Текст книги "Атомка"

Автор книги: Франк Тилье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

26

Люси вздрогнула и проснулась.

Огляделась, чтобы понять, где находится: ага, это больничная палата, а проснулась она оттого, что за спиной у нее стоит Шарко в голубой пижаме. Стоит и поглаживает ее по затылку.

– Сегодня воскресенье, и уже почти одиннадцать утра, – улыбнулся он. – Вот я и подумал, не пора ли принести тебе круассанов.

Люси распрямилась, поморщилась, потому что все тело у нее затекло, да и проспала она всего несколько часов.

– Франк, почему ты на ногах?

Он повернулся, показывая себя с разных сторон:

– Неплохо выгляжу для привидения, да? Доктор, конечно, слегка рассердился, столкнувшись со мной в коридоре, но тем не менее все мне объяснил. А потом я повстречался еще и с жандармом, так что знаю уже и о смерти Агонла, и о трупах в морозильнике. Насколько я понял, все мои бумаги черт знает в каком состоянии, сотовый пропал, любимый костюм больше не надеть и…

Люси изо всех сил прижалась к комиссару, крепко его обняла:

– Мне было так страшно, Франк… Если б ты только знал!

– Я знаю.

– И мне так грустно оттого, что сдуру тогда с тобой поссорилась… Правда-правда.

– Мне тоже. Такого больше не должно быть.

Шарко закрыл глаза, продолжая гладить Люси по спине. От жутких воспоминаний все волоски у него на коже вставали дыбом. Он до сих пор чувствовал, как сжимает его грудь ледяная вода, как трудно дышать, как тяжелеет тело, как тянет вниз, в глубину… Он ощущал дикое жжение во всех мышцах – как в ту минуту, когда выбирался на берег…

– У меня больше нет служебного оружия – за столько лет в полиции я ни разу не терял пистолета, даже в худших обстоятельствах, а тут… Что бы это значило? Может, и впрямь пора завязывать?

Люси поцеловала Франка. Они ласкали друг друга, обменивались нежными, смешными прозвищами. Комнату заливал свет. Шарко подвел подругу к окну:

– Посмотри.

От пейзажа просто дух захватывало. Солнечные лучи играли на ослепительно-белых вершинах, краски были яркими, сияющими. Внизу медленно двигались машины. Эта жизнь за окном, этот свет… до чего же все вместе хорошо…

– Горы чуть не лишили меня жизни, но все-таки я их люблю.

– А я их ненавижу!

Они переглянулись, чувствуя себя полными дураками, и расхохотались. У Шарко от смеха заболели ребра, но он успешно это скрыл. Он рассказал Люси, что, несмотря на кое-какие противопоказания, намерен к вечеру выписаться: все у него в порядке, ну, покалывает то тут, то там, так это же ерунда.

«Наверное, Франк просто боится меня огорчить и хочет показать, что по-прежнему крепок телом…» – подумала она.

– А знаешь, ты чертовски сексапилен в этой голубой пижаме!

– Тем не менее легко без нее обойдусь!

Люси еще крепче к нему прижалась:

– Я хочу быть с тобой, прямо сегодня вечером, в гостинице. Да-да, я хочу, чтобы ты выписался и чтобы мы сделали наконец нашего ребеночка. И так, можно сказать, потеряли вчера целый вечер!

Шарко попытался улыбнуться. Он сразу же вспомнил о том, что сказал врач, изучая его анализы: «…я не вижу никаких физиологических причин для того, чтобы ваши сперматозоиды были такими вялыми». Может, и так, может, если взять отпуск, отдохнуть, зверюшки станут пошустрей… Уж конечно! Легко ему говорить!

В конце концов комиссар посерьезнел и заглянул Люси в глаза:

– Тот тип, который бросил меня в реку, – он сильно выдохся, когда я за ним гнался. Я не слишком быстро бегаю, но он еще медленнее. Думаю, он не очень молод. Разглядеть лицо не удалось, но куртку его, когда он толкал меня в воду, я разглядел. Без капюшона, толстая, цвета хаки. По описанию – точно такая, какая была на мужчине, похитившем из больницы ребенка.

– Уверен?

– Абсолютно уверен.

