Текст книги "Статьи из 'Философского словаря'"

Автор книги: Франсуа Мари Аруэ Вольтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Наконец, добавьте сюда Сатурн; в этом случае будет семьсот двадцать шансов против одного за то, чтобы не поместить эти шесть крупных планет в том порядке, какой они сохраняют между собой согласно их данным дистанциям. Итак, нами доказано, что лишь одно из семиста двадцати движений могло расположить эти шесть главных планет в их существующем ныне порядке.

Возьмем, далее, все второстепенные звезды, все их комбинации, движения, а также все существа, произрастающие, живущие, чувствующие, мыслящие и действующие на всех этих планетах, и вы должны будете увеличить количество шансов: умножайте это число всю вечность вплоть до того количества, коему наша слабость дала название бесконечности, все равно в пользу образования мира таким, каков он есть, силой одного лишь движения всегда останется единица; итак, возможно, что в масштабах вечности единственное движение материи произвело вселенную такой, какова она есть. И даже необходимо, чтобы в масштабах вечности возникла подобная комбинация. Итак, говорят атеисты, не только возможно, чтобы в силу одного-единственного движения мир оказался таким, каков он есть, но было бы, наоборот, невозможно, чтобы в результате бесконечных комбинаций он таковым не оказался.

ОТВЕТ

Вся эта гипотеза представляется мне в высшей степени фантастичной по двум причинам: во-первых, потому, что в нашей вселенной есть разумные существа, а вы не сумеете доказать, будто возможно, чтобы одно лишь движение создало разум; во-вторых, потому, что, согласно вашему собственному мнению, за то, что разумная творческая причина одушевляет вселенную, стоит бесконечность против единицы.

Еще раз: сам Спиноза допускает такой разум; разум этот – основа его системы. Просто вы его не читали, а надо его читать. Почему же вы хотите идти дальше, чем он, и ввергнуть ваш слабый разум в бездну, куда не осмелился спуститься Спиноза? Не чувствуете ли вы отлично, насколько глупо считать, будто слепая причина установила, что отношение квадрата периода обращения одной планеты к квадратам периодов обращения других планет всегда равно отношению куба дистанции одной из них к кубам дистанций других от их общего центра? Либо звезды – великие геометры, либо вечный Геометр упорядочил эти звезды.

Но где этот вечный Геометр находится? В одном ли он месте или повсюду, не занимая при этом пространства? Я ничего об этом не знаю. Образовал ли он все из своей собственной субстанции? Я ничего об этом не знаю. Необъятен ли он, не обладая при этом количеством и качеством? И об этом я ничего не знаю. Все, что мне известно: надо его любить и быть справедливым.

НОВОЕ ВОЗРАЖЕНИЕ СОВРЕМЕННОГО АТЕИСТА

Можно ли сказать, что части тела животных сообразованы с их потребностями? Каковы эти потребности? Сохранение жизни и размножение. Но следует ли удивляться тому, что из бесконечных комбинаций, произведенных случаем, смогли выжить лишь те, что имели органы, приспособленные к питанию и продолжению рода? И не должны ли были все остальные погибнуть в силу необходимости?

ОТВЕТ

Это рассуждение, твердившееся не раз после Лукреция, достаточно веско опровергается данным живым существам ощущением, а также разумом, дарованным человеку. Каким образом комбинации, произведенные случаем, могли бы произвести, в свою очередь, это ощущение и этот разум (в таком порядке, как только что было сказано в предыдущем параграфе)? Да, несомненно, члены животных созданы с непостижимым искусством для удовлетворения всех их потребностей, и у вас не хватает даже смелости это отрицать. Вы больше не касаетесь этого момента. Вы чувствуете, что вам нечего ответить на этот великий аргумент, выдвинутый против вас природой. Расположения частей одного только мушиного крылышка или органов улитки довольно для того, чтобы вас сразить.

