна. Оно было окружено кованой железной решеткой. Дорожка из розового цемента, шедшая посередине зеленой и ровной, как бильярд, лужайки, вела к подъезду. Все здесь дышало роскошью и достатком.

Громадный холл был выложен белой и черной плиткой, стояли великолепные живые растения с зубчатыми листьями. Лестница покрыта ковром пурпурного цвета, который крепился медными кольцами ручной работы. Я подошел к комнате консьержки.

Консьержка, скромно накрашенная пятидесятилетняя женщина, должно быть, настолько прониклась величием «своего дома», что при встрече с незнакомцами невольно принимала суровый и неподкупный вид.

– Что вам угодно?

Голос ее прозвучал одновременно любезно и снисходительно.

Я прекрасно помнил имя пострадавшего, но все же в приступе добросовестности еще раз взглянул на клочок бумаги.

– Где квартира месье Жан-Пьера Массэ?

– Третий этаж, налево!

Если бы у нее был менее суровый вид, я бы порасспросил ее о семье Массэ, чтобы знать, кого мне предстоит увидеть; но эта женщина продолжала слишком недоверчиво рассматривать меня. Так смотрят некоторые полицейские, когда вы подходите к ним с каким-либо вопросом.

– Спасибо, – поблагодарил я.

И, подойдя к лифту, нажал кнопку вызова. Но никакого звука в ответ не услышал! Наверное, лифт застрял между этажами.

– Кто-то забыл закрыть дверь! – пробормотала консьержка. Впрочем, казалось, это ее не особо волнует. Вроде она даже обрадовалась, что я побрел по лестнице.

Добравшись до третьего этажа, я увидел, что лифт стоит именно здесь. Его отворенную дверь придерживал чемодан. Дверь в квартиру Массэ также была растворена. Нет ничего более неприятного, чем звонить в открытую квартиру. Я увидел хорошо обставленный холл, стеклянные двустворчатые двери вели из него в просторную гостиную. Я нажал медную кнопку звонка, и тотчас появились две женщины.

Одна из них была молодая красивая брюнетка со спокойными, не омраченными никакой печалью глазами. Одета она была в леопардовое манто и держала в руках чемоданчик из темно-зеленой кожи. За ней с трудом тащила два громадных чемодана маленькая горничная в черном платье и белом переднике. Ее глаза были красными, как у человека, проплакавшего несколько часов подряд. Выходя, обе женщины почти толкнули меня, обратив на американского полковника не больше внимания, чем на типа из Армии Спасения, пришедшего просить милостыню для бедняков. Впрочем, возможно, они и приняли меня за солдата Армии Спасения.

Горничная поставила чемоданы в стальную кабину лифта. Я был обескуражен тем, что они уходят. Мне показалось, я попал в самый разгар некой драмы, и подумал, может быть, из комиссариата все-таки позвонили и уже сообщили семье о случившемся.

Я нашел в себе силы обратиться к женщинам в тот момент, когда они собирались нырнуть в лифт.

– Прошу прощения… Пожалуйста… мадам Массэ?

– Ее нет дома! – ответила горничная. И добавила: – Но она скоро будет! По какому вы вопросу?

По какому вопросу! Мог ли я сказать этим двум спешащим женщинам, что пришел по вопросу несчастного случая со смертельным исходом? Мог ли объявить прямо здесь, на лестничной площадке, о смерти хозяина дома?

– Я сейчас вернусь, – бросила мне горничная в тот миг, когда кабина лифта пошла вниз.

У нее был тоненький голосок, писклявый, как у мышки. Из-за слез она говорила немного в нос. Затем из шахты лифта до меня донесся голос красивой брюнетки:

– Вы думаете, в это время я смогу найти такси?

Горничная чихнула. Лифт достиг первого этажа, с железным звуком открылись его раздвижные двери. Девушка в леопардовом манто прибавила с чувством:

– Да уж! Превосходная встреча Нового года, лучше и не придумаешь!

Фраза была циничной, но красноречивой. Я снова подумал, не опередили ли меня полицейские.

Было слышно, как сняли с металлического пола кабины чемоданы, шахта лифта усилила этот звук, а затем вновь воцарилась та мягкая, респектабельная тишина богатых домов, где словно бы все заботливо укутано в вату.

