Текст книги "Секретная война. Записки немецкого шпиона"

Автор книги: Франц Ринтелен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава третья.

Разоблачение и арест

Вновь превратившись в швейцарского гражданина Э. В. Гаше из Солера, я купил шифскарту на пароход «Нордам» Голландско-американской линии. Меня сопровождал агент, которого я пригласил с собой на время моего путешествия. Это был чистокровный американский гражданин, и в обществе он выступал в качестве моего друга.

Я поднялся на борт парохода, полный отчаяния, что мне приходится оставить начатое мной дело неоконченным. Когда в сумерках мы покидали нью-йоркский порт, я ломал себе голову, стараясь постигнуть смысл посланной мне телеграммы с приказом о возвращении в Берлин. Мой спутник вывел меня из подавленного состояния, в которое я впал, заявив, что он проголодался, и что время обедать. Это был человек могучего телосложения, не раз уже пересекавший Атлантический океан, доставляя сведения германскому правительству. Он нашёл блестящий способ, который позволял ему обдумывать ответы, когда к нему неожиданно обращались с вопросами. Он выдавал себя за безнадежно глухого человека, и всегда носил при себе громадную слуховую трубку, что позволяло ему тщательно обдумывать ответы.

Мы спустились в столовую, где я заказал бутылку вина, чтобы рассеять мрачные мысли. Посмотрев вокруг себя, я чуть не упал в обморок. Против меня за столом сидел человек, которого я хорошо знал в Берлине и часто встречался в обществе, – граф Лимбург-Штирум из голландской ветви этого рода. Я, очевидно, побледнел, так как мой спутник шепнул мне:

– Что случилось?

Но Лимбург-Штирум уже подошел ко мне и, поздоровавшись, спросил:

– Вы надеетесь, что вам удастся проехать в безопасности?

Я изобразил на своем лице недоумение и ответил:

– А почему нет?

– Но ведь вы немец!

– Немец? Я? Что вы, я никогда не был немцем, я швейцарец! Когда вы меня встречали в Берлине, я работал в швейцарском посольстве. [68]

Он смотрел на меня ошарашенный. Все время путешествия он наблюдал за мной. Разумеется, он прочел мое имя – Э. В. Гаше – на двери моей каюты, равно как и на моем месте за столом, но был уверен, что в Берлине он знал меня не под этим именем. Каждый раз при виде его я испытывал странное ощущение: мне казалось, что вот-вот он вспомнит, кто я, поэтому я старался всячески избегать его.

Тем временем «Нордам» продолжал свой путь, и, наконец, с левого борта показались известковые горы английского берега. Я рассматривал их со смешанным чувством. Целый день понадобился, чтобы миновать это место, и время от времени я чувствовал необходимость заходить в бар, чтобы придать себе больше храбрости. Известковые горы все ещё не исчезали. В среду 13 августа, в 7 часов утра, когда я находился в ванной, один из официантов постучал в дверь и сказал:

– Несколько английских офицеров хотят поговорить с вами.

Это была самая мрачная минута в моей жизни. Никто на моем месте, совершивший в Америке все то, что я считал своим долгом, и имеющий фальшивый паспорт, не стал бы торопиться говорить с английскими офицерами вблизи белых гор их страны. Во всяком случае, не раньше завтрака. Но у меня не было выбора. Эти джентльмены хотели меня видеть, и ничто не могло меня избавить от их приветствия.

Я вытянул шею и стал прислушиваться. Других пассажиров офицеры не спрашивали, они побеспокоились исключительно ради моей персоны, и я должен сказать, что был тронут. Я тотчас же подумал, что моя тайна раскрыта, а поэтому единственное средство, остающееся в моем распоряжении, – это пуститься на «блеф».

Поднявшись в халате на палубу, я встретил там двух офицеров в сопровождении десяти солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками.

– Вы г. Гаше?

– Да, что вам угодно?

– Мы получили приказ отвезти вас с собой.

– У меня нет никакого намерения высаживаться здесь. Я еду в Роттердам.

