Текст книги "Входят трое убийц"

Автор книги: Франк Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

3

– Ну как, узнаёте? – спросила миссис Ванлоо директора банка, которому подала руку, чтобы он проводил ее в столовую.

Банкир огляделся вокруг и утвердительно кивнул головой.

– Мадам, ваша вилла построена с поразительно точным соблюдением стиля! Вот все, что я могу сказать!

Она польщенно улыбнулась, знаком указывая гостям их места за столом.

– Но одно будет выпадать из общего стиля, – заметила она. – Это меню. Вы знаете об императоре все и знаете, конечно, что он не был добрым католиком. Он ел мясо и по пятницам. Но знаете ли вы, мистер Трепка, что сегодня на обед будете есть вы? Буйабес!

– Мадам! Вы угадали мое самое заветное желание! Если бы у меня не было других причин приехать на Ривьеру, меня заманила бы сюда мысль о буйабесе!

Особое средиземноморское блюдо, называемое буйабесом, готовится из многочисленных сортов хорошей жирной рыбы, обитающей в здешнем море: это и уторь, и навага, и многие другие рыбы, а также лангусты и раки. Суп приправляют луком, лавровым листом, гвоздикой и шафраном, и, если он приготовлен по всем правилам, это блюдо, достойное трапезы богов. Со стоящего поодаль столика, где на маленьком огне кипел огромный котел, дворецкий принес крутобокий желтый сосуд, до краев наполненный ароматным супом. Он поставил его перед старой дамой. Она налила себе несколько ложек и с критическим видом отведала суп.

– Прекрасно, Жан, – сказала она, – но…

– Вам не нравится суп, мадам?

– Суп хороший, только в нем маловато пряностей. Будьте добры, Жан, подайте мне прибор для специй. Спасибо! И прошу вас, повторите мои слова повару.

– Непременно, мадам, – сказал расстроенный дворецкий, – я все ему передам.

Он поставил на стол прибор для специй из старинного серебра. Хозяйка посолила и поперчила дымящийся суп, попробовала его и помешала.

Левым ухом доцент уловил театральный шепот Мартина Ванлоо:

– Каждый раз одна и та же история: в супе мало пряностей! А при этом всем известно, что повару приказано не увлекаться пряностями…

Выражение лица дворецкого было достойно римского авгура, [19]19
  Авгуры – римские жрецы, толкователи божественных знамений.


[Закрыть]когда хозяйка наконец дала ему знак, что он может разливать суп. Он повиновался ее приказанию и первую тарелку подал банкиру. Трепка был слегка обеспокоен тем, каким будет результат стольких предварительных манипуляций. Но тревожился он напрасно, буйабес оказался превосходным!

После рыбного супа подали только сыр и фрукты. Вино было шабли и шамбертен. [20]20
  Шабли – белое бургундское вино из одноименной области. Шамбертен – красное бургундское вино из одноименного виноградника. Любимые вина Наполеона.


[Закрыть]«Императорские вина», – заметила хозяйка своему соседу по столу. Он улыбнулся с некоторой рассеянностью. За все время обеда ему удалось услышать от нее лишь несколько фраз. Как только она начала есть, вся ее живость исчезла. Может, возраст брал свое? Но аппетит у нее был превосходный, и время от времени Трепка подмечал ее взгляд, в котором выражалась отнюдь не усталость, а скорее беспокойство, чтобы не сказать подозрительность. Взгляд был направлен всегда в одну сторону – к юному темнокудрому Джону. По окончании трапезы миссис Ванлоо, едва заметно кивнув головой, сказала:

– Мои высокочтимые скандинавские гости, надеюсь, вы извините старую женщину. Я немного устала. Если вы еще когда-нибудь пожелаете оказать мне честь своим посещением, то доставите мне большую радость. Вы такие ученые люди, у вас столько интересных мыслей, что мне почти неловко навязывать вам свое общество. Но старость жадна! Некоторые люди копят деньги, я коллекционирую драгоценные знакомства! Добро пожаловать, господа!

При этих словах три внука, как по команде, встали. Но если они надеялись отправиться вместе с гостями в город, их надеждам суждено было рухнуть самым жестоким образом. Блеснув вновь оживившимися энергией глазами, старуха обернулась к ним и сказала:

– Артур! Я не возражаю, если ты отправишься в город. С тобой, Джон, мне надо поговорить! А Аллана и Мартина я просила бы подождать, пока я переговорю с Джоном. Нам тоже надо кое о чем побеседовать!