Люси будто ударили. Она благодарила небо за то, что не успела побывать в педиатрическом отделении, не встречалась глазами с этим ребенком, потому что теперь представляла себе самое худшее.

Они молчали, в воздухе росло напряжение. Слова Шарко подтверждали то, о чем она все время думала.

– Мне кажется, кто-то идет по тому же следу, что и мы, опережая нас на несколько шагов и убирая с нашего пути все, что могло бы помочь нам продвинуться. Всякий раз он выигрывает время и «зачищает» очередной участок. Мне кажется, у Агонла он искал записи.

Люси достала из внутреннего кармана куртки тетрадь:

– Вот эти записи. В тетрадке полно химических формул, рисунков, схем, описаний опытов с сероводородом… Агонла упоминает тут и жертв – говорит о способах, какими усыплял их… Количества, дозировки…

Шарко взял в руки тетрадку:

– Неужели ты добилась от жандармов разрешения оставить себе оригинал?

– Да они понятия не имеют, что я нашла тетрадку! Она была спрятана в стене подвала, за кирпичами.

Ошеломленный, Шарко смотрел на подругу-коллегу, не веря своим ушам:

– Ты хочешь сказать…

– Ага, именно это и хочу сказать. А еще – что я все там сделала, как было.

– Люси!

Она чуть отодвинулась от Франка, развела руками:

– Ну а как иначе-то? Записки Агонла прямо связаны с нашимделом, а этот чертов жандарм, этот, как его, Шантелу, выпихнул нас из расследования. Если бы тетрадь попала к нему, он в жизни не выдал бы нам ни крохи информации! Ты же помнишь: «Я ведь сказал, мы берем это дело СЕБЕ» – и точка! Чем ворчать, лучше загляни в тетрадку-то.

Шарко вздохнул. Люси Энебель в своем репертуаре, где бы она ни была – хоть и у его больничной койки…

– Нужно найти способ вернуть оригинал на место. Мы не можем оставить тетрадь себе – это важнейшее вещественное доказательство.

Стиснув зубы, Франк все-таки открыл тетрадь и сразу же ткнул пальцем в рисунок на вкладной страничке:

– Опять этот символ – тот же, что вытатуирован на груди ребенка.

– Вот и доказательство, что все между собой связано!

Комиссар разглядывал страницы тетради и вкладные:

– Записи делали два разных человека.

– Знаю. Один – прямо в тетрадке, другой – на отдельных листках.

Шарко добрался до черно-белой фотографии. Вытаращил глаза:

– Это кто? Эйнштейн?

– Собственной персоной.

– Второго мужчину я не знаю, но женщина… Она похожа на Марию Кюри. Это действительно Мария Кюри?

Люси растерла себе плечи, словно желая согреться. Подошла к батарее, встала рядом, спиной к окну.

– Не знаю.

– А я почти уверен, что это она. Невероятный снимок!.. Жалко, что обгорел.

– У меня от него кровь в жилах стынет. Ты только глянь, как они смотрят в объектив! Как будто не хотят сниматься. И потом, где это они, почему в такой темноте? Что им там было надо? О чем они тогда говорили?

Заинтригованный фотографией Шарко продолжал изучать тетрадку. Формулы, рукописные заметки. Взгляд у комиссара был мрачный, по лбу пролегли морщины. Наконец он захлопнул тетрадь и тут обнаружил на задней обложке внизу полустертый штамп. Показал Люси:

– Видела?

Она вернулась к Шарко, становилось все интереснее.

– «Специализированная клиника Мишеля Фонтана, Рюмийи, тысяча девятьсот девяносто девять». Нет, не заметила. Черт! Рюмийи!

– Ну да, возможно, та самая больница, в которой «сотрудничал» Филипп Агонла до перехода в прачечную медцентра «Солнечные склоны».

– Специализированная, то есть психиатрическая… Где, по словам Шантелу, он и лечился. Тысяча девятьсот девяносто девятый год. Как раз то время.

Пока они размышляли над увиденным, им принесли обед. Шарко приподнял крышку и сморщился:

– Сегодня как-никак воскресенье, черт побери! Нельзя же в воскресенье есть такую дрянь!

