Текст книги "Адское Воинство"

Автор книги: Фред Варгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

XIX

Когда до Ордебека оставалось пять километров, они въехали в деревню Шарни-ла-Вьей, и тут Адамберг сбросил скорость.

– Знаете, Данглар, – сказал он, – перед тем как нырнуть с головой в ордебекское дело, мне надо кое-что уладить. Подождите меня здесь, через полчаса я вас заберу. Согласны?

Данглар покачал головой:

– Вы хотите, чтобы я ничего не знал и остался чистеньким.

– Вроде того.

– Очень мило, что вы обо мне так заботитесь. Но вы уже впутали меня в ваши махинации, когда заставили написать фальшивый рапорт. Обратного пути нет.

– Никто не просил вас совать нос в это дело.

– Но ведь это моя работа – вас подстраховывать.

– Вы мне не ответили, Данглар. Высадить вас здесь?

– Нет. Я поеду с вами.

– Вам может не понравиться то, что будет потом.

– Мне уже не нравится Ордебек.

– Вы неправы, там чудесно. Когда подъезжаешь, видишь большую церковь на вершине холма и маленький городок у его подножия, старинные домики, построенные из деревянных балок и глины: вы будете в восторге. А вокруг – поля, переливающиеся всеми возможными оттенками зеленого цвета, и на этой зелени выделяются коровы, которые стоят совершенно неподвижно. Я не видел, чтобы хоть одна корова шевельнулась. Тут какая-то загадка.

– Просто надо подольше на них смотреть.

– Да, наверное.

Ориентирами Адамбергу служили места, которые описала ему мадам Вандермот, – дом ее соседей Эбраров, роща Бигар, бывшая свалка. Он проехал не останавливаясь мимо почтового ящика Эрбье, а через сто метров свернул на ухабистую проселочную дорогу.

– Мы войдем через заднюю дверь, со стороны рощи.

– Куда?

– В дом первой жертвы, охотника Эрбье. Входим быстро и без шума.

Дальше Адамберг ехал по заросшей, едва заметной тропе, пока наконец не остановился под густыми деревьями. Выйдя, он быстро обошел машину и открыл багажник.

– Все в порядке, Мо. Теперь сможешь отдышаться. Дом в тридцати метрах отсюда, надо пройти через рощу.

Увидев, как молодой человек вылезает из багажника, Данглар молча покачал головой. Он думал, что Мо где-то на пути в Пиренеи или перебрался за границу по фальшивому паспорту – ведь Адамберг зашел слишком далеко. Но дело обстояло еще хуже. Таскать его с собой – это безумие.

Адамберг снял печати, занес вещи Мо и быстро осмотрел дом. Две комнаты – одна просторная и светлая, другая маленькая, почти чистая – и кухня, из окна которой открывался вид на зеленые луга с пятью или шестью коровами.

– А тут хорошо, – сказал Мо, до этого только раз в жизни, притом совсем недолго, видевший сельскую местность и никогда не видевший моря. – Видно деревья, небо, поля. Черт! – сказал он вдруг. – Это коровы, да? Вон там? – добавил он, ткнув пальцем в стекло.

– Отойди от окна, Мо. Да, это коровы.

– Черт!

– Ты что, никогда их не видел?

– Живых – никогда.

– У тебя будет уйма времени, чтобы смотреть на них, ты даже успеешь разглядеть, как они двигаются. Только не подходи к окнам ближе чем на метр. Зажигать свет вечером, естественно, нельзя. Курить будешь, сидя на полу, – огонек сигареты видно с очень большого расстояния. Можешь есть горячее, плита через окно не просматривается. Можешь помыться, воду в доме не перекрыли. Скоро приедет Кромс, он привезет тебе еду.

Мо прошелся по своему новому жилищу; казалось, мысль, что он будет сидеть тут взаперти, не слишком его пугала, он то и дело с интересом поглядывал в окно.

– Я еще никогда не встречал такого парня, как Кромс, – сказал Мо. – Парня, который купил бы мне цветные карандаши. Мне только мама их покупала. Но ведь это вы его воспитали, комиссар, неудивительно, что он такой.