Дверь в квартиру Массэ оставалась по-прежнему широко распахнутой. На блестящей медной табличке было написано: «Жан-Пьер Массэ, архитектор».

Поколебавшись, я вошел внутрь. Вряд ли горничная оставила бы открытой совершенно пустую квартиру. Хозяйка, сообщила она, скоро будет. А я питал слабую надежду, что мне не придется сообщать дурную весть вдове моей жертвы.

Пол широкого холла был устлан синим ковром, а на стене висела трехметровая картина Бернара Бюффе. Напротив входной двери – двустворчатая дверь в гостиную, а слева – другая двустворчатая дверь, за которой находился рабочий кабинет архитектора. Там виднелись стол с рейсшиной, рулоны кальки, копировальная машина.

В квартире витал тонкий аромат духов. В богатых парижских домах всегда хорошо пахнет, потому что за парижанками следует шлейф из духов, одновременно бесстыдный и наивный, но всегда притягательный.

– Хелло! – проговорил я. – Пожалуйста! Есть здесь кто-нибудь?

Полная тишина. Я вошел в гостиную – огромную комнату, обставленную диванами и мягкими креслами. За стеклами шкафов разместилась целая коллекция маленьких флакончиков чеканной работы. Флаконы для ароматических солей, флаконы для духов с серебряными крышечками, хрустальные флаконы, золотые флаконы, инкрустированные драгоценными камнями… Ничего подобного раньше мне не приходилось видеть. Утонченно и необычайно прелестно. Бурное, как шампанское, прошлое, оттененное кружевами.

На столиках и тумбочках тонкой английской работы стояли великолепные хрупкие украшения: статуэтки из алебастра и порфира, саксонский фарфор, часики эпохи Людовика XV – настоящий музей!

Мне было крайне неловко находиться одному в такой дорогой квартире, у незнакомых людей, к которым я явился, чтобы сообщить о случившемся несчастье.

Я подошел к круглому окну, выходившему на Булонский лес. Сквозь деревья с облетевшими листьями мерцали огни парка, окруженные маревом тумана. Этот уголок парка был похож на одну голландскую картину; я видел ее когда-то в амстердамском музее, на ней была изображена сцена из Апокалипсиса. Картина была мрачной, при виде ее у вас сжималось горло. Я взглянул вниз, на лежавший подо мной бульвар. Там стояли редкие машины. Ворча, проехал почти пустой автобус. По противоположному тротуару, вдоль решетки, окаймлявшей лес, удалялись две женщины, тащившие за собой чемоданы. Сверху они казались крохотными и хрупкими. Из-за тяжелых чемоданов они то и дело спотыкались. Кто была девушка в леопардовом манто? Родственница Жан-Пьера Массэ?

Но если она собралась в путешествие, значит, ничего не знала о происшедшей трагедии. Я поступил как идиот, не остановив ее и не сообщив о случившемся.

Одиночество давило на меня, становилось невыносимым. Я снова позвал, но гораздо громче, чем в первый раз:

– Пожалуйста, есть здесь кто-нибудь?

Надо полагать, мой американский акцент, когда я кричал: «Кто-нибудь!» – звучал весьма уморительно.

Ответ, который я получил на свой вопрос, оказался совершенно неожиданным: внезапно раздался телефонный звонок. Будто и в самом деле, услышав меня, кто-то откликнулся. Распахнутые на лестничную клетку двери усилили звонок эхом. От этого злого, пронзительного звука нервы мои напряглись еще больше. Машинально поискав телефон глазами, я обнаружил его на маленьком низком столике с вычурными ножками.

Звонок прозвенел еще раз, еще… Мне хотелось закричать, чтобы заглушить его. Потом он смолк. Но тишина, последовавшая затем, была почти так же невыносима. Я не какой-то там хлюпик, меня не так легко напугать, однако все во мне напряглось в неясной тревоге. И здесь меня тоже окружало какое-то несчастье, но какого рода, я не мог определить. Сейчас я осознавал смерть Жан-Пьера Массэ острее, чем тогда, на улице. Чем дальше, тем сильнее она ужасала меня. Если бы, прежде чем броситься под мою машину, он не взглянул мне в лицо, то стал бы для меня безымянным мертвецом. Это может показаться невероятным, но за какую-то долю секунды мы словно успели познакомиться друг с другом. А теперь я находился в его квартире, в его домашней обстановке, среди его коллекции маленьких флакончиков, и его образ становился все более отчетливым. Я стал причиной смерти не безвестного прохожего, а Жан-Пьера Массэ, архитектора, проживавшего на бульваре Ричарда Уоллеса в этой квартире.

