Текст книги "Монреальский синдром"

Автор книги: Франк Тилье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

9

Два судмедэксперта и антрополог работали весь день и всю ночь, не спали ни минуты, и, когда Шарко, которому не терпелось задать им кучу вопросов, явился в руанский Институт судебной медицины утром понедельника, исследования были почти закончены и выводы частично сделаны. Потом, уже в Нантерре, надо будет, наверное, копаться в сотнях страниц отчетов, пришедших из этих стен, так что лучше к тому времени запастись информацией и по максимуму разобраться в том, в чем можно разобраться прямо сейчас.

Потом… Нет, он не стремился вернуться домой поскорее, даже при том, что пребывание в этом здании, целиком отданном смерти, не сулило ничего приятного. Много, слишком много тяжелых воспоминаний, случаев нераскрытых преступлений приходило ему здесь на память. Ребенок, найденный мертвым на дне Сены. Проститутки с перерезанным горлом в каких-то гнусных меблирашках. Женщины, мужчины, избитые, располосованные, расчлененные, задушенные… Трагедии, которые разрушили его жизнь, подтолкнули к необходимости прибегать вновь и вновь к таблеткам зипрексы.

И все-таки он здесь. Именно здесь.

По дороге к судмедэксперту его перехватил специалист по костям и зубам доктор Пьер Плезан – доктор спешил: ему пора было на конференцию по кариесам Левенталя, какие бывают у наркоманов, употребляющих героин. Они наскоро обменялись парой банальностей, и Плезан перешел к делу:

– Кости оказались весьма красноречивы. Вам как рассказать – попроще или со всеми подробностями?

Высокому и худому Плезану было на вид лет тридцать, его блестящий мозг прятался за обширным и гладким, как драже, лбом. Позади врача были разложены черно-белые прямоугольники пленок, рентгеновские снимки тел, сочленений, костей, просвеченных рентгеновскими лучами.

– На данный момент все равно. Дайте мне для начала достаточно сведений для того, чтобы, когда получу материалы от Переса, не вгрызаться сразу же в полсотни страниц с техническими деталями.

Доктор Плезан провел комиссара к столам из нержавеющей стали, служащим для остеометрических измерений. Верхняя доска каждого была расчерчена, как миллиметровка, а по ней ездила еще и другая: перпендикулярная к ней, подвижная, в виде прямоугольного треугольника – с его помощью точно фиксировались размеры костей. На столах лежали четыре частично восстановленных скелета. В комнате, которая больше напоминала кухню, чем лабораторию, пахло сухой землей и моющими средствами: здесь с помощью водяной бани отделяли от костей лоскутья плоти.

– Пятый труп – тот, что лучше других сохранился, – в прозекторской, вы посмотрите – и его отправят в холодильник.

Плезан взял карандаш и ввел острие в передний шип носа левого, самого маленького скелета.

– Конец карандаша соприкасается с подбородком. Скулы выдвинуты вперед, лицо круглое и плоское. Этот человек – наверняка монголоид. Четыре остальных – светлокожие, люди европеоидной расы.

Первая хорошая новость: убитого азиата легче будет искать в полицейских сводках и протоколах. Плезан, оставив карандаш торчать из носа мертвеца, повернул разрезанный череп вертикально, так, что опорой стала нижняя челюсть, и качнул взад-вперед. Отпустил руку – череп продолжал покачиваться.

– Вот такое раскачивание характерно для мужских черепов. Женские стоят на месте: мозг слишком мал, – улыбнулся он и тут же предупредил: – Я шучу!

Выражение лица Шарко не изменилось, у него-то не было никакого желания смеяться. Ночь выдалась беспокойная – ему мешало спать уличное движение и жужжание какой-то мухи, которую так и не удалось поймать и раздавить. Доктор, осознав, насколько не к месту пошутил, тоже стал серьезным.

– Уточнял я в основном по тазовым костям, их показания более достоверны. У женщин любой расы та кость, которая начинается от гребня лобка, приподнята. Здесь я ни разу такого не увидел, потому и могу с уверенностью сказать, что все наши клиенты – мужчины.

