Текст книги "Славянский меч (Роман)"

Автор книги: Франц Финжгар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

От обгоревших бревен шел серый, зловонный дым. Все кругом было опустошено. Далеко в степь уходили полосы опаленной травы. Кое-где еще тлел ковыль, иногда в кустах вспыхивал огонь, и высоко в небо поднимался дым. На кургане каркали вороны. Ястребы с Гема, учуяв запах паленого мяса, стаями слетались и кружились над пожарищами.

Длинная и широкая полоса разгрома тянулась по всей северной Мезии. Дома были разрушены, хлева опустошены, поля вытоптаны и разорены, леса выжжены. Грозной лавиной наступало войско славинов. Сотни земледельцев в отчаянье, с тоской в груди и проклятиями на высохших губах смотрели на родное пепелище. Словно тысячи тюков, лежали они, связанные, на земле, ожидая решения своей участи. Жуткое мщение нес обагренный кровью славинский меч всюду, куда он достигал. За кости отцов, за сердца сыновей и братьев, око за око, зуб за зуб! День отмщенья!

Исток лежал в одиночестве на вершине холма, далеко от людей. Рядом валялись шлем, доспехи и обнаженный меч. Юноша заложил руки под голову, закрыл глаза, он словно не слышал дикого рева обезумевшего войска, которое в пьяном угаре, точно разнузданные дикари, праздновало победу, радуясь небывалой добыче. Истока не радовала эта добыча. Он мстил за павших Сваруничей, своих братьев. Но такая месть вызывала у него отвращение. Это не было похоже на войну, на настоящее сражение – это был грабеж, разбой, славины рубили, резали скот, жгли, убивали, нападали, как жаждущие крови пантеры. Мысли Истока возносились над кровавым пламенем, его цель шла дальше пожарищ и разбоя, меч его ни разу не сверкнул с той поры, как славины сшиблись с гуннами. Усталая и пьяная вольница упивалась победой, а он мучился, сердце томила тоска, рука устала от безделья. В глубине души он жалел, что лагерь Хильбудий разрушен, что кости столь доблестного воина гниют в ущелье возле града. О, если б он был жив! О, если б уцелели его когорты! Или пусть бы кто-нибудь другой укрепился за Дунаем! Асбад! Если бы встретить хоть Тунюша! Меч Истока покрылся бы в бою зазубринами, и руки бы не устали. И если бы он, последний Сварунич, пал бы в битве, что из того? Один герой сразил бы другого героя!

Сердце Истока стремилось за Гем. Ему казалось, будто его призывает судьба, сами боги указывают ему путь на юг. По лицу его прошло сомнение. Судьба? Боги? Нет, не судьба и не боги его призывают. А любовь к своему народу и к Ирине. И он последует за голосом любви. Последует! Немедля. Пусть придется идти до самых Афин, идти всю зиму – он должен ее найти! Он вернется с нею. А потом? Потом с войском на юг!

Исток решительно сел, потом поднялся и посмотрел на пожарище и на поле боя.

– Хватит. – Отвращение и гнев появились на его лице. – Хватит резни! Вы отомстили. Теперь я хочу битвы. Такой битвы, чтоб испугался Управда, узнав о том, как Орион сокрушил легионы ромеев.

Он надел доспехи, крепко затянув ремни на спине. Препоясался мечом, застегнул шлем и пошел к толпе.

– Я отправлю войско домой! Близится осень. За зиму славины из Византии научат воинов владеть оружием, а я поищу Ирину. А когда вернусь, ударим на Гем!

Подойдя ближе к лагерю славинского войска, Исток услышал радостный шум. Люди с восторженным ревом следовали за всадником, который ехал туда, где стояли отряды Радо.

Кто бы это мог быть?

Опершись на тяжелый меч, Исток наблюдал за всадником. Похож на гунна. Нет, не может быть. Гунна толпа встретила бы иначе.

Вдруг до Истока донеслись звуки лютни. Старый, но звучный голос затянул боевую песнь, воины подхватили ее.

«Радован! – обрадовался Исток. – Откуда он здесь? Но с пустыми руками? А как же все его обеты и клятвы?»

Он вспомнил о Любинице, и печаль залила его душу. Сколько гонцов разослал он по стране, и все вернулись ни с чем. Вот и Радован пришел один.