ВОЗРАЖЕНИЕ МОПЕРТЮИ

Современные физики только развили эти пресловутые аргументы, доводя их часто до педантизма и неприличия. Бога отыскивали даже в складках кожи носорога – с таким же правом можно было бы отрицать его существование на основании панциря черепахи.

ОTBET

Что это за рассуждение?! Черепаха, и носорог, и все многоразличные виды одинаковым образом доказывают в своем бесконечном разнообразии все ту же причину, тот же замысел и ту же цель – сохранение видов, их порождение и смерть. В этом бесконечном разнообразии обнаруживается единство; свидетельствами такого единства равным образом являются и кожа, и панцирь. Как! Отрицать Бога лишь потому, что панцирь не сходен с кожей! И журналисты расточают хвалы этим нелепостям – хвалы, каких у них не заслужили Ньютон и Локк, оба почитателя божества в вопросе исследования первопричины.

ВОЗРАЖЕНИЕ МОПЕРТЮИ

Чему служит красота и приспособленность в строении организма змеи? Говорят, что она может иметь привычки, которые нам неизвестны. Помолчим же лучше по этому поводу и не будем восхищаться животным, которое мы знаем лишь по творимому им злу.

ОТВЕТ

Помолчите-ка лучше и вы, ибо вам понятна полезность этого животного не больше, чем мне, или признайте, что в пресмыкающихся все восхитительно пропорционально.

Существуют ядовитые змеи; вы сами были такой змеей. Но здесь речь идет только о великолепном искусстве, сформировавшем змей, четвероногих, птиц и двуногих. Искусство это достаточно очевидно. Вы спрашиваете, почему змея вредит? А почему вы столько раз вредили? Почему вы преследовали других, ведь это – величайшее преступление для философа? То ведь совсем другой вопрос, вопрос морального зла и зла физического. Давно уже возник вопрос, откуда столько змей и столько злых людей, худших, чем змеи. Если бы мухи умели рассуждать, они пожаловались бы Богу на существование пауков; однако они признали бы то, что Минерва, согласно мифу, признала за Арахной, а именно что она восхитительно ткет свою ткань.

Поэтому следует абсолютно признать неизреченный Интеллект, допускаемый и самим Спинозой. Надо согласиться, что он проблескивает даже в самом дрянном насекомом, так же как в звездах. А что нам следует говорить и делать с точки зрения морального и физического зла? Да просто утешаться тем, что мы пользуемся физическим и моральным благом, и поклоняться вечному Существу, сотворившему одно и попустившему другое.

Еще слово по этому поводу. Атеизм – порок некоторых умных людей, суеверие – порок глупцов; но что такое мошенники? Да просто мошенники.

Нам представляется лучшим, что мы можем здесь сделать, – переписать стихотворный отрывок, написанный христианским автором по поводу атеистической книги, озаглавленной "Три обманщика"5, на открытие коей претендует некий г-н де Троусмандорф.

Раздел третий

О НЕСПРАВЕДЛИВЫХ ОБВИНЕНИЯХ И ОПРАВДАНИИ ВАНИНИ

Некогда, если кто-нибудь располагал секретом в каком-то искусстве, он рисковал прослыть колдуном; любая новая секта подвергалась обвинению в убийстве детей во время своих мистерий, и всякий философ, отклонявшийся от жаргона, принятого в данной школе, обвинялся в атеизме фанатиками и жуликами и проклинался глупцами.

Анаксагор6 осмелился утверждать, что Солнце вовсе не влечется упряжкой коней, управляемых Аполлоном, – его нарекают атеистом, и он принужден спасаться бегством.

Некий жрец обвиняет Аристотеля в атеизме; не имея возможности подвергнуть наказанию своего обвинителя, тот удаляется в Халкиду. Но смерть Сократа – самая одиозная глава в истории Греции.

Аристофан (комментаторы восхищаются этим человеком, ибо он был грек, и не думают о том, что Сократ также был греком) первым приучил афинян к мысли о том, что Сократ – атеист.

