Текст книги "Загадочный остров Пасхи"

Автор книги: Франсис Мазьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава X. ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭТНОЛОГИЯ ОСТРОВА МАТАКИТЕРАНГИ

По утрам на острове слышен лишь шум ветра да блеяние овец, о которых так заботится губернатор. К этому шуму ветра раньше внимательно прислушивались, так как считали, что он приносит вести о жизни на других островах. Часто на пляже Анакены мы собирались вокруг какого-нибудь рассказчика и слушали его молча, так как речь нельзя прерывать. Он вспоминал рассказы, которые поведал его отец, помнивший еще песни каменотесов. Это были рассказы о другом мире, следы которого теперь не отыскать. "Раньше дети жили совсем иначе, так как о них заботились атуа. К четвертому или шестому месяцу беременности отец мужа (свекор) делал для невестки земляную печь – уму. В знак почтения к будущему ребенку он кормил мать потрохам цыпленка, а остатки от ее еды распределялись между членам семьи. Это подношение было священно. Во время родов мать становилась на колени, а муж поддерживал ее, массируя тело для облегчения дыхания и родов. Как только ребенок появлялся на свет, пуповину перекусывая ли зубами, но никогда не перерезали обсидиановым ножом и большим почтением перевязывали, так как этим актом в теле ребенка удерживалась мана, переданная ему родителями. При родах присутствовал жрец и наблюдал за соблюдением ритуала, которому надо было точно следовать. Его видение в ночь перед родами указывало направление всей жизни ребенка". И здесь, как мы видим, соблюдались ритуалы, практиковавшиеся у всех так называемых первобытных народов. Пуповину и детское место либо с почестями закапывали лоно земли, либо отдавали в лоно волн. Но при этом на Матакн теранги жрец произносил фразу, еще раз свидетельствующую происхождении этого маленького народа. Он восклицал: "Возвращайся на Хиву!" "Затем на живот роженицы клали слегка нагретый камень чтобы ускорить последние выделения, избежать рубцов на коже и облегчить сокращение мышц. Спустя некоторое время, после торжественной церемонии мать получала из рук мужа первую еду, а в это время малыш давали его первое имя. Так начиналась жизнь". Часто, отпустив лошадей пастись, мы усаживались под навесом пещеры и задавали нашим друзьям островитянам бесчисленные вопросы. Один из них знал особенно много. Его отец был информатором Метро. Мы просили его рассказать нам, как жили дети. "По утрам дети отправлялись играть к морю, они скользили на волнах, вытянув вперед руки или стоя на связках тоторы. (Эта игра, известная сейчас под названием surf-riding – "скольжение на волне", прежде была распространена по всей Полинезии.) Сидя на мощеном полу перед хижинами, матери следили за ними, в то же время обучая самых маленьких игре с волчками из камня или из скорлупы ореха дерева наунау. Другие учились играть в птиц с помощью летающего змея из тапы махуте, аккуратно натянутой на прутья из макои. После совместной трапезы вокруг уму (земляная печь с раскаленными камнями, в которую укладывалась пища, завернутая в банановые листья и засыпанная сверху землей) дети либо отправлялись с родителями на рыбную ловлю или на плантации, либо тренировались в метании камней или копья из торомиро, а другие, сидя верхом на стволах бананового дерева, съезжали на них по склонам, покрытым травой. Перед заходом солнца родители обучали детей ритуальной игре в веревочку, которая уцелела до наших дней и называется каикаи. Эта игра заключалась в том, что с помощью петли из шнура и обеих рук делали различные фигуры, которые были чрезвычайно сложными и должны были изображать какое-нибудь событие или реальный образ. Во время выполнения фигуры полагалось распевать связанные с ней ритуальные песни. Это была не просто игра, а способ тренировки памяти, подготовки к изучению письма ронгоронго, что считалось большой честью. Эти игры продолжались до полового созревания, которое не считалось раньше решающим этапом в жизни, а всего лишь моментом, который преодолевали весьма легко. В это время детей, мальчиков и девочек, объединяли в больших домах, называемых харе-нуи, где они обучались танцам и другим развлечениям. Если было надо, дети помогали своим родителям в различных работах. Так было в мирное время. Когда начались войны, дети вынуждены были прятаться в холодных и темных пещерах, где многие из них умирали от голода". Мы слушали все это в ночной тишине, из уважения к древнему обычаю не зажигая огня. Старики еще и сейчас говорят, что свет – это плохо, он слепит глаза ночи. Мы думали о детях, скрывавшихся в темноте пещер, где они очень хорошо ориентировались. Старики говорят, что раньше люди якобы видели ночью, а потому могли видеть все и в пещерах. Если с детства привыкнуть к темноте и никогда не пользоваться искусственным освещением, то глаза человека приобретают способность видеть в темноте, как глаза некоторых