– А возраст?

– Сейчас перейду к возрасту. Поскольку ни у одного трупа не было зубов, я основывал свои выводы на состоянии швов черепа, на дегенеративных изменениях межпозвоночных суставов, какие могли бы быть связаны с артрозом, и главное – на состоянии края четвертого ребра, прилегающего к грудной кости. В этой области…

Шарко неожиданно прервал врача, кивнув в сторону кофеварки:

– Доктор, а можно чашку кофе? Я не успел позавтракать, и от этих запахов меня уже подташнивает.

Плезан слегка удивился тому, что его профессиональное рвение недооценено таким вот образом, минутку помолчал и направился в угол лаборатории, говоря на ходу:

– Нам повезло с трупами. Чем люди моложе, тем меньше поле для предварительных прикидок, выяснить, сколько лет было жертве, если лет этих больше тридцати, куда труднее. Для того чтобы определить возраст, мы исследуем лонное сочленение, оно же – лобковый симфиз. У молодых эта часть скелета очень неровная, шероховатая, бугристая, там наблюдаются впадины и глубокие борозды, а…

– Так сколько же им было лет?

Кофеварка урчала, кофе уже начал капать в кувшинчик. Плезан вернулся к столам со скелетами.

– Всем нашим юношам к моменту гибели было от двадцати двух до двадцати шести лет. Что касается роста каждого и других антропометрических подробностей – вы найдете их в отчете.

Комиссар Шарко прислонился спиной к стене. Жертвы молоды, все – мужского пола. Может быть, именно этим определялся выбор, может быть, возраст был важен для убийцы. Принадлежал ли он сам к тому же поколению? Был ли знаком со своими жертвами? Где с ними встречался? В университете, в спортивном клубе? Полицейский ткнул пальцем в череп, в нижней части которого, в районе затылка, виднелась дырочка, окруженная мелкими трещинами.

– Они были убиты пулей в голову?

Антрополог вооружился вязальной спицей.

– Убиты или ранены. Хотя если говорить об этих четырех, то они, видимо, были убиты. Пятого, возможно, только ранили в плечо, но его вам покажет доктор Бюснель.

Плезан указал концом спицы на позвоночный столб азиата.

– Этому пуля попала в спину: четвертый позвонок у него раздроблен и осколки сдвинуты вперед. В тех двоих, по-видимому, стреляли спереди, и они были убиты именно этими выстрелами: здесь раздроблены некоторые ребра, возможно, пуля, прежде чем поразить жизненно важный орган, рикошетом отскочила. Мой коллега-рентгенолог должен подвергнуть трупы сканированию, чтобы сделать трехмерную реконструкцию и попытаться воспроизвести точки входа и выхода пуль. Правда, учитывая состояние скелетов, и это может оказаться не слишком наглядно. Что до последнего – тут все ясно: убит выстрелом в голову, пуля даже не вышла через лицо, застряла.

Доктор разлил кофе по двум чашечкам и протянул одну Шарко, который, стоя неподвижно, разглядывал скелеты. В том, как были вычеркнуты из жизни эти четверо, нет никакого сходства. Выстрелы в спину, в грудь, в голову. Обрядовая сторона отсутствует, массовое убийство похоже скорее на беспорядочное, стихийное действие, хотя то, как разделывали и упрятывали трупы, говорит о завидном мастерстве убийцы. Что же это было? Казнь? Сведение счетов? Столкновение?

Парижанин отхлебнул кофе.

– Думаю, пуль вы не обнаружили?

– Нет, конечно. Ни мы в телах, ни оперативники поблизости. Все пули были изъяты из тел, иногда очень грубым способом. Об этом свидетельствуют расщепленные ребра одного из скелетов.

Собственно, ничего другого Шарко и не ожидал. Убийца, уничтожая все следы, был последователен и проявил поразительную способность доводить намеченное до конца. В результате – нет никакой возможности провести нормальную баллистическую экспертизу, нет никакой возможности понять, что за оружие применялось.

