Текст книги "Пробуждение весны"

Автор книги: Франк Ведекинд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Молящийся ангел. – Доска. – Облако бросает тень. – Как спешат. Как воют! – Точно войско поднимается с востока. – Ни звезды, ни небо.

Иммортель в палисаднике? – Иммортель! – Девочка.

?

Здесь почивает в Бозе

Вендла Бергман

Родилась 5 мая 1878 г.,

Скончалась от малокровия

27 октября 1892 г.

Блаженны чистые сердцем...

– – – Я ее убийца. – Я – ее убийца! – Мой удел – отчаяние! – Я не смею здесь плакать. – Прочь отсюда! – Прочь!

Мориц Штифель (с головой под мышками поднимается над могилами): Одну минуту, Мельхиор. Случай не так скоро повторится. Ты не представляешь себе, что связано с местом и временем. -

Мельхиор: Откуда ты?

Мориц: Оттуда – от стены. Ты свалил мой крест. Я лежу у стены. – Дай мне руку, Мельхиор.

Мельхиор: Ты не Мориц Штифель!

Мориц: Дай мне руку. Я убежден, что ты будешь благодарить меня. В другой раз это не дастся тебе так легко. Это – странно счастливая встреча. Я вышел нарочно...

Мельхиор: Разве ты не спишь?

Мориц: Нет, не то, что вы называете – спать. – Мы сидим на церковных камнях, на высоких фронтонах, – где захотим...

Мельхиор: Вы в вечном беспокойстве?

Мориц: Это нам доставляет удовольствие. – Мы летаем над березами, над одинокими часовнями. Мы носимся над народными собраниями, над убежищами горя ,над садами, над гуляньями. – В домах мы таимся в комнатах и альковах. – Дай мне руку. – Мы не сообщаемся друг с другом, но мы видим и слышим все, что происходит на свете. Мы знаем, что все глупость, все, что делают люди, к чему они стремятся, и смеемся над этим.

Мельхиор: Какая в этом польза?

Мориц: К чему польза? – Нас ничто не может достигнуть, ни добро, ни зло. Мы стоим высоко, высоко над всем земным. – Каждый только для себя. Мы не сообщаемся друг с другом, потому что это очень скучно. Никто из нас не имеет ничего, что бы он мог утратить. Над горем, над радостью одинаково мы стоим недосягаемо высоко. Мы довольны собой, – и это все. – Мы презираем живущих несказанно, почти не можем сочувствовать им. Они забавляют нас своею суетою, – потому что им, как живущим, в самом деле, нельзя сочувствовать. Над их трагедиями мы улыбаемся, – каждый про себя, – и размышляем. – Дай мне руку. Если ты дашь мне руку, ты посмеешься над страхом, с которым даешь ее.

Мельхиор: Тебе это не противно?

Мориц: Для этого мы стоим слишком высоко. Мы улыбаемся. – На моих похоронах я был вместе с живыми. Я забавлялся. Это величественно, Мельхиор. Я выл, как ни кто из них, и метнулся за стену, чтобы нахохотаться до упаду. Наша недостижимая высота является единственною точкою зрения, с которой можно переваривать эту нелепость... – – – И я, до того, как поднялся, был довольно смешон.

Мельхиор: Я не люблю смеяться над самим собою.

Мориц: Люди, как таковые, действительно, не достойны сожаления. Уверяю, я никогда бы этого не подумал. А теперь я даже и не понимаю, как можно быть таким наивным. Теперь я вижу все насквозь так ясно, что не остается ни облачка. – Как ты можешь колебаться, Мельхиор? Дай мне руку. В один момент ты вознесешься выше небес. Жизнь твоя – грех упущения.

Мельхиор: А вы можете забывать?

Мориц: Мы все можем. – Дай мне руку. – Мы жалеем юношу, когда он считает свою трусость идеализмом, и старика, когда у него разрывается сердце перед силою стоицизма. Мы не обращаем внимания на маску комедианта и видим поэта, в темноте надевающим маску. Мы замечаем довольных их нищетою, и капиталистов, погруженных в заботы и обремененных горестями. Мы наблюдаем влюбленных и видим, как они краснеют друг перед другом, предчувствуя в себе обманутых обманщиков. Мы видим, как люди рождают детей своих и кричат им: "Как вы счастливы, что у вас такие родители". – Мы видим, как дети уходят от них и делают то же самое. – – – Покой, удовольствие, Мельхиор. Тебе стоит протянуть мне мизинец, – ведь прежде, чем тебе снова представится такой удобный случай, ты поседеешь, как лунь...