Телефон зазвонил вновь. Я был уверен, что звонит тот же человек, что и прежде; он снова тщательно набрал номер, решив, что в первый раз ошибся. И я был уверен, что теперь он долго не будет класть трубку.

Сквозь ряд растворенных дверей мне была видна пустая лестничная клетка и пустая шахта лифта. Где-то в доме громко заиграло радио. Телефонный звонок с каждым разом, казалось, становился все громче. Он был настойчивым, отвратительным, сводил с ума, я тонул в нем, как изнуренный человек в бушующем море. Резким движением я сорвал трубку. Аппарат от рывка с жалобным писком, как будто кто-то чихнул, упал на ковер. Я поднял его. Связь не прервалась.

– Слушаю!

Мужской голос тотчас спросил:

– Месье Массэ?

Голос был несколько вульгарным, и в нем слышалось раздражение.

– Нет.

– Вы его друг?

Попутно я успел отметить иронию вопроса. Час назад я и не подозревал о существовании Жан-Пьера Массэ. Я убил его, и теперь меня спрашивают, друг ли я ему!

– В общем… то есть… – пробормотал я.

Но мой собеседник не стал дожидаться более подробной информации о моих отношениях с Массэ.

– Послушайте! Это говорит Эжен, бармен из Блю-бара у Порт д'Отей. Я звоню вам по поводу мадам Массэ. Она в ужасном состоянии, необходимо немедленно приехать за ней.

Поскольку я не отвечал, он настойчиво продолжил:

– Вы знаете Блю-бар?

– Нет.

– А Порт д'Отей знаете?

– Представляю.

– Доезжайте до ворот, там справитесь, только поторопитесь.

И человек поспешно повесил трубку. А я, с телефоном в руках, как остолбенел. Что все это значило? Мадам Массэ в ужасном состоянии. Получается, она знает о несчастье, приключившемся с ее мужем.

Поставив телефон на место, я подошел к входной двери, отчаянно надеясь, что прислуга сейчас вернется. Но было слышно лишь это проклятое радио, причем я не мог разобрать, откуда доносится его звук, сверху или снизу.

Мне необходимо было начать действовать. Это ожидание было сверх моих сил. Я прислонил кресло к входной двери, чтобы сквозняк не захлопнул ее, и пошел вниз по лестнице. На первом этаже в кабине лифта я увидел горничную. Волосы ее были в изморози; чтобы согреться, она потирала руки.

– Вы уже уходите? – бросила она мне. – Знаете, она должна скоро вернуться…

Меня снова охватили сомнения, и я остановился. Может быть, стоило подняться и поговорить с этой девушкой? Но, глядя, как лифт с нею уплывает вверх, я вспомнил о раздраженном голосе бармена по телефону:

– Поторопитесь!

В дом вошли люди: супружеская пара средних лет с маленьким, чрезмерно богато одетым мальчиком. Они были нагружены подарками, и я невольно вспомнил о своей семье и моих друзьях. Наверное, они уже начали волноваться.

3

Это было тихое заведение на краю Булонского леса. В бары такого рода деловые люди заходят выпить аперитив в полдень, а добропорядочные люди назначают здесь свидания, начиная с трех часов пополудни.

Бар находился в углублении между домами, перед его окнами, целомудренно задернутыми занавесками, рос куст акации. В двери было вырезано некое подобие иллюминатора, и за его забрызганным грязью стеклом маячило бледное пятно лица. Едва я приблизился, дверь открылась, и я очутился лицом к лицу с взволнованным парнем в белой куртке. Должно быть, он вычислил меня, связав мой акцент по телефону и мою военную форму.

– Это с вами я разговаривал у месье Массэ?

– Да.

Парень был среднего роста. У него был висячий нос, какой-то рыбий рот с тонкими губами и грустные глаза, что придавало его физиономии одновременно скорбный и уморительный вид.