Люси не стала капризничать, она мигом проглотила то, что претендовало на звание свинины, дополненной картофельным пюре. Шарко для проформы тоже поклевал, и они продолжили обсуждение своих дел. Дожевав зеленое яблоко, которое было выдано в качестве десерта, Люси глянула, что за эсэмэска пришла на ее мобильник:

– Есть о чем поговорить, появилась интересная информация. Надеемся, что Франк в порядке. Позвони, если сможешь, до трех. Это от Никола.

– Ну и как он воспринял? – Франк обвел рукой палату. – Что у нас тут делается, имею в виду.

– Вчера вечером, перед тем как вернуться в подвал, я ему позвонила и все рассказала. Поговорили вполне пристойно, пусть даже он дико за тебя испугался и обозвал нас «психами ненормальными».

– Ну, значит, все как обычно… Ладно, звони ему, только пока не говори ни о тетрадке, ни об Эйнштейне, вообще ни о чем таком.

Люси закрыла дверь и набрала номер начальника. Включила громкую связь и услышала, что Белланже там, у себя, последовал ее примеру.

– Спасибо, что позвонила. Давай-ка первым делом скажи, как там Франк.

– Уже готов выписываться, – подмигнув Шарко, ответила Люси. – Одна проблема: выйти ему отсюда не в чем.

– Вот это да!

– Я включила громкую связь, Франк тебя слышит.

– Привет, Франк! Слушай, я сейчас в конторе вместе с Паскалем. Мы делимся новостями и идем домой, просто уже с ног валимся. Представляете, наш Легавый с пятницы не занимался своей силовой гимнастикой!

– Ох, такого не было с тех пор, как мы вместе работаем…

– Оттого он ужасно нервный, ни дать ни взять вулкан, который вот-вот взорвется. Ну ладно… Мы пообщались с Эриком Дюбленом из Гренобльской региональной службы уголовной полиции и Пьером Шантелу из жандармерии Шамбери. С юридической точки зрения все будет довольно сложно, – похоже, этот Шантелу упертый и ограниченный тип, который намерен ставить нам палки в колеса.

– Кому ты это говоришь! – отозвалась Люси. – Форменный идиот!

– Зато наш следователь Артюр Юар – парень способный. Думаю, он сумеет договориться с другими судейскими и избежать очень уж больших проблем. У нас полно новостей. Вы хорошо меня слышите?

Люси кивнула:

– Отлично. Только начни с новостей о мальчике из больницы, ладно?

– А вот тут ничего. Ни о нем, ни о Валери Дюпре ни-че-го. Как сквозь землю провалились. Но розыск продолжается. – Люси и Шарко сидели рядышком на кровати, Белланже продолжал говорить: – Другие же новости у нас вот какие. Паскаль хорошенько поработал, и теперь мы почти уверены, что расследование Дюпре было связано с самыми загрязненными городами планеты. Химические загрязнения, диоксид кремния, радиоактивность. У нас есть даты всех ее переездов, и мы в целом можем вычертить ее маршрут. Скорее всего, Дюпре интересовало, как состояние окружающей среды влияет на здоровье. В Ла-Оройе, скажем, почти все дети страдают сатурнизмом и у них вообще полно проблем – в частности, плохо работают почки и сердце… Может быть, потому она и выбрала именно этот перуанский город…

Люси и Шарко переглянулись – надо же, как все серьезно.

Комиссар взял трубку и заговорил в микрофон:

– Проблемы с сердцем и почками… Как у нашего пропавшего мальчика.

– Паскаль тоже обратил на это внимание. А я позвонил сегодня с утра в кретейскую больницу… но и тут не все ладно. Поскольку ребенка в больнице уже нет, им неохота еще раз и более подробно исследовать его кровь, тогда как нам надо кое-что уточнить. Обычная история: желают знать, кто за это заплатит. Поэтому мы заберем у них пробирки с кровью и отдадим нашим токсикологам. Нам повезло: в кретейской лаборатории хранят биологический материал, взятый у пациентов, в течение недели, и крови там достаточно, чтобы проверить не только то, что проверили в больнице. Ну и мы решили: пусть воскресенье пройдет, а завтра с утра это дело запустим.

