Текст книги "Вопль кошки"
Автор книги: Франческа Заппиа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Котел
Шаги Марка настигают нас с пугающей скоростью. Что-то он чересчур шустрый, с его-то громоздким телом. Как ни оглянусь – он позади нас. Двадцать пять футов. Двадцать футов. Двадцать пять.
Охота бежать быстрее, но я притормаживаю, чтобы Джеффри не отстал. Охота бежать изо всех сил, потому что я знаю, что смогу обогнать Марка. Я не устаю и никогда не спотыкаюсь. Джеффри запыхался от нашего марафона из администрации и сейчас не может войти в ритм, бежит неровно и чахло.
До лестницы в котельную, спрятанной между столовкой и спортзалом, мы добираемся раньше, чем должны. Подозреваю, что Школа перенесла ее поближе, чтобы нам помочь. Я распахиваю дверь и пропихиваю Джеффри вперед, ныряю следом, захлопываю дверь и запираю замок. В узкое прямоугольное окошко над дверной ручкой я вижу выпученный белый глаз и часть грязной желтой морды. Собако-мышино-медвежье рыло Марка долбится в стекло.
– Давай, – говорю я Джеффри, – спускайся!
Ручка двери дергается. Дверь плотно закрыта.
Я отворачиваюсь и спускаюсь вслед за Джеффри. Всю лестницу освещает лишь маленькая красная лампочка в самом низу. Джеффри уже ждет меня там, подняв голову и вслушиваясь в грохот двери.
– Не обращай внимания. – Я шагаю мимо него ко второй двери. – Он уйдет.
– Он никогда еще так себя не вел, – говорит Джеффри.
– Он никогда еще так сильно не менялся, – отвечаю я.
Как и внутренний дворик, котельная не чувствует вдохов и выдохов Школы. Всегда одна и та же пещера из стали и огня. Большую ее часть занимает сердце Школы – котел, чьи корни-трубы устремляются вверх и вгрызаются в потолок и стены, словно котел удерживает всю Школу от распада. Котел скалит зубы решетки – пасть светится оранжево-красным. Здесь тепло, но никогда не жарко. Уж точно не мне.
Джеффри таращится на котел с тем же благоговением, что и я, когда очутилась тут впервые.
– Это здесь ты спишь? – спрашивает Джеффри.
Я веду его между трубами. За котлом, между его артериями, есть уголок, застеленный одеялами и подушками. Я устраиваюсь поудобнее и хлопаю по матрасу рядом с собой. Когда я первый раз попала в котельную, это гнездышко уже было обустроено, словно кто-то спал в нем до меня. Меня привели сюда инстинкты, мышечная память. Возможно, это я здесь и спала, просто позабыла.
– Здесь нас никто не найдет, – говорю я. – Подождем, пока Марк не свалит. Тогда вернемся в Фонтанный зал и расскажем остальным, что произошло.
Джеффри забирается на матрас и подтягивает ноги к груди. Лицо потускневшее, изможденное – от усталости у него всегда так. Он потирает правое запястье, будто потерял часы, которые обычно носит. Я хочу обнять его, помочь ему, но не знаю как. У меня болезненное чувство, что когда-то я знала и проблема уже не в том, что я забыла, а в том, что мне больше не разрешено.
– Слушай, – говорю я, – помнишь, как тебе пришлось остаться после уроков на ораторский кружок, а я задержалась, чтобы закончить картину, и когда мы освободились, в школе уже никого не было и мы совсем одни по ней гуляли?
Что-то я сегодня очень много вспоминаю, и именно это воспоминание приходит мне в голову, как только я открываю рот. Джеффри хмурится, почесывая то, что заменяет ему висок:
– Не-а, не особо… – Он хмурится еще сильнее. – Хотя… вроде что-то знакомое. Скажи, странно? Я этого совсем не помню, но знаю, что такое было.
– Ты много помнишь?