«Нет, не только Управда, Тунюш тоже навеки запомнит племя Сваруна! Не уйти ему от страшной мести за сестру!»

Он быстро спустился с холма. Когда Радован увидел его, смолкли струны, утихла недопетая песня. Подняв высоко над головой лютню, старик закричал:

– Исток, Исток! Я нашел ее! Клянусь богами, поклонись мне, как самому Управде!

Он погнал коня к Сваруничу. Исток ждал его. Кровь закипела в его жилах.

– Слезай, старик, и рассказывай! Где она? Почему ты не привел ее?

– Почему я не привел ее? Ты думаешь, девушка – собачка, которая побежит за конем? А ведь даже собачка высунула бы язык и свалилась в траву, так мы мчались. Клянусь Мораной!

Он повернулся к воинам и сердито крикнул:

– Помогите мне слезть! Разинули пасти! Пьяницы! Легко вам ржать, когда вас откармливают, как молочных поросят. А люди за вас умирают от жажды и голода!

Несколько человек со смехом подскочили к нему и сняли его с коня.

– Осторожней! – командовал он. – От скачки у меня ноги, словно деревянные, не сгибаются!

Исток велел немедленно приготовить для Радована еды и медовину.

– А вина нет? – спросил певец, искоса взглянув на Истока.

– Нет!

– Тогда пусть будет медовина! Много раз по ней душа тосковала. Нет так нет!

Пошатываясь от усталости, Радован вместе с Истоком пошел к лагерю, где стояли главные отряды славинов. Громогласный вопль приветствовал гостя. Но, увидев Радо, старик испугался. Исток крикнул Радо:

– Он нашел ее!

Радо обнял старца с такой силой, словно Любиница была у него в руках, и он мог тут же прижать ее к своей груди.

– Отец, где она? Говори, рассказывай! Мы отправимся за ней немедля хоть в Константинополь.

– Да ты огонь! Дай сначала дух перевести. Потерпи малость. Сначала я поговорю с тобой, Исток! Клянусь богами, ты заплачешь от радости и запрыгаешь, как козел, узнав, что я ношу на сердце.

И он многозначительно прижал руку к груди, где лежало письмо Эпафродита.

Радован, не торопясь, подкрепился мясом и медовиной, вызнал все новости: как славины напали на гуннов, как сражались и грабили, потом подмигнул Истоку, чтобы тот следовал за ним, и отошел в сторону.

– Готовься, – начал он, – чтоб от радости голова не закружилась. Сейчас ты узнаешь страшную тайну и сможешь прочесть о ней.

Он оглянулся и вытащил из-за пазухи письмо Эпафродита. Исток сразу узнал почерк. Лицо его озарила радость. Непрочитанные еще строки сулили ему столько надежд, что руки его дрожали, пока он распечатывал письмо. Радован, широко расставив ноги, стоял рядом, радуясь счастью Истока и гордясь плодами своих усилий.

Эпафродит писал о своем спасении, о том, как удалось отбить Ирину, которая теперь находится у него, в Фессалонике. В конце письма стояло следующее:

«Итак, приди, избранник судьбы, и мсти! Поднимай свой народ этой же осенью. Не бойся сопротивления! Солдат нет. Велисарий завяз в Италии. Ходят слухи, будто он писал Управде: „Если хочешь, чтоб я воевал, присылай солдат. Если хочешь, чтобы мы остались в живых, присылай продовольствие!“ Видишь, пробил час. Приди и сними урожай. Нива созрела. В твои лавры Эпафродит вплетет белый цветок, Ирину. Не мешкай! Силы мои слабеют. Харон призывает меня в свою ладью, чтоб отправиться в загробный мир. Когда я благословлю вас с Ириной, я смогу сказать, подобно апостолу Павлу: „Я кончил, приди, смерть!“»

Исток сжимал пергамен, не сводя с него глаз. Словно во сне мелькали перед ним знакомые тени. В волнении он принялся читать во второй раз, в третий, дышал все глубже и радостнее, пока счастье мощной волной не захлестнуло мужественное сердце. Раскрыв объятия, он прижал Радована к холодному доспеху на своей груди так, что старик застонал.

– Отец, ты творишь чудеса!

– Это хитроумие, сынок!

– Будь я самим императором, я не смог бы достойно вознаградить тебя за радость, которую ты мне доставил. Благороден и славен будешь ты в роде Сваруничей!