– Крайне сожалею, но если вы отказываетесь, то нам приказано взять вас силой.

– Если вы намереваетесь применить силу, то мне остается лишь повиноваться, хотя я швейцарский гражданин. Но прежде чем покинуть пароход, я прошу разрешить мне послать [69] телеграмму швейцарскому посланнику в Лондоне. И, кроме того, мне надо одеться и в особенности позавтракать. Надеюсь, вы согласны с этим?

– Сколько времени вам нужно?

– Около двух часов.

– Очень хорошо. Мы вернемся в половине десятого.

В точно назначенное время англичане вернулись на борт и вежливо попросили швейцарского джентльмена пересесть на катер. Меня доставили на борт английского вспомогательного крейсера, где продержали три дня в кабине капитана. Утром, днем и вечером английские офицеры подавали мне бутылку шампанского и старались поддерживать хорошее настроение у швейцарского гражданина, которого они так искренне жалели. Как-то вечером один из офицеров открыл мне свою душу; он пробыл семь лет консулом в Карлсбаде, он знал все немецкие диалекты и был в состоянии определить, можно ли того или иного человека считать подданным «нейтрального» государства. Ему надоело каждый раз вмешиваться, когда в Ла-Манше находили подозрительного пассажира. Всеми этими историями он был сыт по горло.

– Но, – сказал он, – в Лондоне имеется такой субъект, который никогда не хочет считать себя побежденным, и, когда мы снимаем «нейтрала», приходится идти до конца и всячески изощряться. Представьте себе старого ворчуна, стоящего во главе разведки и страдающего навязчивой идеей, что все «нейтралы» – подозрительные люди.

– Кто он?

– Адмирал Холл.

* * *

Последний день моего плена на борту крейсера принес мне сюрприз. Мне устроили очную ставку с моим глухим американским другом, которого тоже сняли с «Нордама» как подозрительного пассажира. Один офицер задал ему вопрос, указав на меня.

– Обождите одну минуту, – закричал мой друг и медленно начал доставать из футляра свою громадную слуховую трубку. Но электрическая батарея отказалась сразу действовать; он начал поворачивать разные винтики и, наконец, сказал офицеру:

– Извините меня, одну минутку, – после чего он приставил свой аппарат к уху и заорал: – Что вы говорите? [70]

Офицер увидел, что вся эта сцена с очной ставкой провалилась; с недовольным видом он отвернулся, не удостоив его даже ответом. Мой друг закричал:

– Что говорят все эти люди? – после чего он начал шагать по палубе, размахивая своей слуховой трубкой и расспрашивая стоящих вокруг него офицеров:

– Что вам угодно? Что вы сказали?

С ним дело обстояло благополучно, так как у него был настоящий паспорт, и ему нечего было бояться. Мое положение было гораздо серьёзнее.

Нас высадили в Ремсгейте. Два раза нас обыскивали, два раза проверяли наши бумаги. В промежутке между этими обысками нас отвезли в отель и очень любезно угостили чаем.

В зале я заметил официанта, которого я уже где-то видел и которого я скоро узнал. Он служил в Берлине в «Бристоле», где я часто бывал. За чаем я сообщил об этом приятном открытии моему глухому приятелю.

– Это уже ваш второй по счёту «приятель», которого мы встречаем, – ворчал он. – Абсолютно нет никакой возможности поехать куда-нибудь, чтобы не встретить ваших знакомых.

Мы вернулись в контору.

– Будьте добры оставить ваши паспорта для проверки.

Войдя в помещение для сдачи паспорта, я тотчас же увидел в одном углу моего официанта из «Бристоля». Я старался быть хладнокровным. Дежурный чиновник Дэдли Уорд, член парламента, важная персона, задал мне те же вопросы, на, которые я отвечал уже утром. Вдруг в углу раздался резкий голос, полный ненависти и бешенства:

– Не говорите глупостей! Вы капитан Ринтелен из Берлина.

Я даже не моргнул глазом, так как уже прежде заметил этого человека, и самым спокойным тоном отвечал на задаваемые вопросы.