Этот комический поэт, не являющийся ни комиком, ни поэтом, не был бы допущен у нас со своими фарсами на базар Сен– Лоран; мне он кажется гораздо более низменным и жалким, чем его изображает Плутарх. Вот слова мудрого Плутарха об этом балаганщике: "Язык Аристофана отдает его жалким шарлатанством: то самые низменные и безвкусные остроты. Он не забавен даже для народа и невыносим для рассудительных и приличных людей; его высокомерие нестерпимо, и порядочные люди презирают его коварство".

Между прочим, это и есть Табарен, коим осмеливается восхищаться мадам Дасье7, почитательница Сократа: человек этот исподтишка подготовил яд, который бесчестные судьи заставили выпить самого добродетельного из греков.

Афинские кожевники, сапожники и портные аплодировали фарсу, в котором Сократ изображался подвешенным в воздухе в корзине, заявляющим, что у него нет бога, и похваляющимся тем, что, уча философии, он стянул у кого-то плащ. Целый народ, негодное правительство которого допускало подобные бесчестные вольности, вполне заслужил того, что с ним произошло: греки стали рабами римлян, а ныне – турок. Россияне, коих греки именовали некогда варварами и которые ныне им покровительствуют, никогда не отравляли Сократа и не осуждали на смерть Алкивиада8.

Перескочим весь промежуток времени между Римской республикой и нами. Римляне – народ гораздо более мудрый, чем греки, – никогда не преследовали ни одного философа за убеждения. Но не так обстояло дело среди варварских народов, наследовавших Римской империи. С момента, когда император Фридрих II поссорился с папой, его обвиняют в том, что он – атеист и автор книги "Три обманщика" в соавторстве со своим канцлером де Виней.

Наш великий канцлер де Л'Опиталь9 восстал против преследований, и его тотчас же обвинили в атеизме*: Homo doctus, sed verus atheus**. Иезуит, стоящий настолько же ниже Аристофана, насколько Аристофан ниже Гомера, несчастный, имя которого стало посмешищем даже среди фанатиков, словом, иезуит Гарасс находит всюду и везде атеистов – так он именует всех тех, против кого он выступает с неистовством. Он называет атеистом Теодора де Беза; и именно он ввел в заблуждение общество относительно Ванини10.

Злополучный конец Ванини не вызывает у нас такого негодования и сожаления, как смерть Сократа, ибо Ванини был всего лишь чудаковатым педантом без всяких заслуг; но, конечно, Ванини не был атеистом, как пытаются утверждать, – он был чем-то прямо противоположным.

Он был бедным неаполитанским священником, проповедником и теологом по ремеслу, беспощадным спорщиком по вопросам "чтойностей" и универсалий и о том, utrum chimera bombinans in vacua possit comedere secundas intentiones***. Впрочем, он не обладал ни одной жилкой, которая толкала бы его к атеизму. Его представление о Боге взято из самой здравой и заслуживающей одобрение теологии. "Бог – собственное начало и конец, отец того и другого, не нуждающийся ни в том, ни в другом, вечный и не пребывающий во времени, присутствующий повсюду и не занимающий в то же время никакого места. Для него нет ни прошлого, ни будущего; он всюду и нигде, правит всем и все создал; он непреложен, бесконечен, не имеет частей; могущество его – его воля и т.д.". Это не очень по-философски, но заимствовано это из самой достойной теологии.

* "Commentarium rerum gallicarum" ("Комментарий к делам галльским". Примеч. переводчика), lib. XXVIII. – Примеч. Вольтера.