В бурной радости Исток позабыл о Любинице. Он засыпал старика вопросами. Как Радован получил письмо? Видел ли он Эпафродита? А может быть, и ее? Весела ли она? Здорова?

Однако о Любинице не забывал Радо. Он издали наблюдал за Истоком и Радованом. Тоска, страх и надежда переполняли его душу. Он ждал, смотрел, ноги его шли сами собой, он подходил ближе и ближе. Он видел, как читал Исток, как он обнял Радована, – словно луч солнца вспыхнул в груди юноши, озарил беспросветную тьму и разгорелся пламенем. Не выдержав, он поспешил к Радовану и Истоку.

– Не могу больше! Откройся и мне, отец! Где Любиница?

И тогда вздрогнул Исток, в сладкий напиток его счастья капнула большая капля горечи. Радован онемел, он не мог взглянуть Радо в глаза. Все примолкли. Черное предчувствие сжало горло Радо, сердце его заколотилось, лицо потемнело.

– Отец, ты молчишь! Она мертва?

– Боги хранят ее, – испуганно и смущенно ответил старик.

Глаза Радо сверкнули. Он топнул ногой, сжал кулаки и надвинулся на певца – Радован почувствовал на лице горячее дыхание юноши.

– Не таи! – с болью крикнул Радо. – Я убью тебя!

Исток встал между стариком и обезумевшим юношей.

Радован торопливо стал рассказывать о том, как он искал Любиницу, как он нашел ее след и даже обнаружил останки коня, но девушка словно сквозь землю провалилась. О волках он умолчал.

– Боги ее хранят! Нумида ее ищет! – врал он в испуге. – Он ищет ее и найдет, как нашел Ирину.

Бессильно опустились руки Радо, напряженные мышцы расслабли, лицо его исказило страдание. Он заскрипел зубами.

– Пропала! Я отомщу за тебя, Любиница, я разыщу Тунюша и тебя!

Он отвернулся, дрожа всем телом.

– Ты пойдешь не один, мы все пойдем с тобой! – взял его за руку Исток.

В тот же день Исток созвал старейшин. Дружно и радостно они приняли все его предложения. После побед, одержанных под его началом, народ верил в него и слепо последовал бы за ним даже в объятия Мораны.

На следующее утро войско выступило на север, к Дунаю. Впереди гнали скот, длинная вереница пленников несла награбленное славинами зерно, ткани, оружие и инструмент. Беззаботно, без страха и тревоги возвращались славины на родину, упоенные победой и довольные военной добычей.

Истока с ними не было. Отобрав пятьдесят лучших всадников, он отправился на восток в надежде разыскать Тунюша. Радован считал, что дней через десять тот должен возвратиться из Константинополя. Наверняка он будет спешить к Любинице.

– А куда ты, отец?

Радован не ответил, и когда все уже были на конях и орда уходивших воинов пропадала в дали, Исток снова спросил Радована:

– Ты в наш град? Или с нами? Ты был бы нам полезен!

Радован, в новой холщовой рубахе, с длинными неумащенными волосами и с седой щетиной, торчавшей как жнивье, с лютней на спине, восседал на коне, нагруженном обильными припасами. Он ответил быстро и решительно:

– Я не иду ни в град и ни с вами.

– Почему? Мы любим тебя, отец, и не стали бы тебя утруждать.

– В град я не иду потому, что с такими крикунами певцы не ходят. Оглохнуть можно от воплей. А с вами не хочу, потому что вы идете на Тунюша. Велик мой гнев на вонючего пса. Разве я смогу одолеть себя, увидев его? Я отнял бы радость мести у него, – он указал на Радо, – а он единственный имеет право заткнуть псу глотку. Перун с вами, и Морана пусть снимет свою жатву. Певец пойдет своей дорогой. Если вы двинетесь на юг, мы встретимся. Клянусь богами, велика тогда будет наша радость!

Он махнул рукой, прощаясь, и галопом поскакал на юго-запад.

Воины смотрели ему вслед. Он не оглядывался, ибо рассуждал по-своему.

«Возвращаться в град? Или ехать с вами, молодые волки? О нет! Не напрасно дан Радовану разум. Сейчас, когда я так близок к Эпафродиту и его вину, ехать в град за кислым молоком или, что еще глупее, под гуннский нож? Я еще не совсем ума лишился. К Эпафродиту!»

