Текст книги "И заплакал палач..."
Автор книги: Фредерик Дар
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Часть третья
12
По мере того, как увеличивалось расстояние между мной и Марианной, мне все яснее представлялось, что с ней произошло. До сих пор меня интересовала только она сама, ее собственная личность, и я, конечно, ив трусости, гнал от себя мысли о ее прошлом. Но теперь, один в машине, понемногу освобождаясь от ее чар, я стал серьезно задумываться.
Дело в том, что я позабыл о главном, о том, что задавало тон всему этому делу: ведь Марианна сама бросилась под машину. Для того, чтобы решиться на такой отчаянный шаг, нужно было ужасно страдать. А может, она приехала в Испанию с мужчиной, и тот ее бросил?
Если я хотел сохранять Марианну, нужно было увезти ее в такой отдаленный уголок, как Кастельдефельс... Туда, где не мог появиться никакой персонаж ее прошлой жизни, и никто не мог указать на нее пальцем, позвать по имени. Я ужасно боялся, что так может случиться. Она настолько принадлежала мне, что я бы не выдержал, если бы кто-то другой заговорил с ней о вещах и о людях, которых я не знал.
Чтобы получить полную свободу передвижения, необходимо было добыть для нее документы. Ясное дело, для этого я и приехал во Францию, но теперь, мчась на машине по нашим дорогам, стал понимать, что задача эта уже вышла из теоретической области и сделалась неотложным и настолько же трудновыполнимым делом. Я не особенно представлял себе, к кому можно обратиться с подобной просьбой. Догадывался, конечно, что где-то на Пигаль или в другом месте должны были существовать специалисты в таких делах, но сам я их не знал, и никто из знакомых не мог бы меня с ними свести. Тогда в голову мне пришла идея самому обмануть закон. Это казалось мне надежнее и обошлось бы дешевле. Но только каким образом?
Я вел машину, не обращая внимания на дорогу, повинуясь водительскому инстинкту. На спидометре накручивались километры, а я нисколько не чувствовал усталости. Наскоро пообедав в Тулузе, я затем остановился в Лиможе на ночлег. Но после ужина силы вернулись ко мне, и я решил продолжать свою гонку к Парижу.
Дорога – это как опиум. Когда слишком долго едешь, тело как будто цепенеет. И ведешь машину уже с помощью подсознания. Это оно заставляет включать фары, вовремя отмечает вереницы огоньков стоящих у обочины грузовиков. Оно и на тормоза велит нажимать...
В такие минуты думается легче. Натянутые нервы становятся усердными помощниками мозга.
Во мне как будто происходило извержение вулкана.
Между Лиможем и Орлеаном вопрос о документах наконец разрешился. На самом деле все оказалось очень просто. У меня еще жива была мать. Вот уже восемь лет она, почти полностью парализованная, жила в специальном санатории. Достаточно было запросить в мэрии ее родного города свидетельство о рождении и потом переправить дату. Дело, конечно, не из легких, но еще когда я учился в лицее, у меня обнаружился настоящий талант подделывать отметки в дневниках. Мастерство мое было так велико, что даже одноклассники не раз обращались ко мне с просьбой подделать отметки, чтобы родители их не ругали.
Когда я это сделаю, отправлюсь в свой полицейский участок, чтобы получить на мать справку с места жительства. Вместо удостоверения личности представлю метрику и квитанции об оплате жилья, выписанные на имя матери... Справку дадут без разговоров. Останется написать заявление с просьбой выдать паспорт, а к нему приложить свидетельство о рождении и справку с места жительства. Ну и фотографии Марианны. Сам пойду в префектуру. Конечно, это может показаться подозрительным, но тут я воспользуюсь Туринг-клубом. Ведь это же мой клуб... В общем, за четыре-пять дней получу все бумаги. А тем временем выхлопочу себе новую испанскую визу. У меня будет два паспорта с одинаковой фамилией – все пройдет, как по маслу. Сейчас лето, и в консульстве настоящая запарка.
Если хоть немножко повезет, удастся получить въездную визу, и тоща выезд тоже оформят без сучка, без задоринки. Особенно меня привлекало в этом плане то, что Марианна никак тут не замешана. В случае неудачи пострадаю я один, да и мне тоже не станут отрубать голову за подделку документов.
В Орлеане я понял: если сейчас же не заторможу, то врежусь в столб. На городских часах пробило два. Я заметил полицейских, делавших обход, и попросил показать мне, где гостиница. Спустя десять минут я уже укладывался на скрипящую кровать, с которой, казалось, никогда уже не поднимусь.