Шарко чувствовал, что некоторые нити начинают сплетаться, пусть даже пока и очень неопределенным образом. Из головы его не выходили три слова: «радиоактивность», «Эйнштейн», «Кюри».

– Ты вроде говорил о радиоактивности, – напомнил Франк.

– Да. После Китая, где добывают уголь, и потому воздух очень сильно загрязнен кремнеземом, Дюпре полетела в Штаты – в Ричленд, а оттуда в Альбукерке. Ближайшие города к тем, что связаны со сверхсекретным проектом «Манхэттен», то есть с созданием в тысяча девятьсот сорок пятом году первых атомных бомб.

– Что-то такое об этом слышал, но помню смутно, чересчур далекие времена.

– Ричленд – место очень известное, и туда ломятся туристы, которые увлечены историей. Знаешь, как его называют? «Ядерным городом» или «городом атомного гриба»… И он на самом де…

Но комиссар уже не слушал. Он вскочил с кровати, щелкнул пальцами:

– Люси, где у нас «Фигаро»?

– В машине, в бардачке.

– Сбегай за газетой, пожалуйста, одна нога здесь, другая там, ладно? Кажется, до меня дошло, почему Дюпре оставила себе этот номер.

Когда Люси скрылась за дверью, комиссар успокоился и повторил парижским коллегам, чтобы они были в курсе, то, что сам узнал час назад, – избегая только упоминаний о тетрадке. Наконец Люси вернулась с газетой в руке, протянула ее Шарко, он схватил и принялся поспешно листать.

– Это точно было на странице объявлений, точно! – Глаза его быстро забегали по строчкам… – Ну да, вот. – Он ткнул пальцем в заметку посредине левой полосы. – Вот, я нашел! В разделе личных сообщений – туда кто угодно может написать о чем угодно. Послушай, Белланже, что тут написано:

В Стране Киртов можно прочесть то, чего читать не должно. Мне известно о NMX-9 и пресловутой правой ноге в Краю Лесов. Мне известно о TEX-1 и ARI-2. Мне нравится овес, и я знаю, что в грибных местах свинцовые гробы еще потрескивают.

Белланже долго молчал, потом попросил Франка прочесть еще раз и наконец спросил:

– Ты правда думаешь, что это как-то связано с…

– Почти уверен. Это очень похоже на зашифрованное послание. Насчет овса я не понял, но ты же сам только что сказал, что Ричленд называют «городом гриба», да? Вот тебе и – «грибные места». И потом – свинец… Разве не похоже, что «гробами» она назвала самих детей, потому что со свинцом внутри они приговорены к смерти? Бродячие гробы. Понимаешь, что я имею в виду?

– Более или менее, – отозвался Белланже. – И… – Он снова помолчал. – Ты считаешь, что автор сообщения – Валери Дюпре?

– По-моему, это очевидно. Словами «мне известно» или «я знаю» она словно бы тычет пальцем в мишень, она угрожает. Причем она знает и то, что ее «мишень» внимательно читает «Фигаро».

– Смотри-ка, а ведь и правда может срастись… Да и по времени согласуется: она вернулась из Нью-Мексико в начале октября, заметка появилась в ноябре, месяцем позже. И еще, Дюпре так и не поехала в Индию, хотя запрос на визу предполагал это путешествие. Получается, после США у нее сменились приоритеты.

Люси слушала и записывала в блокнот. Шарко потирал подбородок. Валери Дюпре постепенно обретала в его мыслях плоть. Становились понятны ее мотивы, ее стремления. «Круиз» по загрязненным городам. Книга, в которой говорилось о воздействии загрязнений окружающей среды на здоровье. Во время последней поездки, то ли в Ричленде, то ли в Альбукерке, она узнала нечто такое, что внезапно поменяло ее цели и в конце концов поставило под угрозу ее собственную жизнь. Зачем она поместила в газете эту заметку? Чего хотела добиться? В чем тайный смысл такого странного послания? А главное – где тут связь с ребенком из больницы или фотографиями ученых 1900-х годов?..