Он хлестнул коня и засвистел веселую песнь.

Восемь дней Исток и Радо с воинами поджидали Тунюша возле дороги из Константинополя. Исток с наслаждением командовал своим войском. Оно было маленькое, но повиновалось безукоризненно. В головах воинов не возникало даже мысли о том, чтобы противиться распоряжениям Истока. А молодой Сварунич во время долгих ночных караулов и переходов думал: «Мне бы два легиона таких воинов! И я застучал бы в Адрианопольские ворота Константинополя. По Средней улице промчались бы мои солдаты. Перед ипподромом заржали бы славинские кони.

Берегись тогда Управда! И Феодоре лучше было бы оказаться греческой цветочницей, предлагающей свои розы палатинцам».

Настал девятый день напряженного ожидания. Со всех сторон возвращались конные лазутчики. Они привозили невеселые вести. Лагерь Тунюша оставался таким же пустым и сожженным, каким его оставили славины. Анты целыми родами уходили за Дунай. С востока надвигались вархуны. Кто-то даже вызнал, будто отряды герулов подняли копья и угрожают славинам. Лишь от гуннов, от Баламбака да Тунюша, не было ни слуху ни духу.

Исток встревожился:

– Анты уходят за Дунай? Нет ли тут предательства, братья?

– Предательства? – изумились воины.

– Тунюш был в Константинополе. Переселение антов – дело его рук. Если заволновались герулы – значит, их науськал Управда. Земля герулов богата и обильна. Ни с того ни с сего они не пошли бы на войну. И если они одержат верх, мы погибли. Братья, парки[128]128
  В устах героя романа, славина Истока, обращение к паркам (богини судьбы у древних римлян) – историческая нелепость, ибо славяне, по свидетельству Прокопия, не верили в судьбу.


[Закрыть] еще не доплели нити жизни Тунюша. Надо возвращаться! Наша земля в опасности!

Только на лице Радо промелькнуло нечто похожее на возражение. Но лишь промелькнуло. Он быстро опустил голову. Отряд повернул коней и последовал за Истоком на север – к Дунаю.

Не спеша двигались молчаливые и задумчивые воины за своим командиром. Чувство подавленности и скорби охватило всех. Приходилось возвращаться с пустыми руками. Напрасно потеряно время, напрасны бессонные ночи. Тунюш бродит бог знает где и, ухмыляясь, пересчитывает золото, которым заплатил ему за предательство Управда. Самым несчастным чувствовал себя Радо. В безысходной тоске ехал он. Руки его не держали поводьев. Конь нес своего хозяина за товарищами, словно шел без всадника. Молодой славин не смог свою боль по утраченной любви перелить в ярость, утолив алчущую душу потоками вражеской крови; опустились его крылья, и он, словно хворый сокол, нахохлился в седле. Любил он Истока, но в сердце его невольно рождалась зависть.

«Ирину вызволили! А Любиницу, может быть, поймали и обесчестили, избили как последнюю рабыню! Крови, крови, о Морана! Перун, посей войну по всему свету!»

Он хмурым взглядом обвел отряд и остановил его на Истоке.

Но и тот ехал повесив голову. Ему сопутствовали победы, под доспехом согревало сердце письмо Эпафродита, но сестры рядом с ним не было. Он представлял себе рыдания седого Свару на, когда он возвратится без Любиницы. И радость растворилась в печали. Душу его снедала тревога о славинском войске. А что, если на него напали герулы? Если оно разбито? У войска нет вождя, это стадо перепуганных овец, а не войско, почему он не пошел с ними? Все более мрачные и мучительные предчувствия переполняли его душу.

На ночлег остановились в лесу.

Огни не зажигали, разговаривали шепотом. Только кони громко жевали сочную траву. Вскоре все заснули, не выставив часового. Улегся даже Исток, измученный предчувствиями. Лишь старый Ярожир, прислонившись к стволу дерева и опершись на меч, провел ночь в полудреме.

Когда на другой день солнце прошло зенит, перед ними заблестела водная гладь. Исток приказал спешиться и отогнать коней на отдых в тень дубовой рощи, а пятерым воинам во главе с Ярожиром велел искать плоты.

Старый славин пошел к Дунаю, остальные улеглись под деревьями и ждали.