Лампы под абажурами освещали Блю-бар интимным светом. Маленькая искусственная елочка с гирляндой из крохотных лампочек, стоявшая на стойке красного дерева, отбрасывала разноцветные отсветы на ближайшие столики. В полумраке я разглядел страстно целующуюся парочку, перед нею стояли стаканы с джин-фисс, к которым она так и не притронулась.

– Сюда, – шепнул бармен, увлекая меня в глубину зала.

Позади рояля, стоявшего в центре бара, рухнув на столик, дремала элегантная молодая женщина.

Ей с трудом можно было дать лет тридцать. Она была блондинкой, но натуральной блондинкой, почти шатенкой. В своей норковой шубке она устроилась на мягком диванчике. Волосы свисали ей на лицо. Был виден только левый глаз, мрачный и мутный, он смотрел так же отсутствующе, как мертвые глаза ее мужа.

Женщина явно была пьяна, абсолютно пьяна, после такой стадии опьянения люди впадают в полузабытье. Она еще что-то сознавала, но сознание ее спряталось так глубоко, что с трудом позволяло ей понимать лишь то, что творилось в непосредственной близости от ее столика.

– Вот уже три часа, как она в таком состоянии! – в ярости буркнул бармен.

– Что с ней?

– Она выпила полдюжины порций виски. Но могло быть и хуже.

С важным и таинственным видом он вытащил из кармана трубочку с таблетками и властно сунул ее мне в ладонь.

Я оторопело посмотрел на трубочку.

– Что это?

– Гарденал. Если бы я не присматривал за ней краем глаза… Надо сказать, она вела себя весьма странно… Я никогда не видел ее такой.

– Вы ее знаете?

– Супруги Массэ часто заходят сюда. Еще до свадьбы…

Мадам Массэ попыталась приподнять голову, но из этого ничего не вышло, и она снова рухнула на столик. Теперь молодая женщина почти лежала на диванчике. Юбка ее задралась, обнажив очень красивые ноги. Как два идиота, бармен и я невольно покосились на них.

– Что дальше? – спросил я.

Он сразу же пустился в дальнейшие рассуждения. Теперь тон его стал патетически-театрален.

– Видите ли, сначала я подумал, что она кого-то ждет: она выглядела совершенно нормально. А потом она принялась пить…

Она сидела здесь более трех часов! Значит, она ничего не знает о смерти своего мужа. Я начинал приходить к убеждению, что все эти люди – герои какой-то загадочной драмы. Может быть, бросившись под мою машину, Жан-Пьер Массэ хотел таким образом покончить с этой игрой?

Бармен продолжал:

– За вторым стаканом виски она принялась хныкать, причем она сидела за столиком совершенно одна…

Напустив на себя еще более скорбный вид, он неуверенно взглянул на меня и пробормотал:

– You see?

Он был так комичен, что, несмотря на всю серьезность ситуации, я едва удержался, чтобы не рассмеяться.

– И тогда, за четвертым стаканом… К счастью, я вижу, как орел. Я готовил за стойкой коктейль «американос», когда увидел, что она достала из сумочки эту трубку. Вы можете сказать, что многие люди принимают кучу различных лекарств… Но моя жена лечилась гарденалом, трубочка очень тонкая, и я сразу ее опознал. Зачем мадам это надо, скажите на милость?

Явно парню было не занимать добродушия и участия. Случившееся буквально потрясло его.

– Вы ведь американец, не правда ли?

Этот вопрос, адресованный человеку в форме полковника армии США, был настолько нелеп, что я-таки рассмеялся. Бармену это не понравилось, и его лицо сделалось еще более скорбным.

– Вас это забавляет!.. Но я не сдрейфил! Я подумал про себя: «Только не это, красотка!» В баре! Нет, вы представляете себе? Такие вещи, как и любовь, следует делать дома. Мне пришлось попотеть, чтобы вырвать у нее из рук эту чертову трубочку. Вы представить себе не можете, сколько силы появляется у женщины от отчаяния! Чтобы успокоить ее, пришлось налить ей еще виски. Это тоже убивает, но более медленно. Ну что, вы заберете ее?

– Да.

– Я помогу вам ее вывести. К счастью, посетителей сейчас немного.

Наклонившись, бармен ухватил женщину за отвороты шубки, чтобы поднять.