– Может быть, уцелели хотя бы фрагменты пуль?

После безоболочечных пуль всегда остаются фрагменты, след в виде хвоста кометы или снежной бури.

– Ничего похожего. Наверняка это были пули со свинцовой рубашкой.

И это на самом-то деле не стало для Шарко открытием. Большая часть классических боеприпасов – в оболочке из сплавов, со свинцовым сердечником, а не полые и не просто свинцовые шарики, как пули для некоторых охотничьих ружей. Комиссар провел рукой по ежику на голове. Ему хотелось другого – того, что позволило бы ему пойти по верному следу, хотелось серьезных улик – таких, которые можно пощупать, потрогать… Стоп! Шарко напомнил себе, что сейчас он всего лишь зритель. Сейчас его задача – понять психологию преступника, разгадать его мотивы, а больше ничего. И он не поддастся бесам, подталкивающим его в прошлое, к временам, когда он работал на земле.

– Время смерти удалось определить?

– С этим в данном случае особенно сложно. Трупы, найденные в грунте, всегда вызывают самые серьезные проблемы: тут ведь все зависит от глубины захоронения, состава и влажности почвы, водородного показателя почвенного раствора… А там, где обнаружили наших клиентов, кислотность земли повышенная. По состоянию этой четверки я бы сказал, что давность преступления – от полугода до года. Точнее, к сожалению, определить невозможно.

Так. Стало быть, седая древность.

– Все парни были убиты одновременно?

– Думаю, да. Энтомолог, исследуя трупы, обнаружил на каждом куколки домашних мух, но в таком незначительном количестве, что это позволяет сделать два вывода: во-первых, тела были закопаны спустя день или два после убийства, во-вторых, на место захоронения они были откуда-то привезены.

В той части мозга Шарко, которую не затронула болезнь, уже переваривалась полученная информация. Надо снова пошуровать по спискам пропавших, ориентируясь теперь уже не на географию, а на хронологию. Антрополог между тем продолжал рассказывать:

– Я думаю, после убийства над телами трудились двое. Один отпиливал верхушки черепов, другой… другой занимался руками и зубами. Черепа вскрыты с поистине хирургической чистотой и точностью. Совершенно очевидно, что применялась для этой операции пила Страйкера или какой-то другой инструмент из арсенала судебной медицины и патанатомии, и орудовали этим инструментом вполне профессионально. Вот, можете убедиться: бороздки здесь характерные. – Он протянул полицейскому лупу.

Шарко взял лупу и положил на стол, не воспользовавшись ею.

– Профессионально… То есть вы хотите сказать, что с трупами работал специалист, медик?

– Работал человек, привычный к пиле. Отправная точка, к примеру, смыкается с точкой конечной, а я вам гарантирую, что это совсем не просто сделать, когда имеешь дело со структурой, близкой к форме шара. Что касается специальностей, то круг их достаточно широк – от лесоруба до судебного медика.

– Плоховато представляю себе лесоруба, срезающего дубы хирургической пилой… А что насчет второго скажете?

– Зубы вырваны грубо, корни остались в лунках. Похоже, делалось это с помощью клещей. Кисти рук, скорее всего, отрублены топором. Если бы все это делал тот же человек, что спиливал макушки, он наверняка действовал бы аккуратнее. И наверняка использовал бы свою пилу.

Доктор посмотрел на часы, поставил чашку и выключил кофеварку.

– Мне, к сожалению, пора идти. Вы все прочтете в…

– Мозг был удален?

– Полностью. Иначе мы обнаружили бы следы ликвора, то есть спинномозговой жидкости, или твердой мозговой оболочки. Плотная фиброзная ткань, из которой она состоит, содержит большое количество эластических волокон, способных не разложиться, пробыв год в земле. И еще у них изъяли глаза.

– Глаза?

– Да, об этом сказано в заключении. В земле, заполнившей глазные впадины, не обнаружено никаких признаков жидкости типа стекловидного тела. Остальное вы узнаете от доктора Бюснеля, его владения – в подвале. А я, если не возражаете, хочу после бессонной ночи хотя бы душ принять перед конференцией.

