Текст книги "Ночной гость"

Автор книги: Фиона Макфарлейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вероятно, мне придется кем-то стать.

– Это ужасно, – ответил Ричард, – становиться кем-то.

И Рут поразило, что человек, который, несомненно, кем-то стал – врачом, солдатом, спасителем индийских женщин, – так грустно об этом говорит. Но на корабле он дважды держал ее за руку – один раз, чтобы она не упала, когда сильно качало, а другой, три минуты, когда она по глупости расплакалась, покидая Фиджи. Он приносил ей напитки, а потом, когда по мере удаления от экватора становилось холоднее, набрасывал на колени плед. Они сидели на палубе, и потому что она была в перчатках, под которыми могло бы скрываться кольцо, один мужчина улыбнулся им, предположив – Рут была уверена, – что они женаты. И Ричард поцеловал ее на балу в честь королевы, хотя ей иногда казалось, не выдумала ли она это? Этого было недостаточно, но это было начало – путешествие подходило к концу, впереди Рут ждал Сидней, ее родной город, хотя она ничего о нем не знала. Ричард покажет ей Сидней, она будет любить его, а он в ответ ее.

Корабль вошел в бухту. Широкий светлый город поднимался над водой, не подходя к ней вплотную. Рут видела зеленые парки со множеством деревьев и порхавшими над ними попугаями. Попугаи удивили Рут: она ожидала, что Сидней будет гораздо больше похож на Англию, чем на Фиджи. И тогда Ричард перегнулся через перила и начал что-то говорить, и, хотя она не видела его лица, ветер доносил до нее каждое его слово, и вот что он сказал: он обручен и скоро женится.

– На ком? – спросила Рут, а Ричард повернулся к ней и попросил повторить вопрос.

– Ее зовут Киоко, – ответил он, а Рут послышалось «Коко», и она представила себе яркую блондинку с ослепительно-красивым лицом, которое светилось (лицо Рут, подобно луне, всего лишь отражало свет), и ее больше удивило то, что Ричард способен влюбиться в девушку по имени Коко, чем то, что он вообще в кого-то влюблен. В горле у нее пульсировал твердый комок.

– Поздравляю, – произнесла она с вымученной улыбкой.

Боясь не сдержаться, она не задавала вопросов. Их окружили школьницы, махавшие ракетками встречающим. Рут чувствовала себя гораздо старше их.

У Ричарда потекло из носа из-за ветра.

– Я познакомился с Киоко в Японии, – сказал он. – Она вдова. Японка.

– Это хорошо, – сказала она, сжав губы, но с чувством собственного достоинства, и это было для нее самым важным. Она задумалась.

– Она японка, – сказал он. – Вот почему я не говорил об этом. Я не знал… гм… что вы подумаете. Вы все.

Рут сделала вид, что не слышит. Она перегнулась через перила, но не собиралась плакать. Главное – выйти из положения, не обнаружив, как ей больно.

Теперь Ричард повернулся, чтобы посмотреть на нее – посмотреть по-настоящему.

– Простите, – сказал он.

– О, за что? – воскликнула Рут, слишком широко улыбаясь, и отступила от него на шаг: ей показалось, что он хочет дотронуться до ее руки. – Наверно, мне пора идти и… – Она не могла придумать, для чего ей нужно идти. Она не раз говорила ему, что ей не терпится увидеть бухту.

– Она будет меня встречать, – сказал Ричард. – Я бы хотел ей вас представить.

Так, значит, они с Киоко обменивались письмами, строили планы, договаривались. Я поплыву на этом корабле, с нетерпением жду встречи, со мной будет девочка, глупая девочка, которая ненавидит оперу, боюсь, мне придется вас познакомить. Перед глазами Рут встали нежные восхищенные лица подруг, которым она хвасталась, что отправится в Сидней вместе с Ричардом Портером. В тот момент эти лица казались хуже, чем лицо Ричарда. За кормой корабля качался серо-зеленый город.

– Это будет очень мило, – солгала Рут.