– Субъект, выдумывающий идиотские истории в своем углу, меня не интересует. Очень жаль, что терпят присутствие таких невоспитанных людей.

Но этот человек опять вскипел:

– Довольно! Вы – немецкий капитан Ринтелен; я вас давно знаю.

Было бы подозрительно с моей стороны не отозваться и продолжать игнорировать его; я поэтому повернулся к нему, и спросил удивленным тоном:

– Что вам угодно? [71]

«Глухой» американец присоединился ко мне и, прилаживая свою слуховую трубку, закричал:

– Что говорит этот человек? Что ему нужно от меня? Или, быть может, он с вами говорит?

Когда он, наконец, приладил свою трубку, я закричал ему в трубку:

– Тут один утверждает, что я... – и, обратившись к официанту, спросил. – Какое имя вы назвали? Будьте добры произнести эту фамилию по буквам.

Началось смешение букв, путаница между немецким «а» и английским «э». Фамилии, какую я произнес на ухо американцу, никогда не существовало; все звуки были искажены; мы продолжали спорить, пока, наконец, американец положил свою трубку в футляр и сказал:

– Хватит, с меня довольно.

На что я ответил:

– Везде встречаются невоспитанные люди, которые любят вмешиваться в дела, их не касающиеся.

Нетерпеливым жестом офицер дал знать официанту, который был бельгийцем, чтобы тот оставил помещение; затем он пошел сообщить по телефону, что, по-видимому, произошла ошибка. К моему великому удивлению и величайшей радости, нам разрешили вернуться на борт «Нордама». Наш багаж находился на борту, и я уже мысленно приветствовал свою родину.

Но, спустя некоторое время, к пароходу подошло дозорное судно, и находившийся на нем английский офицер отдал через мегафон приказ: «Вернитесь!».

Вновь оказавшись на суше, я был разлучен с моим спутником и отвезен по железной дороге в Лондон под конвоем морского офицера и одного сыщика и доставлен в Скотленд-ярд. Надвигалась буря.

Мы вошли в здание, напоминающее замок, и, пройдя двор, очутились у громадной лестницы. Через обширные коридоры, дышащие величественным спокойствием, мы прошли к двери, которая сразу открылась перед нами. В зале была группа морских офицеров в шитых золотом, мундирах. Вскоре я узнал, что двое из них, носившие адъютантские аксельбанты, были: один – адмирал сэр Реджинальд Холл – начальник морской разведки и другой – его правая рука, лорд Хершель. Слева от камина за массивным столом сидел в очках в роговой оправе, начальник контрразведки сэр Бэзиль Томсон. [72]

Это приятное общество, собравшееся ради меня, открывало передо мной радужные перспективы. Все они смотрели па меня недобрым взглядом. Адмирал Холл поднялся:

– Знаете ли вы капитана Ринтелена?

– Я не обязан отвечать. Сэр Бэзиль Томсон:

– Вы, вероятно, не отдаете себе отчёта, где вы находитесь.

– Где бы я ни находился, меня привели сюда насильно. Мне здесь нечего делать, и я не буду отвечать до тех пор, пока не увижу посланника моей страны. Или, быть может, я обвиняюсь в каком-нибудь преступлении?

Сэр Бэзиль Томсон:

– Вы немец и должны объяснить причину вашего нахождения на британской территории.

– Я сошел на английский берег не по собственному желанию; я тут нахожусь против моей воли и против всяких законов справедливости.

Мой ответ вызвал настоящее смятение. Холл и Томсон пришли в негодование, тогда как я, притворяясь возмущённым и оставаясь верным своей роли, начал кричать и протестовать против такого рода действия, требуя, чтобы меня отвели к швейцарскому посланнику. Я упорно настаивал на этом бесспорном праве, пока, наконец, не увидел, что они начали действительно колебаться.

Но морской офицер, бывший консул в Карлсбаде, который сопровождал меня из Ремсгейта, побился об заклад, поставив фунт стерлингов, что мне не разрешат повидать моего посланника.