Они попрощались в коридоре, и Шарко, еще под впечатлением от всего услышанного, стал спускаться по лестнице. Пока ему виделось два пути, и один исключал другой. С одной стороны, расстрел и последовавшее за ним сокрытие трупов позволяли думать о казни: люди пытались напасть или убежать, их уложили на месте и спрятали тела, причем спрятали более чем профессионально. Глубокое захоронение – такой же надежный метод, как огонь или кислота. Но с другой стороны – эта история с изъятыми глазами и мозгом наводила на мысль об обряде, о ритуале, совершенном людьми, прекрасно владевшими собой, обладавшими завидным хладнокровием с некоторой примесью садизма. Узнав о пяти трупах, немедленно начинаешь думать о серийном убийце или о маньяке… Но тут-то убийц двое! Короче, в любом случае здесь с общими мерками не подойдешь. Шарко знал, что нельзя пренебрегать ни малейшей подробностью, потому что любая из таких подробностей способна вывести на глубинные мотивации преступника или преступников. На этой планете существуют люди достаточно порочные для того, чтобы убивать себе подобных и выедать потом из черепа их мозг серебряной ложечкой.

Комиссар добрался до морга. В глубине – стеклянная дверь, за дверью сияет не дающая тени хирургическая лампа. Вообще-то нет ничего сложного в том, чтобы найти морг в любом институте судебной медицины: принюхайся и иди на запах.

Когда Шарко открыл дверь, доктор Бюснель поливал водой кафельный пол, и парижский полицейский остановился на пороге в ожидании, пока прозектор наконец его заметит и подойдет к нему.

– Комиссар Шарко из Парижа?

Шарко протянул руку. Рукопожатие оказалось крепким.

– Вижу, что комиссар Перес по всем правилам распространил информацию.

– Вы пришли позже всех, и должен признаться, мне уже наскучило повторять одно и то же. Я уже два дня не выхожу из этого подвала, и есть протоколы, и…

Шарко показал на муху, которая сидела на покрывающей труп зеленой простыне:

– В моей гостинице тоже была муха. Между тем здесь холодно. Ничем их не остановить. Ненавижу насекомых, особенно тех, что летают.

Бюснель, не скрывая раздражения, направился к столу и откинул простыню.

– Ладно. Может, подойдете, чтобы покончить с этим?

Комиссар посмотрел на спокойно стекавшую в желобок воду и медленно, осторожно приблизился.

– Я очень берегу свои башмаки. Они из кордовской кожи и…

– Может, если не возражаете, поговорим наконец о теле? Том, что лучше других сохранилось. Полагаю, мой коллега-антрополог вас уже просветил?

– Да, именно так.

Бюснель был крепким мужчиной высокого роста: метр девяносто или около того. Квадратная рожа, сплюснутый нос – такого легко представить себе в свалке на игре в регби. Шарко перевел глаза на труп. Ему открылось нечто неописуемое: месиво из плоти, земли, костей и жил, настолько лишенное чего-либо человеческого, что уже и не пугало, не отталкивало. Тут тоже верхушка черепа была отпилена.

Судмедэксперт ткнул пальцем в место, где предполагалось плечо.

– Сюда попала пуля, а отсюда, через дельтовидную мышцу, она вылетела. Apriori [4]4
  Здесь:на первый взгляд (лат.).


[Закрыть]не это стало причиной смерти. Я говорю apriori,потому что при таком состоянии тела сказать что-либо точное о причинах и времени смерти выше сил человеческих.

Затем Бюснель обвел рукой лишенные мяса кости рук, запястий, торса:

– Отсюда была содрана кожа.

– С помощью какого инструмента?

Доктор обернулся к столу и взял оттуда закрытую наглухо склянку. Шарко прищурился:

– Ногтями?

– Да, ногти так и остались в мясе, причем я думаю, что речь идет о его собственных ногтях. С большого, указательного и среднего пальцев правой руки. Это еще предстоит подтвердить анализами.

– Он что, этот затейник, сам с себя кожу сдирал перед смертью?