** "Человек ученый, но истинный атеист" (лат.) – Примеч. переводчика.

*** может ли химера жужжащая в пустоте, пожирать второстепенные посылки (лат.). -Примеч. переводчика.

Ванини претендовал на то, что он воскресил прекрасное мнение Платона, принятое и Аверроэсом11 и гласящее, что Бог создал цепь существ от низших до высших, последнее звено которой скреплено с его вечным троном; правда, эта идея более возвышенна, чем истинна, но она столь же далека от атеизма, как бытие от небытия.

Ванини путешествовал с целью дискутировать и составить себе состояние; но, к несчастью, диспуты – вещь, противопоказанная богатству: таким образом наживаешь себе столько же непримиримых врагов, сколько встречаешь на своем пути ученых или педантов, против которых ты выступаешь. Другой причины несчастья, постигшего Ванини, не существует: его горячность и неотесанность заслужили ему в ходе диспутов ненависть отдельных теологов; после ссоры с неким Франконом, или Франкони, этот последний, будучи другом его врагов, не замедлил объявить его атеистом, проповедующим атеизм.

Этот Франкон, или Франкони, имел жестокость, призвав на помощь нескольких свидетелей, поддержать свою версию на очной ставке. Оказавшись на скамье подсудимых и спрошенный о том, что он думает по поводу существования Бога, Ванини ответил, что он поклоняется, вполне в духе церкви, Богу, сущему в трех лицах. Подняв с земли соломинку, он добавил: "Достаточно этой безделицы, чтобы доказать существование Творца". Затем он произнес прекрасную речь о произрастании и движении, а также о необходимости верховного бытия, без коего не было бы ни того ни другого.

Председатель суда Граммон, бывший тогда в Тулузе, приводит эту речь в ныне совершенно забытой "Истории Франции"; и тот же Граммон в силу непостижимого предрассудка утверждает, будто Ванини говорил все это из тщеславия или страха, а не по внутреннему убеждению.

На чем могло быть основано столь легковесное и жестокое суждение председателя суда Граммона? Ведь ясно, что на основе ответа Ванини следовало бы снять с него обвинение в атеизме. Что же, однако, случилось? Этот злополучный чужеземный священник сунулся также и в медицину: у него была найдена огромная живая жаба, хранимая им в сосуде с водой; после этого его не преминули обвинить в колдовстве. Было заявлено, что жаба для него – бог и предмет поклонения; многим местам из его книг было придано нечестивое значение – а ведь это нетрудно сделать, такая задача вполне банальна: его возражения были расценены как положительные ответы, некоторые двусмысленные фразы подверглись коварной интерпретации, вполне невинным выражениям был придан ядовитый смысл. В конце концов теснившая его группировка вырвала у судей постановление, осуждавшее этого несчастного на смертную казнь. Чтобы оправдать такое решение, надо было серьезно обвинить этого злополучного человека в самых его ужасных грехах. Низкий – трижды низкий Мерсенн12 простер свой бред до того, что опубликовал заявление, будто Ванини отправился из Неаполя с двенадцатью своими апостолами с целью обратить все народы в атеизм. И как бедный священник мог содержать на свои средства двенадцать мужчин? Как мог убедить дюжину неаполитанцев путешествовать с большими издержками для того, чтобы распространять всюду это возмутительное учение ценой своей жизни? Любому королю недостало бы могущества для того, чтобы содержать двенадцать проповедников атеизма! Никто до отца Мерсенна не выдвигал столь чудовищно нелепого обвинения. Но после него все стали это твердить, засорять этим материалом журналы и исторические словари; мир, падкий до необычного, без расследования уверовал в этот миф.

Сам Бейль в своих "Различных мыслях" говорит о Ванини как об атеисте; он пользуется этим примером, чтобы подкрепить свой парадокс о возможности существования общества атеистов; он уверяет, что Ванини был человеком очень умеренных нравов и что он стал жертвой своих философских убеждений. Но он одинаково ошибается по этим обоим пунктам. Священник Ванини сообщает нам в своих "Диалогах", написанных в подражание Эразму, что у него была любовница, по имени Изабелла. Ему была свойственна вольность как в сочинениях, так и в поступках, однако он не был атеистом.

