Текст книги "Горний путь"

Автор книги: Франц Таурин

ОБЛАКА

1

 
На солнце золотом сияет дождь летучий,
озера в небесах синеют горячо,
и туча белая из-за лиловой тучи
     встает, как голое плечо.
 

 
Молчи, остановись. Роняют слезы рая
соцветья вешние, склонясь через плетень,
и на твоем лице играет их сырая,
     благоухающая тень.
 

 
Не двигайся, молчи. Тень эту голубую
я поцелуями любовно обогну.
Цветы колышутся… я счастлив. Я целую
запечатленную весну.
 

2 

 
Закатные люблю я облака:
над ровными далекими лугами
они висят гроздистыми венками,
и даль горит, и молятся луга.
 

 
Я внемлю им. Душа моя строга,
овеяна безвестными веками:
с кудрявыми багряными богами
я рядом плыл в те вольные века.
 

 
Я облаком в вечерний чистый час
вставал, пылал, туманился и гас,
чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.
 

 
Я облетал все зримое кругом,
блаженствовал и, помню, был влеком
жемчужной тенью, женственною тучей.
 

1921

Берлин

ПИР

 
Так лучезарна жизнь, и радостей так много.
От неба звездного чуть слышный веет звон:
бесчисленных гостей полны чертоги Бога,
     в один из них я приглашен.
 

 
Как нищий, я пришел, но дали мне у двери
одежды светлые, и распахнулся мир:
со стен расписанных глядят цветы и звери,
     и звучен многолюдный пир.
 

 
Сижу я и дивлюсь… По временам бесшумно
дверь открывается в мерцающую тьму.
Порою хмурится сосед мой неразумный,
     а я – я радуюсь всему:
 

 
и смоквам розовым, и сморщенным орехам,
и чаще бражистой, и дани желтых пчел;
и часто на меня со светлым, тихим с мехом
     хозяин смотрит через стол.
 

22 мая 1921

БЕЛЫЙ РАЙ

 
Рай – широкая, пустая
оснеженная страна:
призрак неба голубого,
     тишь и белизна…
 

 
Там над озером пушистым,
сладким холодом дыша,
светит леса молодого
     белая душа…
 

 
Там блаженствовать я буду
в блеске сети ледяной,
пробираться, опьяненный
     вечной белизной,
 

 
и, стрелою из-под веток
вылетая на простор,
на лучистых, легких лыжах
     реять с белых гор.
 

КОНИ

 
Гнедые, грузные, по зелени сырой
весенней пажити, под тусклыми дубами,
они чуть двигались и мягкими губами
вбирали сочные былинки, и зарей,
вечернею зарей полнеба розовело.
 

 
И показалось мне, что время обмертвело,
что вечно предо мной стояли эти три
чудовищных коня, и медные отливы
на гривах медлили, и были молчаливы
дубы священные под крыльями зари.
 

1917–1922

ЗЕРКАЛО

 
Ясное, гладкое зеркало, утром, по улице длинной,
будто святыню везли. Туча белелась на миг
в синем глубоком стекле, и по сини порою мелькала
ласточка черной стрелой… Было так чисто оно,
так чисто, что самые звуки, казалось, могли отразиться.
Мимо меня провезли этот осколок живой
вешнего неба, и там, на изгибе улицы дальнем,
солнце нырнуло в него: видел я огненный всплеск.
 

 
О, мое сердце прозрачное, так ведь и ты отражало
в дивные давние дни солнце, и тучи, и птиц!
Зеркало ныне висит в сенях гостиницы пестрой;
люди проходят, спешат, смотрятся мельком в него.
 

10 января 1919

НОЧЬ

 
Как только лунные протянутся лучи,
     всплывает музыка в аллее…
О, серебристая, катись и рокочи
     все вдохновенней, все полнее!..
 

 
Порхает до зари незримая рука
     по клавишам теней и света
и замедляется, ленива и легка…
     Последний звук, – и ночь допета…
 

LA BELLE DAME SANS MERCI[10]10
  Безжалостная Прекрасная Дама (франц.). Джон Китс (1796–1821) – английский поэт.


[Закрыть]

(Из John Keats)

 
“Ах, что мучит тебя, горемыка,
что ты, бледный, скитаешься тут?
Озерная поблекла осока,
и птицы совсем не поют.
 

 
Ах, что мучит тебя, горемыка,
какою тоской ты сожжен?
Запаслась уже на зиму белка,
и по житницам хлеб развезен.
 

 
На челе твоем млеет лилея,
томима росой огневой,
на щеке твоей вижу я розу,
розу бледную, цвет неживой…”
 

 
Шла полем Прекрасная Дама,
чародейки неведомой дочь:
змеи – локоны, легкая поступь,
а в очах – одинокая ночь.
 

 
На коня моего незнакомку
посадил я, и, день заслоня,
она с чародейною песней
ко мне наклонялась с коня.
 

 
Я сплел ей запястья и пояс,
и венок из цветов полевых,
и ласкалась она, и стонала
так нежно в объятьях моих.
 

 
Находила мне сладкие зелья,
мед пчелиный и мед на цветке,
и, казалось, в любви уверяла
на странном своем языке.
 

 
И, вздыхая, меня увлекала
в свой приют между сказочных скал,
и там ее скорбные очи
поцелуями я закрывал.
 

 
И мы рядом на мху засыпали,
и мне сон померещился там…
Горе, горе! С тех пор я бессонно
брожу по холодным холмам;
 

 
королевичей, витязей бледных
я увидел, и, вечно скорбя,
все кричали: Прекрасная Дама
без любви залучила тебя.
 