Ей захотелось спрыгнуть с корабля и пойти пешком по морю в Суву. Но она решила быть доброй и непоколебимой, эмиссаром своих родителей, свидетельством того, какую огромную работу проделал Ричард на Фиджи среди индийских женщин. Он не должен думать, что она не одобряет его женитьбы на японской вдове, что ей не все равно, что он поцеловал ее на балу, хотя все это время он был помолвлен. Возможно, ей удастся в суматохе покинуть корабль, встретить своего взволнованного дядю и взять багаж; наверняка она могла бы потерять Ричарда, равнодушно поискать его глазами – куда он мог запропаститься? – и в результате не встретиться с Киоко. Так оно и случилось. Ричард довольно легко потерялся, как будто сам боялся этой встречи. Задержавшись у своего багажа и в объятиях растроганной тетушки, Рут была почти уверена, что не видела Киоко. Среди встречающих была темноволосая женщина в желтом платье, но она не обязательно была японкой. Рут отправилась домой со своими родственниками на улицу, обсаженную огромными розовато-лиловыми джакарандами, в чужую спальню, согретую мягким солнцем, и плакала в подушку, от которой пахло чужими волосами.

То был мучительный час, и в середине этого часа она настолько овладела собой, что начала надеяться, что это научит ее смирению. Ее сердце действительно было разбито, но этого никто не замечал. Рут никогда не решалась обнаружить свои чувства (она поняла это позже и порой об этом сожалела). То, что никто не догадывался, как она страдает, было ее победой, но отчасти и причиной ее мучений. После ужасных двух-трех недель ее мучения стали вполне управляемыми. В некотором смысле она с облегчением начала выходить из тени мнений Ричарда, его неодобрения и кипучей деятельности. Она так и не смогла до конца понять, как ему удалось превратить ее в менее интересного человека? Возможно, она слишком нервничала? Или он утомлял ее? Через четыре месяца она посетила его свадьбу с бестрепетным сердцем. Темные волосы его будущей жены были уложены вокруг продолговатого лба. Каково это – идти между рядами к его возникающему перед ней лицу? Она отвергала все его попытки увидеться, ссылаясь на занятость. Она и впрямь была занята: работала секретарем в миссионерской общине, к которой принадлежали ее родители, снимала квартиру вместе с другими девушками и приняла решение быть точно такой же, как они, носить такие же туфли и читать их журналы, быть точно такой же, как все остальные девушки в огромном, чистом, сдержанном Сиднее. Порой ей казалось, что Ричард не одобрил бы этого, поэтому она старалась думать о нем поменьше, и в конце концов ей это удалось. Рут часто слышала, как мать утешала влюбленных медсестер. «На нем свет клином не сошелся», – говорила она, и в ее библейских устах это звучало мудро. Теперь Рут наивно сказала себе: «На мне свет клином не сошелся».

Полгода она носила правильные туфли, читала правильные журналы и общалась с правильными молодыми людьми. Потом на одной из рабочих встреч, где она отвечала за сэндвичи, она встретила Гарри. Он пришел со своими родителями, миссионерами с Соломоновых островов. Похоже, у него была страсть к сэндвичам. Он съел не меньше четырех, прежде чем решился попросить о встрече. Он был добр, красив, и с ним было легко. Они как будто выросли в одной стране, где прошло их миссионерское детство, и теперь вместе находили путь в реальный мир. Гарри любил повторять: «Разве не удивительно, что мы такие нормальные?» – и благодарное сердце Рут сжималось от счастья. Ей нравилось, когда ее подбадривали. Они встречались, целовались, и Ричард отступал все дальше. Они поженились, и Ричард не был приглашен на свадьбу. Хотя их родители были миссионерами, религия для нее и Гарри была частным делом. По сравнению с трудной открытой верой их родителей и энергией, с которой они ее исповедовали, их собственные усилия казались слабыми и менее очевидными. Они оба утратили привычку к вере. Им нравились одна и та же мебель и картины, одна и та же музыка, одна и та же пища, и потому им просто было создать домашний очаг. Когда Рут вспоминала начальный период своего замужества – а это случалось часто, – ей представлялось счастье, которое существует и только дожидается их.

Фрида откинулась назад.

– Вот, – сказала она с тем блаженным видом, с которым кончала мыть полы.

Она подняла ноги Рут из таза и тщательно вытерла полотенцем. Ее руки были скользкими и сильными. Рут положила голову на спинку реклайнера и закрыла глаза. Фрида что-то напевала, мир был совершенно безопасен, и завтра должен был приехать Ричард, в прекрасной форме для своих восьмидесяти лет.