Через столетие после его кончины ученый Лагроз и человек, принявший псевдоним Филалета, вознамерились его оправдать, но, так как никого не интересовала память несчастного неаполитанца, вдобавок скверного писателя, почти никто не стал читать эти апологии.

Иезуит Гардуэн, более ученый, чем Гарасс, но не менее безрассудный, обвиняет в атеизме в своей книге, озаглавленной Athei detecti* , Декарта, Арно, Паскаля, Николя13, Мальбранша; по счастью, на их долю не выпал жребий Ванини.

*)– "Разоблаченные атеисты" (лат.). – Примеч. переводчика.

Раздел IV

Скажем несколько слов по поводу нравственного вопроса, поднятого Бейлем, а именно по поводу того, может ли существовать общество атеистов. Прежде всего, заметим, что у участников этого спора заметны огромные противоречия: те, кто ополчился против мнения Бейля, кто с громкой бранью отрицал утверждаемую им возможность атеистического общества, в дальнейшем с той же неустрашимостью утверждали, будто атеизм – религия китайского правительства.

Разумеется, они очень ошибались насчет последнего; стоило им только почитать эдикты императоров этой обширной страны, и они увидели бы, что эти эдикты представляют собой проповеди, в коих повсюду упоминается верховное существо – правящее, отмщающее и воздающее.

Но одновременно они не меньше ошибались относительно немысли-мости общества атеистов; не знаю, каким образом г-н Бейль мог забыть разительный пример, способный сделать его победителем в этом споре.

В чем усматривают немыслимость общества атеистов? Да в том, что считают людей, не имеющих узды, неспособными к сосуществованию; в том, что законы бессильны против тайных преступлений; наконец, в том, что необходим бог-мститель, который карал бы на этом или на том свете злодеев, ускользнувших от человеческого правосудия.

Законы Моисея – это верно – не провозглашали существования загробной жизни, не угрожали наказаниями после кончины, не учили древних иудеев бессмертию души; но иудеи, кои далеки были от атеизма и от веры в избавление от божьей кары, были самыми религиозными из людей. Они не только верили в бытие вечного Бога, но считали также, что он постоянно находится среди них; они трепетали от страха наказания для себя, своих жен и детей и своего потомства вплоть до четвертого поколения; узда эта была весьма мощной.

Однако среди язычников многие секты вовсе не имели узды: скептики сомневались во всем; академики воздерживались от суждения по любому поводу; эпикурейцы были уверены, что божество не может вмешиваться в дела людей, да и, по существу, они не допускали никакого божества. Они были убеждены, что душа – не субстанция, но способность, рождающаяся и гибнущая вместе с телом; таким образом, у них не было иной узды, кроме морали и чести. Римские сенаторы и всадники были настоящими атеистами, так как боги не существовали для людей, которые ничего от них не ждали и ни в чем их не страшились. Во времена Цезаря и Цицерона римский сенат был действительно сборищем атеистов.

Цицерон – этот великий оратор – в своей речи в защиту Клуенция бросил всему сенату: "Какое зло принесла ему смерть? Мы отбрасываем здесь все нелепые сказки о преисподней; чего же, в самом деле, лишила его кончина? Ничего, кроме чувства страдания"**.

Цезарь, будучи другом Каталины и желая спасти жизнь своего друга вопреки тому же самому Цицерону, возражает последнему, что казнить преступника вовсе не означает его наказать, ибо смерть – ничто: это всего лишь конец наших бед, момент скорее счастливый, чем роковой. А разве Цицерон и весь сенат не сдались на этот довод? Победители и законодатели нашей вселенной явно составляли общество людей, ничего не опасавшихся со стороны богов и бывших очевидными атеистами.

* Т.е. Оппиниаку, отчиму Клуенция, в убийстве которого обвиняли этого последнего. -Примеч. переводчика.

