Текст книги "История цивилизации в Европе"

Автор книги: Франсуа Гизо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ЛЕКЦИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Необходимая связь учений и фактов. – Перевес селений над городами. – Организация каждого отдельного феодального общества. – Влияние феодальной системы на характер феодального владельца и на семейный дух. – Народная ненависть к феодальному устройству. – Ничтожное значение священника для рабов. – Невозможность правильной организации феодализма: 1) отсутствие сильного авторитета; 2) отсутствие общественной власти; 3) затруднения, сопряженные с федеративным устройством. – Идея о праве сопротивления, свойственная феодализму. – Влияние феодальной системы: благое – на личное развитие человека, дурное – на общественный порядок.

Мы изучили состояние Европы после падения Римской империи в первую эпоху Средних веков, в эпоху варварства. Мы видели, что в конце этой эпохи, в начале X столетия, первою системою, развившеюся и овладевшею европейским обществом, была феодальная система, что из недр варварства прежде всего родился феодализм. Я думаю, нет надобности напоминать, что мы изучаем не историю событий; я не буду рассказывать вам о судьбах феодализма. Нас занимает история цивилизации; цивилизация же есть общий, скрытый факт, который мы ищем под всеми внешними явлениями, скрывающими его. События, общественные кризисы, различные состояния, чрез которые проходило общество, любопытны для нас только по отношению их к развитию цивилизации. Мы должны знать, в чем они противодействовали или способствовали ей, чем обогатили ее и чего ее лишили. Мы будем рассматривать феодальный режим исключительно с этой точки зрения.

В начале этого курса мы определили, что такое цивилизация, мы старались распознать ее элементы. Мы видели, что с одной стороны она состоит в развитии самого человека, отдельной личности, человечества, с другой – в развитии внешнего состояния людей, т. е. общества. Итак, встречаясь с событием, системою, всемирным явлением, мы должны каждый раз задавать себе следующий двойственный вопрос: какое влияние имело это явление на человека? какое влияние оно имело на общество?