– Ну, кое-что. Я помню всех – почти всех. Но раньше людей было больше. Гораздо больше. Я помню, что когда-то знал всех, кто тут живет, но… например, вот Марк. Я не помню его фамилию, но знаю, что звериный костюм – это Марк. Знаю, что Джули была старостой класса. Знаю, что мы, – он колеблется всего секунду, – лучшие друзья. И знаю, что Джейк… Джейк был…
По его телу пробегает дрожь, и он хватается за голову. Потом ложится лбом на колени.
– Может, приляжешь? – говорю я через несколько секунд. – Много всего случилось.
Для начала приходится подтолкнуть его под руку, но в конце концов он поворачивается, ложится на спину (только так он и может, с такой головой) и поджимает ноги, чтобы помещались между трубами. Некоторое время он пялится в потолок, а потом закрывает глаза.
Я сижу рядом, все еще придерживая его одной рукой. Он берет мою ладонь, сжимает мои пальцы.
Я так злюсь на Джейка, что его поступок меня даже не шокирует. Джейк ненавидит всех нас за то, что мы другие, за то, что мы стали странные и стремные, а потом вытворяет вот такое и мнит себя праведником. Отказывается от собственного брата.
Наконец я вытягиваюсь рядом с Джеффри и засыпаю.
15
Нас было слишком много.
Спокойный поток лиц девятиклассников превратился в бурлящие речные пороги, и течение вечно колошматило меня, утягивая под воду, пока не появлялся Джеффри и не выдергивал меня на поверхность. Родители купили мне телефон, так что мы могли переписываться, когда оказывались в разных классах, и это не раз меня выручало.
Каждый день мы занимали обеденный стол Кена Капура, когда он и его друзья уходили. Через неделю к нам присоединились Сисси и Джули, которые прочно прилипли друг к другу после восьмого класса. Все лето Сисси пыталась укротить свою пушистую гриву, в итоге срезав ее чуть ли не под ноль. Теперь группка одиннадцатиклассников дразнила ее Мясником, и Сисси пришлось вложиться в широкий ассортимент толстовок и милых шапочек.
– Теперь они постоянно обсуждают мою экзему, – сказала Сисси в день, когда подавали томатный суп, одергивая рукав на правой руке, которая всегда была красноватой и пупырчатой и напоминала мне, как ни странно, осьминога. – Они что, никогда не видели хронического воспаления кожи?
– Придурки. – Джули оглянулась через плечо.
Насколько мне было известно, она в том году еще ни разу не заплакала из-за плохой оценки. Но немного прослезилась на геометрии, когда нам раздали проверенные парные тесты и обнаружилось, что ни она, ни ее партнер по тесту понятия не имеют, как найти градус угла.
Марк вышел из очереди и, мельком глянув на нас, в одиночестве проследовал к столику у окна.
– А у тебя как прошла первая неделя, Кот? – спросила Сисси, натягивая шапку на уши.
– Отлично, – ответила я.
На самом деле она прошла ужасно. Каждый день я с нетерпением ждала трех часов. Домой приходилось ехать на автобусе, но я, по крайней мере, все-таки ехала домой. Там я немного помогала папе, затем наступало время ужина, потом домашка, а перед сном мне хватало времени сделать пару набросков. Учителя принимали формы неодушевленных предметов, животных или природных образований, поскольку иногда такими и казались: они служили определенной цели и не умели заметить меня. Образы темных коридоров и невозможно высоких дверей или замкнутых пространств, из которых, словно из клетки, тянутся руки. Зачастую на этих рисунках появлялось стилизованное изображение мальчика с темными волосами и зелеными глазами, улыбающегося мне или запрокинувшего лицо к солнцу.
Я не осмеливалась приносить скетчбуки в школу. Моим рисункам спокойно жилось и на полях конспектов – я их от всех прятала.
Вдруг кто-то толкнул Джеффри в спину с такой силой, что он носом нырнул в тарелку с томатным супом. Джеффри вскрикнул и выпрямился, фыркая и отплевываясь. Мимо вальяжно прошагали Джейк и несколько старших мальчишек.