животных. Это верно, и этим можно объяснить многие загадки археологии. Спустя несколько дней мы обнаружили в одном из коридоров пещеры, более 100 метров длиной, прекрасно выполненные фрески. На потолке этой маленькой пещеры не было никаких следов огня, а когда мы расчистили пол, то, хотя и нашли много остатков пищи, не обнаружили никаких остатков древесного угля. [То же самое можно сказать и о знаменитой пещере с фресками в Ляско] Такая праздная на первый взгляд жизнь ребенка регулировалась точным соблюдением обрядов, обучением табу, а в возрасте семи лет – первым ритуальным татуированием, определявшим его положение в обществе. По этому случаю один из братьев матери дарил ему цыплят, и дар этот ценился очень высоко. Вот любопытные сведения о семействе куриных. Кроме крыс куры были здесь единственным источником мяса, и их настолько почитали, что строили для них удивительные сооружения, принятые первыми мореплавателями за погребения. Это были прямоугольники или овалы из каменных глыб с нишами внутри. К ночи владельцы загоняли кур в эти большие курятники и закладывали вход массивными, плотно подогнанными камнями. Эти харе моа строились в непосредственной близости от тростниковых хижин, так что куры находились под постоянным и бдительным надзором их владельцев. Каждый день нам попадались остатки деревень, покинутых людьми. В глаза сразу бросалась явная непропорциональность аху с низвергнутыми статуями по сравнению с остатками домов, а также с харе моа и земляными печами. Статуи возвышались над деревней, устремив на нее свой взгляд. Обращенные спиной к морю, эти великаны, казалось, призваны были поддерживать мужество людей – пленников затерянной в океане земли. Диспропорция огромна, она напоминает о силе веры, благодаря которой люди, создавая гигантов, превзошли самих себя. Как будто в смятении они искали защиты в мире великанов. Каменные гиганты прожили недолго, пожалуй, не больше двух веков; некогда возвышавшиеся над землей людей, они лежат сейчас, уткнувшись лицом в землю, принадлежащую овцам! Часто, бродя среди развалин, вдруг испытываешь ужас, когда громадный неподвижный глаз вдруг уставится на тебя откуда-то из-под земли. Еще более ужасны лежащие на земле статуи. Они мертвы, их тонкие руки сложены на вздувшемся, как у трупа, животе, а по лицу, обращенному к небу, все бегут и бегут тени кучевых облаков. Некоторые из них упали друг на друга, как те братья из Хиросимы, которые были поражены взрывом при выходе из дома. Часами мы рассматривали лицо одной из статуй. Лишь силуэт ее виден на земле, но на лице с глазницами, заполненными водой, сохранился тонкий, удивительно прекрасный, хоть и изъеденный морской солью, рот. Эти сложенные для поцелуя губы умели говорить о любви, и, конечно же, это были глаза и губы старого Веривери, научившего и нас с любовью произносить – Матакитеранги. Хижины деревни стояли под охраной статуйвеликанов. Пять или шесть домов-лодок от 15 до 20 метров длиной, около 150 жителей – это была деревня аху, мирная деревня, так как тогда статуи еще стояли. Мы пытались найти там жизнь, и казалось, что над крышами из тоторы и травы все еще курятся дымки под первыми лучами солнца. Утром после проведенной в тесноте сумрачной хижины длинной ночи наступало оживление. В то время как дети отправлялись купаться, мужчины и женщины принимались за свои обычные дела. Одни отправлялись в поле, другие – на рыбную ловлю, а третьи начинали строить новую хижину. Строительство нового жилища требовало участия всех жителей деревни. Это была большая хижина, более 30 метров длины. Дело уже подходило к концу, но потребовались долгие месяцы предварительной работы по заготовке и обработке каменных плит, из которых сложено овальное основание. Прежде чем тщательно уложить их на ровной площадке, в них выдалбливали много широких отверстий, с большим трудом просверленных каменным сверлом. Сейчас люди старались закрепить в них каркас из стволов ти [Съедобное растение с довольно прочным стволом] или сахарного тростника, согнутых, как остов лодки, и прикрепленных к тонкой несущей балке. Некоторые плели циновки из тоторы, из них сделают крышу, а сверху уложат дерн. Как бы проектируя профиль крыши, руководитель строительства настилал в форме полумесяца пол из крупной обкатанной гальки. Посредине дома был узенький вход, проделанный в циновках из тоторы. В законченном виде хижина, стоящая у подножия каменных великанов, казалась маленькой. Но эти дома в форме перевернутой лодки представляли собой великолепное проявление творческой мысли – ведь без леса иначе и невозможно было бы здесь построить хижину, которая смогла бы противостоять грозным ветрам, очень часто налетающим на остров. Благодаря своей обтекаемой форме они не поддавались стихии и служили надежным убежищем. Когда строительство жилища заканчивалось, в темноте дома; аккуратно расставляли каменные изголовья с высеченными на них