Адамберг счел несвоевременным объяснять Мо, что узнал о существовании сына всего несколько недель назад и что долгие годы ничего не хотел знать о его матери, не потрудившись до конца прочесть письмо, которое она ему написала. Нет, не надо слишком рано разрушать иллюзии Мо.

– Да, он прекрасно воспитан, – подтвердил Данглар, который относился к отцовству с величайшей серьезностью и находил, что Адамберг – никудышный отец.

– Я восстановлю печати на дверях. Мобильником пользуйся только в крайнем случае. Даже если будешь подыхать со скуки, никому не звони, прояви волю – телефоны всех твоих знакомых прослушиваются.

– Все будет нормально, комиссар. Тут столько увидеть можно. Даже коров. Я их насчитал как минимум двенадцать. В тюрьме нас было десять человек в камере без окон. Смотреть одному на коров и быков – это прямо чудо какое-то.

– Быков здесь нет, Мо, их содержат отдельно и подпускают к коровам только для случки. Так что здесь одни коровы.

– Понятно.

Убедившись, что в роще никого нет, Адамберг попрощался с Мо, бесшумно открыл дверь и вышел. Затем достал из сумки клеевой пистолет и аккуратно восстановил печати. Данглар с встревоженным видом оглядывался кругом.

– Ох, как мне это не нравится, – пробормотал он.

– Поговорим позже, Данглар.

Выехав на шоссе, Адамберг позвонил Эмери и сказал, что скоро будет в Ордебеке.

– Сначала заеду в больницу, – сказал он.

– Она тебя не узнает, Адамберг. Могу я пригласить вас на ужин?

Адамберг взглянул на Данглара, который отрицательно покачал головой. В трудные периоды своей жизни (а сейчас период был особенно трудный, поскольку никаких конкретных трудностей не было) Данглар спасался тем, что намечал себе на каждый день маленькие радости – выбор нового костюма, покупку старинной книги или изысканный ужин в ресторане. Обычно каждый приступ депрессии проделывал опасные дыры в его бюджете. Лишить Данглара ужина в «Бегущем кабане», ужина, меню которого он выбрал с величайшей тщательностью, было бы все равно что лишить его давно обещанного подарка.

– Я обещал сыну поужинать с ним в «Бегущем кабане». Присоединяйтесь к нам, Эмери.

– Это прекрасное заведение, но, увы, я не смогу, – сухо ответил Эмери. – Я надеялся принять вас у себя дома.

– В другой раз, Эмери.

– Кажется, я задел его за живое, – удивленно сказал Адамберг, закончив разговор. Комиссар еще не знал, что капитан страдал неврозом, который, подобно пуповине, соединял его с ампирной столовой в его доме.

Как и было предусмотрено планом, Адамберг и Кромс встретились перед входом в больницу. Молодой человек уже купил все необходимое, и Адамберг, обняв его, сунул ему в сумку клеевой пистолет, печать и план дома Эрбье.

– Как там, в доме? – спросил Кромс.

– Чисто. Жандармы убрали протухшую дичь.

– А как мне быть с малышом?

– Он уже там, ждет тебя.

– Я не о Мо, я о голубе. Он несколько часов провел в машине, и ему там не нравится.

– Возьми его с собой, – секунду подумав, распорядился Адамберг. – Пусть Мо ухаживает за голубем, ему будет не так одиноко, будет с кем поговорить. Конечно, он может смотреть на коров, но в этих краях они неподвижные.

– Майор был с тобой, когда ты выпустил Мо из багажника?

– Да.

– И как он к этому отнесся?

– Не очень хорошо. Он все еще уверен, что я затеял нечто преступное и безумное.

– Да? Но твоя затея, наоборот, очень разумная, – сказал Кромс и понес в машину сумки с покупками.

XX

– Сейчас она кажется совсем маленькой, верно? – тихо спросил Адамберг у Данглара, завороженно разглядывая изменившееся лицо Леоны. – А на самом деле она очень высокая. Если бы она не горбилась, то была бы выше меня.

Он сел на краешек кровати и положил обе ладони на щеки Лео.

– Лео, я вернулся. Я, комиссар из Парижа. Мы с вами вместе ужинали. На ужин был суп из телятины, а потом мы у камина выпили по рюмке кальвадоса и выкурили по сигаре.