Подобные изыскания неизбежно приведут нас к рассмотрению самых важных вопросов нравственной философии. Когда мы захотим узнать степень участия известного события, известной системы в развитии лица и общества, нам необходимо будет определить, в чем состоит истинное развитие того и другого, какое развитие ложно, незаконно, вредит, вместо того чтобы улучшать, влечет за собою регресс вместо прогресса. Нам никоим образом не следует отказываться от подобного изучения; в противном случае нам пришлось бы искажать факты; кроме того, само настроение умов, господствующее в настоящее время, заставляет нас добровольно принять это неизбежное соединение философии с историею. Это один из отличительных признаков и, быть может, самая характерная черта нашей эпохи. Мы призваны изучать и двигать вперед науку и действительность, теорию и практику – нераздельно. До нашего времени эти две силы жили отдельною жизнью. Общество привыкло видеть науку и практику идущими по различным путям, не знающими друг друга или, по крайней мере, не встречающимися между собою. Когда отвлеченные учения, общие идеи хотели воплотиться в событиях, действовать на мир, им удавалось достигнуть этого только в форме фанатизма и с его помощью. Обладание обществами, руководительство их делами до сих пор было разделено между двумя влияниями: с одной стороны – людей верующих, фанатиков, приверженцев общих идей и принципов; с другой стороны – людей чуждых всякому рациональному началу, управляемых единственно силою обстоятельств, людей практических, людей минуты (libertins, как называли их в XVIII веке). Теперь это двойственное состояние уже прекращается; преобладание не может более принадлежать ни фанатикам, ни практикам. Теперь, чтобы управлять людьми, чтобы руководить ими, необходимо знать и понимать как общие идеи, так и текущие события; необходимо обращать внимание и на принципы, и на факты; уважать истину и действительность; избегать ослеплений фанатиков и ослепления практиков. Таков результат развития человеческого разума и общественного быта: с одной стороны, человеческий разум, возвышенный и свободный, лучше понимает совокупность явлений, научился обнимать одним взглядом и вводить в свои соображения все существующее; с другой стороны, общество усовершенствовалось до такой степени, что может быть поставлено лицом к лицу с отвлеченной истиной, что факты могут быть сближены с принципами и, несмотря на всю недостаточность первых, такое сопоставление может быть сделано, не вызывая ни в ком ни ужаса, ни отчаянья. Будем повиноваться естественным стремлениям, условиям, требованиям нашей эпохи и потому будем переходить от событий к идеям, от изложения фактов к вопросам теоретическим. В современном расположении умов заключается, быть может, еще одно обстоятельство, говорящее в пользу такого метода. С некоторых пор господствует у нас решительная склонность, даже пристрастие к фактам, к практической точке зрения, к положительной стороне человеческой деятельности. Мы до такой степени были порабощены деспотизмом общих идей, теорий, и они в иных отношениях так дорого обошлись нам, что стали для нас предметом некоторого недоверия. Мы предпочитаем обращаться к фактам, к частностям, к приложениям общих начал к жизни. Не будем жаловаться на это – это новый успех в наших познаниях и великий шаг к открытию истины, если только мы не безусловно подчинимся этой наклонности и не позволим себе слишком увлекаться ею, если мы не забудем, что лишь истина имеет право царствовать над миром, что значение фактов зависит лишь от того, насколько они выражают ее и стремятся все более и более приблизиться к ней, что истинное величие событий проистекает от величия идей, лежащего в их основе. Цивилизация нашего отечества имеет тот отличительный характер, что она никогда не терпела недостатка в умственном величии; она всегда была богата идеями; сила человеческого разума во французском обществе всегда была велика, больше, может быть, чем где бы то ни было. Мы не должны лишиться этого прекрасного преимущества; мы должны предохранить себя от того узкого, материального состояния, в которое впали иные общества. Разум, идеи и в настоящее время не должны лишиться того высокого места, которое они всегда занимали во Франции. Таким образом мы отнюдь не будем избегать общих, философских вопросов, мы не будем искать их, но когда нас натолкнут на них факты, то мы приступим к разрешению их без смущения, без колебания. Мы не раз будем иметь к тому случай при рассмотрении феодального устройства в отношениях его к истории европейской цивилизации.

Самым лучшим доказательством тому, что в X веке феодальное устройство было необходимою и единственно возможною формою общественного быта, служит повсеместность его. Где только ни прекращалось варварство, там все принимало феодальную форму. Сначала в ней видели не что иное, как торжество хаоса. Всякое единство, всякая цивилизация исчезала; общество повсюду распадалось; возникло множество небольших обществ, анархических, разъединенных, неустроенных. В глазах современников это казалось всеобщим разрушением, всемирною анархиею. Послушайте поэтов или летописцев того времени: они все убеждены, что наступает конец мира. Между тем это было началом нового, настоящего общественного строя – строя феодального, до такой степени необходимого, неизбежного, тесно связанного с предшествовавшим состоянием, что он все поглотил собою, всему сообщил свою окраску. Даже наиболее чуждые этой системы элементы: церковь, городские общины, королевская власть – все по необходимости сообразовалось с нею – церкви сделались сюзеренами и вассалами, города вошли в состав феодальной иерархии, королевская власть скрылась за властью сюзерена. Все поступило в ленную зависимость, не только земли, но и права: право рубки леса, право рыбной ловли; церкви отдавали в содержание свои случайные доходы: плату за крещение, за введение в церковь родильниц. Вода, деньги – все стало предметом ленного владения. Подобно тому как все элементы общества вошли в феодальную область, все мельчайшие факты обыденной жизни подчинились действию феодализма.