– Эй, Джефф, – сказал Джейк, – у тебя что-то на носу.
Старшеклассники загоготали, уходя прочь, а Джеффри, у которого глаза слезились от горячего супа, вытер лицо салфеткой. Мне пришлось зажать рот ладонью, чтобы не захихикать. Джеффри бросил на меня недовольный взгляд; нос у него был ярко-красным. Мой смех сошел на нет, и меня охватил стыд.
– Ты как? – спросила Сисси.
– Нормально, – голос Джеффри дрогнул, – но спасибо, что спросила.
Он одарил ее успокаивающей улыбкой, едва заметным движением губ, которое было способно унять любое беспокойство. Однако эта улыбка была уже не та, что прежде. Будто его лицо медленно отрывалось от мышц, которые под ним скрывались: Джеффри оставался собой, и мимика его никуда не делась, но как будто устарела. Мои родители списали бы это на половое созревание, но мне так не казалось. Мне казалось, его тело меняется, чтобы вместить в себя что-то новое.
Вернувшись домой в тот вечер, я открыла альбом, лежавший на комоде, и пролистала его от корки до корки. Со страниц мне улыбался зеленоглазый мальчик. Мое сердце болезненно затрепетало. Я постоянно твердила себе, что не могу потерять Джейка, потому что он никогда и не был моим, но именно так это и ощущалось.
Эта часть меня, эта болезненная пустота за ребрами, не могла понять, зачем он вытворяет такое с Джеффри. Дома, когда рядом не было друзей Джейка, они вели себя как братья. По правде говоря, порой Джейк больше внимания уделял огромным сенбернарам, чем брату, но хотя бы все было не так, как в школе. Там Джейк был харизматичным, смешным и талантливым; люди, которые были Джейку небезразличны, чувствовали себя особенными. Джеффри же становился Сопливым Братишкой Джейка Блументаля. Так странно, ведь Джеффри был самым дружелюбным и добрым человеком из всех, кого я знала. Джеффри затыкал хулиганов одной лишь улыбкой. Джеффри умел говорить с кем угодно и о чем угодно. Харизмой он не уступал Джейку, но ему были небезразличны все, а не только те, кого он считал достойными. Почему же Джейк заодно с остальными насмехался над братом? Почему Джейк так обращался с Джеффри?
И в тот вечер, глядя в скетчбук, я впервые задумалась о том, что Джейк, может, и не заодно с остальными.
Может, это остальные заодно с Джейком.
Бессонные
Я умею разговаривать со Школой. Это не значит, что Школа всегда отвечает. Засыпая в уголке за котлом, я плаваю во тьме, которой полна моя голова, в своих воспоминаниях и гневе, и спрашиваю: «Почему все двери исчезли?», и «Когда нас выпустят?», и «Почему мы преображаемся?», и «Что происходит с потерянными учениками?».
Школа никогда не отвечает.
Школа не против ответить на вопросы типа: «Какое у тебя сегодня настроение?» и «Какая твоя любимая еда?». Ответы: горькое, сладкое.
Сегодня – или сегодня вечером, не знаю, как правильнее, счет дням и времени здесь теряется – я чувствую Школу где-то рядом. Не физически – скорее как голос, напевающий мелодию, гуляющий вокруг меня, то ближе, то дальше. Задав все привычные вопросы и не получив ответов, я задаю еще один: «Кто убил Джули Висновски?» – и Школа вздыхает: видимо, это она так пожимает плечами. Не от незнания, потому что Школа все знает, а от нетерпения, потому что она знает, что я знаю, что она не ответит, но все равно продолжаю спрашивать.
Я не знаю, что еще сказать. За все время, что мы здесь пробыли (кажется, уже вечность, хоть я наверняка и не скажу, когда все началось), мои вопросы иссякли вместе с любопытством. Их практически не осталось.
Я спрашиваю:
– Джеффри снятся сны?
Школа отвечает:
– Да.
Я спрашиваю:
– О чем?
Школа отвечает:
– Хочешь посмотреть?