– Она больше не может двигаться, – сказал вошедший врач.

– Кто ее навещает? – спросил Адамберг.

– Лина Вандермот и капитан. Но она ни на что не реагирует. Лежит как овощ. Хотя с медицинской точки зрения должна бы подавать признаки жизни. Она вышла из комы, внутренняя гематома благополучно рассосалась, сердце работает удовлетворительно, особенно если учесть, что она много лет курила сигары. Технически она в состоянии открыть глаза и говорить с нами. Но ничего этого не происходит, и, что еще хуже, у нее слишком низкая температура. Такое впечатление, что неисправная машина перешла на аварийный режим работы. Но я не могу найти неисправность.

– Она может долго оставаться в этом режиме?

– Нет. В таком возрасте без движения, без пищи она долго не протянет. Это дело нескольких дней.

Врач неодобрительно взглянул на ладони Адамберга, которые он положил на щеки Лео.

– Не трясите ей голову, – сказал он.

– Лео, – повторил Адамберг, – это я. Я приехал и останусь здесь. Хочу устроиться в вашей гостинице, вместе с несколькими коллегами. Вы разрешите? В доме все останется как было.

Адамберг взял с тумбочки гребенку и начал осторожно причесывать Лео, не снимая другой руки с ее лица. Данглар сел на единственный стул в палате, приготовившись к долгому ожиданию. Было ясно, что Адамберг так легко не отступится от старой дамы. Врач, пожав плечами, вышел, но через полтора часа вернулся: его поразило упорство, с которым заезжий полицейский старался привести Леону в сознание. Данглар тоже наблюдал за Адамбергом. Комиссар непрерывно разговаривал с больной, его лицо озарилось, как будто он проглотил фонарь, который теперь светился под его смуглой кожей. Данглар знал: такое лицо бывает у Адамберга в редкие для него минуты предельной сосредоточенности.

Не оборачиваясь, Адамберг протянул руку к врачу, прося его не вмешиваться. Щека Леоны, на которой лежала его ладонь, была все такой же холодной, но губы шевельнулись. Он сделал Данглару знак подойти. Губы шевельнулись опять, а потом послышался какой-то звук.

– Вы слышали «хэллоу», Данглар? Она сказала «хэллоу», верно?

– Да, что-то похожее.

– Она так здоровается. Хэллоу, Лео. Это я.

– Хэллоу, – еще раз, уже более отчетливо, сказала женщина.

Адамберг осторожно взял ее руку в свою и слегка встряхнул.

– Хэллоу. Я вас слышу, Лео.

– Лод.

– С Лодом все в порядке, он живет у бригадира Блерио.

– Лод.

– С ним все в порядке. Он вас ждет.

– Сахар.

– Да, бригадир каждый день дает ему сахар, – уверенно сказал Адамберг, хотя не знал, так ли это.

– Хэллоу, – повторила женщина.

Но это было все. Губы опять сомкнулись, и Адамберг понял, что больше у нее нет сил.

– Примите мои комплименты, – сказал врач.

– Не за что, – машинально ответил Адамберг. – Вы сможете мне позвонить, если она проявит хоть малейшее желание общаться?

– Оставьте вашу карточку, но не тешьте себя напрасными надеждами. Возможно, это был последний проблеск жизни.

– Не надо хоронить ее раньше времени, доктор, – сказал Адамберг, направляясь к двери. – Что вы так торопитесь?

– Я геронтолог, я в этом разбираюсь, – поджав губы, ответил врач.

Адамберг прочел на беджике имя и фамилию врача – Жак Мерлан – и попрощался с ним. До машины он шагал молча и позволил Данглару сесть за руль.

– Куда едем? – спросил Данглар, включив зажигание.

– Не нравится мне этот доктор.

– Его можно понять. Кому захочется жить с фамилией Мерлан?

– Ему очень подходит эта фамилия. Холодный, как рыба.

– Вы не сказали, куда ехать, – напомнил Данглар, петляя наугад по узким улочкам городка.

– Вы ее видели, Данглар. Словно кто-то взял яйцо и с размаху бросил на пол.

– Да, вы мне уже это говорили.

– Едем к ней, в бывшую гостиницу. Поверните направо.