– Получается так. С непостижимой силой и яростью. Боль при этом он должен был испытывать чудовищную.

У полицейского все обострялось ощущение того, что его кружит водоворот, и вода при этом мутная. Открытия не просто ошеломляли, ничего подобного он даже представить себе не мог.

– А… а другие тела?

– В таком состоянии, что сказать о них что-либо еще труднее. Полагаю, и с них в некоторых местах была содрана кожа – в частности, на плечах, на лодыжках и на спине. Но не ногтями. Следы четкие, равномерно расположенные, довольно глубокие. Такие следы можно было бы оставить, действуя ножом или другим режущим инструментом. Классическая технология хитреца, которому нужно избавиться от татуировок на теле.

Он снова указал на ногти:

– Можно вынудить кого угодно себя покалечить, приставив ему к виску ствол. Узнать бы, почему и зачем…

– Я могу получить фотографии?

– Они в папках с документацией. И это не слишком-то красиво, это ой как некрасиво, уж поверьте.

– Я всегда верю судмедэкспертам.

Патологоанатом кивнул в направлении полки, где лежал прозрачный пластиковый пакетик.

– Есть еще это. Крошечный кусочек зеленого пластика, найденный у него под кожей – между ключицей и шеей.

Шарко подошел к полке.

– Что бы это могло быть такое, как вы думаете? Есть идеи на этот счет?

– Нечто округлое, типа цилиндрика, и проколотое в середине. Скорее всего, фрагмент порта или манжетки подкожного внутривенного катетера, какие применяются в хирургии.

– А с какой целью они применяются?

– Уточню это у кого-нибудь из хирургов, но помнится, областей применения довольно много. Часто, к примеру, такие катетеры ставят онкологическим больным, находящимся на длительном курсе химиотерапии, иногда так подают питательные растворы, препараты крови, даже антибиотики. Смысл тут в том, что благодаря катетерам нет необходимости постоянно травмировать вену. Думаю, кое-что подскажет токсикологический анализ тканей: был ли клиент чем-нибудь болен? Не страдал ли он, например, раком?

– Что еще?

– Остальное – уже не мое дело. Остальное относится к области технологии судмедэкспертизы, для вас не особо существенной. Ну, скажем, я изъял кусочки ткани из поясничной мышцы, чтобы можно было определить ДНК каждой жертвы. Поскольку черепа у всех были начисто выбриты, отправил ребятам из токсикологической лаборатории волосы с лобка. Теперь пусть они пашут. Будем надеяться, что их открытия позволят идентифицировать эти трупы, иначе дело затянется до бесконечности и чрезмерно усложнится.

– А вам не кажется, что это уже произошло?

Судмедэксперт принялся стаскивать с себя запятнанный комбинезон. Шарко, глядя вниз, в пол, потер губы:

– Даже в те времена, когда я не вылезал из моргов, мне ни разу и в голову не пришло купить такую обувь, как у вас, резиновую. Вы и представить себе не можете, сколько пар мокасин я там вконец загубил! Запах смерти, он… он будто врастает в кожу. А такие, как у вас, – они где продаются-то?

Доктор пристально поглядел на собеседника, потом разложил по местам в глубине прозекторской недавно использованные инструменты и ответил, чуть улыбаясь:

– Сходите в «Леруа Мерлен», там в отделе садоводства найдете то, что вам нужно. А теперь – всего вам наилучшего, комиссар, желаю успеха! Я же, с вашего позволения, пойду наконец посплю.

Оказавшись на улице, Шарко первым делом глотнул побольше свежего воздуха, потом посмотрел на часы. Почти одиннадцать… Большую часть экспертных заключений он получит к концу дня. Парижский полицейский глянул на безоблачное небо и принюхался к своей одежде. Меньше двух часов там пробыл – и все насквозь пропиталось вонью… Франк решил, что надо зайти в отель переодеться, а потом уже отправиться к коллегам в территориальное управление, чтобы узнать, как там все, и, если получится, почитать дела. Да, еще не забыть бы в гостинице разделаться с этой чертовой мухой, которая не давала ему спать.