** Вольтер свободно перелагает здесь отрывок речи Цицерона в защиту Авла Клуенция Габита, XI, 169.-Примеч. переводчика.

Далее Бейль исследует, не является ли идолопоклонство более опасным, чем атеизм, и большее ли это преступление – совсем не верить в божество, нежели иметь о нем недостойные понятия. В этом вопросе он сторонник Плутарха: он полагает, что лучше не иметь никакого мнения чем дурное, однако – пусть Плутарх на это не обижается – для греков явно было неизмеримо лучше страшиться Цереры, Нептуна и Юпитера, чем не страшиться ничего. Ясно, что святость клятв необходима, и надо скорей доверяться тем, кто боится кары за ложную клятву, чем тем, кто считает, будто может ее давать вполне безнаказанно. Несомненно, в цивилизованном городе бесконечно полезнее иметь религию, даже скверную, чем не иметь ее вовсе.

Представляется все же, что Бейль должен был скорее исследовать, что более опасно – фанатизм или атеизм. Разумеется, фанатизм тысяче-крат гибельнее, ибо атеизм вообще не внушает кровавых страстей, фанатизм же их провоцирует; атеизм не противостоит преступлениям, но фанатизм их вызывает. Допустим вместе с автором "Commentarium rerum gallicarum", что канцлер Л'Опиталь был атеистом; законы, им издаваемые, не назовешь иначе как мудрыми: он рекомендовал умеренность и согласие; фанатики же затеяли избиение в ночь святого Варфоломея. Гоббс слыл атеистом, но он вел безмятежную и невинную жизнь, а современные ему фанатики заливали кровью Англию, Шотландию и Ирландию. Спиноза не только был атеистом, но и учил атеизму; однако ведь, несомненно, не он принимал участие в юридическом убийстве Барнвельдта; это не он разорвал на куски обоих братьев де Витт и съел их поджаренными на жаровне.

Атеисты – большей частью смелые и заблуждающиеся ученые, плохо рассуждающие: не понимая акт творения, происхождение зла и другие трудные вопросы, они прибегают к гипотезе необходимости и извечности вещей.

Люди тщеславные и сластолюбивые вообще не имеют времени для рассуждения и следования скверной системе: у них иные заботы, они не сравнивают между собой Лукреция и Сократа. Так идут среди нас дела.

Но не так обстояло дело в римском сенате, почти целиком состоявшем из принципиальных и практических атеистов, иначе говоря, из людей, не веривших ни в Провидение, ни в загробную жизнь; сенат этот был собранием философов, сладострастных и горделивых, весьма опасных (такими они были все без исключения) и погубивших республику. При императорах продолжал процветать эпикуреизм; сенатские атеисты были мятежниками во времена Суллы и Цезаря; при Августе и Тиберии они были безбожниками-рабами.

Я бы не хотел иметь дело с государем-атеистом, заинтересованным в том, чтобы истолочь меня в ступе: уверен, что в этом случае меня стерли бы в порошок. Я не хотел бы также, если бы я сам был сувереном, иметь дело с придворными-атеистами, заинтересованными в том, чтобы меня отравить: мне нужно было бы тогда на всякий случай каждый день принимать противоядие. А, следовательно, абсолютно необходимо и для государей, и для народов чтобы идея верховного Существа, Творца, управителя, воздающего и карающего, была запечатлена глубоко в умах.

Бейль в своих "Мыслях о кометах" пишет, что есть народы-атеисты. Кафры, готтентоты, топинамбы и многие другие малые нации совсем не имеют бога: они не признают его и не отвергают; они просто никогда ничего о нем не слыхали. Скажите им, что есть Бог – они легко в это поверят; но скажите им, что все вершится природой вещей, – они поверят вам также. Утверждать, будто они атеисты, то же самое, что обвинять их в антикартезианстве: ведь они ни за, и ни против Декарта. Они настоящие дети: ребенок не бывает ни атеистом, ни деистом – он вообще никто.