Я медлю. Не стоит вторгаться в сны Джеффри (я и так уже догадываюсь, о чем они), но, может, если я узнаю, что происходит в его голове, я смогу помочь ему, когда он проснется.
Я говорю:
– Давай.
Темнота вокруг меня наполняется светом. Я в пещерном кабинете Джейка, но там слишком светло, как в коридорах Школы, когда она выдыхает и сжимается. Джейк стоит за столом, распластав по нему руку и подняв над головой биту-пилу. Джеффри перед столом, но на плечах у него уже не картонная коробка – он выглядит как раньше, только слишком бледный, словно постепенно исчезает из мира. Я тоже есть в этом сне, стою позади Джеффри, и, хоть на мне и нет кошачьей маски, вместо лица у меня пустота без глаз, носа и рта, и я совсем не двигаюсь.
Сцена разворачивается в замедленной съемке. Джеффри протягивает руку, чтобы остановить Джейка, но Джейк быстрее. Пила опускается и разрубает запястье Джейка – фонтан крови, раздробленная кость. Черные щупальца ползут вверх по руке Джейка от запястья, окрашивая его кожу в цвет беззвездного ночного неба. Они обволакивают его, поглощают, обвивают шею и голову, словно лианы. Его глаза горят зеленым, а из груди вырывается крик ярости.
От Джеффри осталось лишь белое очертание – он в страхе замер перед нависшим над ним братом. Отрубленная рука Джейка шлепается со стола и рассыпается на тысячу голубых лепестков хризантем, которые увядают и чернеют, едва коснувшись пола.
Раз – и сон улетает, как резинка, натянутая до щелчка. Школа снова напевает свою мелодию вокруг меня.
Я спрашиваю:
– Можешь сделать его сон приятнее?
Школа отвечает:
– Нет.
16
Апрель девятого класса.
Джеффри впервые пришел ко мне в гости.
Как и все, он восхитился питомником, который мои родители держали при магазине у нашего дома, и небольшой армией бонсаев, которую мама растила годами. Маленькие деревца стояли повсюду: под лампами, на подносах за окнами, на задней террасе. Мне всегда было странно приходить в чужой дом и не видеть там ни одного растения. Успокаивало, что кто-то может прийти ко мне домой и так же удивиться, до чего их много.
Мама явно была довольна тем, что Джеффри оценил ее работу, хоть скромность и не позволяла ей это показать. Потребовалось немало времени, чтобы оторвать их друг от друга, но в конце концов я утащила его наверх.
– Это твоя комната? – Он встал в дверях и огляделся.
– Ага, – сказала я.
– Твое имя на стене. – Он указал на буквы, нарисованные над моей кроватью золотым и синим. В этом воспоминании они размазаны, нечитаемы.
– Это мама написала, когда я родилась, – сказала я.
Я плюхнулась на кровать и стала наблюдать, как Джеффри в носках бродит по комнате. Он рассматривал картины и рисунки на стенах. Провел руками по маленькому деревцу-толстянке на комоде. Ствол изгибался под углом почти девяносто градусов, ветви были едва ли длиннее пальца, а круглые листики аккуратно собраны в гроздья.
– Это ты вырастила? – спросил он.
Я покачала головой:
– Мама вырастила.
Он продолжил осмотр. Для моей комнаты он был слишком долговязым, как и для всего дома, но тщательно себя контролировал. Словно его миссией на Земле было не оставлять следов. Мне же нужно было оставлять отпечатки на всем, даже если их никто никогда не замечал. Я рисовала картинку за картинкой, и мне всегда было мало. Я почти не сомневалась, что умру с ощущением, будто меня здесь не было, будто я не сделала ничего такого, за что меня бы запомнили. Я была просто школьницей, у которой вечно руки в краске, а дома полно деревьев.
– Ух ты, Кот, рисуй цветы почаще! – сказал Джеффри.
Он нашел мой альбом и повернул его ко мне. Альбом открылся на развороте с голубой хризантемой, набросанной цветными карандашами.