8

Когда Рут накануне приезда Ричарда вышла из дому, ей показалось, что у нее в саду настала весна. В свежем сухом воздухе пахло зеленью. Дом сверкал чистотой, шкафы ломились от еды, а на столе в столовой стояла ваза с мимозой, испускавшей тонкий свет. Фрида срезала ее с дерева у дома своей матери. Ричарда ждали к вечеру.

Единственным изъяном в этой красоте было липкое пятно на одной из диванных подушек в гостиной, оставленное кошками и вдохновившее Фриду на краткую речь о желудочно-кишечной атаке кошек на дом (она была уверена, что эти действия направлены против нее). Однако в конце концов проблема была быстро решена. Фрида протерла подушку губкой, перевернула и, кажется, забыла о случившемся. Она была в нехарактерно хорошем расположении духа, серьезна, деловита и не пыталась командовать. Она по каждому поводу спрашивала мнения Рут, взбивала подушки и свои волосы, которые в тот день вились кудрями, и хлопотала в комнате Джеффри, предназначенной для Ричарда. Они с Рут вместе постелили постель, взяв лучшие, слегка пожелтевшие льняные простыни – Фрида выгладила их, расправила и подоткнула под матрас, – напоминавшие Рут густо намазанный маслом хлеб. Дом замер в ожидании, как если бы еда, глаженые простыни и чистые окна представляли собой тайну, которую он должен будет раскрыть каким-то восхитительным образом. Днем Фрида готовила еду, поэтому Рут смела песок с садовой дорожки. Она гордилась мягким солнечным светом, падавшим ей на волосы и плечи, знакомым изгибом моря и своим красивым домом на вершине холма. Спина болела. Рут собралась принять еще одну таблетку, но передумала, боясь тумана в голове, а в этот уик-энд ей хотелось ясности. Она переоделась в голубую юбку с поясом, который смогла затянуть на сносной для ее возраста талии, и села ждать в своем кресле. При данных обстоятельствах ждать было нелегко. В груди у Рут поднималось предчувствие чего-то важного, как будто там дул ветер.

Ричард не стал звонить в дверь, а просто постучал. Из-за того что Рут не слышала стука, она не сразу поняла, почему Фрида бросилась в прихожую. Пока Рут шла к двери, Фрида уже успела взять у него чемодан и куртку, а звук удалявшейся по дорожке машины был звуком такси Джорджа. Рут вышла в сад, где ее ждал Ричард. Он стал старше и был в очках, но он, несомненно, остался тем же Ричардом, и ее сердце забилось чаще, как тогда на Фиджи, когда она смотрела, как он бежит под проливным дождем; только сейчас она не волновалась, не боялась и решила быть храброй. Он протянул к ней руки, и она их взяла. Они поцеловались в щеку, как будто всегда так здоровались, и, когда Фрида исчезла в дверях с багажом, Ричард взял Рут за руку, чтобы войти вместе в дом. Они нежно и с огромной радостью говорили друг с другом: как приятно тебя видеть, как я рад здесь оказаться, боже мой, ты чудесно выглядишь, и ты тоже, как будто мы вчера расстались, не могу поверить своим глазам.

– Именно таким я представлял себе твой дом, – сказал Ричард.

Он без напряжения стоял в гостиной Рут, и Рут вместе с ним разглядывала картины с пасшимися на склонах холмов коровами, старинные гравюры в рамках над камином, фотографии детей и внуков, улыбавшихся из-за зеленой посуды. Она видела свидетельства комфорта, счастья и достойно прожитой жизни. Ричард казался таким неизбежным в этой комнате, таким желанным, что она еще раз обняла его, и он засмеялся в ответ. Они вместе смеялись и сидели, держась за руки, в гостиной. Фрида стучала кастрюлями на кухне.

– Дай мне получше тебя разглядеть, – сказал Ричард, и, вместо того чтобы спрятать лицо в ладони, как когда-то, Рут тоже посмотрела на него, затаив дыхание и вытянув шею.