 
И алканье они предрекали,
и зияли уста их во тьме,
и я, содрогаясь, очнулся
на этом холодном холме.
 

 
Потому-то, унылый и бледный,
одиноко скитаюсь я тут,
хоть поблекла сырая осока
и птицы давно не поют.
 

ПЬЯНЫЙ РЫЦАРЬ

 
С тонким псом и смуглым кубком
жарко-рдяного вина,
ночью лунной, в замке деда
я загрезил у окна.
 

 
В длинном платье изумрудном,
вдоль дубравы, на коне
в серых яблоках, ты плавно
проскакала при луне.
 

 
Встал я, гончую окликнул,
вывел лучшего коня,
рыскал, рыскал по дубраве,
спотыкаясь и звеня;
 

 
и всего-то только видел,
что под трефовой листвой
жемчуговые подковы,
оброненные луной.
 

1917–1922

“Я думаю о ней, о девочке, о дальней…”

 
Я думаю о ней, о девочке, о дальней,
и вижу белую кувшинку на реке,
и реющих стрижей, и в сломанной купальне
     стрекозку на доске.
 

 
Там, там встречались мы и весело оттуда
пускались странствовать по шепчущим лесам,
где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо,
     блистая по листам.
 

 
Мы шарили во всех сокровищницах Божьих,
мы в ивовом кусте отыскивали с ней
то лаковых жучков, то гусениц, похожих
     на шахматных коней.
 

 
И ведали мы все тропинки дорогие,
и всем березонькам давали имена,
и младшую из них мы назвали: Мария
     святая Белизна.
 

 
О Боже! Я готов за вечными стенами
неисчислимые страданья восприять,
но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами
     хоть миг, да постоять.
 

1917–1922

ПЕРО

 
Зелененьким юрким внучатам
наказывал леший в бору:
“По черным ветвям, по зубчатым,
жар-птица порхнет ввечеру;
 

 
поймайте ее, лешенечки,
и клетку из лунных лучей
возьмите у ключницы-ночки,
да так, чтоб не видел Кощей.
 

 
Далече от чащи брусничной
умчите добычу свою,
найдете вы домик кирпичный
в заморском, туманном краю.
 

 
Оставьте ее на пороге:
там кроткий изгнанник живет,
любил он лесные дороги
и вольный зеленый народ”.
 

 
Там дедушка-леший на ели
шушукал, и вот ввечеру,
как струны, стволы зазвенели,
и что-то мелькнуло в бору.
 

 
Маячило, билось, блестело.
Заохал, нахохлился дед…
Родимые, знать, улетела
жар-птица из пестрых тенет.
 

 
Но утром, как пламя живое,
на пыльном пороге моем
лежало перо огневое
с цветным удлиненным глазком.
 

 
Ну что ж, и за этот подарок
спасибо, лесные друзья.
Я беден, и день мой неярок,
и как же обрадован я.
 

7 июня 1921

Кембридж

“Мы столпились в туманной церковенке…”

 
Мы столпились в туманной церковенке,
вспоминали, молились и плакали,
как нечаянно двери бесшумные
распахнулись, и тенью лазоревой
ты вошла, о весна милосердная!
Разогнулись колена покорные,
прояснились глаза углубленные…
Что за чудо случилось отрадное!
 

 
Заливаются птицы на клиросе,
плещут воды живые под сводами,
вдоль по ризам колеблются радуги,
и не свечи мы держим, а ландыши,
влажной зеленью веет – не ладаном,
и, расставя ладони лучистые,
окруженная сумраком радостным,
на иконе Весна улыбается.
 

“Людям ты скажешь: настало…”

Моей матери

 
Людям ты скажешь: настало!
Завтра я в путь соберусь…
(Голуби. Двор постоялый.
Ржавая вывеска: Русь.)
 

 
скажешь ты Богу: я дома!
(Кладбище. Мост. Поворот.)
Будет старик незнакомый —
вместо дубка, у ворот…
 

3 мая 1920

РУСЬ

 
Пока в тумане странных дней
еще грядущего не видно,
пока здесь говорят о ней
красноречиво и обидно —
 

 
сторонкой, молча проберусь
и, уповая неизменно,
мою неведомую Русь
пойду отыскивать смиренно, —
 

 
по черным сказочным лесам,
вдоль рек да по болотам сонным,
по темным пашням, к небесам
бесплодной грудью обращенным.
 

 
Так побываю я везде,
в деревню каждую войду я…
Где ж цель заветная, о, где —
непостижимую – найду я?
 

 
В лесу ли – сумраком глухим
сырого ельника сокрытой —
нагой, разбойником лихим
поруганною и убитой?
 

 
Иль поутру, в селе пустом,
о, жданная! – пройдешь ты мимо,
с улыбкой на лице простом
задумчиво-неуловимой?
 

 
Или старушкой станешь ты
и в голубой струе кадильной,
кладя дрожащие кресты,
к иконе припадешь бессильно?
 

 
Где ж просияет берег мой?
В чем угадаю лик любимый?
Русь! иль во мне, и душе самой
уж расцветаешь ты незримо?
 

ЖИЗНЬ

 
Шла мимо Жизнь, но ни лохмотий,
ни ран ее, ни пыльных ног
не видел я… Как бы в дремоте,
как бы сквозь душу звездной ночи, —
одно я только видеть мог:
ее ликующие очи
и губы, шепчущие: Бог!