Я нарисовала ее, потому что мама Джеффри растила хризантемы на крыльце. Красные, желтые, белые, но не синие, потому что хризантемы от природы синими не бывают. Раз уж я взялась рисовать цветок, пусть хоть чем-то отличается от настоящего. Пусть будет необычным.
– Я подумаю, – сказала я, зная, что не собираюсь.
Я не сообразила, что Джеффри взял в руки тот самый альбом. Не сообразила, что положила его на самую вершину стопки на прикроватной тумбочке.
Джеффри перевернул страницу и замер.
– Стой!
Я вскочила, потянулась за альбомом. Джеффри бесстрастно взирал на картинку.
– Знаешь, – проговорил он, – я уверен, что Джейку бы польстило, что ты его рисуешь.
– Пожалуйста, не говори ему, – сказала я. – Поклянись, что не скажешь.
Я переползла через кровать, схватила альбом и прижала его к груди.
На мгновение руки Джеффри зависли в воздухе, а потом медленно опустились к нему в карманы. Он нахмурил брови.
– Не скажу, – сказал он.
Я спрятала скетчбук в ящик тумбочки.
Повисла тяжелая тишина, а потом Джеффри спросил:
– Почему ты мне не рассказала?
– Что нарисовала его портрет? Уж простите, не знала, что вы из инспекции по делам искусств.
– Я не об этом.
– Ты же знал. Я тебе рассказывала сто лет назад, еще на той вечеринке.
– Да, но ты сказала, что это скоро пройдет. Раз уж ты целых два года собралась крашиться в моего брата, мне бы хотелось знать.
– Нет у меня никакого краша.
– Кот!
Я отшатнулась. Джеффри никогда не повышал голос.
– Какая разница? – спросила я.
– Ты же приходишь ко мне домой, – ответил он. – Ты проводишь со мной время. Это что, только из-за него?
– Нет!
Его это явно не убедило.
Лучшая подруга Джеффри Блументаля.
– Мы лучшие друзья, – сказала я. – Джейк – это не важно. Давай… объедимся пицца-палочками или «Скитлс» и… посмеемся над плохими фильмами ужасов. И собаки твои нас обслюнявят, и будет весело, как всегда. Давай?
Он бросил взгляд на ящик тумбочки.
– Джейк – это не важно? – сказал он.
– Джейк – это не важно, – повторила я. – Мы – это мы, он тут ни при чем.
Подручные
Джеффри ушел.
Комната меняется. Я выползаю из-под труб – во всей котельной пусто. Я осторожно поднимаюсь по лестнице и, остановившись у двери, прислушиваюсь. В коридоре тихо.
Джеффри ушел, значит и Марк ушел. Я все равно ступаю осторожно, потому что в коридорах сейчас просторно и темно, а я знаю, что Марк умеет прятаться в тени. Когда на меня накатывают воспоминания о том, что случилось, в животе пузырьками закипает тревога.
Нужно всем рассказать, что произошло.
Нужно всех предупредить.
Нужно выяснить, кто и почему напал на Джули и как не допустить повторного нападения.
Нужно убедиться, что с Джеффри все хорошо.
Первая остановка – Фонтанный зал. Как и администрация, это место сбора, но для таких, как я. Тех преображенных, что еще не потеряли себя и не бродят по коридорам. Фонтанного зала точно раньше не было. Он располагается чуть дальше двора, где была убита Джули. В нем четыре двери, по одной в каждой стене, и все они широко распахнуты.
Мы назвали комнату так из-за двух больших фонтанов в каждом конце. На городской площади, окруженные небоскребами и бесконечными толпами пешеходов, они были бы уместнее. Здесь же это гигантские хрустальные бассейны, которые переполняются водой, когда Школа выдыхает и стены смыкаются. Когда Школа выдыхает, а стены и потолок раздвигаются, струи фонтана бьют прямо в темноту.