Его волосы поредели и поседели, но по-прежнему были густыми, и, возможно, поэтому он их слегка отпустил, и они окружали его голову эктоплазменным облаком. Его лоб был таким же высоким, и Рут с облегчением заметила, что линия волос почти не поднялась. Когда-то они вместе были юными, а теперь состарились, и из-за того, что между этими полюсами ничего не было, сжавшееся время сдавило сердце Рут. Ее вновь тронуло, что его ноздри там, где они переходили в щеку, слегка расплющивались, тронул особый изгиб коротковатого подбородка и знакомый жест, каким он разглаживал ладонью брюки. Все это напомнило ей о ночи, когда он критиковал ее отца за омовение ног.

– Ты по-прежнему куришь? – спросила она.

– Нет, давно бросил.

– Правильно, – сказала она, заботясь о его легких, но одновременно испытав разочарование.

Ей хотелось снова увидеть, как он курит, казалось, что из этих жестов – из поднятой руки, стряхивающей пепел, – возникнет молодой Ричард. Потом Рут вспомнила, что его жена умерла от рака легких, и помертвела. Вспомнила, как рассказала об этом Гарри, а Гарри ответил, что курильщики в Японии почти не болеют раком легких, так что смерть Киоко Портер представлялась вдвойне достойной сожаления, страшным последствием того, что она покинула Японию. Рут сидела неподвижно, пока Ричард рассказывал ей о поездке: пробки в Сиднее, задержка поезда. Возможно, они поладят с Джеффри. Она забеспокоилась, что его рассказ никогда не кончится.

– Обед на столе, – объявила Фрида, и Ричард встал.

Рут заметила, что его рука непроизвольно потянулась застегнуть несуществующий пиджак.

– Ах, Ричард, это Фрида, моя дорогая Фрида, – сказала Рут. Ей хотелось продолжать, но она сдержалась. – Фрида Янг. Ричард Портер.

Ричард протянул руку Фриде, и та торжественно ее взяла. Давно привыкшая к этому Рут заметила удивление Ричарда. Они стояли, пожимая руки, как будто подписали важный международный договор, в котором Фрида заставила Ричарда пойти на уступки. Рут заметила, каким подтянутым был Ричард, пожимавший руку Фриде, и с облегчением вспомнила о своей талии – если бы только не торчавший под ней животик. Ричард предложил ей руку, она ее взяла, и они прошли в столовую.

За обедом Фрида бесшумно и уверенно ходила между кухней и столовой. Рут пригласила ее присоединиться к ним, но та в грациозной пантомиме замахала головой и руками. Нет, говорила ее улыбка в уголках рта, мягкая, как никогда, об этом даже речи быть не может. Возможно, она была из тех женщин, которые меняются в присутствии мужчин. Видела ли Рут когда-нибудь Фриду с мужчинами? Она вспомнила о Фреде Фретвиде, но тот был слишком вялым, чтобы считаться мужчиной. Вспомнила, как Фрида наклонилась к окну такси, чтобы посмеяться с Джорджем. Но Джордж был ее братом. Фрида поставила на стол бобы с подливкой и удалилась на кухню, где, напевая, вытирала и без того чистые шкафчики. Рут не одобряла этой бессмысленной деятельности. Трижды вымытый дом, на ее взгляд, выглядел так, как будто его вылизали кошки своими антисептическими языками.

Рут казалось странным обедать с Ричардом в столовой без ее родителей. Поскольку она решила не предаваться воспоминаниям – боясь показаться излишне сентиментальной, – она волновалась, что им не о чем будет говорить. К счастью, можно было обсуждать детей. Похоже, они оба вырастили вполне обыкновенных детей, и это было утешительно. Никто из них не был необыкновенным. Старшая дочь Ричарда была врачом.

– Порой она напоминает мне тебя, – сказал Ричард. – Такая же упрямая, в лучшем смысле этого слова. Мне всегда казалось, что из тебя получится хороший врач.

Фрида убрала тарелки, и Ричард, перегнувшись через пустой стол, дотронулся до руки Рут. Его кожа с возрастом не покрылась пятнами, как у нее. Она была чистой, смуглой и морщинистой. Фрида у него за спиной удивленно приподняла брови. По пути на кухню она покачала головой, словно в ответ на глупые детские шалости.

– А почему тебе казалось, что я буду хорошим врачом? – спросила Рут.

– Я видел, как ты помогаешь в клинике. Но не только из-за этого. У тебя подходящий характер, ты доброжелательна и ясно мыслишь.

– Теперь уже не ясно. – Рут потрясла головой, словно желая разогнать мутную жидкость.