Старая дама внушала нешуточное почтение, хотя похожа была на статуэтку Мадонны из слоновой кости, которую, казалось, может сдунуть легкий порыв ветерка!

– Но, Granny…

– Ты слышал, что я сказала, Мартин!

– All right, Granny, конечно, как тебе угодно! (Но взгляд Мартина противоречил его словам.)

– Послушай, бабушка…

– Аллан, в последнее время, по словам горничной, ты почти каждый вечер ложишься очень поздно. А тебе вредно ложиться поздно. И ты принимаешь много снотворных!

– Хорошо, бабушка!

Люченс уловил театральный шепот Мартина:

– Ха-ха! А она ведь еще не знает о его самом изысканном снотворном, упакованном в беличью шубку.

Доцент искал в прихожей свою шляпу и вздрогнул, услышав два голоса, шептавшиеся на лестнице, ведущей в сад. По одному из голосов он без труда узнал Артура Ванлоо. Второй, хриплый, ломающийся голос, вероятно, принадлежал молодому Джону.

– Хватит! – ворчливо говорил первый голос. – Мы еще поговорим об этом!

– Именно этого я и требую! – резче произнес второй.

Однако когда доцент вышел на лестницу, там стоял только Артур. Задрав голову, он уставился в звездные полчища ночного неба. Заметив Люченса, он рассмеялся сухим, похожим на ржание смехом.

– Вы застали меня, когда я смотрел на звезды, – сказал он, – и наверно, решили, что я рассуждаю, как Наполеон, о котором сегодня вечером мололи столько всякой ерунды: «Я вижу закономерность движения, стало быть, я чувствую законодателя!» Но я вижу только то, что другой знаменитый человек назвал каплями огня и каплями грязи, которые кружат вокруг друг друга и вот-вот друг друга сожрут! Законы! Законодатели! Нет и не может быть разумных законов, пока человек не освободится от всех предрассудков и не создаст законы для самого себя!

– А в чем разница между человеческими предрассудками и человеческими законами? – невозмутимо осведомился доцент.

На лестницу спустились Эбб и Трепка, и все четверо пошли по аллее, ведущей в город. Вокруг звучал оркестр надтреснутых звуков. Это обитавшие в резервуарах лягушки объяснялись друг другу в любви через разлучавшие их водные и цементные преграды.

– Закон разумен, предрассудок неразумен, – ответил Ванлоо.

– А как определить, что закон в самом деле разумен? – упорствовал доцент. – Или это зависит от того, насколько он радикален? Но в таком случае законы, которые устанавливает радикальная Французская Республика, должны быть весьма разумны. Однако, насколько я понял, вы, кажется, делаете все, что можете, чтобы ниспровергнуть их с помощью вашего юного родственника Джона.

Они дошли до окраины города. Показались первые кафе и лавки. Глаза Артура Ванлоо сверкали в ночном свете почти демоническим блеском.

– Если хочешь покорить будущее, надо вести за собой молодежь! – ответил он. – Как сказано: «Пустите детей приходить ко Мне»! [21]21
  Мр 10:14; Лк 18:16.


[Закрыть]

– Эти слова произнесли двое. Второго звали Молох. [22]22
  Возможно, имеется в виду: «кто… даст из детей своих Молоху» (Левит 20:2); «когда он даст из детей своих Молоху» (Левит 20:4). По мифологии, Молоху приносили в жертву детей.


[Закрыть]

Молодой человек с орлиным носом на мгновение взглянул на Люченса с трудно определимым выражением. После чего, не простившись, повернулся на каблуках, открыл дверь маленького кафе и вошел. В освещенное окно скандинавы увидели, как он подошел к стойке и сам положил себе что-то на тарелку. Что? Пирожное. Нет, два, даже три пирожных, все одного сорта. И с этими пирожными Артур пропал из их поля зрения, устроившись где-то в углу.

Члены первого скандинавского детективного клуба уставились друг на друга в изумлении, которое не могли, да и не пытались, скрыть.

– Пирожные! – произнес Трепка. – Ему что, мало того, чем его накормили дома?