– Странно, что она говорит «хэллоу» вместо «здравствуйте».

– Это по-английски.

– Я знаю, – мягко сказал Данглар.

Ордебекские жандармы не любили тянуть с уборкой: закончив работу на месте преступления, они сразу же привели дом Лео в полный порядок. Пол в зале был вымыт, а если кое-где и осталась еще кровь, ее впитали в себя красновато-коричневые каменные плиты. Адамберг устроился в комнате, где он ночевал в первый приезд, а Данглар выбрал себе комнату в противоположном конце здания. Распаковав свой небольшой багаж, майор подошел к окну и стал наблюдать за Адамбергом. Тот сидел по-турецки посреди двора под наклонно растущей яблоней, расслабленно опустив руки и как будто не собираясь двигаться с места. Время от времени он ловил у себя на затылке какое-то назойливое насекомое.

Незадолго до восьми, когда солнце уже клонилось к закату, Данглар подошел к комиссару и остановился; его тень накрыла ноги Адамберга.

– Пора, – сказал он.

– К «Синему кабану», – отозвался Адамберг, подняв голову.

– Он не синий. Ресторан называется «Бегущий кабан».

– А кабаны бегают? – спросил Адамберг, протянув руку Данглару, чтобы тот помог ему встать.

– Кажется, они развивают скорость до тридцати пяти километров в час. Но я мало знаю о кабанах. Знаю только, что они не потеют.

– И как же они без этого обходятся? – равнодушно спросил Адамберг, отряхивая брюки.

– Валяются в жидкой грязи, чтобы охладиться.

– Пожалуй, именно так я представляю себе нашего убийцу. Зверь весом в двести кило, который, вывалявшись в грязи, не потеет. Он разделывается с жертвой не моргнув глазом.

XXI

Данглар подошел к зарезервированному им круглому столику и, довольный, за него уселся. Этот первый ужин в Ордебеке, в старом ресторане, под низкими балками потолка, заставил его на время забыть о мрачных предчувствиях. Точно в назначенное время к ним присоединился Кромс, он едва заметно подмигнул, давая понять, что в лесном домике все в порядке. К ужину еще ждали Эмери: Адамберг повторил приглашение, и на сей раз капитан не стал упрямиться.

– Малышу очень понравилось, что я принес ему малыша, – негромким, спокойным голосом сказал Кромс Адамбергу. – Когда я уходил, они оживленно общались. Эльбо прямо в восторге от игры в йо-йо. Если катушка падает на пол, он начинает клевать ее изо всех сил.

– Мне кажется, Эльбо понемногу забывает свою птичью природу. С нами будет ужинать капитан Эмери. Это такой мужественный блондин в безупречно пригнанной форме. Называй его «капитан».

– Хорошо.

– Эмери – потомок маршала Даву, соратника Наполеона, который умер непобежденным. Для него это очень важно. На эту тему нельзя шутить.

– Я и не собирался.

– Вот они. Толстяк с темными волосами – это бригадир Блерио.

– Буду называть его «бригадир».

– Правильно.

Когда подали закуски, Кромс начал есть первым, как делал сам Адамберг до тех пор, пока Данглар не научил его элементарным правилам хорошего тона. А еще Кромс слишком шумно жевал, надо будет сделать ему внушение. В Париже Адамберг этого не замечал. Но сегодня, в этой чопорной компании, ему казалось, что жует только его сын.

– Как там Лод? – поинтересовался Адамберг у бригадира Блерио. – Лео сегодня удалось поговорить со мной. Она беспокоится о своем псе.

– Поговорить? – удивился Эмери.

– Да. Я просидел возле нее почти два часа, и она заговорила. А врач по фамилии Сазан или что-то в этом роде как будто даже не обрадовался. Наверно, он не одобряет мой метод.

– Его фамилия Мерлан, – едва слышно уточнил Данглар.

– И вы, черт возьми, только сейчас мне об этом сообщаете? – вскипел Эмери. – Что она сказала?

– Да почти ничего. Несколько раз поздоровалась со мной. Потом произнесла «Лод» и «сахар». Вот и все. Я заверил ее, что бригадир дает Лоду сахар каждый день.