При виде повсеместного распространения феодальной системы, можно предположить, что вместе с нею утратили самостоятельность и все остальные элементы общественной жизни. Такое предположение было бы, однако, весьма ошибочно. Облекаясь в феодальную форму, разнородные элементы и учреждения не лишались своей самобытности, своих притязаний. Феодальная церковь, в сущности, по-прежнему была одушевляема и управляема теократическим началом, и для возвышения его она беспрестанно старалась – с помощью ли королевской власти, папы или народа – уничтожить то самое устройство, которого ливрею, так сказать, она носила. То же было с королевскою властью и с общинами: как и прежде, в первой преобладало монархическое, в последних – демократическое начало. Несмотря на свой феодальный облик, эти различные элементы европейского общества беспрерывно стремились освободиться от устройства, несогласного с истинною их природою, и принять форму, соответствующую собственному, коренному их характеру.

Таким образом, из всеобщего распространения феодальной формы не следует еще выводить заключение о всеобщности феодального принципа и изучать феодализм всюду, где только он встречается. Для полного понимания феодальной системы, для разбора и оценки ее влияния на современную цивилизацию, надо искать его там, где господствует гармония между его основным принципом и формою, надо изучать его в иерархии светских феодальных владык, завоевателей европейской территории. Там настоящее местопребывание феодального общества. Туда мы теперь и обращаемся.

Я недавно говорил о важности нравственных вопросов и о невозможности обойти их молчанием. Есть еще другой, совершенно иной ряд соображений, также по большей части игнорируемый: я говорю о материальном быте общества, о материальных изменениях, вводимых в жизнь и состояние людей новым строем или общественным переворотом. Это обстоятельство не всегда обращало на себя достаточное внимание; исследователи слишком редко задавались вопросом, какие видоизменения внесены великими кризисами мира в материальное существование людей, в материальную сторону их взаимных отношений. А между тем подобные видоизменения производят на общества большое влияние, нежели им обыкновенно приписывают. Известно, какому глубокому изучению подвергался вопрос о влиянии климата, и какую важность приписывал ему Монтескье. Непосредственное влияние климата на людей, может быть, не столь обширно, как полагают, по крайней мере, трудно определить его с точностью; но косвенное влияние климата, результаты, например, того обстоятельства, что в жарких странах люди живут на открытом воздухе, а в холодных – внутри жилищ, что здесь пища одна, а там – другая, – все это факты первостепенной важности: изменяя одни только условия материальной жизни, они тем не менее могущественно действуют на цивилизацию. Всякий значительный переворот влечет за собою подобные изменения общественного быта, которые не могут и не должны быть оставляемы без внимания.

Установление феодального устройства произвело одно из таких изменений, важность которого не подлежит никакому сомнению: оно изменило распределение народонаселения на поверхности европейской территории. До того времени владельцы территории, господствующее население, жили более или менее многочисленными массами, оседлыми в городах или кочующими по всей стране. Под влиянием феодализма те же самые люди стали жить каждый отдельно, в своем жилище, на значительном друг от друга расстоянии. Нетрудно предвидеть, какие последствия должна была иметь такая перемена в отношении к характеру и ходу цивилизации. Преобладание над обществом, управление им внезапно перешло из городов в селения; частная собственность приобрела перевес над общественною, так же как и частная жизнь над общественною жизнью. Таково было первое, сначала чисто материальное, влияние торжества феодальной системы. Чем глубже мы будем проникать в нее, тем более будут развиваться перед нашими глазами последствия этого факта.

Рассмотрим феодальное общество в самом себе и исследуем, какую роль оно играло в истории цивилизации. Возьмем сначала феодальную систему в самой простой, первоначальной, основной ее форме; познакомимся с бытом отдельного феодального владельца в его доменах; посмотрим, чем будет небольшое общество, образующееся вокруг него.

Феодальный владелец поселяется на уединенном, возвышенном месте, которое старается сделать безопасным, укрепленным, на котором он строит то, что называется «замком». С кем же он поселяется там? С женою, с детьми, может быть, с некоторыми свободными людьми, которые, не имея собственности, присоединились к нему и продолжают жить с ним, на его иждивении. Таковы жители замка. Вокруг него, внизу, группируется небольшое население рабов, обрабатывающих поля владельца. Среди этого низшего населения религия воздвигает церковь, является священник. В первые времена феодальной системы одно и то же духовное лицо было и капелланом замка, и приходским священником; впоследствии эти должности отделяются друг от друга: деревня имеет своего особого священника, живущего при церкви. Вот первобытное феодальное общество, если можно так выразиться, феодальная ячейка. Этот элемент мы рассмотрим раньше всех других и предложим ему два вопроса, с которыми всегда следует обращаться к каждому историческому факту: во-первых, какое он имел влияние на развитие человека, и во-вторых, на развитие общества.