Ричард рассмеялся:

– Порой мне кажется, что все во мне изменилось. Я чувствую себя неузнаваемым.

– Ах нет, – возразила Рут. – Ты все такой же.

– Правда? Приятно слышать.

Он все еще держал ее за руку, и это приводило Рут в восторг и в то же время смущало. Она отметила, что прежде, будучи молодым человеком, он никогда не дотрагивался до нее с такой охотой, как сейчас. Теперь ему было нужно от нее что-то еще или сильнее хотелось продемонстрировать эту нужду, или же он стал мягче и сентиментальнее. Но он оставался все тем же Ричардом. Рут предложила перейти в гостиную. Ричард уселся рядом с ней на диван. Он коснулся ногой ее ноги, и она отодвинулась. Глупо было скромничать, и она рассердилась на себя, но, кажется, ничего не могла с собой поделать. Она расспрашивала его о Сиднее, а он ее о доме, но больше до нее не дотрагивался.

Фрида зашла попрощаться. Она скромно стояла в дверях гостиной в своем сером пальто, и Рут подошла и коснулась ладонью ее щеки.

– Спасибо за все, моя милая, – сказала Рут, и Фрида кивнула.

Она казалась смущенной. Потом она вышла в прихожую и затворила за собой дверь.

– Тебе повезло, что ты ее нашла, – сказал Ричард.

– Как раз напротив, – возразила Рут, – это она меня нашла.

– Расскажи, как это случилось, – попросил Ричард.

Но Рут не хотелось рассказывать. Не хотелось вспоминать тот день, когда появилась Фрида, непонятно почему.

– Ах, видишь ли, ее прислало правительство. Разве это не чудо? Она просто появилась. Как дар небес.

– Deus ex machina[2]2
  Бог из машины (лат.). Развязка ситуации вследствие вмешательства непредвиденных обстоятельств.


[Закрыть].

– Да, да. – Рут не понравилась претенциозность, с которой Ричард произнес эту фразу. Фразу, которой он ее когда-то научил. – Но она на самом деле с Фиджи.

– С Фиджи? Какое удивительное совпадение. А что она там делала?

– Она родом с Фиджи, – сказала Рут. – Она фиджийка.

Ричард посмотрел на дверь, как будто Фрида могла в любой момент там появиться, чтобы продемонстрировать свои черты.

– Она не похожа на фиджийку, – заметил он.

– Ты думаешь?

– Я не знаю. Если бы ты спросила меня, откуда она, я бы затруднился с ответом.

– Мне никогда не хотелось быть человеком, который говорит: «Что я без нее бы делал?» Но, кажется, я им стала.

– Такие вещи подкрадываются незаметно, – сказал Ричард.

Интересно, что подкралось к нему, подумала Рут. Она напряглась – на минуту она почувствовала себя так, как на корабле в Сиднейской бухте, когда услышала о девушке по имени Коко, – и переменила тему.

– Знаешь, ты выбрал на редкость удачный месяц, – сказала она. – Самое время для китов.

В это время года горбатые киты Южного полушария устремляются к побережью. Они весело резвятся в прибрежных водах и часто заплывают в бухту. Когда Рут была моложе, а ее спина крепче, она спускалась по дюне к берегу, чувствуя, что участвует в торжественной церемонии их встречи. Казалось, киты понимают, что она высказывает им почтение. Однажды гостивший у них Филип отправился в море на каяке, чтобы рассмотреть их поближе. Гарри в отчаянии кричал ему с берега: «Слишком близко! Слишком близко!» Странные звуки, издаваемые китами, настойчивые и пронзительные, казались ночными криками потерпевших кораблекрушение.

Одним из главных удовольствий Рут было показывать гостям китов. Она любила выстроить гостей перед окном в столовой – при этом каждый глядел, прищурившись, на море – и вручала им пару полученных в наследство биноклей, которые в прежнее время подносили к глазам миссионеры на Тихом океане. Гости неизменно приходили в такое возбуждение, что под конец при любой погоде выскакивали из дома, пытаясь подобраться ближе к воде. Как только кит выпускал фонтан, все кричали, и Рут ощущала счастливую ответственность за царивший на берегу общинный дух, свойственный млекопитающим. В предвкушении момента, когда Ричард увидит китов, она с облегчением прислонилась к его плечу, когда они желали друг другу в коридоре спокойной ночи.