Мельхиор: Если я решусь, Мориц, то только потому, что презираю себя. Я презренный. То, что мне придавало бодрость, лежит в могиле. Я уже не могу считать себя достойным благородных движений. Я уже не вижу ничего, ничего, что могло бы остановить мое падение. Я кажусь себе самой презренной тварью во вселенной.

Мориц: Так что же ты колеблешься.

(Появляется Человек в маске).

Человек в маске (Мельхиору): Ты дрожишь от голода. Ты совершенно не в состоянии решать. – (Морицу): Уходите.

Мельхиор: Кто вы?

Человек в маске: Это откроется. – (Морицу): Удалитесь. Что вам здесь надо? Почему на вас нет головы?

Мориц: Я застрелился.

Человек в маске: Так оставайтесь на своем месте. Ведь вы уже кончились. Не мешайте нам вашим могильным запахом. Непостижимо, – да посмотрите хоть на свои пальцы! Фи, чорт возьми! Все искрошилось!

Мориц: Пожалуйста, не гоните меня.

Мельхиор: Кто вы, сударь?

Мориц: Не гоните меня. Прошу вас. Позвольте мне хоть немного побыть здесь. Я ни в чем не помешаю вам. – Внизу так страшно!

Человек в маске: Так что же вы хвастаете вашим величием? Ведь вы же знаете, что все это – обман, чепуха. Зачем вы лжете так бойко, – вы, мертвец? – Впрочем, если это будет для вас таким благодеянием, оставайтесь. Но берегитесь хвастать, милый друг, – и, пожалуйста, бросьте вашу игру с рукою мертвеца.

Мельхиор: Скажете ли вы, наконец, кто вы, или нет?

Человек в маске: Нет. – Я предлагаю тебе довериться мне. Я позабочусь прежде всего о том, чтобы увести тебя.

Мельхиор: Вы – мой отец?

Человек в маске: Разве ты не узнал бы своего отца по голосу?

Мельхиор: Нет.

Человек в маске: Твой отец ищет теперь утешения в крепких объятиях твоей матери. – Я открою тебе глаза на мир. Беспомощность твоя возникла вследствие твоего жалкого положения. После горячего ужина мы посмеемся над нею.

Мельхиор (про себя): Это, наверное, один из чертей. (Громко). После того, что я сделал, горячий ужин не возвратит мне покоя.

Человек в маске: Смотря какой ужин. Я могу сказать тебе, что малютка родила бы отлично. Она была превосходно сложена. Она умерла от абортивных средств старой кузнечихи. – – Я поведу тебя к людям. Я дам тебе возможность расширить твой горизонт до сказочных размеров. Я познакомлю тебя со всем без исключения, что есть интересного в мире.

Мельхиор: Кто вы? Кто вы? – Я могу довериться человеку, которого не знаю?

Человек в маске: Ты не узнаешь меня, пока не доверишься.

Мельхиор: Вы думаете?

Человек в маске: Факт. У тебя нет выбора.

Мельхиор: Я могу в каждую минуту протянуть руку моему другу.

Человек в маске: Твой друг – шарлатан. У кого есть хоть грош за душою, не станет издеваться. Возвышенный юморист – самое жалкое, самое ничтожное создание.

Мельхиор: Кем бы ни был этот юморист, – скажите мне, кто вы, или я протяну руку этому юмористу.

Человек в маске: Ну?!

Мориц: Он прав, Мельхиор. Я только хвастал. Пусть он тебя ведет, пользуйся им. Хоть бы он еще больше закрылся, – он все таки существует.

Мельхиор: Вы верите в Бога?

Человек в маске: Смотря по обстоятельствам.

Мельхиор: Скажите мне, кто изобрел порох?

Человек в маске: Бертольд Шварц, – он же Константин Анклцен, францисканский монах из Фрейбурга, в 1330 году.