– А я так и делаю, – заверил Блерио, – хотя считаю это неправильным. Но каждый день в восемнадцать ноль-ноль Лод делает стойку перед столом, где стоит сахарница. У него срабатывают биологические часы, как у наркомана.

– Ну и ладно. Иначе бы получилось, что я соврал Лео, а это нехорошо. Теперь, когда она заговорила, – продолжал Адамберг, повернувшись к Эмери, – не помешало бы поставить охрану у ее палаты.

– Черт возьми, Адамберг, вы знаете, сколько у меня людей? Полтора человека. Блерио и один парень, который помимо Ордебека служит еще в Сен-Венане. Его во всех смыслах нельзя считать целым. Он полухитрец, полутупица, полутихоня, полусклочник, полугрязнуля, получистюля. Что, по-вашему, можно сделать с такой командой?

– Например, установить в палате камеру наблюдения, – предложил бригадир.

– Две камеры, – сказал Данглар. – Одну, чтобы снимала каждого входящего, другую возле кровати Лео.

– Замечательно, – сказал Эмери. – Только техников придется вызывать из Лизьё, и приедут они не раньше чем завтра после трех часов.

– А для охраны двух «схваченных», – добавил Адамберг, – стекольщика и владельца питомника, можно вызвать двух человек из Парижа. Сначала надо заняться стекольщиком.

– Я говорил с Глайе, – покачав головой, ответил Эмери. – Он категорически отказывается от какой бы то ни было защиты. Я знаю этого типа, для него будет большим позором, если люди подумают, будто он испугался бредовых россказней Лины Вандермот. Заставить его нельзя, он не подчинится.

– Он такой смелый?

– Он скорее необуздан, драчлив, при этом прекрасно воспитан, талантлив и начисто лишен совести. Витражи у него замечательные, тут ничего не скажешь. Но личность неприятная, как я вам уже говорил, и скоро вы сами в этом убедитесь. Учтите, я говорю так не потому, что он гомосексуалист.

– В Ордебеке это знают?

– А он и не думает скрывать, его дружок живет здесь и работает в местной газете. Полная противоположность Глайе, милейший человек, все его любят.

– Они живут вместе? – допытывался Данглар.

– Нет. Глайе живет с Мортамбо, владельцем питомника.

– Две следующие жертвы Воинства живут под одной крышей?

– Да, уже много лет. Они кузены и с самой юности неразлейвода. Но Мортамбо не гомосексуалист.

– Эрбье тоже был гомосексуалистом? – продолжал Данглар.

– Думаете, мы имеем дело с убийцей-гомофобом?

– Этого нельзя исключать.

– Эрбье точно не был гомосексуалистом. Он был по-скотски грубый самец, почти насильник. И потом, не забудьте: имена «схваченных» назвала Лина Вандермот. У меня нет ни малейших оснований думать, будто Лина что-то имеет против гомосексуалистов. Она – как бы это выразиться? – в сексуальном плане ведет довольно-таки свободную жизнь.

– Роскошная грудь, – сказал бригадир. – Прямо съесть хочется.

– Хватит, Блерио, – одернул его Эмери. – Такие комментарии не помогут нам продвинуться вперед.

– Нам все пригодится, – заметил Адамберг, который, подобно своему сыну, забыл о хороших манерах и макал хлеб в соус. – Послушайте, Эмери. Принято считать, что те, кого видели с Воинством, – очень плохие люди. Есть ли основания так думать о стекольщике и его кузене?

– Безусловно. Это общеизвестный факт.

– А что им ставят в вину?

– Были у нас две истории, в которых многое остается невыясненным. Обоими случаями занимался я, но расследование ничего не дало. Я был в бешенстве. А что, если кофе мы выпьем в другом месте? У них тут есть маленький зал, где мне в виде исключения разрешается курить.

Когда все встали из-за стола, капитан взглянул на Кромса – парень был плохо одет, в слишком длинной старой футболке, – словно пытаясь понять, что здесь делает сын Адамберга.

– Твой парень работает с тобой? – спросил он по дороге в маленький зал. – Он хочет стать полицейским, да?

– Нет, он готовит репортаж о прогнивших листках, вот и приехал. Для одной шведской газеты.

– О прогнивших листках? То есть о продажной прессе?

– Нет, о других. Которые в лесу.