– Эй! – позвал он. – Мадам Массэ! Приехали! Взгляните, за вами прибыл ваш друг…

Опершись обеими руками о столик, она хотя и с явным усилием, но все же смогла сосредоточить на мне свой взгляд. Эта женщина не была хорошенькой, куда больше: она была бесконечно очаровательной. Даже опьянение не лишило ее этого очарования. Она была из тех женщин, на которых невозможно не смотреть, пусть даже рядом с тобой находится твоя собственная супруга. В ней чувствовалась порода.

Это может показаться глупым – говорить о пьяной женщине: «В ней чувствовалась порода». И все же это было именно так.

У нее была скромная косметика, скулы украшало несколько веснушек, правильной формы нос, чувственный рот накрашен бледно-розовой помадой.

– Я хочу видеть моего мужа, – пробормотала она.

И снова рухнула головой на столик. Бармен взял ее за подбородок и потянул вверх. Мне это не понравилось, и я резко оттолкнул его руку. В ответ он скорбно посмотрел на меня. Мимикой бармен владел в совершенстве.

– Ну же! Вам пора идти, мадам Массэ! – сказал он.

– Я жду Жана-Пьера!

– Но ваш муж дома, не так ли, месье?

При этом бармен подмигнул мне.

– Правда ведь, мсье Массэ дома и дожидается свою женушку?

Ситуация становилась кошмарной. Вместо ответа я взял мадам Массэ в охапку и направился к выходу. Бармен нес ее сумочку.

Прижав голову к моей груди, женщина беспрестанно что-то шептала. Влюбленная парочка недоуменно глазела на нас. Бармен что-то сказал им – я не понял что. Затем мы втроем очутились на улице под дождем. Туман сгущался. Свет фонарей тонул в этом тумане, силуэты прохожих были нечетки, расплывчаты. Дома сливались в единую, похожую на обрыв стену, в которой смутно блестел свет окон.

– Подождите, я открою дверь машины, – забежал вперед бармен. – Это «кадиллак»?

– Почти что.

– Славная тачка. Много жрет?

– Много.

Я усадил мадам Массэ на переднее сиденье, аккуратно прислонив к подлокотнику. Голова ее склонилась набок; точно так же лежала на бордюре тротуара разбитая голова ее мужа.

– Скажите, сэр, а что мне делать со счетом за выпитое виски?

Я достал из кармана пачку банкнот. Бумажником я не пользовался с первого дня своего пребывания во Франции. У нас бумажники сделаны по размеру доллара, поэтому громадные европейские купюры в них не помещались. И потом мне казалось, что все остальные деньги, кроме долларов, не имеют настоящей ценности.

– Сколько?

– Три тысячи.

Я дал ему пять тысяч и сказал, что сдачу он может оставить себе.

* * *

Очутившись за рулем машины наедине с ничего не соображающей женщиной, я на мгновение усомнился в правильности своих действий. Я не знал, что мне делать. Отвезти ее домой – это понятно, а что дальше? Оставить там на попечение горничной? Поручив горничной неблагодарную задачу рассказать всю правду своей хозяйке, когда та придет в чувство? Нет, это было бы не по-мужски. Конечно, я был полным идиотом, начав играть в бойскаута, решив сообщить о смерти Массэ самолично. Если бы я не вмешался в работу полицейских, то сейчас наслаждался бы праздничной атмосферой у Фергюсонов. Шумная возня детворы, свет, смех, виски «Бурбон» помогли бы мне забыть все происходящее… И однако же я вмешался, и получается, должен довести начатое до конца.

– Мадам Массэ…

Женщина не ответила. Ее плечо скользнуло к двери, и она прижалась к ней в трогательной позе испуганного зверька, прячущегося в своей клетке.

Из-за тумана в Булонском лесу я заблудился. Мне хотелось самому найти дорогу, никого не спрашивая, но все аллеи были похожи одна на другую – те же редкие фонари и голые деревья. Однако это блуждание не вывело меня из себя, а, наоборот, успокоило разыгравшиеся нервы. Теперь я ясно видел всю нелепость происходящего. Часом раньше, пусть против своей воли, я послужил причиной смерти человека, а сейчас еду в машине-убийце с его женой!