Мориц: Что бы я дал за то, чтобы он этого не делал!

Человек в маске: Тогда бы вы повесились.

Мельхиор: Что вы думаете о морали?

Человек в маске: Мальчишка, – разве я – твой ученик!

Мельхиор: Знаю я, кто вы!

Мориц: Не спорьте. Пожалуйста, не спорьте. Что выйдет из этого? Зачем сидеть нам, двум живым и одному мертвецу, ночью, в два часа, здесь на кладбище, если вы хотите спорить, как пьяные. – Мне приятно слушать вашу беседу. Но если вы желаете спорить, я беру мою голову под мышки и ухожу.

Мельхиор: Ты все еще такой же трус!

Человек в маске: Мертвец не так уж неправ. Нельзя пренебрегать достоинством. – Под моралью я понимаю реальный продукт двух мнимых величин "хочу" и "должен". Продукт называется моралью, и в его реальности его нельзя отрицать.

Мориц: Если бы вы сказали мне это раньше! – Моя мораль погнала меня к смерти. Из-за моих дорогих родителей я схватился за орудие самоубийства. "Чти отца твоего и матерь твою и долговечен будешь на земле". На мне Писание феноменально осрамилось.

Человек в маске: Милый друг, не предавайтесь иллюзиям. Ваши добрые родители не умерли от этого, так же как и вы. Строго говоря, они шумели бы только по привычке раздражаться.

Мельхиор: Может быть, это верно. Но я могу с уверенностью сказать вам, сударь, что если бы я протянул руку Морицу, виною этому была бы моя мораль.

Человек в маске: Да ведь ты не Мориц.

Мориц: По моему мнению, однако, разница не так уж велика, чтобы вы, уважаемый незнакомец, не могли встретить случайно и меня, когда я бежал с револьвером в кармане сквозь лесную чащу.

Человек в маске: Разве вы не припоминаете меня? Ведь вы поистине до последнего момента находились между жизнью и смертью. – Впрочем, по-моему, здесь вовсе не место вступать в столь серьезные дебаты.

Мориц: Конечно, становится прохладно, господа. Правда, мне дали праздничный костюм, но на мне совсем нет белья.

Мельхиор: Прощай, милый Мориц. Куда поведет меня этот человек, я не знаю. Но он человек.

Мориц: Не обвиняй меня, Мельхиор, что я пытался покончить с тобою. Это была старая привязанность. – Всю жизнь согласился бы страдать, если бы мог хоть раз пойти за тобою.

Человек в маске: В конце концов, у каждого своя участь, -у вас успокаивающее сознание ничего не иметь, у тебя – деятельное сомнение во всем. – Прощайте.

Мельхиор: Прощай, Мориц. Сердечно благодарю, что ты ко мне пришел. Как много радостных, светлых дней провели мы вместе в эти четырнадцать лет! Обещаю, Мориц, чтобы ни случилось, как бы ни изменился я в будущем, пойду ли я вперед или назад, – никогда я тебя не забуду.

Мориц: Спасибо, спасибо, любимый.

Мельхиор: И когда я, наконец, стану седым стариком, ты будешь мне ближе, чем все живые.

Мориц: Благодарю тебя. – Счастливый путь, господа. Я не стану больше задерживать вас.

Человек в маске: Идем дитя.

(Он кладет свою руку на руку Мельхиора и удаляется с ним среди могил).

Мориц (один): Вот я сижу, держу мою голову в руках. – Месяц прячет свое лицо, снова открывает его, но не кажется ни на волос умнее. – Вернусь на мое местечко, поправлю мой крест, который так беспощадно опрокинул сумасброд, и когда все будет в порядке, лягу снова на спину, согреюсь тленьем и улыбнусь.

В первый раз на русской сцене пьеса

поставлена пятнадцатого сентября

1907 года в Санкт-Петербурге, в

театре В.Ф. Коммисаржевской

Режиссер Вс.Э.Мейерхольд

Издательство "Шиповникъ", СПб, Б-Конюшенная

Типография "Т-ва Андерсона и Лойцянскаго", СПб, Вознесенский пр., д.53 "Театр", Вып. III