– Пирожные! – сказал Кристиан Эбб. – Уж не для того ли, чтобы помешать трем другим лакомиться пирожными, бабушка удержала их дома?

– А не пора ли и нам идти по домам? – спросил доцент.

В конце концов это предложение было принято, несмотря на протесты Эбба. В следующий раз имя Артура Ванлоо всплыло в их памяти в совершенно иных обстоятельствах.

Едва пробило девять утра, Женевьева постучала в спальню поэта и сообщила, что на вилле, где он накануне побывал в гостях, произошло большое несчастье. Ночью неожиданно скончался мистер Артур Ванлоо.

Глава четвертая
Второе заседание детективного клуба

1

– Что вы сказали, Женевьева? – воскликнул взлохмаченный Эбб, садясь на постели. – Артур Ванлоо умер? Откуда вы это знаете? И как это случилось?

Женевьева ответила на вопросы Эбба на таком ошеломляющем норвежском диалекте, что поэт вначале почти ничего не понял. Но наконец содержание ее рассказа до него дошло, и уже через несколько секунд он стоял в ванной комнате под душем.

Осеняемый шелестом пальм, рынок Ментоны находится у берега Средиземного моря на границе новой и старой части города. Здесь спозаранку собирается та часть населения, которая торгует мясом, рыбой, фруктами и другими съестными товарами, и сюда же постепенно стекаются отцы и матери семейств, которые делают закупки, долго и энергично торгуясь. Именно там у одного из торговых прилавков встретила Женевьева ту, от которой и узнала потрясающую новость, что называется, из первых рук, – это была помощница повара с виллы Лонгвуд. Женщина была слишком потрясена случившимся, чтобы связно о нем рассказать, но в итоге подробности выглядели так: господин Артур Ванлоо имел обыкновение рано вставать, был matinal. Если он не просыпался сам, слуге приказано было будить его в семь часов. Когда в это утро Кристоф постучал в дверь спальни, ему не ответили. Он открыл дверь, но вначале ничего не заподозрил. Только когда он раздвинул занавеси и открыл ставни, а его хозяин по-прежнему не подавал никаких признаков жизни, Кристоф удивился. Он подошел поближе к кровати и, разглядев лежащего на ней хозяина, мигом помчался на кухню. Дворецкий вначале посчитал рассказ Кристофа плодом больного воображения, но все-таки согласился подняться наверх в комнату Артура. Тут-то все и обнаружилось…

Стоя под ледяной струей душа, Эбб глядел в окно на пальму, ветви которой покачивал утренний ветерок.

Двадцать четыре часа тому назад Артур Ванлоо расклеивал на променаде Ментоны кроваво-красные плакаты, считая, что прокладывает дорогу к светлому будущему. Двенадцать часов спустя он обменивался резкими словами со своими двумя братьями и насмехался над мыслью о том, что в мировом порядке существует законотворящая сила. Земля совершила полоборота вокруг математической абстракции, которую зовут земной осью, молчаливые звезды проделали определенный им судьбой путь по небесному своду, и рассвет окрасил опалово-голубым цветом зубцы гор со стороны Италии, а когда солнце поднялось над этими зубцами, от Артура Ванлоо осталось только имя, тень, легенда… Не стало его планов улучшить этот вращающийся мир, не стало его ссор с братьями, бремя и жар жизни навсегда сменились прохладой смертного покоя, «der Tod, das ist die kühle Nacht…».

Кристиан Эбб завернул кран душа, наспех оделся, набросал два коротких письма Трепке и Люченсу и приказал Женевьеве вручить их адресатам в собственные руки. Потом взял с вешалки в передней пальто и шляпу и торопливо зашагал по улице. Полчаса спустя он стоял у ворот виллы Лонгвуд.

У ворот не было привратницкой, и охраняли их только две решетчатые металлические створки в стиле ампир, но как и накануне вечером, когда Кристиан вместе с Артуром Ванлоо и своими коллегами покинул виллу, они были распахнуты. Эбб медленно пошел к дому по подъездной дороге. Бесчисленные цветы парка блистали своим роскошным весенним убранством. Пройдя еще несколько шагов, Эбб заметил человека, который беспокойно бродил взад и вперед по боковой аллее, время от времени украдкой поглядывая в сторону виллы. Это был Мартин Ванлоо. Он явно обрадовался Эббу.