Первый факт, поражающий нас при изучении феодального общества, это необыкновенное значение, которое должен был приобрести владетель феода как в своих собственных глазах, так и в глазах всех, окружавших его. Господствующим чувством в варварской жизни было чувство личности, личной свободы. Здесь мы видим уже не только свободного человека, воина, но и собственника, главу семейства, господина. Такое положение служило источником неизмеримого превосходства, превосходства совершенно своеобразного, беспримерного в древних цивилизациях. Действительно, возьмем какое-нибудь высокое аристократическое положение в древнем мире, например, положение римского патриция. Как и феодальный владелец, римский патриций был главою семьи, господином, высшим лицом в обществе. Он был, сверх того, духовным сановником, первосвященником для своего семейства. Но значение священнослужителя давалось ему извне, исходило свыше и не было личным, индивидуальным его свойством; он был избранником божества, истолкователем относящихся к этому божеству религиозных верований. Далее, римский патриций был членом государственной корпорации, членом сената. И это значение, доставшееся ему извне, от корпорации, значение заимствованное, полученное из постороннего источника. Величие древних аристократов, тесно связанное с их религиозною и политическою деятельностью, принадлежало более общественному положению самой корпорации, нежели каждому отдельному лицу. Напротив того, значение феодального владельца было чисто личное, ни от кого не заимствованное; всеми правами, всею властью он был обязан исключительно самому себе. Он не был ни духовным сановником, ни членом сената; все его значение заключалось в собственной его личности. Везде и всегда он действовал от своего лица, от своего собственного имени. Как сильно должно было быть влияние подобного положения на того, кто занимал его! Какая гордость, какая страшная надменность – короче, какая дерзкая самоуверенность должна была зародиться в его душе! Над ним нет высшего лица, которого бы он был представителем и органом; рядом с ним – нет равных; не существует сильного, общего для всех закона, который бы тяготел над ним, нет внешней власти, которая бы могла действовать на его волю: только пределы собственной его силы и близость опасности могут обуздать его. Таков нравственный результат описанного нами положения в отношении к характеру человека, к развитию человеческой личности.

Перехожу к другому последствию, столь же важному, но до сих пор еще слишком мало замеченному, – к особому складу феодальной семьи.

Посмотрим на различные системы семейного устройства, прежде всего, на патриархальную семью, образцы которой представляют Библия и восточные памятники. Она весьма многочисленна и образует племя. Глава ее, патриарх, живет вместе со своими детьми, внуками, правнуками, родственниками и свойственниками, соединившимися вокруг него со всею своею роднею и слугами; и не только он живет вместе с ними, но у него общие с ними интересы, занятия, образ жизни. Не таково ли именно положение Авраама, патриархов и даже современных арабских родоначальников?

Другая система семейного устройства – клан, т. е. небольшое общество, образец которого можно найти в Шотландии и Ирландии, и через которое, вероятно, прошла большая часть европейского мира. Это уже не патриархальная семья. В положении главы ее и остальных членов заметно большое различие. Образ жизни их не один и тот же; большинство членов обрабатывают землю и несут различные повинности, а глава проводит время в праздности и военных занятиях. Но у них общее происхождение; все они носят одно и то же имя; родственные отношения, старинные предания, общие воспоминания, привязанности – все это утверждает между членами клана нравственную связь, некоторый род равенства.