Не прошло и часа, как зашуршала высокая трава. Ярожир на четвереньках подполз к отдыхавшим товарищам и прошептал:

– Тунюш!

У всех мурашки пробежали по телу, сердца затрепетали. Радо вскочил, как зверь, почуявший добычу.

– Ложись! – приказал Ярожир.

Ползком добрались они до рощи. Когда все хорошо укрылись, Ярожир сказал:

– Гунны садятся на плоты! Багряный плащ развевается на ветру.

– Проклятье! – скрипнул зубами Исток. – Откуда они идут? Не из града ли? Он искал Любиницу. О Морана! Отец! На коней! Никто не должен уйти живым! Смерть ворогам! Где остальные четверо, Ярожир?

– Спрятались в камыше. Чтоб не заметили, я приполз один.

– Правильно сделал! Пусть каждый выберет себе гунна. Сколько их, Ярожир?

– Человек тридцать, а может, больше. Точно не знаю.

– Пусть даже сотня! Тунюш умрет!

– Только от моей руки! – воскликнул Радо, дрожа от нетерпения.

– Не знаю, друг! Он – отличный воин. Тебе одному не одолеть его!

– Одолею, клянусь Перуном.

Мгновенно подпруги на седлах были подтянуты, забрала на шлемах опущены, Ярожир поднял свой страшный меч, и он сверкнул, как пламя.

Ждать пришлось долго. Кони беспокойно рыли землю копытами. Всадники изо всех сил натягивали поводья, пытаясь сдержать и успокоить их, хотя сами испытывали еще большее нетерпение. Исток стоял на опушке рощи в густых зарослях и наблюдал за берегом, стараясь угадать, в какую сторону пойдут гунны. Завидев наконец после долгого ожидания багряный плащ, он еще раз ощупал ремень под подбородком, проверил, прочно ли сидит шлем. Он понимал, что предстоит тяжелая схватка.

Вслед за Тунюшем гунны стали прыгать с плотов – десять, двадцать, тридцать, тридцать пять человек. Исток видел, как Тунюш повернул коня налево, хотя тот по привычке пошел было в противоположную сторону, к лагерю.

«Они пройдут здесь!» От радости Исток затрепетал. Он выждал несколько мгновений и под прикрытием кустов прокрался к своим.

– Ярожир и с ним еще пятеро пойдут первыми! Чтобы гунны не испугались и не сбежали! Тунюша не трогайте! О нем побеспокоимся мы с Радо. А когда разгорится схватка, ударим все!

Едва он успел закончить, на опушке появилась конская морда. Гунн! Ярожир стиснул коленями своего коня. Но на сей раз и лошади и воины отказались повиноваться.

Будто разбушевавшийся поток, прорвавший плотину, все кинулись за Ярожиром. Первым с огромной силой взмахнул мечом старый славин – голова гунна покатилась в траву. И словно по сигналу, взвыли одновременно и славины и гунны. Степь застонала, сшиблись конь с конем, сталь грянула о сталь. Гунны не мешкали ни секунды, обнажая мечи. А всадники, скакавшие в задних рядах, успели даже выставить копья и подняли на них трех коней, так что три славинских воина в беспамятстве повалились на землю. Битва разгорелась. Сталь на восьмидесяти мечах крошилась, искры летели в разные стороны, начался поединок самых отборных воинов, каких только знали земли вдоль нижнего Дуная. Трещали шлемы, лопались доспехи гуннов, тысячи ослепительных зигзагов вычерчивали мечи в солнечном свете, воины налетали друг на друга, отбивали удары и отскакивали, нападали и били снова, рубили по головам, кололи в грудь – кровь брызгала, обливая коней, которые, обезумев подобно всадникам, вставали на дыбы, били копытами и грызли натянутые поводья, роняя пену.

Как тигр, кинулся Радо за багряным плащом. Исток скакал следом. Вот просвистел меч Радо. Но Тунюш встретил удар спокойно и хладнокровно, словно на него замахнулся прутом босоногий пастух.