Заседание было закрыто, и мне сообщили, что завтра утром меня под конвоем отведут в швейцарское посольство. Посланник Гастон Карлен, старый высокий господин величественного вида, с седыми волосами, заговорил со мной по-немецки.

– Скажите, пожалуйста, что это всё значит? Я ничего не мог сделать по прибытии вашей телеграммы, так как находился за городом. Что им, англичанам, нужно от вас? Через канцелярию я узнал, что ваши военные документы и ваш паспорт в полном порядке; но англичане упорно утверждают, что вы – немецкий капитан Ринтелен. Не можете ли вы мне объяснить, откуда у них такое предположение.

Я решил рискнуть и пойти на громадный «блеф».

– Я могу довериться вам, ваше превосходительство, – сказал я. – Капитан Ринтелен действительно был на борту [73] нашего парохода, но англичане ошиблись, приняв за него другого человека. «Нордам» находится уже в Роттердаме, как я мог узнать из «Таймса», так что немецкий офицер, которого я не хотел выдать англичанам, теперь далеко. Вы можете, следовательно, видеть, что я симпатизирую Германии. Я там провел детство, и вы, вероятно, помните, что мой отец был швейцарским консулом в Лейпциге.

– Да, правда, я помню вашего отца. Вы поступаете очень правильно.

Он поднялся и протянул мне руку.

– Примите мою благодарность за ваше действительно нейтральное поведение.

Туг же при мне он телефонировал в адмиралтейство, и конвой отвел меня к адмиралу Холлу. Все они кипели от злости, что позволили немецкому капитану ускользнуть из их рук, но адмирал, который один среди них сохранял хладнокровие, подошёл ко мне и сказал:

– Стало быть, вы не Ринтелен?

– Я всё объяснил моему посланнику.

Однако меня освободили не сразу. Меня оставили под наблюдением до вечера следующего дня, и лишь после этого мне было разрешено возобновить прерванное путешествие. В качестве наблюдателей ко мне приставлены были один капитан флота и один сыщик; комнату мне сняли в отеле «Сесиль». Я чувствовал, что выиграл битву, и заказал бутылку вина. Мне нечего было больше бояться; оставалось лишь ждать выполнения нескольких формальностей. Я начал высчитывать, сколько мне понадобится времени, чтобы прибыть в Берлин.

Два моих компаньона находились в соседней комнате, дверь в которую была широко открыта, чтобы они могли наблюдать за мной и пресечь попытку к бегству. Я расхаживал по комнате и прислушивался к тому, что они говорили. Вдруг один из них сделал замечание, которое меня крайне заинтересовало; я начал внимательно прислушиваться:

– ...Специальный запрос в Берн через английское посольство?

– Да, это дело касается не одного лишь консульства. Холл специально просил посольство подтвердить, возможно ли, чтобы Эмиль Гаше находился в настоящее время в Лондоне.

Этого было достаточно, чтобы понять, всю серьёзность моего положения и убедиться в том, что я побеждён, и это [74] в то время как еще за минуту до того я был уверен в обратном. Я в возбуждении продолжал шагать по комнате.

Бернское консульство, несомненно, установит, что подлинный Эмиль Гаше живет в Швейцарии и не может в настоящий момент находиться в Лондоне. Когда этот ответ будет сообщён англичанам, я окажусь в ловушке.

Я рассуждал следующим образом: так как, за исключением американца, я являюсь единственным пассажиром, опрошенным и снятым англичанами, им должно быть известно, что я сел на «Нордам» в Нью-Йорке, а если они это знают, то им, вероятно, известно также о моей деятельности в Соединённых Штатах. А это означает, что удар против меня готовился еще в Америке. Когда из Берна прибудет ответ, меня должны будут считать штатским человеком я под конвоем отправить в Америку, где меня ждёт не особенно приятная встреча. Как бы то ни было, но на свободу я рассчитывать не могу никак; поэтому гораздо лучше быть военнопленным, чем оказаться в американской тюрьме. Быстро приняв решение, я постучал в дверь и сказал своим надзирателям:

– Прошу извинения, не могу ли я немедленно сказать несколько слов адмиралу?