рисунками, раскладывали циновки, каменные чаши. Перед входом на двух каменных плитах устанавливали две каменные или деревянные статуэтки. После этого вождь освящал дом. Некоторые из жителей отправлялись обрабатывать свой небольшой надел земли. Вооруженный деревянной палкой мужчина проверял, достаточно ли влажна земля, хорошо ли принялись растения, которые вместе с курами и рыбой были для него единственным источником питания. Жители деревни хорошо знали свою землю, им были известны сорок две разновидности ямса и двадцать – таро. Они знали, что смогут прокормить свою большую семью кумарой и бананами. Брат нашего земледельца все же отправился в это утро на рыбную ловлю. Поскольку лодок было мало и они использовались лишь для ловли тунцов, он надеялся поймать рыбу у прибрежных скал. Он отправился один, захватив с собой сеть из волокна тутового дерева, драгоценный каменный крючок и несколько крючков из человеческой кости. Во всяком случае, если ему не удастся поймать рыбу, он будет нырять и наловит лангуст или насобирает маленьких съедобных ракушек. Иногда удавалось поймать даже осьминога или морского угря. Это было время, когда черепахи еще подходили к берегу, и какая была радость, когда ему удавалось поймать хотя бы одну! Вернувшись домой, он прежде всего с помощью палочки, которую быстро вращал между ладонями, вставив ее в деревянный желобок, разводил огонь. Затем надо было нагреть камни уму. Так как древесины было очень мало, он использовал для этого стебли тростника, корни трав и заранее высушенные стволы банана. Когда камни достаточно нагревались, их вынимали, печь внутри выкладывали зелеными банановыми листьями, на которые аккуратно раскладывали овощи, рыбу, кур, сверху опять клали слой листьев, слой горячих камней, а потом дёрн. Когда солнце поднимется в зенит, еда будет готова. Тут открывали печь, и повсюду разносился такой восхитительный запах, что даже резчик по дереву бросал свою удивительную работу. Досыта наевшись, он будет работать потом до самого захода солнца. В маленькой деревне наступало большое оживление, когда кто-то подвергался испытанию по татуировке. Вооруженный костяным гребешком, татуировщик быстро и точно наносил на кожу рисунок, когда в местах укола проступала кровь, он присыпал это место пудрой из жженых корней ти, отчего татуировка становилась более прочной. Татуировка, которой иногда покрывали все тело, – типичный полинезийский обычай, – кажется, достигла здесь наивысшего расцвета, но, к сожалению, мы очень плохо об этом осведомлены, так как первые европейцы не позаботились о том, чтобы ее воспроизвести. Последний татуированный человек умер задолго до нашего прибытия сюда, и нам не удалось обнаружить ничего стоящего, если не считать нескольких очень простых фигур единственных известных нам репродукций на тапе, хранящихся сейчас в Гарвардском музее. Все люди имели татуировку в зависимости от их положения в обществе, и стоит представить себе благородный, но подчас и свирепый вид группы татуированных воинов, чтобы понять то беспокойство, которое испытывали при виде их первые европейцы. Пройдемся от хижины к хижине, быть может, нам удастся почувствовать ритм деревенской жизни. Вот человек вырезает моаи кавакава из куска торомиро. Каменным теслом – токи он придает статуэтке форму; эта работа требовала много времени: если дерево было слишком твердым, его надо было сперва слегка обжечь, и только потом уже можно было приступить с помощью мата [Заостренный резец из обработанного обсидиана.] к резанию скульптуры, которой будет любоваться вся деревня. Так изо дня в день трудился он и только знай менял ломающиеся обсидиановые резцы. Когда статуэтка была закончена, начиналась бесконечная полировка, сначала с помощью маленьких коралловых терок. Чтобы скульптурка выглядела красиво и была по-настоящему отполирована, надо было совершенно избавиться от шероховатости древесины. Для этого с помощью пуре – этой красивой раковины, которую женщины носили иногда в виде украшения, соскабливали все неровности древесного волокна, придавая дереву блеск мрамора. Когда статуэтка была совсем закончена, мастер инкрустировал ее глаза позвонками акулы, а в середину вставлял зрачок из черного обсидиана, придававший взгляду жизнь. Месяцы и годы, дым и почтительные руки, в которых она побывает, придадут этой статуэтке блестящую черную патину, и она растворится в вечных сумерках хижины. Вот на настиле перед хижиной женщина собирается делать лубяную материю – тапа из махуте. Из нее она сделает прекрасную накидку и наденет ее ночью, когда пойдет танцевать. Деревянной колотушкой из очень крепкого дерева она разбивает луб, разложенный на гладком валуне. Беспрерывно смачиваемые, волокна постепенно удлинялись, и лубяная ткань становилась пригодной для шитья. Затем она искусно сшивалась иглой из человеческой кости. Рядом другая женщина плела головные уборы, чтобы потом обменять их на петухов