Вот два главных типа семьи, представляемые историею. Такова ли, спрашивается, феодальная семья? Очевидно, нет. С первого взгляда мы находим в ней как бы некоторое сходство с кланом, но различие их на самом деле очень велико. Население, окружающее феодального владельца, совершенно чуждо ему; оно не носит его имени, между ними нет ни родства, ни исторической, ни нравственной связи. Это, с другой стороны, и не патриархальная семья. Образ жизни и занятия владельца отличаются от занятий и образа жизни лиц, окружающих его. Он – праздный воин, они – земледельцы. Феодальная семья не многочисленна; это не племя, а семья в тесном смысле слова, т. е. жена и дети; эта семья живет в замке, отдельно от остального населения. Поселенцы и рабы не входят в ее состав; происхождение их различно, неравенство положений неизмеримо. Пять или шесть лиц, находящихся в исключительном положении господ, вот состав феодальной семьи. Очевидно, что и характер ее должен быть совершенно особый. Она узка, сосредоточена в самой себе, беспрерывно вынуждена защищаться, подозревать, или по крайней мере отдаляться, даже от своих слуг. Не трудно предвидеть, что внутренняя жизнь, домовитость получит в ней большое развитие. Конечно, необузданность страстей, привычка главы семейства к войне и охоте довольно сильно будут препятствовать развитию подобной жизни. Но это препятствие будет побеждено: глава семьи по необходимости будет возвращаться в свой дом, а возвращаясь, находить там жену и детей; они одни будут его постоянным обществом, одни будут разделять и его интересы, и его участь. При такой обстановке, домашняя жизнь естественно приобретет огромное значение. Доказательств тому немало. Не в недрах ли феодальной семьи развилась, наконец, женщина? Во всех древних обществах – я говорю не только о тех, где были слабо развиты семейные начала, но и о тех, где они процветали, как, например, в патриархальном быте всех древних обществ – женщины занимали далеко не такое место, какое они приобрели в Европе в эпоху феодализма. Этим изменением, успехом в своем положении они особенно обязаны развитию, естественному преобладанию домашней жизни в феодальную эпоху. Были попытки приписать эту перемену особенностям нравов древних германцев, тому национальному уважению, которое они будто бы еще среди лесов питали к женщине. На основании одной лишь фразы Тацита, германский патриотизм выдумал какое-то необыкновенное превосходство, какую-то первобытную и неизгладимую чистоту германских нравов в отношениях одного пола к другому. Это просто химера! Чувства и обычаи, сходные с древнегерманскими, по описанию Тацита, встречаются в рассказах многих наблюдателей диких и варварских народов. Здесь нет ничего врожденного, ничего исключительно свойственного известному племени. Значение женщин в Европе имело своим источником развитие и преобладание домашней жизни, которая весьма рано сделалась отличительным характером феодального быта.

Феодальная семья отличается еще другим признаком: духом наследственности, непрерывности, очевидно господствовавшим в ней. Дух наследственности неразделен вообще с семейным элементом, но в феодализме он получил особенно сильное развитие. Это зависело от самих условий, в которые была поставлена феодальная семья. Феод не был обыкновенною собственностью, он постоянно нуждался во владельце, который бы защищал, охранял его, исполнял сопряженные с ним обязанности и, таким образом, удерживал бы за ним место, однажды им занятое в общем союзе властителей страны. Отсюда некоторая тождественность между настоящим владельцем феода, самим феодом и целым рядом будущих его владельцев. Это обстоятельство много содействовало скреплению и упрочению семейных уз, уже столь сильных по самой природе феодальной семьи.

Я оставляю теперь жилище владельца и перехожу в среду небольшого населения, его окружающего. Здесь все изменяется. Природа человека так хороша и деятельна, что при сколько-нибудь устойчивой форме общественного устройства, лица, сближенные им – каковы бы ни были условия этого сближения – неизбежно соединяются между собою некоторою нравственною связью, чувствами покровительства, благосклонности, любви. То же случилось и при феодализме. Нет сомнения, что между поселенцами и феодальным владельцем образовались постепенно некоторые нравственные отношения, некоторая взаимная привязанность, основанная на привычке. Но это произошло вопреки их обоюдному положению, а отнюдь не под влиянием его. Рассматриваемое в самом себе, положение их страдало коренными недостатками. Строго говоря, не было ничего общего между феодальным владетелем и поселенцами; они составляли часть его владений, его собственность; и под этим словом «собственность» должно разуметь как права, которые мы теперь называем державными, так и все права частной собственности: право издавать законы, определять налоги, наказывать, наравне с правом распоряжения и отчуждения. Между владыкой и земледельцами его владений не было – по крайней мере настолько, насколько это возможно между людьми – ни прав, ни гарантий, ни общества.