Между фонтанами расположилось небольшое стойбище – одеяла, подушки, фонари, тенты, палатки, рюкзаки, книги и тетради, разнообразная еда для тех, кто может есть, и все остальное, что нам удалось надыбать. Там кружком сидят несколько учеников, включая Сисси, которая завернулась в большое флисовое одеяло с узором из сотен овец, прыгающих через изгороди. Сегодня она выглядит маленькой, как жучок, прилипший к лобовому стеклу. Она сидит ко мне спиной, но остальные мигом замечают меня и замирают.
– Джеффри не появлялся? – спрашиваю я.
Сисси подскакивает, смотрит на меня, и ее щупальце бешено дергается. Никто не отвечает, и я вспоминаю, что у меня больше нет глаз. Я сопротивляюсь желанию засунуть пальцы в глазницы – показать им, что я знаю, как выгляжу. Даже они боятся меня, хоть и понимают, что перемены не всегда означают опасность.
Наконец Уэст говорит:
– Нет, последний раз мы его видели во дворе.
– А что в администрации? – спрашивает Сисси.
Будь со мной Джеффри, вышло бы гораздо проще. Он умеет сформулировать так, чтобы никто не понял неправильно и не запаниковал.
– Мы ходили разузнать, нет ли у Джейка или еще у кого информации о том, что случилось с Джули, – говорю я, стараясь посмотреть на каждого из них. – Либо они не знали, либо нам не сказали. Вместо этого Джейк всем объявил, что мы напали на него, и нас прогнали. Все прошло плохо.
– И что это значит? – спрашивает Сисси.
– Значит, что в администрацию нам больше нельзя, – говорю я. – И Джеффри тоже. Джейк нас ненавидит, и, я думаю, на сей раз ему удастся убедить всех, что мы точим на них зуб. Хотя не знаю, готовы ли они выйти из своей крепости и что-нибудь предпринять. Придется нам быть начеку.
Они молча кивают. Продолжают таращиться. Хорошо бы они перестали таращиться. Почему они смотрят так, будто я что-то знаю? Будто у меня есть ответы?
– Расскажите всем, – говорю я. – Пусть не паникуют, но и бдительности не теряют. Я хочу расследовать, что случилось с Джули. – Мысли обращаются к внутреннему дворику. – А что мы… В смысле, ее тело…
Сисси заметно вздрагивает:
– Я хотела остаться с ней, пока не решим, что делать, но мы услышали из коридора еще один крик. Пошли проверить, всего на секунду, а когда вернулись, она…
– Она исчезла, – говорит Эль.
– Исчезла? Совсем?
Они кивают. Я не спрашиваю, знают ли они, кто это сделал. Если бы Сисси знала, сразу бы мне сказала. Кроме того, может, это вовсе и не мы, преображенные или неизменные. Вполне может быть, что это сама Школа.
– Если Джеффри появится, передайте, что я его ищу.
Я направляюсь к северной двери Фонтанного зала. Не стоит в одиночку бродить по коридорам. Для меня убийца Джули или шатун типа Марка опасен не меньше. Но, во-первых, Сисси и остальные не согласятся пойти со мной, даже если попрошу, – это уж точно. Во-вторых, я бы и не попросила. Без них я быстрее, а если придется бежать, я не смогу никого бросить. Я не Джейк, приманка мне не нужна.
Надо найти Джеффри.
Школьные коридоры расширились и так и застыли на пике вдоха – значит скоро начнут сжиматься. Прижавшись к стене, я сгибаюсь до земли. Шкафчики сейчас высотой в двенадцать футов. Пока я двигаюсь, держу ушки (сраные-твердо-маско-ушки) на макушке.
Тихо, тихо, тихо…
Щелк-щелк.
Я приостанавливаюсь. Вслушиваюсь. Шум не повторяется.
Продолжаю путь.
Марка легко услышать – у него клацают ботинки, – но есть еще как минимум один шатун, с которым я точно не смогу сразиться, если он вдруг подкрадется. Я знаю, что Лазер существует, но не знаю, как он выглядит. Он может быть чем угодно. Кем угодно.