Какой же вывод сделаем мы из всего этого? Да тот, что атеизм – весьма опасное чудище, когда оно находится в тех, кто стоит у власти; он опасен и в кабинетных ученых, пусть даже жизнь их вполне невинна, ибо из их кабинетов они могут пробиться к должностным лицам; и если атеизм не столь гибелен, как фанатизм, он все-таки почти всегда оказывается роковым для добродетели. Отметим особенно, что ныне меньше атеистов, чем когда бы то ни было, после того как философы признали, что ни одно существо не развивается без зародыша, что не существует зародыша без замысла и т.д., а также что зерно не возникает из гнили.

Геометры, не являющиеся философами, отвергли конечные причины, но истинные философы их допускают; и, как сказал один известный автор, учитель катехизиса проповедует Бога детям, Ньютон же доказывает его бытие мудрецам.

Если атеисты существуют, то о ком стоит здесь говорить, если не о продажных тиранах наших душ, вызывающих у нас отвращение своими обманами, заставляющих некоторые слабые умы отрицать Бога, коего эти монстры бесчестят? И сколько раз эти кровопийцы народа доводили угнетенных граждан до возмущения против своего короля!

Люди, отягощенные нашей телесной субстанцией, нам кричат: "Будьте уверены, ослица действительно говорила! Верьте, что рыба проглотила человека и доставила его через три дня на берег здоровым и невредимым. Не сомневайтесь в том, что Бог вселенной повелел одному иудейскому пророку жрать дерьмо (Иезекиилъ), а другому – купить двух потаскух и родить от них детей блуда (Осия). Верьте в сотни вещей, либо явно омерзительных, либо математически невозможных; в противном случае сострадательный Бог бросит вас в адский костер на срок не в миллион миллиардов веков, но на целую вечность – будете ли вы при этом обладать телом или же нет".

Эти непостижимые глупости возмущают слабые и легковесные умы так же как и умы крепкие и мудрые. Они говорят: наши учители рисуют нам Бога самым неразумным и грубым из всех существ, следовательно, Бога не существует. Однако следовало бы сказать: итак, наши учители приписывают Богу свои собственные нелепости и жестокости, а значит, Бог прямо противоположен этому изображению; он настолько же мудр и благ, насколько они рисуют его безумным и злым. Так объясняют вопрос мудрецы. Но если их услышит какой-то фанатик, он донесет на них чину церковной полиции, и этот чиновник бросит их на костер, полагая при этом, что он отмщает божественное величие и ему подражает, в то время как на самом деле он наносит ему оскорбление.

БОГ, БОГИ

Раздел первый

Мы вынуждены очень часто предупреждать, что "Словарь" этот создан вовсе не для того, чтобы повторять и твердить то, что было уже сказано многими другими.

Знание Бога вовсе не запечатлено в наших умах рукой природы, ибо в этом случае все люди обладали бы одним и тем же о нем представлением, а ведь ни одна идея не рождается вместе с нами. Идея вовсе не приходит к нам, как восприятия света, облика Земли и т.д., получаемые нами с того момента, как раскрываются наши глаза и наше сознание. Но философская ли это идея? Нет. Люди допустили существование богов до того, как среди них появились философы.