Исколесив несколько километров, в конце концов выехал к Сене, что позволило мне сориентироваться. Мадам Массэ по-прежнему находилась в забытьи. В таком состоянии любой мог отвезти ее куда угодно. Ее душа покинула тело. Тело, впрочем, было великолепным. Я неоднократно пытался заговорить с ней, но она только жалобно стонала.

Мне пришлось потрудиться, чтобы вытащить ее из машины. Вместо того чтобы помочь мне, она, собрав остаток сил и воли, вцепилась в сиденье.

– Прошу вас, мадам!

Она простонала:

– Нет, не хочу! Не хочу!

Она была похожа на маленькую девочку, и я вспомнил Дженнифер, когда ей удаляли гланды. Она так же боялась выйти из машины, когда я остановился у клиники.

– Прошу вас, мадам. Посмотрите, мы уже у вашего дома! Вы узнаете ваш дом?

Тихо качнув головой, она взглянула на фасад дома. Затем последовал кивок согласия.

– Тогда пойдемте!

– Нет. Я пойду только тогда, когда Жан-Пьер придет сюда…

– Нужно идти…

Вцепившись в руль, она скрестила на нем руки.

– Я хочу видеть Жан-Пьера…

И тогда я совершил нечто, весьма напоминающее подлость. Чтобы переломить ее упрямство, я жалко прошептал срывающимся голосом:

– Он наверняка в квартире!

Молодая женщина вздрогнула и слегка улыбнулась уголками губ.

– Вы так считаете?

– Давайте посмотрим!

На этот раз она покорилась. Я снял ее руки с руля, затем вытащил ее из машины, подняв с коврика упавшую сумочку. Сумочка была узкая и длинная, и я сунул ее в карман шубки мадам Массэ.

Женщина прикрыла лицо руками.

– Все кружится…

– Обопритесь на меня. Еще чуть-чуть, нам нужно только пересечь бульвар…

Мы сделали три шажка, и она высвободилась из моих рук и прислонилась к капоту машины. Она стояла прямо перед правой фарой, ударившей ее мужа. Я не мог вынести этого зрелища, поэтому обхватил молодую женщину за талию и почти приподнял, чтобы быстрее перейти дорогу. Я держал ее, как ребенка. Она пыталась вырваться, но ноги не слушались ее. Так мы добрались до подъезда. Навстречу нам из дверей вышла молодая пара, она – в вечернем платье, он – в смокинге. Они совершенно ошеломленно посмотрели на нас. Когда я затаскивал мадам Массэ в подъезд, молодой человек пошутил:

– Рановато начали праздновать!

Мне удалось завести мою подопечную в лифт, который, к счастью, оказался свободен. В лифте она сразу рухнула на диванчик. Пока я управлялся с дверью и кнопками, мадам Массэ вяло сняла одну туфлю и ткнула в меня ее мыском.

– Я сломала каблук, – прохныкала она.

Я не отвечал, она настаивала:

– Да скажите же хоть что-нибудь! Посмотрите! Мой каблук… Я потеряла его…

И мадам Массэ разразилась бурными рыданиями, словно потеря этого чертова каблука была катастрофой для нее!

Невозможно описать, как я был раздосадован тем, что она пьяна. Я спрашивал и спрашивал себя, как же мне объявить этой почти невменяемой женщине, что тело ее мужа лежит в морге города Нантера.

Наклонившись, мадам Массэ безуспешно пыталась надеть свою туфлю. Когда лифт остановился, она, подавшись вперед, упала к моим ногам. Это могло бы показаться смешным, если бы в опьянении молодой женщины не было чего-то бесконечно жалкого.

– Вот мы и приехали!

Я помог ей подняться, и она доковыляла до своей двери, но та была закрыта.

Мысль о том, что маленькая горничная сможет заняться своей хозяйкой, придала мне сил, и я нажал на кнопку звонка с непроизвольным вздохом облегчения.

Я был так уверен, что дверь тотчас откроется, что тишина, последовавшая за звонком, заставила меня облиться холодным потом. Ничего, кроме тишины. Я снова позвонил, уже резче. Никто не отвечал. Ни единого звука не доносилось из квартиры. Я отчаянно старался удержать мадам Массэ в вертикальном положении, но она обвисала в моих руках, как кукла.

– Мадам Массэ… а что, вашей служанки нет дома?