Белланже не дал ему додумать:

– Хорошо. Надо будет пораскинуть мозгами, давай пока оставим это в стороне. На время. Паскаль обожает головоломки – он потратит выходной на разгадку вашей криптограммы. А вы завтра с утра, так уж и быть, удостойте Шантелу своими показаниями и, если больше в этом медвежьем углу делать нечего, возвращайтесь. Насчет твоего оружия, Франк, я разберусь с начальством сам, придется извести тонны три бумаги… Ну, пока!

Они распрощались. Шарко, приглаживая на ходу волосы, направился к окну, но передумал, остановился, глядя на Люси, которая читала и перечитывала «Фигаро».

– Ты хоть что-то поняла?

– Не-а. Китайская грамота.

– Этого и следовало ожидать. Съездишь в гостиницу за моими шмотками?

– Хочешь уйти прямо сейчас? Смеешься, что ли?

– Нисколько. Ты поедешь в гостиницу, а я тут пока договорюсь с врачами о выписке. Ну а потом можно будет выбрать. Либо мы останемся в номере под теплым одеялом, либо смотаемся в Рюмийи, в психиатрическую больницу. Тебе что больше нравится?

Люси пошла к двери:

– Ты на самом деле хочешь, чтобы я ответила?

27

Стужа.

Для того, с чем столкнулись полицейские, когда вышли из машины перед каменной громадой, которая казалась высеченной прямо в скале, никакого иного слова и не подберешь.

Путь в психиатрическую больницу оказался неблизким и не очень простым: сначала надо было проехать весь город Рюмийи, затем углубиться в горы, обогнуть озеро, переправиться через речку по мосту и оставить позади километр горной дороги, вьющейся по лесу между лиственницами.

Трехъярусное чудище с суровыми стеклянными глазами, защищенное крышей со шпилями, прорывающимися сквозь снег. Поскольку здание выстроили высоко в горах, ледяной ветер хлестал по нему со страшной силой. Пойти тут погулять невозможно – окоченеешь.

Судя по архитектуре и удаленности от всего, подумала Люси, больницу построили очень давно, в те времена, когда безумцев считали нужным помещать в загон и держать подальше от населения – иными словами, где-нибудь на краю света.

Было воскресенье, день клонился к вечеру, и никто пациентов не навещал: пустую стоянку засыпал девственно-белый снег; только на местах, отведенных для машин персонала, стояло несколько автомобилей.

Шарко переступил порог заведения с опаской. Будучи в прошлом шизофреником… да ладно, просто – будучи шизофреником, он хорошо знал, какова из себя душевная болезнь со всеми ее вариантами и всеми мерзкими проявлениями, и интуиция подсказывала ему, что в этом изолированном от мира заведении работают отнюдь не только с легкими патологиями. А потому, излагая в приемной свою просьбу пропустить их к директору больницы, он чувствовал, как на лбу проступают капли пота и как дрожат губы.

Их провели по типичному для старых психиатрических лечебниц длиннющему гулкому коридору с очень высокими потолками и вызывающей тошноту перспективой. По пути они не видели ни одного пациента, да и из персонала всего лишь раз или два попались санитар с тележкой, медсестра, выходившая из аптеки… Бледные неулыбчивые лица, сутулые спины. Изоляция в горах вряд ли дарит возможность отвлечься, рассеяться.

Директор больницы Леопольд Юсьер, шестидесятилетний лысый мужчина в круглых очках, которые он снял, завидев полицейских, казался частью обстановки. В его кабинете было, мягко говоря, холодновато, и Люси подняла чуть выше движок молнии на куртке. Она чувствовала, что Франку не по себе, видела, как он потихоньку дергает себя за пальцы, будто испуганный ребенок.

– Если позволите, я бы хотел взглянуть на ваши документы, – сказал психиатр.

Люси протянула ему служебное удостоверение, доктор внимательно его изучил, но не стал от этого менее подозрительным и попросил карточку Шарко. Комиссар вздохнул и вытащил свою – находившуюся в самом что ни на есть плачевном состоянии.

– К сожалению, она попала в воду, размокла совсем.

Доктор поднял брови. Он наводил страх – в своем наглухо застегнутом халате, под который был надет свитер с высоким воротником.

– Парижская уголовная полиция здесь, в горах, посреди зимы? Что происходит?