– Не думаю. Что вы хотите ему сообщить? Неужели это так важно?

– Да, очень важно; адмиралу будет очень интересно узнать то, что я хочу ему сказать.

– Скажите это мне.

– Это невозможно; я должен передать это ему лично.

Он пошел к телефону. Только что пробило восемь часов вечера, но адмирал был ещё в своём кабинете и изъявил готовность принять меня немедленно. Лил сильный дождь, когда мы шли по двору адмиралтейства. Встретив меня стоя, адмирал спросил:

– Что привело вас сюда так поздно? Я вытянулся по-военному.

– Я пришел сдаться.

– Что вы этим хотите сказать? Мы только что послали о вас телеграфный запрос в Берн!

– В этом нет больше никакой необходимости.

– Что все это значит?

– Капитан Ринтелен имеет честь сдаться в качестве военнопленного. [75]

Адмирал упал в свое кресло; он разглядывал меня, раскачиваясь в кресле, затем поднялся, похлопал меня по плечу, довольный, ворча себе под нос:

– Вот что значит прекрасно сыграть.

Он открыл дверь в соседнюю комнату, позвал лорда Хершеля и сказал:

– Позвольте мне представить вам нашего нового военнопленного – капитана фон Ринтелена.

Адмирал выбрал столик в углу, где мы были одни и могли спокойно беседовать. Им, конечно, хотелось многое узнать от меня, и, чтобы вызвать меня на разговор, они стали рассказывать такие вещи, которые заставили меня содрогаться от ужаса. Разумеется, важных секретов они мне ее сообщили; по некоторым соображениям, они сообщили мне лишь некоторые подробности из всемирной деятельности Интеллидженс сервис. Но всего было достаточно для меня, чтобы понять, что фактически мы ничего не предпринимали без того, чтобы английская контрразведка предварительно не была информирована о наших намерениях. Я провел несколько часов в обществе этих двух англичан и узнал многое, о чём прежде и не подозревал.

– Не было никакой необходимости так долго дожидаться коктейля, который я вам недавно предложил, капитан, – сказал лорд Хершель.

– Так долго?

– Мы вас дожидаемся уже четыре недели. Ваша встреча была подготовлена, но вы почему-то медлили. Почему вы не оставили Нью-Йорк тотчас же по получении телеграфного приказа?

Что это? О чем он говорит? Бывают случаи, когда человек не смеет верить своим собственным ушам?

– Конечно, капитан, – сказал адмирал, – это, быть может, оскорбит ваше чувство германского офицера, но в наши руки вы попали не столько благодаря нашим агентам, сколько благодаря вашему военному или морскому атташе – я уже точно не помню, кому именно из них обоих... Всегда ли вы жили в полной гармонии с... как его имя... с капитаном фон Папеном?

– – Что вы хотите этим сказать?

– Нечто такое, что вам неприятно будет услышать. Всякое человеческое легкомыслие должно иметь предел. Он так часто в своих телеграммах, посылаемых в Берлин, упоминал ваше имя на чистом и хорошем немецком языке, что попросту выдал вас с головой нам. [76]

– Я не понимаю, лорд Хершель, о какой телеграмме вы говорите?

Адмирал наклонился ко мне через стол; он снял очки, пристально посмотрел мне в глаза и сказал саркастически:

– Мы имеем в виду телеграмму, которую вы получили 6 июля, то есть, месяц назад. Капитан Бой-Эд встретил вас на углу 5-й авеню и 45-й улицы, где он передал вам депешу, и... извините одну минуточку... я сейчас прочитаю вам ее текст.

Он достал из своего кармана небольшую пачку бумаг, выбрал один из документов и, к моему удивлению, прочел: «Германское посольство, морскому атташе. Конфиденциально сообщите капитану Ринтелену, что его вызывают в Германию».

– Что вы скажете на это? – спросил он. – Разве у нас не было основания говорить, что вы слишком долго задержались?