Через мгновение Радо оказался безоружным. Тунюш выбил меч у него из рук, задев притом и позолоченный византийский шлем, в котором зияла теперь широкая трещина. Радо отскочил в сторону, взревев от бешенства. Тунюш тут же согнул локоть и повернул коня, чтоб вонзить меч юноше в спину. Однако меч Истока отбил удар. С быстротой молнии повернулся Тунюш. Его глаза, видевшие столько окровавленных лезвий, занесенных над головой, немедленно уловили, что Исток – опасный противник. Оба коня встали на дыбы, словно благородные жеребцы поняли, что встретились достойные противники. Зазвенела, засверкала сталь, подобно ослепительным змеям мелькали шишаки шлемов, выписывая сверкающие круги. Пот заливал лица. Тунюш понял, что речь идет о его голове. Моментально бросил он поводья, рука его скользнула за копьем, чтоб метнуть его в Истока.

И тогда раздался вопль Радо:

– Брось копье! Пес!

Безоружный, Радо погнал коня на Тунюша, обхватил гунна руками вокруг пояса, и оба они полетели в траву, кони без всадников прянули в степь. Клещами сжимал Радо упавшего на спину Тунюша. Короткий нож сверкнул в руке юноши, из горла гунна брызнула горячая черная струя.

Все до одного гунны остались лежать на поле боя, но и пятнадцать славинов, хотя они и были защищены шлемами и броней, сложили свои головы.

– О Морана, какие отличные воины! – говорил Исток, бродя между мертвыми.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Когда славины отдохнули от жаркой битвы и принесли Перуну скромные жертвы, Исток приказал собрать оружие убитых, поймать лошадей, а трупы закопать, чтоб их не осквернили стервятники. Кости таких воинов не должны валяться разбросанными и поруганными по степи.

Радо разыскал труп Тунюша и замер, не сводя глаз с широкого лица, на котором застыло выражение горечи. Душа дикого сына степей пылала восторгом при виде трупа того, кто похитил его суженую. Он поднял шапку гунна, взялся за багряный плащ и сорвал его с плеч – лопнул драгоценный пурпур. Радо с наслаждением рвал в клочья одежду человека, которого он даже мертвым ненавидел лютой ненавистью. Обрубив застежки, он принялся стаскивать доспех, украшенный множеством рубинов и смарагдов.

Когда он снял его, с груди убитого скатился какой-то свиток.

Радо поднял его, развернул и, не умея читать, бессмысленно уставился на буквы.

«Может быть, важное письмо», – подумал он и понес его к Истоку.

Взглянув на свиток, Сварунич, выучившийся грамоте в Константинополе, воскликнул:

– Клянусь богами, от самого Управды! Из императорской канцелярии!

Глаза его взволнованно бегали по строчкам, радость и гнев сверкали во взгляде.

– Месть судьбы! – произнес он громко, дочитав до конца. Воины, сгоравшие от любопытства, окружили его.

– Тунюш и Управда копали яму славинам, а попали в нее сами. Тунюш уже на дне, за ним последует Управда. Это письмо помирит антов и славинов.

Все разинули рты. Любопытство росло. Люди теснились к Истоку, жадно слушая его слова.

– Мужи, мстящие за братьев и отцов своих, вы помните, что я вам сказал перед походом на антов? Кто был вождем предателей? Может быть, Волк? Может быть, Виленец?

– Тунюш, – глухо заволновались воины.

– Пес Тунюш! Верно! Он проливал братскую кровь, он раздувал огонь зависти, он вбивал клинья и ставил преграды между антами и славинами. Сегодня он пожал то, что посеял. Судьба дала нам в руки ключ, который откроет для нас сердца братьев антов!

Воины радостно зашумели. Исток поднял свиток.

– Смотрите, эта подлая грамота согревалась на груди предателя, но сердце его оледенело, затупилась стрела, которую он омочил в зависти и коварстве и направил в славинское племя. Этой грамотой императорская канцелярия повелевает гарнизонам всех крепостей в Мезии, Фракии и Иллирии принимать Тунюша, если он приедет, как союзника Византии и защищать его как достойного гражданина страны. Ибо он рассорил варваров – антов и славинов, – привел антских старейшин в Туррис, чтоб они объединились с ним против славинов и вархунов. На него возлагается забота о том, чтобы граница на севере была надежной во время войны в Италии[129]129
  Имеется в виду война Византии против Остготского королевства, начавшаяся в 535 г.


[Закрыть].

Толпа воинов замерла в изумлении.

– В Туррис пришли анты? Гибель угрожает нашему граду! А вдруг они встретят славинов, возвращающихся с добычей? О Морана! Вперед, на помощь!

