Текст книги "Монреальский синдром"

Автор книги: Франк Тилье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

13

Надо усовершенствовать стратегию, надо застать его врасплох, удивить, не дать отсоединиться.

Люси терпела добрых четверть часа, потом стала нажимать на кнопки успевшего чуть-чуть зарядиться мобильника Влада Шпильмана. Если ей повезет, канадец узнает номер и не швырнет трубку. Во всяком случае – сразу не швырнет.

Нервничая, она ходила туда-сюда перед домом коллекционера. Пусть даже Шпильман-младший понял ее и оказался сговорчивым, все равно не хочется, чтобы он услышал этот разговор. Если, конечно, разговор состоится…

Трубку взяли, не дослушав третьего звонка.

– Влад? – спросил тот самый голос с квебекским акцентом.

– Влада нет в живых. Это Люси Энебель, лейтенант судебной полиции. Французской судебной полиции.

Момент был решающий, и она выпалила все на одном дыхании. Ответа не последовало, последовало долгое молчание с той стороны, но трубку не повесили!

– Как он умер?

Люси сжала свободную руку в кулак: рыбка на крючке! Теперь надо тихонечко вытягивать леску, главное – никаких резких движений, никакой внезапности.

– Сейчас скажу. Только сначала – представьтесь, пожалуйста.

– Как он умер?

– Дурацкий несчастный случай: свалился со стремянки и ударился головой.

Снова долгое молчание. У Люси на языке вертелась тысяча вопросов, но она боялась неосторожным словом оборвать едва завязавшийся разговор. И собеседник нарушил тишину первым:

– Зачем вы мне звоните?

Люси решила играть в открытую: она чувствовала, что канадец сильно встревожен и тут же просечет любое вранье.

– Поговорив с вами в понедельник вечером, Влад Шпильман тут же поднялся на чердак, чтобы взять там со стеллажа бобину с пленкой. На пленке был анонимный фильм пятьдесят пятого года, снятый в Канаде, теперь бобина с этой короткометражкой у меня. Вот я и хочу выяснить, почему он полез на чердак сразу после вашего разговора.

Совершенно очевидно, Люси его зацепила. Она слышала, что с каждой секундой собеседнику становится труднее дышать.

– Вы лжете, вы не из полиции.

– Позвоните моему начальству в судебную полицию Лилля и скажите, что вы…

– Нет, давайте-ка вы расскажите мне об этом деле.

Шестеренки в голове Люси закрутились с бешеной скоростью: о каком еще «этом» деле?

– Простите, я…

– Вы не из полиции.

– Говорю же вам – из полиции! Черт побери, я лейтенант Лилльской судебной полиции, можете проверить!

– В таком случае расскажите о пяти трупах, найденных вблизи промышленной зоны. На какой стадии расследование? Как оно осуществляется? Мне нужны все подробности.

Люси сообразила, что речь идет о пяти мертвых телах из трубопровода. Ага, вот, значит, из-за чего Влад Шпильман бросился звонить в Канаду! Они говорили тогда о сюжете из теленовостей.

– Сожалею, но мне подробности неизвестны. Мы распределены по регионам, и мой регион – северный, поэтому делом занимаемся не мы, а руанские коллеги. Вам надо связаться с…

– К чертям советы. Сами свяжитесь с людьми, которые ведут это дело, и, если вы действительно работаете в полиции, они снабдят вас информацией. А на случай, если вы захотите узнать, кто я, сообщаю: номер моего мобильного зарегистрирован на чужое имя и чужой адрес. И единственное, к чему вы меня вынудите таким образом, – поменять его.

Чувствовалось, что канадец собирается повесить трубку. Люси, пытаясь удержать его, пошла ва-банк:

– Какое отношение фильм имеет к этому делу?

– Вам самой это известно. До сви…

– Погодите? Как мне связаться с вами?

– Номер, с которого вы звонили в прошлый раз, остался в памяти моего телефона, я сам с вами свяжусь… – он помолчал, – в восемь вечера по вашему времени. Добудьте к этому часу информацию, иначе вам больше никогда ни меня, ни обо мне не услышать.