Спокойствие, которое мне удавалось сохранить до сих пор, начало меня покидать. Как попала к ним в руки эта телеграмма? Она ведь должна была быть зашифрована; но после всего того, что я здесь услышал, она зашифрована не была.

Я откинулся на спинку стула и вспомнил тот день, когда Бонифейс явился ко мне в контору, чтобы сообщить грустным тоном, что «чрезвычайно секретный» шифр похищен у морского атташе английскими агентами.

Адмирал внимательно смотрел на меня.

– Телеграммы, посланные графу Шпее, командующему крейсерской эскадрой... – бормотал лорд Хершель, как бы погружённый в свои думы.

Это совсем для меня ново! Адмирал Шпее встретил английские броненосцы 8 декабря 1914 года; и, тем не менее, Хершель, очевидно, говорит, что перехвачены были также некоторые телеграммы, адресованные графу Шпее, хотя кража в канцелярии атташе совершена была позднее. Мне хотелось знать, как в действительности обстояло это дело, и я внезапно сказал:

– Но ведь шифр был скопирован значительно позднее декабря 1914 года?

Холл подскочил.

– Когда, вы сказали, был скопирован шифр?

Это показалось мне ловушкой. Он определённо хотел знать, известны ли мне факт и дата снятия копии с шифра и способ, каким это было сделано. Я быстро подумал. В качестве военнопленного в Англии мне рано или поздно удастся связаться с Германией, а поэтому я решил узнать [77] возможно больше. Я те открою никакой тайны, если скажу адмиралу, что мне известно, как англичане получили шифр.

– О, – сказал я, – вы говорите об этом нью-йоркском деле, когда вами была подослана та молодая особа к секретарю посольства? Но об этом знают даже дети!

Они смотрели на меня, немного сбитые с толку, и. Холл медленно произнес:

– Об этом знают даже дети?

Последовало мучительное молчание, и в этот момент у меня блеснула ужасная мысль. Почему, почему замолчали они как раз в эту минуту? Неужели они этим хотели сказать, что в самом посольстве эти большие «дети» ничего не видели?

Это явилось ударом для меня! Я всегда боялся этого, хотя и предупредил письмом Берлин немедленно после моей беседы с Бой-Эдом, сообщив, что шифр известен врагу, и потребовал немедленной его замены. Я знал, что мое послание благополучно прибыло в Берлин, но было очевидно, что оно было оставлено без внимания. Я считал себя вправе сделать отсюда свои собственные выводы; так или иначе, но первый шифр был известен англичанам; мое воображение разыгралось вовсю: быть может, они овладели им еще во время наших первых потерь... когда, например, был потоплен крейсер «Магдебург» у берегов Кронштадта. Это было катастрофой для нас, но как выгодно для них!

Затем я пересек океан с новым шифром, и они, очевидно, узнали о замене его.

А потом также этот новый шифр.

Я налил еще один бокал. Было бы недооценкой ситуации сказать лишь, что я был в ужасе. Как много зла могли англичане причинить Германии, если они были в состоянии читать телеграммы, посылаемые из Берлина по всему миру. Одна мысль об этом была невыносима. Я цеплялся за единственную надежду, а именно, что мне удастся найти пути и средства предупредить Берлин, что его шифр не является больше секретом. Но меня облил холодный пот, когда; я вспомнил, что первое предупреждение мною было послано тотчас же, как я узнал от Бонифейса, что шифр похищен. Если первое предупреждение было оставлено без внимания, то кто может поручиться, что и: второе не будет брошено в корзину. Одно не подлежало сомнению: Берлин все ещё продолжал пользоваться старым шифром. Я заметил изумление обоих английских офицеров, когда они увидели, что мне известно о похищении [78] нашего шифра. Они должны были подумать, что я, конечно, не оставил про себя это открытие, а что дал об этом знать в Берлин, но, разумеется, они никак не могли постигнуть, почему шифр не был изменен. Я был в отчаянии от того, что нахожусь в плену и таким образом лишен возможности крикнуть в уши германским властям: «Неужели вы действительно решили совершить самоубийство? Неужели вы слепы и глухи? Разве я не предупредил вас? Ради бога, бросьте в огонь этот шифр!».