или морских птиц. Она уже сделала много шляп. Одна из них красивая шапочка из плетеного камыша, в которую с большим вкусом в подборе цветов были вплетены сотни петушиных перьев. Диадемы, тоже из перьев, лежат рядом. Одни из них напоминают букеты, другие похожи на венки из цветов, хотя сделаны из мелких белых перьев. А вот шляпа, которую чаще всего носили женщины. Она сделана из камыша тоторы в форме полумесяца, с элегантно приподнятыми краями. Неподалеку от них девушка плетет корзины из тонких ремешков коры бананового дерева. Уже давно известно, что, смачивая кору бананового дерева, можно вытянуть из нее довольно прочное волокно. Это было очень важное открытие, так как когда люди Хоту Матуа прибыли сюда, то привезенные ими саженцы пандануса [Род однодольных древесных растений. Из его листьев получают материал для плетения различных изделий. – Прим. перев.] и маленькие кокосовые пальмы погибли, а они в то время умели плести корзины и шапки только из волокон этих двух растений. Закончив работу, она покроет свой плащ для танцев порошком, добываемым из куркумы [Род многолетних растений. Корневище куркумы дает желтую краску. – Прим. перев], и он станет ярким, как солнце. Часто с наступлением ночи вся деревня собиралась по случаю праздника. Еда всегда готовилась в уму – печи с нагретыми камнями. Как и во всей Полинезии, пиршество проходило при точном соблюдении церемониала, с учетом социального положения каждого из участников. Сначала ели мужчины, а женщины прислуживали им. Лишь после окончания пира они могли поесть вместе с детьми. Эти торжественные пиры были удобным случаем для публичной демонстрации богатств, в особенности перед представителями других племен. Но иногда здесь возникали жестокие споры и перебранки, заканчивавшиеся настоящими сражениями. Эти пиршества, устраиваемые по самым различным поводам: женитьба, смерть, окончание татуировки или возведение нового дома собраний заканчивались пением и танцами. По этому случаю певцы задолго начинали разучивать новую песню или стихи. К сожалению, нам мало что известно о музыке и танцах тех времен, но, по мнению многих авторов, они исполнялись примерно так же, как маркизианские рари; при этом мужчины и женщины сидели на корточках двумя параллельными рядами друг против друга. Все песни имели свое определенное назначение в зависимости от того, были ли они священные, любовные или импровизации. Пение сопровождалось ритмичными движениями рук и покачиванием торса. Долгими вечерами с момента нашего приезда на остров мы записывали еще не забытые старинные песни и были поражены полинезийским характером ритма и модуляции голосов. Как в старых уте Раиатеа, один, более высокий, голос часто выделяется среди других, он ведет и оживляет песню. Нам посчастливилось найти и записать звуки одного уникального ударного инструмента. Он зачаровывает, как гул земли на подступах к вулкану. Выкопав круглую яму около 70 сантиметров глубиной, туда ставят калебасу, а на нее кладут тонкую каменную плитку. Мужчина, называемый вае, вставал на нее и одной ногой отбивал такт, по желанию изменяя резонанс инструмента. Чаще всего игра на каменном барабане сопровождалась хлопаньем в ладоши, стуканьем морскими раковинами н аккомпанементом одного забавного инструмента. Это сохранившая зубы человеческая челюсть, которой в такт ударяли по дереву. Мы записали этот звук, похожий на своеобразный треск, который получается при трении зубов друг о друга. Эти два единственных в своем роде инструмента еще раз подтверждают, что дерева на острове действительно не было. Ведь, чтобы сделать барабан из акульей шкуры, как это принято в Восточной Полинезии, нужно прежде всего иметь деревья определенной толщины, а изучение деревянной скульптуры на Матакитеранги приводит к выводу, что на острове никогда не было достаточно толстых деревьев. Что же касается танцев, то о них нам практически ничего не известно. Первые мореплаватели, правда, описывают какой-то танец с расставленными колоколом ногами, но, несмотря на все расспросы, мы не смогли ни выяснить его значение, ни узнать какие-нибудь другие танцевальные движения. Здесь, как и повсюду, миссионеры запретили так называемые языческие танцы, и они исчезли, уступив место привозным, считающимся более нравственными. Когда ночью мы записывали эти песни последние отзвуки ушедшего мира, воображение, разбуженное торжественными модуляциями голосов, рисовало группы из сотен певцов, каменотесов, исполнявших песни любви, подхватываемые ветром.. Думая об этих певцах с телами, разрисованными четырьмя. священными цветами: желтым, красным, голубым и черным, с. диадемами из перьев на головах, такими же изысканными, как длинные накидки из тапы, развевающиеся за оголенными плечами, я сразу вспоминаю неповторимо чарующее впечатление, которое производил на нас женский голос, нежно выводящий мелодию песни Хивы, когда в безмолвии пещеры мы записывали его