Откуда, однако, взялась эта идея? Она вытекает из чувства и той естественной логики, что развивается с годами у самых простых людей. Люди наблюдают поразительные эффекты природы, урожаи и бесплодие, ясные дни и непогоду, благодеяния и бедствия и чувствуют за всем этим господина. Для управления обществами требовались вожди, а потому возникла необходимость допустить существование хозяев этих новых хозяев, коих создала себе людская слабость, – существ, чье могущество заставляло бы трепетать людей, способных угнетать своих ближних. Первые суверены, в свою очередь, использовали эти понятия для укрепления своей власти. В том-то и заключались первые шаги, и потому-то любое небольшое общество имело своего бога. Понятия эти были грубыми, ибо грубым тогда было все. Весьма естественно рассуждать методом аналогии. Общество, руководимое вождем, не могло отрицать существование у соседней народности своего судьи и руководителя, а следовательно, оно не могло отрицать существование у этой народности своего бога. Однако поскольку каждая народность была заинтересована в том, чтобы ее вождь был самым лучшим, ей было также важно верить, и она верила, что ее бог – самый могущественный. Отсюда берут свое происхождение все эти древние мифы, длительное время повсеместно распространенные и повествующие о том, как боги одного народа сражались против бога другого. Отсюда же и те места в еврейских книгах, которые ежесекундно обнаруживают распространенное среди иудеев мнение, что боги их врагов существуют, но Бог иудеев – сильнее их.

Между тем, в больших государствах появились священники, маги, философы, ибо усовершенствовавшееся общество могло уже там выделять из себя праздных людей, занятых умозрениями.

Некоторые из этих людей изощрили свой разум до возможности тайного признания единого и всеобщего Бога. Так, хотя среди древних египтян почитался Озири, Озирис или, точнее, Озирет (что означает: земля эта – для меня) и хотя египтяне почитали и другие высшие существа, тем не менее они допускали верховное божество, именовавшееся ими Кнеф, символом которого была сфера на фронтисписе храма.

По этому образцу греки имели своего Зевса (Юпитера), господина других богов, бывших не чем иным, как ангелами вавилонян и евреев и святыми христиан римского сообщества.

Может ли множество равноправных по своему могуществу богов существовать одновременно? Вопрос этот более щекотливый, чем обычно думают, причем он весьма мало изучен.

У нас нет никакого адекватного понятия о божестве, мы можем только переходить от предположения к предположению, от правдоподобия к вероятности. Нечто существует, а значит, нечто существует извечно, ибо ничто не возникает из ничего. Это достоверная истина, на которой успокаивается ваш ум. Любое творение, указующее нам на средства и цель, указывает тем самым и на творца, а значит, наша вселенная, состоящая из пружин, из средств, каждое из которых направлено на свою цель, обнаруживает очень могущественного и разумного мастера. Вероятность эта приближается к максимальной уверенности; однако бесконечен ли этот верховный мастер? Всюду ли он или лишь в одном месте? И как ответить на этот вопрос с нашим ограниченным интеллектом и слабыми познаниями?

Один только мой разум доказывает мне присутствие Существа, организовавшего материю этого мира; но разум мой бессилен доказать мне, что Существо это создало эту материю, что оно извлекло ее из небытия. Все мудрецы древности без какого бы то ни было исключения считали материю вечной и существующей самое по себе. Все, что я могу сделать, не прибегая к помощи высшего разума, – верить, что Бог этого мира также вечен и существует сам по себе. Бог и материя существуют в силу природы вещей. А другие боги, как и другие миры, могли бы существовать? Целые народы и весьма просвещенные философские школы вполне допускали двух богов только в нашем мире: одного, являющегося источником блага, и другого – источник зла. Они допускали нескончаемую борьбу между двумя равными силами. Но, конечно, природа скорее может вынести наличие в необъятном пространстве многих независимых существ – абсолютных хозяев в своем, принадлежащем каждому из них, пространстве, нежели двух ограниченных и бессильных богов в этом мире, из коих один не в состоянии творить благо, а другой – зло.

Если Бог и материя существуют извечно, как это полагали в античности, то перед нами здесь два необходимых бытия; но если есть два необходимых бытия, то их может быть и тридцать. Одни только эти сомнения, являющиеся зародышем бесконечного числа размышлений, должны, по меньшей мере, убедить нас в слабости нашего разума. Нам надлежит вместе с Цицероном признать свое невежество в вопросе природы божества. Ведь мы никогда здесь не узнаем более того, чем знал он.