– Вперед, мы протянем руку антам! Эта грамота прекратит раздоры! Слава Перуну!

Исток свернул свиток. Немедля отряд погрузился на плоты и поплыл через Дунай к Туррису.

Они могли в тот же вечер добраться до полуразрушенной крепости, однако Исток решил иначе. Воины были измучены, кони устали. Если они придут к ночи, анты могут напасть и разбить их. Он догадывался, что за поросшими лесом горами, которые тянулись вдоль реки к Алуте, стояло все войско антов. Иначе они не дерзнули бы подойти вплотную к славинскому граду.

Поэтому он решил разбить лагерь в чаще на южном склоне гор и ждать наступления ночи. Пятерых самых искусных лазутчиков он отправил ночью в Туррис, чтобы они разузнали о силах антов.

Тьма накрыла землю; луны не было, низкие яркие звезды усыпали небо. Исток лег на мох, подложив под голову щит; на груди его, прикрытой сталью, лежал могучий меч. Ни одна ночь, с тех пор как он плыл с Ириной по Пропонтиде от виллы Эпафродита, не казалась ему столь прекрасной, никогда звезды не спускались так низко, никогда его собственная грудь не казалась ему столь тесной, как в этот вечер. Пламя разлилось в жилах. Сердце билось под броней о письмо Эпафродита, словно тихо шептало: «Приди, герой, приди за своей голубкой! Она уже расправляет крылья, ее голубые глаза устремлены на север. Она хочет лететь к тебе, чтоб прилечь у тебя на груди, где она отдохнет и где сбудется ее мечта, которую она видит и во сне и наяву каждую ночь, каждый день, каждое мгновение». Рядом с этим письмом лежала грамота дворцовой канцелярии. Она казалась обнаженным мечом. Взмах, и покатится голова черного дракона – междоусобицы и братоубийственного раздора, славины и анты обнимут друг друга, ненависть обернется любовью, которая вспыхнет грозным пламенем. Затрепещет в страхе Константинополь, с его орлами схватятся славинские соколы.

Волна счастья залила сердце героя, он приподнялся, облокотился на щит и принялся снова и снова созерцать золотые звезды над головой, сулившие радость и надежду.

– Боги, смилуйтесь над народом, приносящим вам жертвы! – Невольно с губ его сорвались слова молитвы, и он сам испугался своего голоса. Кто-то из спящих воинов шевельнулся. Загремел меч.

Исток снова опустился на щит.

Вспомнилась ночь, когда он, тогда еще неискушенный юноша, точно так же лежал на склонах этих холмов и поджидал Хильбудия. Многое переменилось с тех пор, и та ночь показалась ему такой далекой, что почти стерлась из памяти. Многое изменилось: он сам, его рука, его думы, лишь сердце осталось неизменным; в нем по-прежнему жило стремление к свободе, любовь к своему народу и где-то глубоко, глубоко – трезвые сомнения.

Еще юношей он думал: вурдалак, Морана, бесы – верно ли, что они могут навредить ему? Почему же их не боится Хильбудий? А ныне сомнение высунуло свое ядовитое жало: боги, смилуйтесь! Правда ли это? В самом ли деле побеждает Перун? Ведет ли его Святовит? И правда ли, что меч его направляет Морана?

Непонятный страх сжал его сердце. Он испугался своих мыслей. В кустах зашелестели листья.

«А если это Шетек?»

И тихая, полная боязни вера отцов заставила спрятаться жало сомнения. По небу проплыло пылающее облако. У Истока помутилось в глазах. «А если это Перун с острыми стрелами в разящей деснице?»

Исток снова встал, взял меч и пообещал принести обильные дары Перуну и Святовиту.

Но едва он закрыл глаза, к нему беззвучно приблизилась Ирина с Евангелием в руках. Книга излучала пламя любви, озаряя лицо любимой глубокой верой, она улыбалась его сомнениям. Тихо шевелились губы Ирины, как некогда в лодке. Ему почудилось, будто они вспыхнули от его поцелуя. Издали, с самого неба, несся ее голос и постучался в его сердце, как бывало прежде:

– Веруй, Исток, веруй в истину, и любовь наполнит сердце твое!

Он открыл глаза, руки потянулись к Ирине, чтоб прижать ее к груди, как тогда под маслинами в саду Эпафродита. Но встретили лишь холодные ножны – Ирина исчезла, вокруг, погруженные в глубокий сон, храпели воины.