Вот где, по моему мнению, источник той поистине изумительной, непримиримой ненависти, которую постоянно питал народ к феодальному устройству, к воспоминаниям о нем, к его имени. Были примеры, что люди подвергались игу тяжкого деспотизма и привыкали к нему, скажем более – добровольно принимали его. Деспотизм теократический, деспотизм монархический не раз пользовались терпимостью, почти любовью подчиненного им народонаселения. Феодальный деспотизм всегда был предметом отвращения и ненависти, он тяготел над судьбою людей, но никогда не властвовал над их душою. Дело в том, что в теократии и в монархии отправление власти основывается на убеждениях, общих повелителю и подданным; повелитель является представителем, органом другой власти, высшей, нежели все человеческие; он говорит и действует во имя Божества или общей идеи, а не во имя собственной своей личности. Феодальный деспотизм – совершенно другого свойства; это просто власть лица над лицом, господство личной, капризной воли одного человека. Вот, может быть, единственная тирания, с которою – к чести своей – никогда не примирится человек. Всякий раз, когда в повелителе своем он видит только человека, а в гнетущей его воле – волю исключительно человеческую, столь же личную, как и его собственная, он возмущается духом и лишь с затаенною злобою переносит иго. Таков был настоящий, отличительный характер феодальной власти; таков внутренний источник отвращения, которое она постоянно внушала народу. Религиозный элемент, присоединившийся к этой власти, не в состоянии был облегчить ее гнета. Я не думаю, чтобы в небольшом обществе, описанном мною, влияние священника было значительно, чтобы он мог вносить элемент законности во взаимные отношения подвластного населения и владельца. Церковь весьма сильно влияла на европейскую цивилизацию, но она действовала косвенно, изменяя общее настроение умов. При ближайшем рассмотрении небольшого феодального общества, влияние священника как посредствующего лица между владельцем и рабами едва заметно. По большей части он был столь же груб и ничтожен, как и рабы, и не имел ни силы, ни охоты бороться с надменным владыкой. Правда, он один поддерживал и развивал в народе нравственную жизнь, один утешал и просвещал его, насколько то было в его власти и потому, конечно, был дорог и полезен народу; но для облегчения его участи, кажется, он не мог сделать почти ничего.

Я рассмотрел элементарное феодальное общество, я выяснил главные последствия, которые должен был иметь такой порядок вещей как для владельца и его семьи, так и для населения, собравшегося вокруг последнего. Выйдем теперь из этого тесного круга. Население отдельного феода не одно занимает всю территорию; есть другие, сходные с ним или отличающиеся от него общества, с которыми оно находится в сношениях. Какова, с этой точки зрения, роль помянутого мною населения? Какое влияние должно иметь на цивилизацию целое общество, в состав которого входят отдельные феоды.

Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо заметить следующее. Правда, феодальный владелец и священник принадлежали обширному обществу; отношения их простирались далеко, были многочисленны и многообразны. Но не то было с поселянами, рабами. Ошибочно было бы для обозначения каким-нибудь названием сельского населения той эпохи употреблять такое выражение, с которым соединялось бы понятие о чем-то целом, об обществе, – например, слово «народ». Население это не составляло общества; деятельность его была исключительно местная. Вне занимаемой территории, поселяне не были связаны ни с кем и ни с чем; вся жизнь и деятельность их сосредоточивались здесь, в феоде. У них не было ни общей участи, ни общего отечества; они не составляли народа. Когда говорится о феодальном союзе в полном его объеме, то при этом следует разуметь одних лишь феодальных владельцев.