Ну а если в течение сорока восьми часов ничего здесь не сдвинется с места и не будут получены конкретные данные, он соберет вещи и двинет в Нантерр. Будет думать там. Уж очень он соскучился по своим маленьким поездам, сил нет как соскучился.

10

Реставратор кинопленки Клод Пуанье жил на улице Гамбетта – в самом водовороте разноцветных и разнообразных магазинов и лавок. С одной стороны – Ваземм с его крытым рынком и смешением народов, с другой открывался путь в студенческие кварталы, находящиеся между улицами Сольферино и Вобана. Домик реставратора зажали с двух сторон китайский ресторан и табачный ларек, а семидесятилетний хозяин был на вид так же неказист, как его обиталище: очки с бифокальными стеклами в коричневой роговой оправе, старый бордовый шерстяной пуловер с V-образным вырезом, плохо поглаженная клетчатая сорочка. Кем он был на самом деле – реставратором древних фильмов или все-таки древним реставратором фильмов?

– Я сказал бы о себе «древний реставратор древних фильмов», – улыбнулся, словно прочитав ее мысли, хозяин домишки. – Работу десять лет назад пришлось оставить из-за глаз. Помутнели, свет проходит уже не так хорошо, как раньше. А кино ведь, знаете, это прежде всего свет. Нет света – нет кино.

Люси вошла в один из тех еще сохранившихся на севере старинных домов, где в гостиной можно увидеть кафельный пол из наклеенных на цемент плиток, где все трубы прокладывались на виду, а потолки были высокими. На газовой плите дымился кофейник, распространяя по всему дому едкий запах, когда Клод принялся разливать варево по чашкам, Люси подумала, что это не иначе как жидкий уголь, и сразу бросила в свою целых два куска сахара – она-то, сроду не пившая сладкого кофе!

– Ну что, Клод? Вы уже произвели вскрытие фильма?

Пуанье снова улыбнулся. Зубы старика выглядели такими же не тронутыми цивилизацией, как обстановка его дома, тем не менее, если бы убрать морщины, наверняка оказалось бы, что Клод – мужчина невероятного обаяния. Типа Редфорда.

– Ах, до чего же полицейский термин – «вскрытие»! Но как такой прелестной женщине пришло в голову гоняться за преступниками?

– Возможно, потому, что меня в дрожь от этого бросает. Мы ведь, в конце-то концов, делаем одно и то же: вы – с миром кино, с вашими бобинами, я – с миром улицы. Мы стараемся исправить то, что неладно.

Она постаралась глотнуть из чашки – ну и гадость, хоть весь сахар мира туда положи! К ней подошла ангорская кошка, мурлыча, потерлась о ее ноги. Люси ласково погладила кошку.

– Вы давно знакомы с Людовиком?

– Я служил в армии с его отцом. И именно я – больше двадцати лет назад – подарил Людовику его первый кинопроектор: Пате, для девяти с половиной миллиметровой пленки. Сам я тогда попросту избавился от старичка таким образом – места-то у меня тут мало, а Людовик обрадовался, стал устраивать в доме своего отца киносеансы – показывал кино прямо на стене. Паршивая история с ним приключилась… Его мать тяжело заболела и умерла, когда мальчику еще и девяти не исполнилось. Знаете, он ведь хороший парень.

– Знаю. И пришла сюда, чтобы ему помочь. Расскажете мне о фильме?

– Пошли наверх.

Они стали подниматься по узким скрипучим ступенькам, выдававшим возраст дома, и Люси видела по дороге десятки портретов: не кинозвезд, а неизвестной женщины. Лицо этой женщины с очень тонким искусным макияжем фантастическим образом притягивало свет. Наверняка – память о былой страсти Клода, о безвременно утерянной любви… Добравшись до второго этажа, они оказались в подобии прихожей с истертым полом, здесь царил полумрак.

– Слева – моя проявочная лаборатория. Знаете, я ведь и сейчас иногда снимаю старенькой шестнадцатимиллиметровой камерой, просто так – забавы ради. Можете не сомневаться, что уйду я из этого мира, зажав в пальцах кусочек кинопленки.