чистые звуки. Изо дня в день мы бродили по лабиринту пещер, скал и утесов, отыскивая следы прошлого. Даже во взгляде наших друзей мы стремились уловить отражение наследственности, которая иногда совершенно неожиданно приоткрывает завесу исторической перспективы. Часто верхом на лошадях мы отправлялись исследовать большое поле лавы, спускающееся от подножия семи моаи на Аху-а-Тиу к волнам моря. Там среди потоков лавы прячется сложный лабиринт гигантских пещер, среди которых скрываются глубинные сады. Нам нравилось это название "глубинный сад", так как в нем сохранилась поэзия таинственного мира. Сады находятся в огромных открытых пузырях лопнувшей лавы, куда века и ветер нанесли слой перегноя и где хорошо сохраняется вода. Некогда люди сажали там махуте, банановые деревья и жалкие овощи, спасенные от гибели среди вулканических пород. Удивительный сад, где обретаешь покой и спасение от ветра, возвращающего острову его забытую музыку. Более чем на километр тянется этот сложный лабиринт, отмеченный султанами зелени, выглядывающей на поверхность. Огромные пещеры, где жили люди, окружены защитными стенами; узкие, выложенные плитами коридоры ведут к чистому, как кристалл жизни, подземному озеру, обнесенному парапетом. Сотни мужчин, женщин и детей находили здесь убежище и воду. Ведь на острове, где нет даже маленького ручейка, легко можно умереть от жажды. Вот что сказал один из моих друзей островитян, когда я рассказывал ему о реках и водопадах Таити. Он сказал просто: "Страна, где не умирает вода". Здесь, на острове Пасхи, вода быстро умирает: она исчезает в трещинах лавы, но иногда ее, еще живую, можно найти под землей. Кроме трех озер – в кратерах вулканов, источников воды на острове почти нет, и, когда начались войны из-за перенаселения, эти источники приходилось защищать насмерть – об этом свидетельствуют кости, встречающиеся вокруг озер. Этот остров познал смерть двух видов: эпоху насильственной смерти – войн, эпидемий, когда трупы не закапывали, а просто прятали в глубине пещер, и эпоху естественного угасания, когда немногочисленный народ владел островом и воздвигал статуи. Итак, рапануец умирал, и его тело хоронили в склепе аху. Труп, завернутый в циновку из тоторы, как у гуанчей и у индейцев озера Титикака, будет гнить и высыхать на маленькой приподнятой площадке в нескольких метрах от аху. Много месяцев он будет лежать здесь, отданный солнцу, ветру и морской соли, которые очистят его кости. Он – табу, и поблизости никто не посмеет разводить огонь. В то время как почтительно охраняемые кости будут покоиться вблизи маленькой деревни, где он жил, его свободная душа ночью отправится в По [По – потусторонний мир в понимании современных рапануйцев. Прим. перев], где она будет жить счастливо только в том случае, если люди земли будут делать ей подношения. В противном случае она вернется в виде акуаку. Даже после смерти человек сохранял свое общественное положение. Был ли он вождем или жрецом, воином или ремесленником, он оставался им и после смерти. Итак, человек умер. Ближайший его родственник, называемый хозяином трупа, будет следить за тщательным соблюдением всех обрядов, побеждающих вечность. Во время исполнения прощальных песен в уму готовится погребальная трапеза. Только хозяин трупа не смеет притронуться к еде, так как тоже подвергается табуации. В различных вариантах этот ритуал встречается на всех полинезийских островах. Эта традиция распространилась на большие расстояния, как и весьма раннее приобщение к любви, О якобы легкомысленных нравах жителей острова Пасхи много и грубо говорили. Таково было единодушное мнение первых мореплавателей, которых, однако, никто ведь не просил изучат этот вопрос. Полинезия стала лейтмотивом литературы немощных эротиков и ограниченных миссионеров. И нам известны, конечно, неприглядные факты из сексуальной жизни островитян, но мы также знаем, что именно цивилизованные моряки принесли на остров сифилис, от которого потом погибло так много людей. Мы знаем, что некоторые женщины острова отдаются чужестранцам, но ведь здесь, как и на многих других островах, всегда ужасно боятся кровосмешения. Кровосмешение вызывало ужас уже во времена первых мореплавателей, оно стало страшным призраком с 1870 года, когда на острове осталось всего лишь сто одиннадцать человек. О действительном отношении к женщине на острове можно судить по следующей фразе, которую произносил когда-то отец, давая своему сыну наказ перед женитьбой: "Пусть она страдает только тогда, когда приносит тебе детей". Известно, что женщин здесь уважали и помогали им в работе. Мы знаем, что нарушение супружеской верности могло повлечь за собой смерть, что среди благородных островитян брак разрешается только между родственниками не менее чем третьей степени родства, что разрыв четы был свободным, но права детей охранялись, что ребенка обручали иногда в очень раннем возрасте, но, став