Отбой. Короткие гудки. Люси застыла перед домом Шпильманов с разинутым ртом, не понимая, что делать дальше. Что уж говорить, это был самый насыщенный и самый загадочный телефонный разговор за всю ее жизнь.

Поблагодарив Люка, она вернула ему телефон отца, забралась в свою машину и глубоко задумалась. Она думала о голосе, отделенном от нее шестью тысячами километров или даже больше. Ясно, что обладатель этого голоса дико боится, что его опознают, раз, покупая симку, прячется за чужим именем и остерегается любой формы контакта. Почему он скрывается? От кого? Как он познакомился с Владом Шпильманом? А самое главное, надо выяснить, что за невидимая связь существует между анонимной короткометражкой и пятью трупами, обнаруженными в Верхней Нормандии.

Эта злосчастная бобина может оказаться тем самым деревом, за которым не видно леса.

Однако задело же ее за живое!.. Люси понимала, что отныне выбора нет, совесть не даст покоя, не позволит выпустить наживку, бросить все это даже не начав. Вот всегда так, в любом деле: резкий старт – и уже не отступишь. Именно это упорство, точно та же страсть сделали ее лейтенантом полиции. А иногда из-за них переступаешь границы.

Счет пошел на минуты. До восьми часов вечера ей необходимо найти в Париже того, кто даст ей требуемую информацию.

14

В квартире шизофреника обычно царит беспорядок, отражающий беспорядок внутри владельца квартиры. Надлом в сознании шизофреников зачастую настолько явно проявляется в окружающем их хаосе, что многие из них приходят в конце концов к решению нанять домработницу. И наоборот: жилище человека, который анализирует поведение других людей, должно отличаться известной строгостью, оно – как зеркало прямолинейности ума, привыкшего раскладывать информацию по полочкам, будто это обувь в отведенном ей шкафу. Ну а квартира Шарко была образцом смешения двух этих «стилей». Грязные кофейные чашки переполняли кухонную мойку, неглаженые костюмы и галстуки лежали горой в углу ванной, зато при виде чистеньких комнат можно было подумать, что здесь проживает мирное патриархальное семейство. Много фотографий в рамочках, горшки с цветами, в детской – мягкие игрушки, желтые обои, поверху – фриз с резвящимися дельфинами…

На полу детской – рельсы великолепной модели железной дороги. По рельсам идут старинные поезда с паровозами, а по обочинам – чего только нет: и домики, и деревья, и фабричные здания, и виноградники, и реки, и горы… Первое, что сделал Шарко, вернувшись два часа назад из Руана, – снова вдохнул жизнь в миниатюрный мир, потребовавший от него когда-то сотен… нет, тысяч часов на раскрашивание, склеивание, монтаж. Паровозики, весело посвистывая и время от времени выпуская из труб струйки ароматного дыма (с добавкой когда-то накапанных им в резервуары духов жены, его Сюзанны), побежали по рельсам. Эжени – не роняя своего достоинства – сидела посреди всего этого великолепия, вот она улыбнулась – и полицейский обрадовался тому, что она рядом.

Когда девочка решила уйти, Шарко поднялся и снял со шкафа пыльный чемодан. Стоило откинуть крышку – по комнате разлились запахи прошлого, такие печально-ностальгические, что сердце Франка болезненно сжалось.

Лететь в Каир надо завтра утром из Орли «Египетскими авиалиниями». И – черт бы их побрал! – экономклассом. Было договорено, что прикрепленный к французскому посольству полицейский комиссар встретит его в аэропорту. Шарко зашел в сеть, посмотрел, какая погода в Каире: небесный жар сжигает страну, настоящая баня, нет, такое делам не поспособствует… Он положил в чемодан легкие однотонные тенниски, одни плавки, другие – вдруг понадобятся, две пары фланелевых брюк и бермуды. Не были забыты ни магнитофон, ни соус-коктейль и засахаренные каштаны, ни игрушечный паровозик с прицепленной к нему черной вагонеткой для дров и угля.