Он распахнул дверь в комнату без окон – и Люси увидела камеры, бобины с пленкой, бидоны с химикатами – потом тихонько прикрыл дверь.

– Нам надо дальше – туда, в глубину.

Последняя комната выглядела настоящим цехом киностудии или даже несколькими цехами вместе: тут стояли монтажные и просмотровые столы, самые совершенные компьютеры и сканеры для кинопленки. Имелся в немалом числе и инструмент более давних времен: ножницы, склеечные прессы, резаки для пленки, рулоны скотча, линейки. Люси как чувствовала, когда спросила про «вскрытие»: похоже, здесь разбирали фильм на кусочки и исследовали каждый кусочек отдельно, как судмедэксперт исследует фрагменты тела… Здесь нашлись даже перчатки, которые реставратор тут же и натянул на руки, – правда, белые нитяные.

– Скоро ничего этого не будет. Цифровые камеры с объективами высочайшего разрешения полностью вытеснят добрые старые тридцатипятимиллиметровки. И уверяю вас – магия кино пропадет! Фильм без скачущего изображения – разве же это фильм?

Бобина, послужившая поводом для их встречи, была надета на вертикальную ось левой моталки просмотрового стола. Примерно метр пленки был вытянут из бобины, протянут через центральное устройство, состоявшее из лупы и экрана, а кончик ее реставратор закрепил на принимающей, правой моталке. Из всех осветительных приборов в комнате горела только неоновая лампочка.

– Начнем сначала. Подойдите сюда, барышня, и позвольте мне прежде всего сказать, что вы очаровательны.

Старик явно за словом в карман не лез. Люси улыбнулась и села рядом с ним.

– Как будем смотреть? – спросил он. – С объяснениями попроще или можно с подробностями?

– Ради бога, не стесняйтесь объяснять подробно! Я же в этом ничего не понимаю, при том что обожаю кино. Как раз в те времена, когда вы подарили Людовику проектор, я впервые увидела фильм ужасов – смотрела одна в одиннадцать часов вечера. Это был «Изгоняющий дьявола» – лучшее и худшее из моих воспоминаний одновременно…

– «Изгоняющий дьявола»… Один из самых кассовых фильмов в истории кино. Его режиссер поставил актеров, снимавшихся в картине, в совершенно кошмарные условия, чтобы игра их получалась более естественной: оглушительные выстрелы у самого уха в самое непредсказуемое время, съемки в ледяном помещении… Теперь-то ведь с артистами так не обращаются – им требуется комфорт.

Люси смотрела на старого реставратора с нежностью. Он говорил до того горячо, до того страстно – прямо как ее отец, когда тому доводилось рассказывать об удочках, крючках и блеснах. Она была в те времена такая маленькая…

– Ну а наш фильм?

– Да-да, наш фильм! Прежде всего о формате: шестнадцать миллиметров. Все снято с ручной камеры: оператор держал ее на плече. Думаю, скорее всего, аппарат был швейцарский, «Болекс». Легкая портативная… легендарная камера пятидесятых… Странность в том, что – и на ракорде это обозначено – снимал оператор со скоростью пятьдесят кадров в секунду, тогда как нормальная для кино двадцать четыре, – но «Болекс» позволяет осуществлять такие эксперименты, он вообще дает возможность для самых разнообразных изысков, потому…

– Это оригинал фильма?

– Нет-нет, ну что вы! Оригинал – то, что выходит из камеры, проявляется и превращается в негатив, точно так же, как в фотографии. А тираж делается на позитивной пленке, где все так, как видит глаз. Мы всегда работаем с позитивом, который, кроме того, сохраняется как резервная копия. Позитивную пленку можно резать, клеить, как угодно монтировать, не опасаясь повредить оригинал – он остается неприкосновенным.

Старик покрутил ручку справа, и на экране просмотрового стола, в нижней части кадра, появилась надпись: SAFETY.