На помощь комиссару пришел Данглар:

– Имеется в виду микросреда, возникающая в процессе разложения растительной массы.

– Ах вот оно что, – сказал Эмери, выбирая для себя стул с прямой спинкой, в то время как остальные четверо устроились на диванах.

Кромс предложил присутствующим сигареты, а Данглар заказал еще бутылку вина. За обедом он страдал оттого, что на столе было всего две бутылки на пятерых.

– Два человека из окружения Глайе и Мортамбо погибли при странных обстоятельствах, – сказал Эмери, наполняя бокалы. – Семь лет назад коллега Глайе упал с лесов в лувренской церкви. Они оба стояли на высоте в двадцать метров, реставрировали витражи главного нефа. Четыре года назад мать Мортамбо умерла в подсобке при магазине. Она встала на табуретку, пошатнулась и ухватилась за металлическую этажерку, которая рухнула на нее вместе с цветами в горшках и многокилограммовыми ящиками с грунтом. И там и там типичный несчастный случай, не подкопаешься. И причина смерти одна и та же: падение. По каждому из этих происшествий я открыл уголовное дело.

– Основанное на чем? – спросил Данглар, с видимым облегчением опустошая очередной бокал.

– Вообще-то, на том, что Глайе и Мортамбо – подонки, каждый в своем роде. Две помойные крысы, и это видно за километр.

– Помойные крысы бывают очень даже симпатичные, – заметил Адамберг. – Тони и Мари, например.

– Кто это?

– Две влюбленные крысы, но давайте лучше о них забудем, – сказал Адамберг, тряхнув головой.

– Но эти двое совсем не симпатичные, Адамберг. Они душу продадут за деньги и успех, и я уверен, что они уже это сделали.

– Продали душу Владыке Эллекену, – сказал Данглар.

– Почему бы и нет, майор? И знаете, не один я здесь так думаю. Когда в Бюиссоне сгорела ферма и мы собирали деньги для погорельцев, эти не дали ни гроша. Вот они какие. Для них жители Ордебека – серое мужичье, недостойное их просвещенного внимания.

– На каком основании вы открыли дело по первому несчастному случаю?

– На том основании, что Глайе был непосредственно заинтересован в устранении коллеги. Коротышка Тетар – так его звали – был гораздо моложе Глайе, но достиг больших высот в своем искусстве. Муниципальные власти нашего региона уже дали ему несколько хороших заказов. Было ясно, что этот парнишка скоро вытеснит Глайе с позиций. За месяц до несчастного случая муниципалитет Кутанса – вы знаете Кутанский собор?..

– Да, – уверенно ответил Данглар.

– Так вот, в Кутансе решили отреставрировать один из витражей в трансепте собора и в качестве реставратора пригласили Тетара. Это могло многое изменить. Если бы молодой мастер успешно справился с работой, перед ним открылись бы блестящие перспективы. А Глайе оказался бы не у дел и был бы страшно унижен. Но Тетар упал с лесов. И муниципалитет Кутанса вынужден был передать заказ Глайе.

– Само собой, – пробормотал Адамберг. – Что показал осмотр лесов?

– Леса были собраны неправильно: эксперты обнаружили, что доски неплотно пригнаны к металлическим трубам, в креплениях есть зазоры. Глайе и Тетар работали над разными витражами, а значит, стояли на разных досках. Глайе достаточно было ослабить один-два каната и сдвинуть одну из досок – он мог сделать это ночью, на время ремонта ему дали ключ от церкви – так, чтобы она оказалась на краю трубы, в положении неустойчивого равновесия. И дело было сделано.

– А улик никаких.

– Увы! – с горечью произнес Эмери. – Мы даже не смогли обвинить Глайе в халатности, потому что за сооружение лесов отвечал Тетар вместе с одним своим кузеном. В случае Мортамбо тоже не нашлось никаких улик. Когда мать упала с табуретки на складе, его там не было, он был в магазине, принимал товар. Но чтобы выдернуть у человека из-под ног табуретку, совсем не обязательно находиться в том же помещении. Это можно сделать и на расстоянии: привязать к ножке веревку и дернуть за нее. Услышав грохот, Мортамбо с помощником бросились на склад. Но веревки на ножке не было.