13
Дольше всего пришлось ждать свидетельства о рождении. Мать родилась в Сент-Омере, и на то, чтобы написать письмо к секретарю мэрии, а потом получить от него ответ, ушло три дня.
Чтобы убить время и немного отвлечься, я решил зайти к нескольким друзьям-художникам, но солнце выгнало всех из мастерских, и везде я находил только запертые двери. Тогда я перекинулся на Брютена, директора картинной галереи. Он приветствовал меня, как встречают победителя "Тур де Франс", пригласил поужинать и за десертом передал чек, проливший живительную струю на мой порядком усохший банковский счет.
Он расспрашивал меня об Испании, о моем творчестве, о том, как там живут... Я отвечал в основном односложно.
– Похоже, у вас что-то не ладится, Мерме. Со здоровьем нелады?
– Нет...
– Что-то вы похудели.
– Да это из-за испанской еды, никак к ней не привыкну.
– А вы уверены, что не влюблены?
Брютен был толстяком, с голым, как яйцо, черепом. Он носил квадратные очки без оправы и считал своим долгом одеваться во все черное, чтобы выглядеть посолиднее, хотя и так смотрелся, как памятник солидности.
– Смотрите, сейчас без глупостей! У вас в руках хорошая наживка! Вас начинают узнавать, а слава, знаете, как эпидемия... Скоро станете получать приглашения отовсюду...
– Лучше бы получать чеки, господин Брютен.
– Фи! Как может художник говорить такие вещи?
– Миф о голодном артисте уходит в прошлое. Мне кажется, люди наконец поняли, что и гению невредно набивать свой желудок, и хорошо сшитые костюмы идут ему не меньше, чем другим, что он умеет при случае и машину поводить. И вообще, совсем не обязательно жить в дерьме, чтобы делать красивые вещи!
Это развеселило его. Он посмеялся.
– Вы мне нравитесь. Не напрасно я стал разыгрывать вашу карту. Хотя пока только перья летели, но сейчас чувствую: ветер переменился. Так организую вам американскую кампанию, что закачаетесь мой мальчик!
– Что-то мне пока не хочется ехать в Штаты, господин Брютен!
Он опешил. Даже снял свои квадратные очки. Без них Брютен стал похож на диковинную рыбу.
– Что вы сказали?
– Сказал, что не хочу пока ехать в Америку. У меня полно работы, я в самом расцвете сил. Не хочу рисковать, прерывать творческий порыв ради рекламной поездки.
Он покачал головой.
– Да-да, понимаю. Ладно, потом поговорим. Вы еще побудете в Париже?
– Нет, надо возвращаться в Испанию.
– Когда?
– На этой неделе.
– О, Господи! Тогда зачем же вы сюда приехали?
– За деньгами.
– Могли бы просто позвонить. У меня агент в Барселоне. Он бы дал вам денег столько, сколько понадобится.
– Да, обидно, конечно. Ну уж ладно, раз я здесь...
Вечер уже был скомкан. Я ужасно скучал. Все думал о Марианне – как она там одна у себя в комнате в "Каса Патрисио"?
Море, наверное, было все в солнечных дорожках. К вечеру начинали мигать огоньки рыбачьих катеров. Я знал, что она плакала! Я это чувствовал. Она так же тосковала, как и я. Тоска точила ее, как скрытая болезнь. Никто, кроме меня, не мог ничего для нее сделать, и никто другой не значил для меня так много, как она. Мы стали одним целым, разделенным на время.
Сославшись на усталость после долгого пути, я ушел от Брютена.
Но ложиться спать что-то не хотелось. На улице было тепло и пыльно. Такие вечера летом бывают только в Париже. Небо сделалось совсем белым – день никак не хотел уходить.
Я решил покататься на машине, прежде чем вернуться в свою мастерскую на улице Фальгьер.
По Елисейским полям доехал до Булонского леса. Пересек его по диагонали и выехал к Сене со стороны Сен-Клу. Под деревьями обнимались влюбленные парочки, а по аллеям, открытым для движения, медленно скользили автомобили. Булонский лес весь наполнился летом и любовью. Сквозь зеленую листву я, казалось, различал страстные объятия. Эта чужая любовь раздражала меня. В мире существовала только одна – моя...