взрослым, он мог отказаться от этого союза, что некоторые вожди были многоженцами, а некоторые очень бедные мужчины соглашались на многомужие, и, наконец, нам известно, что на острове Пасхи знали такие же песни любви, как и во всем мире. Мы услышали прекрасные любовные истории, как, например, историю девушки из Ханга-Роа, которая, не желая принять благосклонность чилийского офицера, убежала в запретный для островитян мир, перебравшись ночью через колючую проволоку. Больше месяца она пряталась в пещере, куда по ночам приходил к ней любимый и приносил в ладонях воду. Мы познакомились с этой обаятельной и благороднейшей девушкой. Только представьте себе: почти два месяца – в подземной пещере, где свободно бушует ветер. Два месяца почти без ищи, в холоде – ради любви... Мы записали здесь песни любви, прекрасные, как песни Элюара. Можно было считать, что наша научная работа успешно двигалась вперед: мы много узнали о жизни островитян, перевели множество преданий, определили значение некоторых слов из нашего удивительного словаря, сравнили результаты наших исследований с выводами Альфреда Метро, и именно он оказался прав: остров был заселен полинезийцами, пришедшими сюда, вероятно, из Восточной Полинезии между XII и XIII веками. В этом мы были теперь уверены, хотя многие данные приводили к мысли, что вначале остров знал какую-то другую судьбу. Но здесь приходилось уже решительно отступать от законов общепринятой логики. Однако пора отправляться строить базовый лагерь у ног великанов Рано-Рараку.

Глава XI. БОЖЕСТВЕННЫЕ СКУЛЬПТОРЫ

Наш лагерь, окруженный каменной стеной, служившей загоном для овец, и защищенный четырьмя высокими эвкалиптами был разбит как раз напротив безукоризненно круглого кратера вулкана. Неделю за неделей из-за гребня кратера перед нами внезапно появлялась луна и исчезала, уступая место красавице Авроре. Каждую ночь мы слушали песни ветра, и порой казалось, что именно он подсказывает темы для бесконечных бесед Раз в неделю из Ханга-Роа нам доставляли продовольствие. Что же касается воды, то для приготовления пищи мы собирав ли дождевую воду, а умывались сомнительной чистоты водой из кратера вулкана. Моя жена продолжала работать в Ханга-Роа, а со мной жили три помощника-островитянина, женщина, готовившая для всех пищу, и мой компаньон англичанин Боб. Сразу же по приезде пришлось взяться за работу. Тщательно обследовав наружную поверхность кратера, мы решили до начала раскопок разобраться в кажущемся беспорядке разбросанных вокруг кратера статуй. Хотя все статуи были установлены примерно на одной оси северо-запад – юго-восток, каждая занимала свое особое положение. Нам казалось, что взгляд каждого великана устремлен в какую-то определенную географическую точку или, возможно в сторону какой-то звезды. Поэтому мы начали с тщательного определения их местоположения. В результате получился настоящий пучок расходящихся лучей. Этот факт, естественно, подстегивал наше любопытство. Не является ли это своеобразной проекцией звездного неба? Само название Матакитеранги заставляло думать именно так. Ответа на вопрос еще не было, но не было и тени сомнений в том, что все эти десятиметровые гиганты установлены на склоне вулкана по какому-то заранее обдуманному плану. Надо было разрушить общепринятое мнение, заключающееся в том, что произведения искусства подчинены симметрии картезианской логики. Надо было искать, даже если мы шли по ложному пути. Мы были уверены, что все статуи, изготовленные для установки на земле, отличались от тех, которые когда-то устанавливались на широких каменных платформах аху. Эти же статуи, как мы уже знали, высекали, чтобы оставить здесь под охраной вулкана. Отличие этих статуй от статуй, устанавливавшихся на аху, удивляло уже с первого взгляда. По изяществу исполнения и по замыслу между ними было такое же различие, как между статуей Праксителя и ее бледной копией времен упадка Римской империи. Лоти, побывавший здесь в 1870 году, писал: "Здесь есть два рода статуй. Одни, опрокинутые, разбросаны по всему побережью бухты. Другие – страшилища, восходящие к другой эпохе, с другими лицами, все еще стоят на той заброшенной стороне острова, где больше никто не бывает". Нас просто гипнотизировало это лучеобразное расположение статуй, полученное нами на листе бумаги, и однажды, не в силах больше оставаться в неведении, я отправился в Ханга-Роа, чтобы поговорить с женой и узнать, не сможет ли старый Веривери помочь нам разобраться в этом. Мы получили очень быстрый и неожиданный ответ. "Нет, расположение статуй – не копия карты звездного неба. Все моаи Рано-Рараку священны и обращены лицом к той части света, над которой имеют власть и за которую несут ответственность. Именно поэтому острову и дали имя Пуп Земли. Moau, которые смотрят на юг, отличаются от остальных. Они сохраняют силы антарктических ветров и передают свою мощь огромному вулканическому