– Хелло, Эбб! Чертовски мило с вашей стороны, что вы заглянули к нам… Вы уже, конечно, слышали о печальной новости? Ну да, конечно, в общем-то, печальной, хотя…

– Хотя что?

– Я хочу сказать, что всем нам суждена эта участь. Мы с Артуром были несхожи, как огонь и вода, но это еще не значит, что мы желали друг другу смерти. Но такова жизнь.

 
И мы увидим, глубока ль могила
И что нас ждет: кромешный мрак иль свет?
 

– Простите, Ванлоо, если я касаюсь болезненной темы, но как это произошло? Когда мы расстались вчера вечером в половине одиннадцатого, ваш брат был так же здоров, как и все мы, а семь-восемь часов спустя…

– Он умер! Именно! Странно, очень странно и почему-то внезапно, хотя…

– Хотя всем нам суждена подобная участь. Я это знаю и все же должен признаться: мне кажется, вы слишком легко относитесь к случившемуся, а ведь он все-таки был вашим братом…

Мартин снова бросил взгляд на стоящую на пригорке виллу и сделал глубокий вдох, как человек, собравшийся нырнуть в очень холодную и глубокую воду.

– Послушайте, Эбб, вы – поэт! Вам известна человеческая натура! Чего ради я стану лицемерить перед вами? Разговоры о том, что, мол, de mortuis aut bene aut nihil, [23]23
  О мертвых или хорошо, или ничего (лат.).


[Закрыть]и прочее в этом духе – вздор! Вы знаете не хуже меня, что это рудименты времен анимизма. Люди боялись, как бы мертвые не услышали, что о них говорят дурно, и не вздумали являться в виде призраков! Вы заметили, что есть еще одна категория людей, о которых люди боятся отзываться дурно, – это зубные врачи! Приходилось ли вам встречать человека, который утверждал бы, что его стоматолог – не самый лучший в мире? Люди боятся того, что может случиться, когда они в следующий раз окажутся в кресле дантиста. Но я хотел сказать о другом. Конечно, жаль, что Артур – гм – так рано умер. Но когда я подумаю, что, если бы не это, он сейчас продолжал бы разгуливать с банкой клея и рулоном плакатов под мышкой, я не в состоянии воспринять его – гм – кончину как такую уж тяжелую утрату, что мне, конечно, следовало бы! De mortuis, зубные врачи! Когда я в следующий раз увижу нашего друга Люченса, обращу его внимание на эту параллель. Чем не тема для его научной работы? Хелло, это Granny и доктор…

При последних словах он понизил голос. Может, обычных докторов он тоже причислял к тем существам, о которых не стоит злословить? На лестнице дома показались двое. Узкие плечи старой дамы были покрыты кружевной шалью, над головой она держала солнечный зонтик. Ее сопровождал плотный черноволосый мужчина с окладистой бородой ассирийца. Это был самый известный в городе врач, так сказать, врач официальный, доктор Максанс Дюрок. Доктор говорил, она слушала. Казалось, он убеждал ее в чем-то, с чем она не могла согласиться. Вот они приблизились к боковой аллее, где стояли Эбб и Мартин. Старуха подняла голову и увидела их.

– Доброе утро, месье Эбб, – поздоровалась она с поэтом. – Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли к нам. Я понимаю, вы уже слышали о нашей большой утрате… Кто мог предположить что-либо подобное, когда мы расстались вчера вечером?

– В самом деле, кто? – пробормотал Эбб. Ему по-прежнему не было известно, как умер Артур Ванлоо. Мартин был слишком занят собственными рассуждениями, чтобы выказать интерес к этой стороне дела.

– Вы знакомы с доктором Дюроком? – спросила старая дама. – Он как раз только что осмотрел моего бедного внука. Знаете, что говорит доктор? Он считает, что придется делать вскрытие.

– Вскрытие? – воскликнул Эбб, чувствуя холодок, пробежавший по спине. – Возможно ли? Я хочу сказать, разве это необходимо? Разве причина смерти не ясна?

Старуха высоко держала голову, и взгляд ее был тверд, но небольшая складка у рта говорила о том, чего ей стоит владеть собой.