Хоть бы ОНА дождалась меня в "Каса"! Хоть бы, пока меня нет, испанская полиция не нашла никаких следов! Хоть бы они ее не вызывали! Я предусмотрел все, но об этом совсем забыл... Оставил ей тысячу советов на все случаи жизни, кроме того случая, если ее вызовут в полицию! Что она будет делать одна в Барселоне? Я дрожал при мысли о том, что она может потеряться, что может случиться новый шок, и тогда...
Струя прохладного воздуха напомнила мне, что Сена уже близко. Я выехал на эспланаду Лоншам и сквозь деревья увидел белый кораблик с возлежащими в шезлонгах пассажирами. И на минуту остановился полюбоваться вечерним покоем. В Кастельдефельсе все было кричаще ярко: и зори, и сумерки, и знойные дни... Там живешь, словно на картине Ван Гога. А в этом уголке Парижа вдруг открылась мне тихая безмятежность.
Я так хотел бы быть в эту минуту рядом с ней, показать ей все то, о чем она забыла.
Я медленно тронулся с места. Проститутки в летних нарядах бросали на меня изучающие взгляды. Поехал вдоль реки к мосту Сен-Клу, и вдруг в глаза мне бросился указатель: "Западное шоссе. Версаль. Сен-Жермен". Сен-Жермен!
Я оказался совсем рядом от того места, где Марианна покупала платья, где она, может быть, жила... Я свернул вправо, пересек по мосту Сену, проехал внизу к боковому ответвлению, ведущему в туннель Западного шоссе...
Она ждала меня... Не только в Кастельдефельсе, но и в Сен-Жермене тоже. Под небом Иль-де-Франс чувствовалось нечто, принадлежащее ей... И это нечто звало меня.
На шоссе я прибавил газу. Проехал первую развилку на Вокрессон и свернул у второй, той, что рядом с бывшей американской военной базой.
Спустя четверть часа я уже был в Сен-Жермене.
В маленьком городке пахло отцветшей сиренью. Здесь уже начинали укладываться спать, широко распахнув окна. Кое-где еще были открыты кафе. Я остановился на Замковой площади. Поставил машину у вокзальчика и сел на террасе кафе.
Слышно было, как где-то плачет ребенок, ревет радио, и все-таки вечер был легким и спокойным, напоенный запахами растений и струящейся из лесу прохладой.
Меня обслуживал старый ревматик-официант в белой куртке. Наверное, он начинал со дня открытия заведения, а теперь состарился и износился вместе с ним.
– Что вам угодно?
Пить не хотелось... Мой взгляд упал на разноцветную надпись "Мороженое".
– Мороженого!
– Клубничного, ванильного или мокко?
Безудержная страсть к мороженому досталась мне от моего детства. И как тогда, в сладостном предвкушении, я выдохнул:
– Клубничного!
Когда он вернулся с металлической вазочкой, увенчанной розовым куполом, в руках у меня была фотография Марианны.
– Скажите, пожалуйста...
– Что вам угодно?
– Вы давно живете в Сен-Жермене?
– Я здесь родился...
– Мне нужно кое о чем у вас спросить...
– С удовольствием отвечу, если смогу.
Я показал ему снимок.
Марианна была снята в купальнике. Она жмурилась от солнца. Слева на фотографии виднелся тростниковый навес в "Каса Патриота".
Старик сперва не понял, чего от него хотят.
– Посмотрите на женщину на этом снимке. Вы ее когда-нибудь видели?
Но вместо этого он, не скрывая удивления, посмотрел на меня. Убедился, что во мне нет ничего необыкновенного, и полез во внутренний карман своей белой куртки. Отыскав там наконец старые очки, водрузил их себе на нос. Только после этого официант взглянул на фотографию.
Пальцы у меня сделались ледяными. Я старался прочесть что-нибудь у него на лице, но кроме пристального внимания ничего заметить не смог.
Старик задумчиво покачал головой.
– Трудно сказать... Стольких людей здесь видишь...
– А как вам кажется?
– Похоже, знакомое что-то в лице... Она живет в Сен-Жермене?
– Во всяком, случае, бывала тут...
Он снова покачал головой и спрятал окуляры.
– Молодая, красивая девушка. Не забудьте, здесь в Сен-Жермене много студентов... Я их столько тут видел, если в вы только знали... Нет, правда, никак не скажешь наверняка...
– Во всяком случае, вам кажется, что вы ее уже видели?
– Разве что не путаю с кем-нибудь...
Негусто, конечно, но все-таки появилась хоть какая-то надежда. Ведь как только я оказался в этом городке, сразу же безумно захотелось все разузнать.