Телефон зазвонил в ту минуту, когда он захлопнул чемодан, заполненный только наполовину (надо же было оставить место для подарков). Это Леклерк. Шарко, улыбнувшись, нажал на кнопку «ответить».

– Пару блоков египетских сигарет, бутылку египетского виски, названия которого даже и не припомню, аромакурильницу для Кати… ну и что еще ты попросишь привезти? Картонную пирамиду?

– У тебя есть еще время подъехать на Северный вокзал?

Комиссар посмотрел на часы. Половина седьмого. Обычно в семь он ужинает, почитывая газетку или разгадывая кроссворд, и не в его правилах отказываться от своих привычек. Нет, не так – терпеть он этого не может!

– Смотря зачем.

– Одна коллега из Лилльской судебной полиции хотела бы с тобой встретиться. Она уже едет сюда на скоростном поезде.

– Шутишь, что ли?

– По первому впечатлению, это связано с нашим делом.

Пауза.

– И какого же рода эта связь?

– Странная и неожиданная. Девушка позвонила мне по прямой линии и попросила о встрече с тобой. Так что съезди-ка все-таки и глянь, шутка это или всерьез. Одно вас с этой девицей точно роднит: вы оба в отпуске.

– Нашел о чем говорить, ничего себе отпуск!

– Ее поезд приходит в девятнадцать тридцать одну. Она блондинка, ей тридцать семь лет, на ней синяя туника и короткие узкие бежевые брючки. Впрочем, она сама тебя узнает – видела по ящику, ты ж у нас теперь почти кинозвезда!

Шарко потер пальцами виски.

– Прекрасно бы без этого обошелся. Что еще о ней расскажешь?

– Остальное я тебе переслал мейлом, получи, распечатай и собирайся в путь.

Пока перед ним на мониторе были только электронные авиабилеты.

– Есть, начальник, слушаюсь, начальник! Скажи, а сам-то ты тоже считаешь, что мне в Каире хватит двух неполных дней? Не маловато, а?

– Местные власти не хотят, чтобы ты оставался там на более долгий срок, а мы обязаны играть по правилам.

– Но какого черта ты посылаешь в Египет именно меня! Знаешь же, что в играх по правилам я не силен. И потом, вдруг… вдруг я сорвусь? Ты же помнишь… ну… зеленое пятно в моем мозгу?

– Именно тогда, когда в твоем мозгу появляется это зеленое пятно, ты лучше всего соображаешь. Точно. Болезнь делает с твоей башкой нечто такое… я бы сказал, она начинает варить с удвоенной силой, и ты ловишь на лету вещи, которых никто другой даже и не заметил бы.

– Сказал бы ты лучше вот это все нашему с тобой общему шефу! Может, он проникся бы ко мне б о льшим уважением.

– Чем меньше мы ему скажем, тем лучше для нас. Да! На самом деле это называется «AuldStag»…

– Что «это»?

– Что-что! Египетское виски. Запиши, черт возьми, если не способен запомнить. А Кате купишь самую дорогую курильницу для благовоний, какую только найдешь: хочу сделать ей подарок получше.

– Как она, кстати? Давненько не виделись… Надеюсь, она не очень на меня сердится, и…

– И не забудь крем от москитов, иначе загрызут.

Леклерк повесил трубку так, будто хотел прервать ставший ему неинтересным разговор.

Четверть часа спустя Шарко был уже в скоростном метро на станции «Бур-ла-Рен», где, устроившись на ближайшем свободном сиденье, погрузился в чтение распечатанных на принтере листков: короткой справки, присланной ему начальником. Люси Энебель, не замужем, две дочери, отец умер от рака легких, когда ей было десять лет, мать – домохозяйка. В начале двухтысячных – бригадир в Дюнкерке. Отвечала там за всякую писанину, тем не менее была подключена к зловещему делу под названием «Комната мертвых», [7]7
  См.: Тилье Ф.Комната мертвых. Иностранка, 2011.