– Выходит, что нет, – ответила она. – Так говорит доктор Дюрок. Я напомнила ему, что бедный Артур был слаб здоровьем, но он…

– Слаб здоровьем? – не сдержавшись, перебил ее Эбб. – Да если не считать худобы, он казался мне воплощением могучей силы!

– Внешность обманчива, господин Эбб, – пробормотала она, – и в этом случае она, безусловно, обманывала. Несколько лет тому назад, когда так скоропостижно скончался отец мальчиков, мой дорогой сын, я попросила нашего тогдашнего домашнего врача обследовать всех моих внуков. Я вспомнила тогда старинную английскую поговорку, что лучше предупредить, чем лечить. И выходит, оказалась права. Доктор обследовал мальчиков, и выводы его были не столь радужными, как я надеялась. Артур оказался далеко не таким крепким молодым человеком, как можно было подумать. Я говорила об этом доктору Дюроку, но он…

Казалось, Мартин только теперь пришел в себя настолько, что обрел дар речи.

–  Вскрытие! – закричал он. – Только… только этого не хватало! Будто Артур привлекал к себе недостаточно внимания при жизни! Неужто это будет продолжаться и после его смерти? То-то славно! Я согласен, он умер внезапно, но у бабушки есть справка от нашего старого врача, что он был слаб здоровьем, а вообще все мы непременноумрем, таков закон природы. Omnes eodem cogimur, omnium sors exitura– дивные стихи! «Мы все гонимы в царство подземное. Вертится урна: рано ли, поздно ли – нам жребий выпадет». [24]24
  Гораций. «Оды». Перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского.


[Закрыть]Жребий выпал Артуру несколько раньше, чем можно было ожидать, но раз он был хворым, это не так уж странно!

Доктор Дюрок поднял руку, сильную, красивой формы, ухоженную руку врача; видно было, что такая рука способна не дрогнув манипулировать самыми острыми инструментами.

– Простите, мистер Ванлоо, но ситуация не так проста, как вам, судя по всему, представляется! Ваш брат страдал болезнью желудка, которая со временем могла стать роковой. У него было почти полное отсутствие кислотности, в столь молодом возрасте это необычно. Низкая кислотность может привести, а в определенных обстоятельствах неизбежно приводит к различным недугам, о которых нет необходимости здесь распространяться. Все это явствует из свидетельства, составленного моим достопочтенным предшественником. Но я исключаю возможность того, что этот недостаток кислоты мог в течение нескольких часов привести к смерти, да притом к смерти при, назовем их, в высшей степени острых симптомах. Закон требует, чтобы я составил свидетельство о смерти. Но поскольку я не могу определить причину смерти, то, к сожалению, вынужден настаивать на вскрытии. Вы думаете о том повышенном внимании, какое всегда вызывает вскрытие, и я понимаю ваши чувства, мадам. Но есть еще одно соображение, о котором вы забыли.

– Какое? – прошептала она. Глаза ее не отрывались от Мартина.

– Ваш внук скончался скоропостижно, – ответил доктор. – Не думаете ли вы, что в этом маленьком, падком на сплетни городке поползут самые разные слухи, если причина смерти не будет установлена совершенно точно?

По ее хрупкому телу пробежала дрожь.

– Вы правы, доктор! Делайте, что считаете нужным. Без сомнения, так будет лучше!

– Granny! – Голос Мартина дрожал от волнения. – Ты подумала о том, что говоришь? Утверждать, что люди станут болтать, если не произвести вскрытия, – это, с позволения сказать, нонсенс. Люди умирают в любом возрасте, и никто не обращает на это внимания. Но если назначат вскрытие…

– Мартин! – оборвала она его своим тонким, хрустально-чистым голосом. – Почему ты так волнуешься? Разве ты не слышал, что сказал доктор? Он отказывается подписать свидетельство о смерти, если мы не выполним его требование. Ты что, думаешь, какой-нибудь другой врач согласится это сделать, если доктор Дюрок откажется? Я тебя не понимаю!

Возбуждение Мартина улетучилось так же быстро, как и появилось. Он пожал плечами, желая изобразить галльскую надменность, но ему это не вполне удалось.

– Прошу прощения, – сказал он. – Когда я однажды закрою глаза, мне глубоко безразлично, что будут или чего не будут делать с моими бренными останками. Так с какой стати мне беспокоиться о чужих? Прошу вас, доктор, – я со своей стороны предоставляю вам carte blanche! [25]25
  Свободу действий (фр.).