Психиатр вернул им документы, и Люси объяснила:

– Нам хотелось бы узнать как можно больше об одном из пациентов вашей больницы, Филиппе Агонла. Прежде чем стать вашим пациентом, он работал здесь уборщиком.

Леопольд Юсьер задумался, почесывая подбородок.

– Филипп Агонла… – наконец произнес он. – Сначала сотрудник, потом пациент… Достаточно редкий случай, такое вряд ли забудешь… Кажется, это конец девяностых?

– Тысяча девятьсот девяносто девятый.

– И что же с ним случилось?

– Он погиб.

Доктор сильно удивился, но ничего не сказал, только снова надел очки, а потом, не вставая со стула на колесиках, оттолкнулся ногами и подъехал на нем к набитому бумагами шкафу. Люси воспользовалась этим, чтобы рассмотреть, что там у Юсьера на письменном столе. Из личного обнаружила только рамку с семейной фотографией, зато в уголке, рядом с карандашами и ручками в стакане, заметила распятие: Бог обозначал свое присутствие даже здесь, среди помешанных… Директор больницы тем временем вернулся с нужной папкой в руках и принялся быстро ее просматривать:

– Вот история болезни Филиппа Агонла. Ну да, точно, так и есть: попытка самоубийства, тяжелая депрессия с эпизодами параноидального бреда. Пациенту казалось, будто за ним, прячась за мебелью или под кроватью, присматривает его покойная мать, будто она шепчет ему на ухо: «Отсюда, где я сейчас, мне хорошо тебя видно». Он нуждался в терапии и уходе, пробыл у нас семь месяцев.

Люси едва могла вообразить эту пытку: жить больше полугода в этих мрачных слепых стенах, жить тут забытым всеми.

– К тому времени, когда Агонла выпустили отсюда, он полностью выздоровел?

Врач резким движением захлопнул папку:

– Мы никого не «выпускаем», мадам: больница – не тюрьма, а наши пациенты – не заключенные. Мы их лечим, а когда видим, что они уже не представляют никакой опасности для общества, а главное – для себя самих, как правило, направляем в центры реадаптации, где они находятся в течение более короткого срока, чем у нас. Что же касается вашего вопроса насчет того, полностью ли выздоровел Агонла… Нет, данный пациент не «выздоровел», в привычном смысле слова, но вновь обрел способность жить среди людей.

Та-ак, придется действовать осторожно. Вот и еще один персонаж, с которым надо держать ухо востро. Эти горцы, живущие в медвежьих углах, все как на подбор круты и упрямы.

– Может быть, вспомните, с кем из пациентов больницы у Филиппа Агонла были особые отношения?

– Не пойму, какого рода отношения вас интересуют, – нахмурился психиатр.

– Ну, не знаю, как это сказать… Дружеские, приятельские… Пациенты, с которыми он предпочитал сидеть за столом в столовой или гулять…

– Трудно сказать вот так, навскидку. Нет, вроде бы не помню. Агонла был обычным пациентом, ничем не выделявшимся среди других.

– Хорошо, мы поговорим с медсестрами: они в постоянном контакте с пациентами – наверное, найдут что рассказать.

Юсьер наклонился вперед, поставив локти на стол и примостив подбородок на сжатые кулаки:

– Послушайте, я хорошо знаю законы. Для того чтобы действовать таким образом, вы должны иметь официальное разрешение, следственное поручение… или что-то в этом роде.

– Ваш бывший пациент Филипп Агонла покушался на жизнь как минимум семи женщин и пять из них убил. Он отравил этих женщин ядовитым газом – сернистым водородом. Тела некоторых из них он в течение нескольких лет хранил в морозильнике у себя дома. Выйдя из вашей больницы, месье Юсьер, Филипп Агонла превратился в серийного убийцу – вот как замечательно вы его лечили! Да, мы можем начать производство по делу, собрать сюда людей, воззвать к общественному мнению – словом, сделать вам черный пиар. Вы в этом заинтересованы?

Психиатр медленным движением снял очки, которые так потом и остались у него висеть между пальцами правой руки, закрыл глаза и застыл. А очнувшись, потер место, где минуту назад сидели очки.

– Черт побери… Что конкретно вам нужно?