– Эта надпись, украшающая начальный ракорд, свидетельствует, что основа пленки, подложка под эмульсией, – ацетатная, безопасная. А безопасна она потому, что исключено самовозгорание. До пятидесятых годов кино снимали в большинстве случаев на пленках с основой из нитрата целлюлозы, а она легко воспламенялась. Наверное, вы помните эпизод из «Кинотеатра „Парадизо“» – когда в проекционной у Филиппа Нуаре начинается пожар? Так вот, пожар-то там начался только из-за того, что открыли коробку с пленкой на нитратной основе! Легендарная пленка…

Люси кивнула, соглашаясь, хотя фильма в глаза не видела: итальянская киноклассика не очень-то входила в круг ее интересов, в отличие от американских фильмов ужасов пятидесятых годов – вот их она была готова смотреть чуть ли не сутками.

– Черный кружочек над буквой «А» говорит о том, что пленка сделана в Канаде. Это – международная символика для «Кодака».

Канада… Людовик сказал, что обнаружил бобину на чердаке бельгийского коллекционера. Сегодня эта самая бобина находится во Франции. Должно быть, у таких анонимных фильмов жизнь не менее бурная, чем у марок или коллекционных монет: тоже путешествуют из страны в страну. Люси отодвинула мысль в дальний уголок памяти на случай, если окажется, что овчинка стоит выделки, и придется поговорить об этом с наследником старика Шпильмана. Ох, надо признаться хотя бы себе самой, как возбуждает ее это частное, далекое от протоптанных тропок расследование… Клод между тем снова как будто бы откликнулся на ее мысли:

– Фильмы путешествуют, фильмы теряются… Представляете: пропало ведь больше половины того, что было сделано до начала Второй мировой войны! Среди этих исчезнувших произведений были истинные шедевры, а теперь они наверняка гниют на каких-нибудь чердаках… Мельес, Чаплин, кое-что из Джона Форда…

– А известно, когда был снят этот фильм?

Клод Пуанье покрутил ручку. Когда на экране возник самый первый кадр фильма: абсолютно черный с белым кружком, – реставратор указал пальцем на нижнюю часть пленки. Люси разглядела там, прямо над перфорацией два символа: + и ▪ – и какие-то цифры.

– «Кодак» использовал для датировки своих пленок код из геометрических фигур и математических символов. Этот код повторялся каждые двадцать лет.

Он протянул Люси лист бумаги, засунутый в прозрачный файлик: что-то вроде таблички со множеством значков и цифр.

– Гляньте сюда, на таблицу. Крестик и квадратик означают, что данная позитивная копия была отпечатана либо в тридцать пятом году, либо в пятьдесят пятом, либо в семьдесят пятом. Однако состояние пленки и одежда актрисы в первой сцене со всей несомненностью указывают на то, что съемки производились в пятьдесят пятом году. А вот эти цифры, которые появляются через каждые двадцать кадриков, – он снова указал пальцем на нижнюю часть пленки, – называют футажным номером. По футажному номеру можно установить изготовителя – в нашем случае это «Кодак», – тип пленки, номер рулона, последние же четыре циферки – это индивидуальный номер кадра. Короче, кейкод, который наносится на пленку в процессе ее изготовления и сохраняется на всех стадиях производства фильма, позволяет узнать о пленке все. В принципе можно даже определить день, когда пленка вышла из лаборатории, и где эта лаборатория находится, однако сразу предупрежу, что по тем номерам, которые вы видите, вряд ли что удастся установить. Слишком давно все это было, и, если учесть, как далеко продвинулось за это время кино, вероятнее всего, лаборатории, где проявлялся оригинал, попросту уже не существует.

Старик посмотрел на Люси с довольным видом. За увеличивающими стеклами очков глаза старика казались особенно большими. Люси ответила ему улыбкой.

– Ну что, перейдем к содержанию?

Лицо Клода омрачилось, доброе настроение мигом улетучилось.

– Я должен был сказать вам с самого начала, что постановщик фильма – одновременно гений и психопат. Этакий извращенный разум, в котором объединились оба человеческих типа.