[Закрыть]которое поставило тогда на уши весь северный регион. Шарко прекрасно знал, какой долгий путь надо было в те годы проделать бригадиру, чтобы стать офицером судебной полиции, и не очень понимал, как обычная конторская служащая ухитрилась вырасти в руководителя подобной облавы на шайку, как тогда говорили, психопатов и ритуальных убийц. Какие внутренние силы тянули эту мать семейства на другую сторону?

Так… Потом ее перевели в Лилль, где она стала лейтенантом судебной полиции в местном управлении. Отличная карьера! Можно подумать, девушка просто-таки рвалась в большой город, где, соответственно, больше шансов натолкнуться на худшее. Что ж, пока безупречный послужной список… По словам непосредственного руководства, Энебель настойчива и педантична, но при этом «чем дальше, тем сильнее» проявляет склонность съезжать куда-то не туда. Лезет в любое пекло, не дождавшись подкрепления, постоянно ругается с начальством и имеет досадную привычку браться только за дела о жестоких преступлениях, предпочтительно – убийствах. Еще Кашмарек, начальник управления полиции, где она служит, пишет об этой Энебель, что она «энциклопедически образованна, быстро входит в суть дела, проявляет себя в нем тонким психологом, но не всегда способна себя контролировать». Интересное досье! Шарко пошел дальше. Ему казалось, что он читает собственную историю. В 2006-м, пишут, она вроде бы пострадала. Долгая и ожесточенная охота за преступниками в бретонской глуши закончилась для нее тремя неделями отпуска по болезни. Официальный диагноз – «переутомление», но полицейские в своей среде называют это состояние «депрессухой».

Депрессия… Молодая женщина – во всяком случае, на бумаге – выглядела скорее крепкой и надежной, откуда же тогда это внезапное сошествие в ад? Депрессия на тебя наваливается, когда ты расследуешь дело, задевающее тебя за живое, когда беда другого человека становится вдруг твоей собственной. Но что же в том деле могло оказаться для нее таким личным?

Шарко оторвал глаза от странички, привычно потер подбородок. Этой Энебель было тогда чуть за тридцать, но тьма уже влекла девушку до такой степени, что стала управлять ее жизнью. А сколько было ему самому, когда он начал съезжать с катушек? Может, и гораздо раньше, чем она. И вот к чему это привело. Кто угодно, любой наблюдательный человек, мигом поняв его положение, оценил бы ситуацию так: этот тип накачан лекарствами, он стареет в одиночестве, стареет с печатью разбитой вдребезги жизни на лбу и болью, пропитавшей каждую морщинку.

В 19.20 он вышел к Северному вокзалу не такой взмокший, как обычно. Июльские пассажиры – это не работяги, а туристы, более дисциплинированные и не так к тебе липнущие в транспорте. Пульс Парижа в это время замедлен.

Девятая платформа. Вокруг стоявшего неподвижно со скрещенными на груди руками Шарко бродили голуби, воздух был убийственно тяжелым, парило нестерпимо, хотя одежду он выбрал самую что ни на есть легкую: желтая тенниска, бежевые бермуды, мягкие туфли на каучуке. Он ненавидел вокзальные перроны, аэропорты, все места, способные напомнить о том, что люди каждый день расстаются. Позади него родители вели детишек к битком набитым поездам – отправляли на каникулы. Такая разлука не страшна, она всегда хорошо кончается, после такой разлуки встреча еще радостнее, вот только для Шарко день встречи не наступит никогда.

Сюзанна… Элоиза…

Прибывший из Лилля экспресс выбросил из себя плотную толпу пассажиров. Пестрота, разноголосье, грохот чемоданов на колесиках. Рядом с Шарко, поднимая вверх таблички с именами, переминались с ноги на ногу таксисты. Он вытянул шею и сразу же увидел ту, кого встречал, – будто выключатель щелкнул. Люси шла к нему, улыбаясь. Маленькая, тоненькая, волосы до плеч, на вид – хрупкая, и, если бы не эта почти виноватая улыбка, если бы не эта специфическая усталость, которая отличает полицейских от обычных людей, он, возможно, принял бы ее за провинциалку, явившуюся в Париж искать сезонную работу.