Люси достала тетрадку, найденную в доме Агонла за кирпичами подвальной стены, подтолкнула ее по столу к директору больницы:

– Для начала – вот. Нам бы хотелось, чтобы вы взглянули на эту тетрадь. На задней ее обложке стоит штамп вашего заведения, то есть она – отсюда. Принадлежала она Филиппу Агонла, но мы считаем, что внутри есть записи, сделанные другим человеком – может быть, пациентом, а может быть, кем-то из персонала – в то время, когда Агонла лечился здесь. Записи другого лица – в основном на отдельных листках.

Юсьер взял в руки тетрадь. Люси заметила, что теперь доктор разволновался всерьез. Изучив штамп на задней обложке, он открыл тетрадь и замер над первой же страницей, где было «дерево с шестью ветвями».

– Похоже, этот рисунок о чем-то вам говорит? – предположила Люси.

Врач не ответил, даже и рта не открыл, наоборот, сжал губы в тонкую линию и принялся аккуратно листать тетрадь, задерживаясь главным образом на вкладных листках. Дошел наконец до фотографии ученых и снова замер, глядя на нее.

– Обгорела… – прошептал доктор, тихонько поглаживая пальцем снимок.

Потом вернул его на место и перевел взгляд на посетителей:

– Кто знает, что вы здесь?

В голосе его внезапно прозвучал страх.

– Никто, – ответил Шарко. – Даже наше начальство не знает.

Юсьер резко захлопнул тетрадку, злобно на нее посмотрел:

– Очень вас прошу: уходите.

Люси покачала головой:

– Вы прекрасно понимаете, что мы никуда не уйдем. Наше расследование связано отнюдь не только со смертью Филиппа Агонла, это всего лишь один из этапов, который нам надо преодолеть, чтобы двигаться дальше. Розыск привел нас в вашу больницу, и мы должны получить здесь ответ.

Психиатр просидел несколько секунд неподвижно, потом встал, взял со стола тетрадку и произнес:

– Пойдемте со мной.

Люси и Шарко обменялись у него за спиной красноречивыми взглядами, – возможно, они получат-таки ответы в этом мрачном месте. Они молча прошли вдоль длинных коридоров, добрались до лестничной клетки и направились вверх. Из больших окон на каменные ступени падал серый предвечерний свет, стены тоже были каменные, и это цветовое однообразие наводило тоску. При каждом шаге директора больницы у него на боку позвякивали ключи, и Люси подумала: интересно, а где же тут пациенты? В нормальном стационаре ходячие больные бродят по коридорам, собираются в холлах, слышны их голоса, а тут… тут все казалось навеки застывшим, существующим вне времени. Она вздрогнула, вспомнив «Сияние» Стэнли Кубрика.

– Пациента, которого я сейчас вам представлю, зовут Жозефом Ортевилем, – сказал наконец Юсьер. – Он поступил к нам в июле тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, то есть больше четверти века назад. Это самый «старый» из наших тридцати семи подопечных.

Голос психиатра странно резонировал, Юсьер шел, время от времени оглядываясь на полицейских.

– Наверное, вы сейчас подумали: как же так – всего тридцать семь пациентов на такую огромную больницу, где в лучшие ее времена бывало и больше двухсот пятидесяти?.. Но мы сейчас на грани финансового краха, можно сказать, агонизируем и, к сожалению, вот-вот закроемся. Избавлю вас от подробностей, у вас, полагаю, есть дела поважнее…

– Больше всего нас интересует, кто такой Жозеф Ортевиль, – вздохнул Шарко.

– Всему свое время. Это… это сложная история.

Они пришли на третий этаж.

– Верхний уровень. Здесь вы не увидите открытых дверей. Пациенты, которые здесь содержатся, нуждаются в особо строгом надзоре.

Юсьер отпер одну из дверей, толкнул ее, и полицейские прошли вслед за ним в коридор без окон. Свет тут давали только неоновые лампочки, размещенные через каждые пять метров. Да, конечно, это был «верхний уровень», но из-за каменных стен у Люси и Шарко рождалось ощущение, будто они идут через подземный ход или попали в шахту, выдолбленную в горе. Они свернули, продвинулись еще немного вперед и наконец оказались в зоне с палатами. В массивных дверях, запертых на тяжелые замки, были проделаны круглые отверстия типа иллюминаторов.