Посмотрим, в чем состояли отношения отдельного феода к целому обществу, которого он был частью, и каково было влияние этих отношений на развитие цивилизации.

Вам известно, какие связи соединяли феодальных владельцев, какие были их поземельные отношения, какая существовала обязанность службы с одной стороны, а с другой – обязанность покровительства. Я не буду входить в подробности этих взаимных обязанностей: для меня достаточно, чтобы вы имели о них общее понятие. Из них необходимо должны были проистекать для каждого феодального владельца известные идеи и чувства: идея долга, чувство привязанности. Очевидно, что принцип верности, преданности, честности в исполнении обязательств и другие подобные чувства развивались и поддерживались взаимными отношениями феодальных владельцев.

Это сознание долга, эти обязанности и чувства пытались облечься в форму права, учреждения. Известно, что феодальная система стремилась к законному определению взаимных обязанностей и услуг феодальных владельцев и их сюзерена, случаев, в которых вассал обязан был оказывать сюзерену вооруженную или денежную помощь, форм, в которых сюзерен должен был испрашивать согласие вассалов на услугу, не входившую в круг их ленных повинностей. Были попытки обеспечить уважение к правам. Таким образом, феодальные съезды предназначены были для суда между феодальными владельцами, по жалобам, приносимым ими общему своему сюзерену. На том же основании, всякий сколько-нибудь значительный владелец созывал своих вассалов в парламент для совещания по делам, требовавшим их согласия или содействия. Словом, существовала известная совокупность средств политических, военных, юридических, с помощью которых пытались организовать феодальное устройство, облечь взаимные отношения феодальных владельцев в форму прав и учреждений.

Но эти права и учреждения были лишены всякой твердой опоры, всякой гарантии.

Основное условие всякого политического ручательства или гарантии состоит в постоянном воздействии в обществе такой воли или такой силы, которая имела бы и желание, и возможность предписывать законы индивидуальным стремлениям, произволу, которая заставляла бы их соблюдать общественные постановления, уважать общественное право.

Есть только две возможные системы политических гарантий. Необходима либо одна воля, одна сила, настолько превосходящая все прочие, чтобы они не могли ей противиться и невольно покорялись ей при первом ее появлении; либо общественная сила и воля, представляющая собою результат, выражение всех частных сил и стремлений, и могущая сделаться для них непреложным законом, приобрести всеобщее уважение и прежде всего всеобщее признание.

Таковы две единственно возможные системы политических гарантий: деспотизм одного лица или одного сословия и свободный образ правления. Исследуя самые разнородные системы, мы найдем, что все они подходят под одну из двух указанных нами.

При феодальном устройстве не могла существовать ни та, ни другая система.

Конечно, не все феодальные владельцы были одинаковы, некоторые были гораздо сильнее остальных, многие другие были сильны настолько, что имели полную возможность угнетать слабейших. Но, начиная с первого из сюзеренов, с короля, не было никого, кто бы мог предписывать законы всем прочим, подчинить всех своей воле. Не было никаких постоянных средств проявления власти и влияния, не было ни постоянных войск, ни постоянных налогов, ни постоянных судов. Общественные силы, учреждения должны были словно возобновляться, воссоздаваться каждый раз, когда представлялась в них потребность. Надо было организовать суд для каждой тяжбы, собирать войско при начале каждой войны, создавать доходы, когда являлась нужда в деньгах; все зависело от случайностей, от местных и временных обстоятельств; не было никаких условий для упрочения центрального, постоянного, независимого управления. Ясно, что при таком устройстве ни одно лицо не было в состоянии придать своей воле силу закона, распространить и утвердить уважение к общественному праву.

С другой стороны, сопротивление было так же легко, как затруднительно его подавление. Заключенный в своем жилище, имея дело с незначительным числом врагов, легко находя союз и помощь у вассалов, поставленных в одинаковое с ним положение, феодальный владелец располагал всеми средствами успешной защиты.