– Комиссар Шарко? Люси Энебель из Лилльского территориального управления судебной полиции.

Рукопожатие. Шарко заметил, что большой палец ее руки оказался сверху – так-так, значит, либо она хочет держать все под контролем, либо таким образом выражается безотчетное желание властвовать. Комиссар улыбнулся в ответ приезжей коллеге.

– Скажите, а «Немо» на улице Солитер в Старом городе еще существует?

– По-моему, продается. А вы уроженец севера?

– Продается? Жалко… В конце концов все лучшее исчезает. Да, корни у меня там, но это было так давно… Пойдемте в «Северный терминал»? Не сказать, чтобы это кафе было привлекательнее других, зато оно прямо напротив.

Покинув вокзал, они нашли себе местечко в тени на террасе кафе. Перед ними выстроились длинной разноцветной очередью такси, ожидающие пассажиров. Вокзал казался центром перемещения народов: здесь роились и отсюда извергались белые и черные, арабы и азиаты. Шарко заказал себе белое пиво с ломтиком лимона, Люси, скинув наконец рюкзак, попросила принести «перье». Новый знакомый произвел на нее впечатление, особенно – внешне: и стрижка ежиком, и взгляд стреляного воробья, и стать. А еще чувствовалось в нем что-то сложное, неоднозначное, что-то неуловимое, чего не обозначишь словами… В общем, Шарко ей скорее понравился, но Люси попыталась этого не показывать.

– Мне говорили, вы специалист по анализу поведения преступников? Интересно, должно быть, заниматься анализом поведения?

– Давайте-ка прямо к делу, лейтенант, сейчас уже довольно поздно. Что вы хотите мне сообщить?

Ну и тип! Прямолинеен, как удар в боксе! Люси совсем еще не знала этого человека, но понимала: Шарко никогда ничего не даст, если ему это не возместится. Впрочем, так ведь в их профессии всегда: ты мне, я тебе. И она рассказала комиссару все, с самого начала: о смерти бельгийского коллекционера, о том, как был обнаружен анонимный короткометражный фильм, о содержащихся в нем порнографических кадрах и сценах насилия, о человеке с «фиатом», который вроде бы ищет именно эту бобину. Шарко слушал совершенно бесстрастно. Ну да, этот аналитик, который всякого небось навидался в жизни, из таких, кто всегда будто в панцире. Люси начала было говорить о сегодняшнем загадочном разговоре с канадцем, но в это время официант принес напитки, и она замолчала.

Официант ушел.

– Я просмотрела в Интернете все новостные выпуски за неделю. В понедельник утром на строительстве трубопровода были обнаружены тела, а вечером новость уже шла в эфир первым номером. Говорили о том, что поблизости от Граваншона под землей найдено несколько трупов с отпиленными верхушками черепов.

Она достала из рюкзака блокнот. Шарко заметил и то, что работает лейтенант Энебель тщательно и аккуратно, и то, что она излишне азартна: глаза полицейского никогда не должны сверкать, а ее взгляд, стоило заговорить о деле, выдавал излишнюю увлеченность.

– Вот, я записала: в тот самый вечер, о котором мы говорим, репортаж о трупах со вскрытыми черепами начался в двадцать ноль три и закончился в двадцать ноль пять. А в двадцать ноль восемь старик Шпильман уже звонил в Канаду. Мне удалось извлечь из телефона данные о продолжительности разговора: одиннадцать минут. То есть закончился он в двадцать девятнадцать. Примерно в двадцать двадцать пять Шпильман погиб, стараясь достать с полки стеллажа пресловутый фильм.

– А проверить остальные звонки Шпильмана вам удалось?

– Я еще не подключила к делу свою бригаду. Пришлось бы слишком долго им все объяснять, а мне было важно прежде встретиться с вами.

– Почему?

Люси положила перед собой мобильник.