Эмери выразительно посмотрел на Адамберга, как бы предлагая ему найти разгадку.

– Он не завязывал узла, – сказал Адамберг, – просто обернул веревку вокруг ножки. Так что потом ему было достаточно потянуть за любой конец веревки с того места, где он стоял, чтобы подтащить ее к себе целиком. Если веревка гладкая, это занимает максимум несколько секунд.

– Точно. И следов не остается.

– Ну, не все же забывают убрать хлебный мякиш.

Эмери налил себе еще чашку кофе: он понял, что многие фразы, произнесенные Адамбергом, лучше оставлять без ответа. До личного знакомства с комиссаром Эмери слышал о нем много лестного; сейчас, конечно, рано было делать выводы, но казалось очевидным, что систему, которой он придерживается в своей работе, нельзя назвать нормальной. Или же он сам ненормальный. Но так или иначе, Адамберг – спокойный человек, который, как и рассчитывал Эмери, не будет выталкивать его на обочину, расследуя это дело.

– Мортамбо не ладил с матерью?

– Насколько мне известно, конфликта между ними не было. Более того, он во всем ее слушался. Правда, мать возмущалась, что Мортамбо живет вместе со своим кузеном: она знала, что Глайе гомосексуалист, и ей было стыдно перед людьми. Она без конца пилила сына, требовала, чтобы он вернулся домой, угрожала в противном случае лишить части наследства. Во время этих сцен Мортамбо признавал, что она права, он не хотел с ней ссориться, однако ничего не менял в своей жизни. Поэтому выяснение отношений повторялось снова и снова. Мортамбо нуждался в деньгах, ему хотелось стать хозяином магазина, хотелось свободы. По-видимому, он решил, что мать зажилась на этом свете, и мне кажется, что Глайе уговорил его перейти к действию. Такая женщина, как мать Мортамбо, могла прожить сто лет и все это время заниматься магазином. В ее упорстве было что-то маниакальное, однако это шло на пользу делу. Говорят, что после ее смерти товар в питомнике стал хуже. Фуксии, которые теперь продает Мортамбо, гибнут в первую же зиму. А ведь для того, чтобы загубить фуксию, надо очень постараться. Люди говорят, Мортамбо небрежно черенкует.

– Тогда понятно, – сказал Адамберг, который никогда в жизни не черенковал.

– Я, как мог, пытался прижать их, устраивал изнурительные допросы, не давал спать и все такое прочее. Глайе сидел, задрав нос, презрительно ухмылялся и ждал, когда от него отстанут. А Мортамбо даже не счел нужным притворяться, что сожалеет о смерти матери. Он стал единственным владельцем питомника, имеющего несколько филиалов, – это очень крупное предприятие. Он флегматик, неуклюжий и добродушный, не реагирует ни на провокации, ни на угрозы. Я ничего не добился. И все-таки я считаю этих двоих убийцами, самыми корыстными и циничными, какими только могут быть убийцы. И если бы Владыка Эллекен существовал на самом деле, он уводил бы с собой именно таких людей.

– Как они отнеслись к угрозе со стороны Адского Воинства?

– Так же, как к полицейскому расследованию. Им на это плевать, по их мнению, Лина – истеричка и психопатка. Или даже убийца.

– Быть может, и тут они недалеки от истины, – сказал Данглар, у которого слипались глаза.

– Вы познакомитесь с ее семьей. Не удивляйтесь, три брата Лины тоже не в себе. Я тебе уже говорил, Адамберг. Это не их вина. Отец поступил с ними как зверь. Но если не хочешь неприятностей, никогда не приближайся к Антонену внезапно.

– Он опасен?

– Наоборот. Когда ты подойдешь, он испугается и вся семья сомкнется вокруг него. Он уверен, что его тело наполовину состоит из глины.

– Да, ты об этом рассказывал.

– Из хрупкой глины. Антонен думает, что он разобьется, если его слишком сильно толкнут. В общем, полный псих. А в остальном он производит впечатление нормального человека.

– Он работает?