– Спасибо, извините.
Но он не отходил. Я, наверное, заинтересовал его, и теперь ему и самому хотелось узнать поточнее. В конце концов, должен же я был как-то объяснить такое любопытство!
– Эта девушка была знакома с моим братом. Я не знаю, как ее зовут. Все, что мне о ней известно – это то, что она жила где-то в Сен-Жермене или поблизости. Брат сейчас в колониях...
И я придумал совершенно идиотскую историю, а он проглотил ее, как должное.
– Может, вы мне что-нибудь посоветуете? – в конце спросил я. – Нельзя же всем прохожим подряд показывать фотографию и расспрашивать.
Он задумался. На террасе, кроме меня, больше никого не было. За кассой зевал хозяин заведения. Они явно дожидались моего ухода, чтобы закрыться.
– Можно сходить к кюре... К врачам... Ну к тем, которые обычно со всеми видятся...
– Да-да, неплохо придумано.
Мороженое растаяло. Я дал старику приличные чаевые и пошел к машине.
14
На следующий день в восемь утра я снова был в Сен-Жермене.
Позвонил у ограды дома священника и попросил, чтобы кюре меня принял. Пришлось долго ждать, потому что еще не окончилась служба, но я особенно не переживал, что приходилось дожидаться в приемной, а соображал, как бы придумать ему историю поправдоподобнее. К тому же и комната, куда меня провела служанка, располагала к размышлению. Там пахло воском, мебель была строгой и темной, а всю дальнюю стену занимало огромное распятие. Мне казалось, что лучше всего в разговоре со священником не идти окольным путем, а действовать напрямую. И когда он вошел, высокий, с близоруким, внимательным взглядом и медлительными движениями, то я не дал ему первому задать вопрос.
– Извините за беспокойство, господин каноник (я заметил красную кайму на сутане), я из уголовной полиции.
И вполне профессионально рукой дотронулся до отворота пиджака, хотя выворачивать его не стал.
Вместо этого положил ему на стол фотографию Марианны.
– Я веду розыски по просьбе одной семьи. Сейчас мы занимаемся одной девушкой, страдающей амнезией. Это ее фотография. На ее одежде стояло здешнее клеймо, и это заставило меня предположить, что она из Сен-Жермена.
Он взглянул на снимок и покачал головой.
– Я не знаю эту женщину, господин инспектор.
– Вы уверены, господин каноник?
– Абсолютно уверен.
Он вернул мне фотографию.
– А в магазине вам тоже ничего не сказали?
– В каком магазине?
– Но... ведь вы говорили, что вещи ее были куплены в магазине...
Об этом я и не подумал. Священник понял и чуть не улыбнулся. Хорошенького, наверное, мнения он остался о полиции!
Я прекрасно помнил название магазина: "Феврие". Запомнить нетрудно: созвучно "февралю". Магазин находился на главной улице, недалеко от почты. Очень современный, большой магазин. Входя туда, я очень волновался, ведь не так давно здесь побывала Марианна!
Ко мне подошла продавщица. Такая живая, любезная. Я повторил ей басню про полицейского, это было самое простое и сразу давало результат. Люди обычно охотно отвечают на вопросы полиции, это в их натуре.
Она выслушала молча, но маленькие некрасивые глазки так и бегали от возбуждения.
Когда я, выложив все, что полагается, протянул ей снимок, она схватила его чуть дрожащей рукой. И решительно заявила:
– Да, я узнаю эту даму.
– Она живет в Сен-Жермене?
– Думаю, да. Я видела ее несколько раз. Обслуживала, когда она покупала блузку. Она была с малышом.
Меня словно холодной водой окатили. С малышом! Значит, я не ошибся!
– Сколько лет было ребенку?
– Годика два... Он играл тут, в магазине.
Она удивленно взглянула на меня. Не понимала, почему это я вдруг так побледнел. Ведь все знают, что полицейские всегда умеют сохранять хладнокровие.
– Вы...
– Что?
– Вы, случайно, не знаете, где она живет?
– Нет. Но, наверно, не в центре. Я ее видела редко.
Это было все, но и так больше, чем достаточно.
Я вышел нетвердым шагом и направился к соседнему бистро пропустить стаканчик.
С малышом!
Эти слова вонзались в меня, словно кинжал. С малышом! Так, значит, это правда!
Захотелось бросить все и уехать. Плюнуть на эти розыски... Но все-таки я остался.