Измученный думами, Исток поднялся на ноги. Провел ладонью по лицу. Сон покинул его вежды. Медленно пошел юноша по лесу, чтоб успокоиться и прийти в себя.

И вдруг услышал говор, смех, треск сухих веток.

«Анты!»

Он обнажил меч и замер на месте. Возможность броситься в бой и разогнать горькие мысли обрадовала его. По шуму он рассудил, что народу немного, и решил, что справится один.

Голоса приближались, радостные и беззаботные. Исток прислушался и вскоре снова вложил меч в ножны. Это возвращались лазутчики.

– Ну что? – спросил он у первого из них.

– Опасности нет! У пяти костров лишь несколько старейшин с горстью воинов.

– А послы из Константинополя? Они уже уехали? Есть ли у них охрана?

– Виленец угощает их и хвастается. Мы еле насчитали десять доспехов.

– Хорошо. Ложитесь и отдыхайте. На заре выступаем!

Разведчики присоединились к спавшим. Исток сел на ствол гнилого дерева, оперся на меч и задремал.

Прежде чем солнце зарумянило редкие пожелтевшие листья на вершинах гор, славины двинулись к Туррису.

Перед наполовину разрушенными стенами сверкнули шлемы, стража затрубила тревогу. Анты, испуганные и растерянные, пробуждались от сна. Часовой сразу узнал Истока и в страхе прокричал его имя.

Дрожь охватила антов, императорские послы побледнели:

– Помилуй нас, господи, помилуй!

Размахивая копьями, все кинулись к стенам, несколько стрел просвистело над славянами – так анты «приветствовали» братьев.

Исток велел своему отряду остановиться; вызвав двух самых старых воинов, он махнул рукой в сторону стен.

– Мир, мир братьям! – и вместе с ними поскакал к разбитым воротам крепости.

Анты с недоумением и неприязнью глядели на гордого славина, восседавшего в седле, как король, подъезжающий к своим рабам.

Увидев Виленца, Исток спешился и подошел к нему.

– Доброе утро и тысячу счастливых дней пусть принесут тебе парки, светлейший старейшина Виленец, хранитель братского племени антов.

– И тебе того же, могучий сын славного Сваруна!

Виленец говорил глухим голосом, полным желчи и недружелюбия. Слова срывались с его губ, словно удары.

– Не обессудь, – продолжал Исток, – что я разбудил тебя. Утомлен твой взор, видно, допоздна ты угощал своих врагов.

Византийские воины закусили губы под холодным взглядом Истока.

– Они друзья нашего племени! – сказал Виленец. – Не насмехайся, если хочешь, чтоб тебя пощадили боги! Говори, в чем дело! Твой отряд стоит за стенами. Если ты убьешь нас, боги отомстят тебе!

– Мой меч не запятнан кровью братьев и никогда не будет запятнан. С него хватает вражьей крови!

– Если ты посол, почему ты столь дерзок? – осмелился спросить один из ромеев, делая шаг к Истоку.

– Прочь! – загремел славин. – Как смеешь ты, слуга Управды, разговаривать так со мной, магистром педитум, назначенным священной императрицей Феодорой!

При звуке этого имени византийцы привычно склонились до самой земли.

– Да, я тоже посол и горжусь тем, что одолел змея вашего лукавства. Мир я несу братьям, гибель вам, недруги!

– Змея нашего лукавства? – быстро переспросил византиец.

– Да, ядовитого змея, отравившего сердца братьев! Знаком ли вам он, императорские мошенники?

На мгновенье воцарилось молчание. Ярожир и воин, сопровождавший Истока, стиснули рукояти мечей. Ибо анты и византийцы обменивались взглядами, в которых ясно читалось:

«Смерть ему!»

– Что ж вы молчите? Ага, ваши взгляды умоляют старейшину Виленца омочить железо в моей крови и ею скрепить союз с вами! Но грудь магистра педитум, любимца императрицы Феодоры, хорошо защищена, дабы у него не похитили сердце. Ведь эта игрушка нужна вашей священной императрице, бывшей блуднице александрийской! И сам сатана христианский, оседлавший вашего Управду, заплачет, узнав, что над Тунюшем и его товарищами возвышается курган, который насыпал Исток.