[Закрыть]

Доктор Дюрок поклонился с признательностью, возможно преувеличенной. Он пробормотал что-то насчет того, что вскрытие проведет он лично и без всякого шума, да и вообще, если не будет острой необходимости, об этом никто из посторонних не узнает. После чего он удалился, отвесив глубокий поклон старой даме и коротко кивнув на прощанье Мартину и Эббу. До сих пор миссис Ванлоо держалась на удивление прямо, но тут она слегка пошатнулась, зонтик опустился вниз, и яркий солнечный свет выявил на ее лице множество мелких морщинок.

– Мартин! Будь добр, проводи меня в дом! Все это было немного… слишком трудно!

И две фигуры, одна хрупкая и изящная, другая крепкая и полная жизни, удалились в направлении виллы. Эбб остался один, неотступно думая о том, что так и не узнал того, ради чего сюда пришел: как, когда и где умер Артур Ванлоо.

Надеяться, что он все узнает, когда доктор проведет свое исследование и напишет отчет? Но еще неизвестно, сообщат ли посторонним о его отчете, и это не устраивало Эбба. Накануне он предложил двум своим скандинавским коллегам решить то, что он назвал проблемой, которая может возникнуть, уравнением с тремя неизвестными… С тех пор, за несколько коротких часов, уравнение «упростилось» способом, который весьма редко встречается в математике. Его упростила сама Смерть, и теперь в нем осталось всего два неизвестных…

Накануне он и его друзья спорили о различных предметах, которые теперь казались почти смешными: о Наполеоне, о погребальных обрядах народов эпохи мегалита. И еще о том, кто был лучшим сыщиком, лорд Питер, мистер Френч или отец Браун… А что, если попытаться проверить эти теории на деле? Конечно, Эбб не мог предъявить своим коллегам никаких фактов – это неоспоримо. Но нельзя оспорить и то, что случившееся с тех пор требовало ответа – нет, оно просто вопияло об ответе!

Эбб огляделся. Прямо перед ним был вход в виллу. Слева, вероятно, находилась кухня и ее службы.

Справа, за апартаментами старой дамы, тянулся продолговатый низкий флигель, в котором, очевидно, жили остальные обитатели виллы.

Эбб свернул в боковую аллею, которая должна была привести его к этому флигелю. Жужжали пчелы, благоухали цветы. И когда вдруг перед ним открылся фасад флигеля, он понял, что пришел именно туда, куда хотел. Понял это, потому что на трех окнах в самом конце флигеля ставни были закрыты и сквозь щели в них просачивался слабый электрический свет, почти незаметный на ослепительном мартовском солнце. Во Франции, когда кто-нибудь умирает, в комнате покойного непременно закрывают окна и зажигают электрический свет. Стало быть, именно здесь «выпал жребий» минувшей ночью. Здесь до конца шла мучительная предсмертная борьба… Если бы у Эбба еще оставались сомнения, они бы вскоре развеялись.

Седовласый слуга вынес на улицу стол и поставил его перед дверью, которая находилась рядом с закрытыми окнами. Он поставил стол на гравийную дорожку, накрыл его скатертью, положил книгу, похожую на книгу записей, оглядел свою работу критическим взглядом, исчез и вскоре вернулся с чернильницей, ручкой и промокательной бумагой. Во Франции, когда кто-нибудь умирает, перед домом усопшего принято выставлять стол с письменными принадлежностями для тех, кто хочет выразить соболезнование близким покойного.

Кристиан Эбб дождался, пока слуга покончит со всеми этими приготовлениями, а потом вышел из боковой аллеи. Он первым вписал свое имя в список скорбящих, тщательно промокнул подпись и заговорил со слугой:

– Если не ошибаюсь, это вход в личные покои мистера Артура?

– Да, месье.

– Я вижу, что во флигеле есть и другие двери. Там, наверно, живут братья мистера Артура?

– Да, месье.

– И у каждого небольшая личная квартира с отдельным входом?

– Совершенно верно, месье.

Кристиан Эбб вспомнил, что директор банка говорил накануне вечером о сходстве этой виллы с всемирно известным домом на острове Святой Елены. Наверняка те, кто сопровождал Наполеона в изгнании, непрерывно ссорились между собой, и им было бы очень кстати иметь личные апартаменты с отдельным входом, как у трех препирающихся друг с другом братьев Ванлоо! Но сподвижникам императора едва ли удалось этого добиться.