красному камню, ограничивающему треугольник островов Тихого океана". Перед нами открылось что-то новое, и мы не могли обойти это новое молчанием, тем более что все предыдущие исследования и решения сводились к различным языковым уверткам или сказкам про акуаку. Дружба с рапануйцами сулила открыть те двери, которые, можете мне поверить, наглухо закрыты для всех на этом овечьем острове. Мы были потрясены, тем более что я все чаще получал от жены записки с переводами каких-то весьма загадочных текстов. Преодолев это первое, так сильно заинтриговавшее нас препятствие, мы решили приступить к раскопкам. Однако, прежде чем непосредственно приступить к работе, надо было еще тщательно обследовать огромный карьер, разобраться в технике создания гигантов, добыть попутно другие сведения, которые могли бы указать направление работы. Это было увлекательное дело, и по вечерам в лагере вместе с тремя нашими помощниками-островитянами мы вели бесконечные беседы и выслушивали бесконечные истории, так как они не меньше нас хотело узнать историю своего острова. Для них, как и для тех островитян, которые помогали моей жене в Ханга-Роа, в этом заключался не только элемент познания, но и своеобразное воскрешение к жизни. Каждый день, когда над гребнем Пойке показывалось солнце, мы покидали лагерь и быстро добирались до склонов вулкана. Очень трудно найти слова, чтобы описать этот удивительно спокойный и в то же время необыкновенно величественный вулкан. Кажется, будто он хранит легенду о какомто неведомом нам мире, о котором мы смутно догадываемся, но тайну которого так и не смогли открыть. О нем писали: "Все путешественники, видевшие Рано-Рараку, были потрясены". Но после вот уже двадцати лет исследований стоит, вероятно, добавить, что каждого, кому довелось увидеть этот вулкан статуй, охватывало смутное беспокойство, подобное тому, которое так великолепно описал Пьер Лоти: "К какой же человеческой расе отнести эти статуи, с чуть вздернутыми носами и тонкими выпяченными губами, выражавшими не то презрение, не то насмешку. Вместо глаз лишь глубокие впадины, но под аркой широких благородных надбровий они, кажется, и смотрят, и мыслят. По обеим сторонам щек выступы, изображавшие или головной убор, похожий на чепец сфинкса, или оттопыренные плоские уши длиной от 5 до 8 метров. На некоторых надеты ожерелья, инкрустированные кремнем, другие украшены высеченной татуировкой. Нет, они совершенно не похожи на творения маори". Именно это чувство испытывали и мы, и, вероятно, именно в этом и заключена самая большая тайна Матакитеранги. Перед нами стояли и лежали 276 великанов, и ясно было, что приблизительно еще столько же находится под землей. Не удивительно ли, что самый маленький из них – высотой 3 метра, а самый большой – 22. В них нет движения, но иногда они неистовы в своем неподвижном величии. Некоторые из них как будто совсем не похожи на остальных. По местоположению их можно разделить на две группы: одни внутри кратера, который как бы притягивает их своей зеркальной поверхностью, другие выходят из-за гребня вулкана и движутся навстречу океану. Когда они остановились? Почему некоторые из них высечены из такого камня, который не поддается разрушительной сил ветра? Их не повредили ни дожди, ни ветры, ни песок, в то время как другие изъедены ими и покрыты мхом. Островитяне говорят: "Те, на которых не растет мох, еще живые". 1 Утверждение это, по-видимому, не лишено основания. Известно из опыта, что некоторые так называемые магические предметы, изготовленные из меди, дерева или базальта, способны каким-то образом аккумулировать энергию. Если исключить базальтовые, впрочем очень редко встречающиеся, статуи, остальные по качеству использованного камня можно отнести к двум эпохам. При этом можно ориентироваться также на более утонченный стиль, характерный для статуй первого периода. Почти все статуи, стоящие у подножия вулкана, относятся первой культурной эпохе и не предназначались для транспортировки к аху. По обе стороны гребня вулкана открываются громадные мастерские-карьеры, которые разрабатывались в разное время. Совершенно очевидно, что самой первой мастерской служит карьер, расположенный снаружи вулкана. Здесь большая часть статуй тщательно отделана, тогда как статуи, находящиеся внутри кратера, значительно грубее обработаны и отделаны менее тщательно. Это создания другого народа. Каждый день мы ходили по лабиринту между огромных статуй, но не переставали изумляться этому дерзновенному мастерству. Чтобы полностью использовать карьер, скульпторы вырубали изваяния, накладывая их друг на друга, используя буквально все возможности материала. Они высекали их и в профиль, и наискось, и даже вниз головой. В этом лунном пейзаже они создавали великанов из другого мира, и, конечно, это производило ошеломляющее впечатление. Все здесь – само величие, и все волнует до глубины души. Кажется, что работы были