– Потому что мой таинственный канадский собеседник перезвонит через четверть часа – и, если я не смогу сообщить ему ничего «вкусненького», на этом будет все кончено.

– Вы могли бы связаться с бригадой по телефону, просто вам приспичило увидеть настоящего…

– Кого – «настоящего»?

– Настоящего аналитика, профайлера. Человека, который на этом собаку съел.

Люси пожала плечами:

– С радостью польстила бы вашему эго, комиссар, но ничего похожего. В общем, я все вам рассказала, теперь – ваша очередь.

Она действует прямо, открыто, не лукавит. Шарко нравилась тайная война, которую эта девица ему предложила. Тем не менее Франку хотелось ее еще немножко подразнить.

– Нет, без шуток, неужели вы действительно думаете, что я готов поделиться конфиденциальной информацией с каким-то незнакомцем из оленьей страны? Может, предложите еще и развесить секретные данные в виде плакатов на автобусных остановках? Как насчет формата А3?

Люси наливала в стакан воду из зеленой бутылочки, и было видно, что она сильно нервничает. «Живет так, будто кожа у нее содрана», – подумал Шарко.

– Послушайте, комиссар. Я полдня добиралась сюда, я выкинула почти сотню евро на билеты, и все это – ради того, чтобы выпить в Париже «перье»? Один из моих друзей сидит сейчас в психушке из-за всей этой истории, мне жарко, я смертельно устала, я в отпуске, а помимо всего этого – моя дочка в больнице. Так что, как бы я вас ни уважала, попрошу избавить меня от сомнительных шуточек.

Шарко высосал сок из кружка лимона, облизал пальцы.

– У каждого из нас свой геморрой, персональный… Некоторое время назад я оказался в отеле, где не было ванны. Думаю, это случилось в прошлом году… Да, точно, в прошлом году! И вот это была настоящая проблема.

Люси казалось, что она спит и видит сон. Смотаться из Лилля в Париж и обратно только затем, чтобы выслушивать эту ерунду!

– Не пойму, какого черта я здесь. Может, мне встать и уйти?

– По крайней мере, ваше начальство в курсе этой истории?

– Только что сказала вам: нет.

Господи, да эта Люси Энебель точно такая, как он сам! Шарко попытался успокоить собеседницу:

– Вы здесь потому, что пытаетесь сейчас оставить свою жизнь за бортом. Фотографии трупов заняли в вашей голове место фотографий ваших детей, так? Бросьте все это, повернитесь на сто восемьдесят градусов, иначе с вами будет то же, что со мной: вы останетесь одна среди толпы, сгорающей на медленном огне.

Что за трагедии повергли этого полицейского в такой мрак? Люси вспомнила кадры из новостей, где видела его рядом с траншеей, из которой достали трупы. И жуткое впечатление, которое он произвел на нее тогда: человека на краю пропасти.

– Мне хотелось бы вас пожалеть, но не стану этого делать. Не в моих правилах распускать нюни.

– Ммм… мне кажется, ваш тон несколько выходит за рамки… Вам известно, лейтенант, что вы обращаетесь к комиссару?

– Простите, если я вас…

Ей не хватило времени закончить фразу: зазвонил телефон. Люси посмотрела на часы – для канадца вроде бы рановато, глянула на экранчик мобильного – и все-таки это он: номер звонящего начинается на +1 514, остановила мрачный взгляд на Шарко:

– Это он. Ну и что мне теперь делать?

Шарко протянул руку. Она, стиснув зубы, вложила ему в ладонь свой мобильник и придвинулась поближе к комиссару, чтобы ничего не упустить из разговора. Комиссар нажал на кнопку «принять звонок», но не сказал ни «Алло!», ни «Да!» – и она услышала голос из Монреаля.

Канадец начал почти грубо:

– Ну, есть у вас информация?

– Я эксперт, которого вы, может быть, видели по телевизору. Тот, что был в зеленой рубашке, тот, которого достали зной и журналюги. Что до информации – то да, информация у меня есть.

Люси и Шарко обменялись взглядами.