На перекрестке главных коридоров, еще не дойдя до стойки администрации, я останавливаюсь и растворяюсь в тени. Администрацию теперь обороняют не только стены из кольев, но и четверо учеников-охранников, включая Рафа, с арбалетами, копьями и даже ржавым мечом. Они спокойны, даже как-то расслаблены. Приди сюда Джеффри, были бы они более взбудоражены? На взводе? Может, они ослабили бдительность, потому что уже его поймали? Джейк запросто взял бы собственного брата в заложники, в этом я не сомневаюсь.
К офисам администрации тянется рад шкафчиков. Их верхушки широки, скрыты в темноте.
Я приседаю, затем прыгаю. Бесшумно забираюсь на верхний шкафчик, и темнота окутывает меня, как одеяло. Балансирую, стоя на корточках. Беззвучно. Я – Кот, я – кошка.
Осторожно и тихо я ползу к администрации. Приблизившись, ложусь на живот и ползу дальше.
Шкафчики до того широки, что я не вижу Рафа и другого паренька, зато вижу головы мальчика и девочки в центре коридора. У девочки такой же арбалет, как у Рафа. Если она увидит меня и хоть немного умеет целиться, я получу стрелу в глаз.
В глазницу.
Короче.
– Что мы тут забыли? – хнычет мальчик. – Тут жутко. А следующая смена не может уже выйти?
– Следующая смена выйдет только через час, – говорит Раф. Он говорит «час», потому что предполагает, что пройдет столько времени. Никто из нас не знает, сколько времени. Все часы друг с другом не совпадают. Солнечного света мы не видим. – Перебьешься.
– Почему Джейк сам не выйдет и не подежурит, если он так боится, что на нас нападут эти уроды? – Девочка – я ее узнаю, это Лейн Кастильо, лучшая подруга Шондры Хьюстон, – поворачивается спиной к коридору и кладет руку на бедро. – Вечно он нас заставляет делать за него всякую хрень. У меня была игра!
– Джейк заставляет вас делать всякую хрень, потому что сам он должен делать еще больше, – рявкает Раф. – Следи за коридором!
Лейн отворачивается, бормоча:
– Быстрее бы справился, будь у него две руки.
У меня по спине пробегает холодок. Я подтягиваюсь к краю шкафчиков и заглядываю вниз, чтобы получше рассмотреть Рафа и вход. Вот секретарская стойка, вот в углу миссис Гиринг, у нее на экране мигает сообщение о том, что бумагу заело. Баррикады с кольями, другие ученики. Раф, стоит как лошпед.
И тут я вижу: окровавленная рука Джейка прибита к двери за стойкой.
Предупреждение.
Я снова погружаюсь в тень. Преображенным тут не место.
– Все равно сюда никто не сунется, – говорит плаксивый мальчик, который, кажется, был в футбольной команде. – Мы уже несколько часов тут торчим. С тех пор как Кубоголовый с кисой ушли, здесь ни души. Они нас боятся.
– Стоит нам отвернуться, они опять будут тут как тут, – говорит Раф. – Заткнись, глаза на коридор.
Они делают, что им велено, но не без перепалок. Меня понемногу отпускает. Очевидно, что здесь никого не было с тех пор, как мы с Джеффри ушли. Еще осторожнее я отползаю назад и наконец могу подняться на четвереньки. Галопирую до конца шкафчиков и спускаюсь на пол.
Джеффри здесь нет.
Двор.
Я уже на полпути, бегу со всех ног, но в темноте обо что-то спотыкаюсь и пролетаю пять футов по коридору. Вскакиваю на ноги и оглядываюсь. На полу валяется большое круглое тело. Его силуэт очерчен пучками свалявшегося меха. Я споткнулась об оторванную конечность, у которой на конце торчит что-то острое. В тусклом свете поблескивает единственный выпученный глаз. В воздухе стоит тошнотворный запах жира от пиццы, старого сыра и нестираной одежды.
Марк мертв.