прекращены внезапно, как будто все живое было сметено ураганом невероятного катаклизма. Почему эти люди вдруг перестали создавать скульптуры? Какое ужасное бедствие свалилось на них? Все здесь брошено: каменные топоры, как будто обработанные людьми четвертичного периода, статуи, остановившиеся в своем движении, – все это вызывает самые необычайные ощущения. Жители острова не могут объяснить ничего. Они рассказывают такую запутанную мешанину из легенд, что можно подумать, будто они никогда и ничего об этом не знали и что вовсе не они потомки последних скульпторов. Они говорят, что колдунья, не получившая своей порции кушанья из лангуста, силой своей маны произнесла заклятие: "Моаи, замрите навсегда!" Это и утомительно и фальшиво. На самом деле здесь есть что-то по-настоящему тревожное и тягостное. Все это свершилось в течение нескольких дней, так как более 80 статуй находятся в стадии изготовления. Работы прекратились внезапно, смерть пришла сюда так же неожиданно, как и к великанам, которые остановились в своем движении по дороге, спускающейся с вулкана. Быть может, это была братоубийственная война? Может быть, это результат безумия вождя? А может быть, это вызвано близким падением метеорита? Или какой-нибудь ужасной болезнью? Почем знать. Во всяком случае, ниже мы расскажем о странных скульптурах, которые, как нам кажется, свидетельствуют о таком любопытном явлении физического вырождения, как изменения в строении позвоночника. Что больше всего привлекает в этой гигантской мастерской, так это то, что здесь, как в огромной открытой книге, можно найти иллюстрации, поясняющие все методы работы. Нам прекрасно известна вся техника создания статуй. Группа из пятнадцати, или около того, каменотесов приступала к обработке обнаженной породы под руководством главного скульптора. С помощью отбойников из твердого камня, материал для которых они находили в том же карьере, каменотесы вырубали породу по контуру, обозначенному отверстиями, пробитыми главным скульптором на расстоянии 10 сантиметров друг от друга. Этот эскиз ограничивал форму и величину будущей скульптуры. Бывало и так, что скульптура вырубалась с учетом рисунка обнаженной породы, иногда ее приходилось извлекать из настоящего грота. Основная трудность заключалась прежде всего в том, чтобы пробить с обеих сторон два прохода от 80 сантиметров до 1 метра длиной и 1,5 метра глубиной. Как только эти проходы были готовы, мастера приступали к работе по созданию моаи. Размеры моаи были всегда очень точными, и главный скульптор сам пробивал отверстия, определяющие положение будущей статуи. Иногда, отрываясь от породы, статуя падала на осколки камня или на пузыри из трахита, при этом она могла быть изуродована и обезображена, и тогда работа прекращалась. Здесь, в карьере, можно видеть много незаконченных и брошенных статуй. После того как лицо, уши и туловище были готовы, начиналась самая ответственная часть работы – отделение скульптуры от основной породы. С обеих сторон скульпторы буквально выгрызали породу вокруг всей фигуры великана до тех пор, пока не оставался лишь громадный позвоночный столб, похожий на киль корабля. Самым трудным делом было перерубить этот киль, не повредив статую. Мы установили, что чаще всего породу прорубали с разных сторон, пробивая таким образом лоджии, в которые вставляли каменные опоры. Постепенно великан отделялся от скалы со всех сторон, и, наконец свободный покоился на ложе из гальки. Тонкая работа по обработке спины и затылка могла быть закончена лишь после того, как моаи был установлен у подножия скалы. После этого его тщательно полировали кусками коралла. Так было сделано много великолепных скульптур. Они мне кажутся особенно значительными, поскольку среди скульптур периода упадка, создававшихся для аху, мы не нашли ничего равного им. На первых скульптурах когда-то были очень красивые ожерелья, чаще всего с зигзагообразными линиями, которые, по описанию Пьера Лоти, были инкрустированы обсидианом. Нам уже не довелось их увидеть. Так вот, ни эти ожерелья, ни татуировка, а именно это хотели бы видеть некоторые авторы, не имеют ничего общего с полинезийскими украшениями. Нам часто попадались остатки рисунков. На спине, на уровне крестца, встречаются три необычных знака. Это, прежде всего, ряд изогнутых в виде радуги линий, затем полный круг и, наконец, очень любопытный рисунок, напоминающий по форме заглавную букву М. Альфред Метро писал, что это изображения набедренной повязки из луба, которую когда-то носили мужчины. Но я считаю, что объяснение, которое дал один из островитян, более правдоподобно. Он сказал: "Это изображения элементов жизни: Солнца, Луны и Молнии". Это объяснение чрезвычайно интересно, особенно если вспомнить, что для местных жителей молния представляет собой то, что мы называем статическим электричеством. Может быть, это указывает нам направление для самых важных исследований.