– Скажите, – снова начал Кристиан, стараясь говорить как можно более беспечным тоном; он надеялся, что такой тон достоин лорда Питера Уимзи, – вы ведь понимаете, что эта смерть не могла не произвести на меня впечатления. Как говорится, сегодня в порфире, завтра в могиле. По правде сказать, трудно поверить, что это не сон!

– Понимаю, месье. Вполне вас понимаю, – заверил слуга.

– Тем лучше, – сказал Эбб все тем же светским тоном. – Тем лучше! Я встретил мистера Мартина и его бабушку и слышал их разговор с доктором Дюроком. Но что же все-таки произошло на самом деле?

– Это я, месье, обнаружил, что мистер Артур умер.

У поэта застучало в висках. Он не ждал такого многообещающего начала. Почти в духе благородного лорда! Интересно, прибегал ли лорд Питер к подкупу? Поэт никак не мог этого вспомнить, но на всякий случай сунул в руки слуги крупную серебряную монету. Она произвела волшебное действие.

– Обычно я будил мистера Артура в семь часов. Но почти всегда он сам просыпался спозаранку, хотя и поздно ложился.

– Вот как? Он поздно ложился?

– Поймите меня правильно, месье! Вечером он рано уходил к себе в комнату. Но прежде чем лечь – mon Dieu!Когда утром я поднимал гардины в его комнате, в пепельницах и на полу лежит, бывало, тридцать-сорок сигаретных окурков.

– Он так много курил?

– Много, но не такмного. У него были помощники.

– Кто же это?

– Иногда его братья или, вернее сказать, тот из них, с которым он в тот момент ссорился меньше, чем с другим. Я видел вас, месье, вчера вечером на вилле, так что знаю, вам известно, как тут обстоят дела. Да, иногда один из его братьев засиживался у него допоздна. Но обычно это были другие гости.

– Другие гости? В такой час? Как же они входили в дом?

Слуга улыбнулся.

– Вокруг сада нет ни решетки, ни колючей проволоки, он огражден только каменной стеной. Сюда по ночам часто приходят гости, которых днем ни за что не пустили бы на порог!.. – Он сделал театральную паузу. – Я хочу сказать одно: чего ради он, не француз, вздумал вмешиваться в нашу политику?

На виске Эбба снова забилась жилка.

– Что вы хотите сказать?

– Да только то, что те, кто на здешнем берегу занимается политикой, обычно не самые лучшие чада Господа Бога. Да вы пойдите на один из его агитационных митингов и увидите сами! Арабы, испанцы, поляки, и вид у них такой, словно за пять франков они прирежут любого! И он, человек богатый и образованный, водил с ними дружбу! Ah, mon Dieu!Чем все это кончится?

– Есть на свете нечто, называемое идеализмом, – заметил Эбб. – Мистер Артур хотел защитить права обездоленных.

– Может быть. Во всяком случае, это они ходили к нему в гости, и мужчины и женщины!

– Как? – воскликнул Эбб. – И дамы тоже?

– Если их можно назвать дамами! Я сам вытирал с ковров пятна от их обуви, впрочем, я молчу!

Сердце Эбба забилось сильнее.

– А этой ночью вы ничего не слышали?

Слуга покачал головой.

– Я слышал, как он вернулся домой. Вернулся рано, в начале двенадцатого. Но потом я сам пошел спать, а моя комната в другом конце дома. Среди ночи мне показалось, что я слышу голоса, но я не знаю, откуда они доносились…

Где-то раздался резкий звонок, слуга вздрогнул и поспешил прочь так быстро, насколько ему позволяли его явно больные ноги. Кристиан Эбб остался на месте. В его голове мысли стремительно сменяли одна другую. Он так и не узнал до сих пор, чтоименно обнаружил утром слуга. За закрытыми ставнями в комнате покойного мерцал электрический свет. Почти не сознавая, что делает, Эбб открыл дверь и переступил порог.