– Докажите!

– Каким, интересно, образом? Сфотографироваться и отправить вам свой портрет почтой? Может, прекратим уже играть в прятки? Женщина из полиции, которая вам звонила, сейчас рядом со мной. Эта несчастная из-за вас просадила сотню евро на дорогу сюда, в Париж. Так что кончайте темнить и говорите, что вам известно.

– Нет, сначала вы. И это ваш последний шанс: не скажете – можете быть уверены, я брошу трубку.

Люси дотронулась до плеча Шарко, призывая его согласиться и вообще держаться поскромнее. Комиссар повиновался, но при этом бдительно следил за тем, чтобы не зайти в откровенности чересчур далеко.

– Мы обнаружили пять трупов. Жертвы массового убийства – лица мужского пола и совсем молоды.

– Ничего нового вы мне не сказали. Я читал об этом в Инете.

– Среди них один азиат.

– Когда произошло убийство?

– От шести месяцев до года назад. Теперь ваша очередь. Почему вы интересуетесь этим делом?

Напряжение между точками, в которых находились собеседники, было таким, что казалось, даже тишина потрескивает.

– Потому что я сам веду по нему расследование уже два года.

Два года… Кто он, этот канадец? Полицейский? Частный детектив? И что, собственно, он расследует?

– Два года? Трупы были найдены три дня назад, а зарыты самое большее за год до этого. Ну и что же тогда можно расследовать в течение двух лет?

– Расскажите мне о телах. Например, что с черепами?

Люси не упускала ни словечка. Шарко решил чуть отпустить леску: если хочешь, чтобы сделка состоялась, требуется порой идти на компромисс.

– Верхушки черепов аккуратно, очень аккуратно, спилены – по всей видимости, медицинским инструментом. Глазные яблоки удалены из орбит, равно как и…

– Мозг…

Он знал. Этот тип, находящийся на расстоянии шести тысяч километров отсюда, в курсе того, что тут делается. Люси, со своей стороны, сопоставила данные следствия с происходящим в фильме: в одном случае – изъятые глазные яблоки, в другом – ритуальные, похоже, надрезы на коже в виде глаза. Она прошептала несколько слов на ухо аналитику. Тот кивнул и спросил в микрофон:

– Как связаны между собой обнаруженные в Нормандии трупы и фильм из коллекции Шпильмана?

– Дети и кролики.

Люси попыталась вспомнить, ничего не вспомнила и отрицательно покачала головой.

– Какие дети и что за кролики? – спросил в трубку Шарко. – Что это значит?

– Дети и кролики – ключ ко всему, с них все началось, и это вам известно.

– Ничего мне не известно! Чтос них началось, черт побери?

– Что еще вы можете сказать о телах? Есть ли надежда опознать убитых?

– Нет. Убийца исключил всякую возможность это сделать. Кисти рук отрублены, зубы вырваны. Одно из тел сохранилось лучше, там – на руках и на бедрах – есть места, где кожа частично содрана, причем самой жертвой.

– Понятно уже, по какому пути пойдет следствие?

Шарко попробовал слукавить:

– Об этом лучше спросить у моих коллег. Сам я официально в отпуске и вот-вот отбуду дней на десять в Египет, лечу в Каир.

Люси в бешенстве замахала руками. Шарко подмигнул ей.

– Каир… Значит, вы… Нет, до этого не могло дойти так быстро… Вы… вы – это они…

Разговор оборвался. Шарко кричал в трубку: «Алло! Алло!» – но тщетно, ответом была жутковатая тишина. Люси только что не прилипла к плечу комиссара. Шарко ощущал запах ее духов, влажность кожи, но мужества оттолкнуть женщину у него не хватало.

Всё. Он положил мобильник на стол. Люси, вне себя от ярости, выпрямилась:

– Нет, такого просто не может быть! Это неправда! Ничего себе комиссар – отпуск в Каире! И что же мы теперь будем делать?

Комиссар, заглянув в список принятых звонков, записал в уголке салфетки последний номер, сунул салфетку в карман.