– Выполняет какие-то мелкие работы на компьютере, не выходя из комнаты. И не удивляйся, если ты не поймешь ни слова из того, что говорит старший брат, Ипполит, которого все называют Иппо, а в последнее время стали сравнивать с гиппопотамом. Он и правда напоминает это животное, если не размером, то по крайней мере весом. Когда на него находит блажь, он говорит слова шиворот-навыворот.

– Переставляет слоги?

– Нет, просто выговаривает каждое слово задом наперед.

Секунду Эмери размышлял; потом, очевидно решив, что иначе его не поймут, достал из портфеля лист бумаги и карандаш.

– Предположим, он хочет сказать «Все в порядке, комиссар?». А получается вот что. – И Эмери старательно, буква за буквой, вывел на бумаге: «Есв в екдяроп, рассимок?»

Потом он передал листок Адамбергу, который изумленно уставился на эту тарабарщину. Данглар оживился: ему предложили новую интеллектуальную игру.

– Но ведь надо быть гением, чтобы делать такие вещи, – нахмурившись, произнес Адамберг.

– Он и есть гений. В этой семье все гении, каждый в своем роде. Поэтому их здесь все уважают, но никто с ними не дружит. Как если бы они были сверхъестественными существами. Некоторые считают, что надо бы от них избавиться, другие утверждают, что их не стоит трогать – слишком опасно. Ипполит при всех своих талантах никогда не пробовал найти работу. Он занимается домом, огородом, плодовым садом и птичьим двором. Эта семья почти всем себя обеспечивает самостоятельно.

– А третий брат?

– Мартен при встрече не производит такого сильного впечатления, как двое других, но внешность обманчива. Он худой и длинный, словно чернявая креветка, с большими руками и ногами. Он ловит по лугам и лесам всяких букашек – кузнечиков, гусениц, бабочек, муравьев, – чтобы их жрать. Это омерзительно.

– Сырыми ест?

– Нет, он их готовит. Как основное блюдо или как приправу. Ужас. Но у него есть своя небольшая клиентура в нашей округе: они покупают варенье из муравьев, которое считается целебным.

– И вся семья этим лакомится?

– Да, особенно Антонен. Собственно, ради него Мартен и стал ловить насекомых – чтобы сделать его глину не такой хрупкой. «Оге унилг», на языке Ипполита.

– А Лина? Помимо того, что она видит Адское Воинство?

– Других необычных свойств у нее нет, если не считать того, что она сразу понимает перевернутые слова своего брата Иппо. Правда, понимать их менее трудно, чем переворачивать, но все же для этого требуются очень мощные мозги.

– Они пускают к себе гостей?

– Они очень радушно принимают тех, кто решается к ним прийти. Они общительные, веселые, даже Антонен. Но те, кто их боится, говорят, что эта сердечность – всего лишь уловка, чтобы заманивать людей, и что, если к ним пойдешь, обратно не вернешься. Меня в этой семейке не любят, по каким причинам, я тебе объяснил, а еще за то, что я считаю их психами, но если ты не будешь называть мою фамилию, все пройдет гладко.

– Кто из родителей был умный? Отец или мать?

– Ни тот ни другая. Если не ошибаюсь, мать ты уже видел, она приезжала в Париж. Вполне заурядная особа. Живет себе тихо, получает пенсию – это большое подспорье для семьи. Если хочешь доставить ей удовольствие, принеси букет цветов. Она обожает цветы, потому что этот зверь, этот палач, ее супруг, никогда ей их не дарил. Она их высушивает, подвесив головками вниз.

– Почему ты называешь его палачом?

Эмери скривился и встал.

– Ты пойди погляди на них. Но только перед этим, – сказал он, улыбнувшись, – пройдись по Бонвальской дороге, подбери там комочек земли и положи в карман. У нас говорят, что это помогает против колдовства Лины. Не забывай: эта девушка – дверь в стене, которая отделяет мир живых от мира мертвых. А с комочком земли в кармане ты будешь в безопасности. Но все не так просто: не подходи к ней ближе чем на метр; говорят, она чует – в смысле, унюхивает, – что у тебя в кармане земля с той дороги. И ей это не нравится.

Идя к машине рядом с Дангларом, Адамберг нащупал комочек земли в кармане брюк и спросил себя, какой добрый дух подсказал ему эту мысль – взять землю с Бонвальской дороги? А еще – почему он носит эту землю с собой?