Она не ответила. Я вновь нажал на кнопку звонка, зная уже, что это бесполезно. Просто нужно было чем-то занять себя, пока я думал. Что делать с этой пьяной женщиной? Кому передать ее? Из-за моего отсутствия настроение всех гостей у Фергюсонов наверняка было не самым лучшим, а Салли «терзалась тайной печалью», как любила выражаться наша горничная.

Я усадил мадам Массэ на коврик под дверью, прислонив к косяку, а сам бросился вниз по лестнице, чтобы позвать на помощь консьержку. Другого выхода я не видел.

В холле первого этажа у меня защемило сердце: комната консьержки была темна. На стекле белела записка. Подойдя поближе, я прочитал: «Сегодня вечером консьержки не будет».

Мне почудилось, что тягостный кошмар вокруг меня сгущается. Как будто тебе снится, что ты болен, а когда просыпаешься, вместо того чтобы успокоиться, убеждаешься, что болен действительно. Впервые после несчастного случая я посмотрел на часы. Без десяти минут восемь.

Нелепо заканчивал я старый год! Странное дело: у меня было чувство неловкости, что все это время на мне военная форма. Происходящие события, трагические и нелепые одновременно, казались мне несовместимыми с достоинством армии, которую я представлял.

Поднявшись наверх, я нашел мадам Массэ там, где ее оставил. В той же позе. Она не спала, но как бы пребывала в некой летаргии. Ни ее сознание, ни рефлексы – ничто не работало.

– Мадам! Умоляю вас! Еще немножко…

Ее туфля со сломанным каблуком, став похожей на культю, неумолимо подчеркивала всю несуразность этой сцены.

Я снял фуражку. Когда совсем недавно тело Массэ грузили в машину «скорой помощи», я и то был спокойнее.

Из кармана норковой шубки мадам Массэ торчала сумочка. Я взял ее и раскрыл. Думаю, что при этом мое лицо залило краской стыда: я открывал женскую сумочку впервые в жизни, в какой-то мере это можно было сравнить с изнасилованием. Сумочку Салли я раскрыл только раз: тогда, когда покупал ее и хотел проверить, работает ли замочек!

Первое, что я увидел, заглянув в сумочку, – это фотография Массэ, сделанная, должно быть, уличным фотографом. На ней «моя жертва» была в строгом деловом костюме с папкой под мышкой. Он казался озабоченным, и я снова разглядел в его глазах тот блеск, который так потряс меня перед его шагом навстречу машине. Кроме фотографии в сумочке была косметика, деньги, документы и, наконец, связка ключей. Одним из них я и открыл входную дверь, торопясь поскорее затащить женщину в квартиру. Там я на ощупь нашел выключатель. Резкий свет заставил мадам Массэ зажмуриться. Затем она вяло, как только что прооперированный больной, приходящий в себя после наркоза, огляделась.

– А где же Жан-Пьер? – пробормотала она.

Я провел ее в гостиную. В гостиной было тепло, уютно. Коллекция маленьких флакончиков под мягким светом лампы заискрилась и засверкала. Мадам Массэ, бросив на пол свою шубку, спотыкаясь, добралась до широкого дивана, обтянутого желтым сатином с разбросанными по нему роскошными подушками, и рухнула вниз животом, уткнувшись лицом в подушку. Я поднял ее шубку, положил на кресло и подошел к женщине. Черное шикарное платье плотно обтягивало ее восхитительное тело; все в ней было прекрасно: линия спины, красивого рисунка возбуждающие бедра, тонкие предплечья, длинная шея с нежным пушком совсем светлых волос.

– Мадам Массэ…

И в этот момент я увидел всю сцену как бы со стороны: очаровательная женщина, лежащая на роскошных подушках, а на краешке дивана, точно лицеист, пришедший в гости к слишком красивой подруге семьи, – неуклюжий, скованный, обливающийся холодным потом американский полковник.

– Что же делать? – прошептал я.

Полумрак гостиной опьянял меня, царивший в ней запах наводил колдовские чары. Нас окружала полная тишина, было слышно, как бьется мое сердце. Я осторожно коснулся плеча женщины. Она ничего не почувствовала, оставшись совершенно безучастной к моему прикосновению.

Мне казалось, я знаю ее с очень давних пор.

– Скажите, мадам…

А впрочем, зачем настаивать? Она была в состоянии прострации, и следовало ждать.