– Мы?

– Да! Вы, я. Каждый исполнит сольную партию или все-таки станем есть из одной кормушки?

– Комиссар не ест из кормушки лейтенанта.

– Прошу вас, комиссар, пожалуйста…

Шарко пригубил пиво: оно прохладное – может, в мозгах прояснится… Положительно, день выдался какой-то особенно насыщенный эмоциями.

– Ладно. Сделаем так. Вы каким-нибудь образом отделаетесь от этого реставратора фильмов и передадите бобину в научную лабораторию, экспертам. Вы подключите к этому делу свою бригаду: пусть ваши ребята, со своей стороны, разберут кино по косточкам. Попросите их и мне прислать копию. Кроме того, пусть они свяжутся с бельгийцами и те проведут обыск в доме Шпильмана. Нам абсолютно необходимо узнать, кто такой этот канадец, который только что не захотел со мной говорить.

Люси кивнула, думая, как бы не рухнуть под свалившейся на нее кучей дел.

– А вы? Вы-то сами – что собираетесь делать?

Шарко минутку поколебался, потом стал рассказывать о полученной от полицейского по имени Махмуд Абд эль-Ааль телеграмме, о трех изувеченных каирских девушках со спиленными, как у этих, во Франции, черепами. Люси глаз с него не сводила, ловила каждое слово, дело все больше и больше ее захватывало.

– Он сказал: «Вы – это они», – добавил Шарко. – И слово «они» подтверждает мою догадку: убийца, которого я ищу, действовал не в одиночку. Был «хирург» – это он так чистенько отпиливал верхушки черепов, и был «палач» – тот орудовал топором.

Комиссар подумал еще немножко, потом протянул Люси свою визитку. Люси ему – свою. Шарко сунул ее карточку в карман, допил пиво и встал.

– До того как наконец лягу, надо еще раздобыть какие-нибудь противомоскитные средства: для меня сказать «я не выношу москитов» – значит ничего не сказать, я их ненавижу больше всего, что ненавижу на этом свете.

Люси изучила визитную карточку Шарко, перевернула ее – с обеих сторон было совершенно пусто.

– Но…

– Найдя кого-то однажды, найдешь его всегда. Держите меня в курсе.

Шарко положил на столик числящуюся в счете сумму – ни сантимом больше, протянул Люси руку, но не дал ей в момент рукопожатия занять привычную позицию, а переместил свой большой палец так, чтобы тот оказался наее пальце. Люси скрипнула зубами.

– Отличная игра, комиссар! Один – ноль.

– Все называют меня «Шарк», а не «комиссар».

– Простите, но…

– Понимаю, у вас не получится. В таком случае… хорошо, пусть будет «комиссар». Пока.

Он улыбался, но Люси уловила во взгляде темных глаз нового знакомого что-то бесконечно грустное. А тот развернулся и двинулся в сторону бульвара Мажента.

– Комиссар Шарк! – крикнула ему вслед молодая женщина.

Шарко остановился:

– Что?

– Там, в Египте… Берегите себя!

Он кивнул, перешел на другую сторону, исчез за дверью Северного вокзала, а у Люси крутилось в голове одно-единственное слово – «одинокий». Все, что осталось от этой встречи.

Одинокий, чудовищно одинокий человек. И раненый. Как она сама.

Люси снова взглянула на белый прямоугольничек, который так и держала в руке, улыбнулась, положила его на стол и написала по диагонали на одной из девственно чистых сторон: «Франк Шарко, он же Шарк». Легонько погладила пальцами буквы этого имени – звучит твердо, резко, франки были германским племенем… Странный человек… Медленно, по слогам проговорила: «Франк Шар-ко…» Шарк по-английски – акула…

Она положила карточку в бумажник и, в свою очередь, встала. Горячее красное солнце опускалось на столицу Франции и готово было вот-вот поджечь город.

До Лилля ехать и ехать: двести пятьдесят километров. Который уже раз работа в полиции загоняет ее так далеко от семьи, от дома…