В комнате он оставался недолго, ее вид к этому не располагал. В ней навели только самый поверхностный порядок, может быть, так распорядился доктор, который посчитал необходимым произвести вскрытие. Постель была взбаламучена… Тот, кто на ней лежал, очевидно, метался по ней, как борец на ковре, да и борьба, которую ему пришлось выдержать, была самой жестокой из всех возможных. Простыни были пропитаны потом. В глаза бросались и другие несомненные приметы пережитых мучений. Восковые свечи, окружавшие изголовье, не могли придать умиротворенное выражение сведенным судорогой чертам лица и более горькой, чем при жизни, складке у губ…

Отведя глаза от покойного, Кристиан Эбб окинул взглядом комнату. Названия стоявших на полке книг отчасти подтвердили, отчасти опровергли его ожидания. Что общего было у «Капитала» и «Рассуждений об оправдании насилия», с одной стороны, и у «Мемуаров» Казановы, «Кавалера Фобласа» и «Галантных дам» [26]26
  «Любовные похождения кавалера де Фобласа» – эротический роман французского писателя Луве де Кувре (1760–1797), «Жизнь галантных дам» – галантная хроника XVII века французского писателя Пьера де Брантома (1536–1614).


[Закрыть]– с другой? На столе стояло несколько пепельниц. Слуга сказал, что к утру они обычно бывали полны до краев. Но Кристиан Эбб нашел только четыре окурка. Один из них был окурком гаванской сигары, три других – самой обычной сигареты «капораль», американской и турецкой сигареты…

Странная комбинация! Может, взять…

Нет, на это Эбб не решился. Довольно и того, что он вошел сюда без спроса. Взять что-нибудь из комнаты ему недоставало мужества. К тому же, насколько он помнил, это противоречило привычкам лорда Питера.

Кристиан закрыл за собой дверь и вышел на солнечный свет, такой ослепительный, что поэт на мгновение опустил глаза. И может быть, именно поэтому заметил то, что в противном случае не привлекло бы его внимания.

Под окнами Артура Ванлоо была розовая клумба. И на ее мягкой земле отчетливо виднелись следы.

Множество прочитанных детективных романов научили Кристиана презрительно улыбаться при слове «след». Он слишком хорошо знал, что все улики, по крайней мере большинство из них, доказывают прямо противоположное тому, что можно подумать на первый взгляд. Он знал, что уважающий себя преступник не оставляет ни следов, ни отпечатков пальцев. И все-таки при виде этого первого в своей жизни следа он вздрогнул, как Робинзон…

Эбб огляделся. В парке, кроме него, по-прежнему никого не было. Жужжали пчелы, благоухали цветы. След оставила либо относительно маленькая мужская нога, либо очень большая женская. Носок был острым, но многие мужчины-французы носили остроносые ботинки. А многие женщины ходили на низких каблуках. Кристиан Эбб сунул руку в карман. Он обычно носил с собой много разрозненных листков бумаги на случай внезапного вдохновения, в доверительных разговорах он называл эти листки визитными карточками муз. Он положил листок бумаги поверх одного следа и осторожно обвел его контуры, потом проделал то же со вторым. Это оказалось легче, чем он думал, потому что визитные карточки муз были тонкими и изящными, каким и полагается быть визиткам благородных дам… Потом Эбб быстро выпрямился и с независимым видом направился к подъездной аллее…

По дороге ему суждено было сделать еще одно открытие. Сад был безупречно расчищен и ухожен, как старинный свадебный букет. Может быть, именно поэтому взгляд Эбба, рассеянно скользивший по кустам и клумбам, вдруг остановился на предмете, который в других обстоятельствах едва ли привлек бы его внимание, – это был обрывок бумаги. Обрывок не был ни белым, ни изящным, как визитные карточки муз, а напротив, серовато-коричневым и грубым. На серовато-коричневой поверхности белела наклейка, и Кристиан Эбб, отличавшийся орлиной зоркостью, даже на расстоянии увидел, что на этикетке что-то написано. Мало того, ему показалось, что он разбирает буквы. Обрывок бумаги лежал на клумбе с разноцветными цинерариями. Его нельзя было увидеть ни с какого другого места, кроме того, где в данный момент случайно оказался Эбб… Эбб еще раз огляделся, осторожно ступил на смарагдово-зеленый газон и протянул вперед тросточку, пытаясь подцепить ею клочок бумаги… Ему удалось подтянуть его поближе. И вот бумага уже в его руках.