«Это не россказни, такие места существуют пока на самом деле», – подумала Люси.

Теперь ей стало по-настоящему страшно, все внутри сжалось. Люди за этими дверями, наверное, убивали, уничтожали с улыбкой на губах целые семьи. Выйдут ли они когда-нибудь из этих зловещих стен? Превратятся ли, очутившись на свободе, в потенциальных Агонла? Она пыталась на ходу заглядывать в окошки, но ничего за ними, кроме, как ей показалось, совершенно пустых комнат, видно не было. Скорее всего, пациенты лежали на кроватях, накачанные лекарствами.

Но вдруг в одном из «иллюминаторов» показалось лицо – и Люси невольно отпрянула.

У мужчины за стеклом был прямой пробор в темных волосах, он оскалился, сморщил нос и, не спуская с Люси глаз, стал мерно биться лбом об окошко изнутри. Ей почудилось, будто он похож на Грегори Карно, убийцу ее двойняшек.

– Люси, ты как? Все нормально?

Голос Шарко…

Люси зажмурилась, потом открыла глаза и поняла, что за окошком уже никого нет. И эта палата тоже выглядела теперь пустой. Что же до Карно, то он умер и похоронен полтора года назад на ближайшем к Пуатье кладбище.

Все-таки слегка растерянная, она снова двинулась по коридору:

– Да-да, все нормально.

Хотя на самом деле – не все, далеко не все! Она понимала это. Она же виделакого-то, кого, наверное, не существует.

В этом отделении было тихо, но тишина давила, казалась опасной. Время от времени Энебель мерещились крики, больше похожие на хрип, и исходили они словно бы из недр здания. Средоточие кошмаров, а не здание! Наконец они остановились у последней двери – в отростке коридора. Юсьер повернулся спиной к стеклу, закрыв его собой так, чтобы полицейские не могли заглянуть.

– Пришли. Должен вас предупредить, что Жозеф Ортевиль страдает психозом в самой тяжелой форме, на нем надета смирительная рубашка, тем не менее прошу не переступать порога палаты и не приближаться к пациенту.

– А я думал, смирительных рубашек больше не существует, – нахмурился Шарко.

– Вы правы, но пациент сам попросил, чтобы на него надели рубашку: Ортевиль отлично осознает, что без нее сдерет себе кожу с лица и торса, будет отрывать от себя куски до тех пор, пока не умрет… За долгие годы больной сделался устойчив к химиотерапии – ни одно лекарство больше на него не действует. Не стану долго объяснять, в чем суть этой болезни, скажу только… только, что она весьма опасна… как для него самого, так и для вас.

Люси невольно сделала шаг назад, позволив Шарко опередить ее на несколько сантиметров. Она не выносила взгляда сумасшедших, потому что в глубине их зрачков можно прочесть все, что вытесняется нашим сознанием, все, что сознание мешает нам видеть.

– В его «послужном списке» есть убийства? – спросил комиссар.

– Нет. – Доктор вставил ключ в замочную скважину. – Он никому не причинил зла, только на себе испытал. Должен вас предупредить, лицо у Жозефа не такое, как у нас с вами. – Юсьер замолчал, обернулся и посмотрел собеседникам прямо в глаза. – Здесь, в горах, двадцать пять лет назад происходили ужасные вещи. Местные жители говорили, что в долине поселился сам дьявол. Вы приехали сюда, в мою больницу, и вы никогда даже и не слышали об этой истории?

– Совершенно не в курсе. Расскажите, пожалуйста.

Юсьер вздохнул:

– Жозефу сейчас сорок шесть лет, он единственный, кто выжил в страшном пожаре. Тогда ему было едва за двадцать, у него обгорело лицо и почти все тело, он провел больше года в ожоговом центре и перенес несметное количество хирургических операций. Несколько раз он чуть не умер, огонь отнял у него способность произносить ясные и членораздельные звуки, говорить пациент не может – только писать…

Доктор понизил голос. Вдали раздавались глухие удары в дверь, слышались стоны, но Юсьер не обращал на них ни малейшего внимания.