Это было ужасно, но я сделал над собой усилие и успокоился. В данный момент зло невозможно было предупредить, и всё должно было быть предоставлено естественному ходу событий. Чтобы несколько отвлечься от этого, я сказал лорду Хершелю:

– Что вы сказали относительно телеграмм, адресованных графу Шпее?

Хершель поднял голову и ответил:

– Спасибо, капитан, что вы мне напомнили. Вы сейчас услышите эту историю.

Он мне рассказал о поражении Шпее. Правда, он при этом несколько прикрасил действительность, но в целом его рассказ был правдивым, и я его здесь воспроизвожу.

Адмирал Шпее курсировал со своей эскадрой где-то на одном из семи Океанов, и Лондон никак не мог напасть на его след. В то же время английское адмиралтейство прекрасно понимало, что вся эскадра представляет серьёзную угрозу для союзных транспортов, а поэтому оно с упорной последовательностью начало подготовлять ее разгром. Чтобы вступить в бой, имея все шансы на успех, надо было отрядить два броненосца новейшего типа, так как это было единственным средством заставить замолчать превосходные орудия крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», входивших в эскадру Шпее. Кроме того, было чрезвычайно необходимо знать, где очутится Шпее в какой-нибудь определенный день.

С этой целью был разработан целый план. Но, прежде всего, надо было мобилизовать два больших современных броненосца. Это необходимо было сделать тайно, ибо, если германское адмиралтейство узнает, что в Атлантический океан направились два мощных броненосца, оно не сможет сомневаться в том, что целью их является эскадра графа Шпее. Этого надо было избежать во что бы то ни стало.

В значительной степени было учтено то обстоятельство, что германское морское министерство не может не знать о нахождении [79] на Северном море подавляющей части броненосцев и о том, что два из них направились в Средиземное море, где они стояли на якоре недалеко от Дарданелл, преграждая путь «Гебену». Равным образом была учтена возможность попытки «Гебена» прорваться с целью присоединения к австрийскому флоту в порту Пола и укрепить его. Но, невозможно было открыто отправить эти два броненосца в погоню за Шпее, так как об их исчезновении сообщили бы неприятельские агенты, которые находились повсеместно. Поэтому, чтобы обеспечить успех этому предприятию, надо было пойти на военную хитрость и скрыть уход этих двух военных судов.

У адмирала Холла возникла мысль. Он приказал построить тайно в одной из английских верфей два новых крейсера, что было делом нескольких недель. Они были окрашены в серый цвет и покачивались на якорных стоянках со своими массивными трубами и огромными орудиями, показывавшими из блиндированных башен свои грозные жерла. Но на самом деле, это были деревянные суда, и как только была окончена их постройка, прибыли два мощных буксира, которые повели за собой эти два чудовища. На каждом буксире стояли офицеры, внимательно следя за приближением неприятельских судов, готовые каждую минуту пустить дымовую завесу, как только покажется что-либо подозрительное, ибо для успеха плана было совершенно необходимо, чтобы даже существование обоих мнимых броненосцев осталось в секрете. На буксире они были проведены через Бискайский залив, мимо Гибралтара, и из Средиземного моря в Эгейское море, где несколько недель уже стояли на якоре «Непобедимый» („Invincible“) и «Непоколебимый» („Inflexible») на полном виду у жителей острова, среди которых находились шпионы, чьей основной задачей было следить за присутствием кораблей. Под покровом ночи оба мнимых броненосца были поставлены на места настоящих боевых судов. По внешнему виду они ничем не отличались от своих предшественников; они были окружены большим количеством миноносок и дозорных судов, которые имели задачей не допускать неприятельские подводные лодки и – что еще важнее – держать на почтительном расстоянии любопытных и непосвященных.