15
Я шел по залитым солнцем улицам маленького городка. День был базарный, и крикливая толпа выплескивалась на узкие улочки. Меня то и дело толкали какие-то тетки, обвешанные корзинами, но я даже не замечал. На душе было паршиво. Я думал о том, что Марианна жила в этом городе. Что кто-то другой держал ее в объятиях, сделал ей ребенка.
Я представлял ее вдалеке, там, в белой "Каса" и на огромном пляже под палящими лучами солнца. Я видел ее, как если бы приставил к глазам обратной стороной бинокль. Она была такая маленькая – не дотянешься.
Между нами простирался целый мир. А я шагнул в ее прошлое и сейчас смотрел на нее как бы из бывшей жизни.
Ужасно хотелось узнать... Увидеть дом, в котором она жила... Увидеть ее сына, мужа... Подышать затхлым воздухом ее прошлого...
Я остановился. Решение пришло само собой. Стоило лишь порассуждать. Я знал, что Марианна жила в Сен-Жермене или его окрестностях. Я знал, что у нее был ребенок и роды оказались нелегкими. Значит, она рожала или в местной клинике, или в ближайшей больнице.
Случайно я как раз подошел к строениям с двумя огромными красными крестами на белом фоне.
И рядом висела надпись: "Больница "Тишина".
Я прошел между домами, открыл калитку в ограде. Ботинки заскрипели по гравию утоптанной аллеи.
Я очутился между больничных корпусов. Стрелка указывала, как пройти к акушерскому отделению. Я вошел. Там стоял невообразимый гвалт. Новоиспеченные граждане бойко заявляли с своем непоколебимом желании жить.
Я попал прямо в больничный корпус. Запахло прокисшим молоком и эфиром. Мимо пробегали санитарки с ворохом грязного белья.
Другие катили тележки с явно с безвкусной едой.
Я стоял как вкопанный посреди всей этой суматохи, будто деревенский увалень на парижском перекрестке. В конце концов меня окликнула толстощекая и усатая медсестра.
– Сейчас посещения запрещены. А вы что, молодой папа?
Я встряхнулся.
– Полиция!
Она опешила.
Я снова принялся за свой рассказ. Теперь, когда я уже выучил его наизусть, все шло, как по маслу.
Она заинтересовалась. Наверное, на дежурстве перечитала все журналы с любовными историями и знала наизусть Жоржа Оне.
– Вы видели эту девушку?
– Ну конечно! – воскликнула она. – Это младшая Ренар...
– Вы уверены?
– А как же! Месяц здесь провалялась... Я ассистировала доктору, который ее оперировал, ведь вы знаете...
– Знаю!
Не мог я вынести этих подробностей. Они мне были противны.
– Вы говорите, Ренар?
– Да.
– Марианна Ренар?
– Кажется, так ее и звали.
– Вы знаете, где живет ее муж?
Она пожала плечами.
– У нее не было мужа...
Ну прямо сюрприз за сюрпризом... Не было мужа! Марианна оказалась матерью-одиночкой! Вообще-то похоже на нее...
– У нее есть семья?
– Нет, никого нет. Мать умерла...
– Где она жила?
– Не знаю... Но вам скажут в регистратуре... Скажите, чтобы поискали в журнале входящих за... подождите... за февраль, два года назад.
– Спасибо.
Но в регистратуре все чуть было не полетело кувырком. Я нарвался на старого зануду с рыжими усами, который потребовал документы – убедиться, что я полицейский. У меня хватило ума на то, чтобы быстро ретироваться, объяснив, что я частный сыщик и работаю на своего клиента. Он выставил меня за дверь. Я оказался у лужайки. Стоял и оторопело взирал на то, как садовник поливает траву. Унизительно, когда человека откуда-нибудь выгоняют.
Но, к счастью, там, в регистратуре работала симпатичная секретарша. Она увидела, что я ухожу, побежала за мной. Маленькая брюнетка с зелеными глазами и восхитительной улыбкой. Она бежала, накинув на плечи жакет.
– Не обращайте внимания на регистратора, у него печень больная. Пока вы разговаривали, я сама посмотрела: она живет на улице Гро-Мюр, в доме 14.
– Вы просто прелесть!
Наверное, она ждала, что я назначу ей свидание, услуге-то ведь я был обязан исключительно благодаря своей внешности. Но что-то не хотелось...
И я ушел, вознаградив ее признательной улыбкой, мечтая поскорее очутиться на улице Гро-Мюр.