Деревянные суда покачивались еще на волнах, не успев бросить якорь, когда «Непобедимый» и «Непоколебимый» вышли в море. Они пересекли Средиземное море незамеченными, так что германская контрразведка не знала, что два опасных врага отправились в погоню за адмиралом Шпее. [80]

Миновав Гибралтар, они решительно взяли курс на юго-запад.

В этом месте рассказа я прервал лорда Хершеля:

– Почему на юго-запад? Они, следовательно, знали, где находится граф Шпее?

– Мы знали, где он будет, – ответил лорд, бросив взгляд на Холла. Адмирал продолжал смотреть перед собой и тихо произнес:

– Я телеграфировал ему и сообщил, где английские броненосцы его встретят, и он точно прибыл на назначенное место.

Я отодвинул стул и расхохотался.

– Извините меня, сэр Реджинальд, но с вашей стороны не очень благородно издеваться над бедным пленником. Ведь вы сами не думаете, чтобы я мог вам поверить!

Но, посмотрев на серьёзное выражение лица адмирала, я понял, что оба они говорят правду. Однако я все еще не мог постигнуть, каким образом они могли телеграфировать графу Шпее. Что он котел этим сказать? Он начал объяснять, и постепенно я всё понял.

Я подозревал уже, что они владели секретным немецким шифром; это позволило мне понять, что они сделали. Шпее со своей эскадрой был вынужден блуждать где-нибудь, по всей вероятности, у западного побережья Южной Америки.

Предположение оказалось верным. Вечером 1 ноября 1914 года получилось ужасное известие об уничтожении эскадры Крэдока у берегов Коронеля. Тотчас же после битвы адмирал Шпее взял курс на Вальпараисо. Действительно, вскоре после этого телеграф сообщил о прибытии его в этот порт. Он сошёл на берег, где его приветствовала немецкая колония. Таким образом, в Вальпараисо он находился в безопасности.

Холл начал иллюстрировать свой план действий на столе при помощи странных предметов. Вальпараисо – коробка спичек; там – оба броненосца; здесь – Берлин, другая спичечная коробка; Вальпараисо и адмирал Шпее, затем броненосцы; здесь – Берлин, а в Берлине находился...

– Ваш агент! – воскликнул я.

– Мой агент, – сказал он спокойно. – Я просил его узнать, как германское адмиралтейство посылает свои телеграммы судам, находящимся в море. Он сообщил мне, что для этого применяется самый простой способ. Когда надо послать такого рода телеграмму, посыльный относит ее из адмиралтейства на центральный телеграф. Они для этого [81] употребляли особые бланки, причём телеграмма должна была иметь печать экспедиции адмиралтейства и печать цензурного отдела. Я не знаю, как при этом действовал мой агент, да и не думаю, что мне это надо было знать. Все, что я знаю, это то, что у него оказались нужные печати и бланки, и я не сомневаюсь, что он ими воспользовался.

– Как вы помните, эскадра Шпее стояла на якоре у Вальпараисо. Как только я узнал об этом, я дал моему берлинскому агенту распоряжение действовать. В течение нескольких недель он носил при себе посланную мной из Лондона телеграмму, составленную по шифру Бой-Эда и содержащую на имя графа Шпее строгий приказ немедленно направиться к Фолклендским островам и разрушить радиостанцию порта Стэнли.

– Дальше нет надобности рассказывать, – сказал я в глубоком волнении, – дальнейшую историю я знаю, так как я тогда служил в адмиралтействе в Берлине.

После свидания с германским посланником в Чили адмирал Шпее пригласил своего начальника штаба и командиров своих крейсеров. Все они пытались отговорить его от выполнения изложенного им плана – обогнуть мыс Горн и направиться к Фолклендским островам. Начальник штаба говорил, что этот переход чреват серьёзными опасностями. Эскадра может быть выведена из строя, и на будущее время она потеряет свою боеспособность. Шпее никому не сказал, что им получена секретная и личная телеграмма, адресованная командующему эскадрой; он лишь заявил своим офицерам, что намеревается всё же выполнить свой план. Однако приказ, который он исполнял, был фиктивным.