– Я очень рад, что я здесь, – сказал он.

Его приезд не был ошибкой, все будет хорошо. И даже еще лучше. Рут притворила дверь в гостиную и беззаботно уснула в своей постели.

Однако утром зарядил дождь, испортивший вид из окна. В тумане можно было разглядеть разволновавшееся море без китов. Но серфингисты на городском пляже никуда не делись, и Рут наблюдала за ними из окна с непривычной горечью.

– Дождь или солнце, они тут как тут, – сказала она, вглядываясь в расплывчатое море. Интересно, был ли среди них мальчик, продавший ей ананас? – Когда они работают?

При лучшей погоде и в лучшем настроении она одобряла их неустанный отдых.

Фрида убрала тарелки со стола.

– Спасибо, Фрида, – поблагодарил Ричард. – Давно я не ел такого вкусного и сытного завтрака.

Фрида довольно улыбнулась, но промолчала.

Они остались за обеденным столом. Рут села в кресло, а Ричард – на длинный диван у окна. Шел дождь, и в доме было тихо. Воздух был приятным и теплым. Чтобы прогнать дневной мрак, Фрида зажгла свет, принесла чай с песочным печеньем и принялась готовить ланч на кухне. Она была совсем не похожа на Фриду, сидевшую на диете и трущую полы. Обычная шатенка со скромной прической, половина волос распущена, а половина убрана наверх. Эта умиротворенная Фрида была, как всегда, деятельна, тиха, но постоянно на виду. Ее присутствие наполняло дом спокойствием, так что Рут забыла о китах и с удовольствием проводила день с Ричардом. Он был внимателен к ней и их общему прошлому, и Рут с наслаждением беседовала с человеком, который помнил ее в кругу семьи, знал ее родителей и видел их всех вместе на Фиджи. Больше ни у кого не было таких воспоминаний. Они говорили о ее отце, о его неусыпных заботах о клинике и всем мире, о том, с каким спокойствием и достоинством он, к сожалению, покинул оба этих места. Рут напомнила Ричарду о том, как он отказался участвовать в церемонии омовения ног, а он, рассмеявшись, сказал:

– Я был таким снобом.

– Ты был чудесным. По крайней мере, я так думала.

– Ты сама была чудесной, – сказал он. – Но очень молодой.

И как будто она по-прежнему была настолько молодой, чтобы обидеться на обвинение в молодости, она сказала:

– Теперь ты гораздо старше моего отца тогда. – (Ричард добродушно улыбнулся.) – Знаешь, я ругала тебя на хинди, – продолжала она. – Я думала, ты меня не понимаешь.

– Я понимал, – ответил Ричард. – Твоя мать тоже понимала. Она научилась хинди от слуг.

– О господи!

– Когда мы молодые, нас видно насквозь.

Рут ужаснулась за себя в молодости. Должно быть, Ричард все время знал, что она в него влюблена. Достаточно было посмотреть хотя бы раз на ее преданное лицо.

– Но ты перестала ругаться, когда я стал лучше говорить на хинди, – сказал Ричард. – Я помню день, когда ты поняла, что я знаю его лучше тебя. Ты услышала, как я говорил с пациентом.

Фрида принесла им чаю; на тусклое, неразличимое в тумане море падал дождь.

– Ты когда-нибудь была в Индии? – спросил он. – (Рут не была.) – Я был дважды и в первый раз попробовал говорить на том, что осталось от моего фиджийского хинди. Они понимали одно слово из пяти.

– С тех пор я так ни разу и не была на Фиджи, – сказала Рут.

Она знала, что Ричард там был, потому что лет через пять после того, как ее родители вернулись в Сидней, он прислал ей открытку, проштемпелеванную на Фиджи. Фотографию отеля «Гран пасифик», на которой было написано: «Я скучаю по моим фиджийцам – по твоим родителям и тебе». Она уже была замужней женщиной с детьми, но все еще была способна размышлять о том, имеет ли открытка с отелем какое-либо отношение к поцелую на балу. Ужасно разволновавшись, она спрятала открытку от Гарри.

– Почему?

– Сначала не было денег, – ответила Рут. – А потом, когда они у меня – у нас – появились, было столько разных мест, куда можно было поехать.

– В том, чтобы не возвращаться, есть смысл. Так прошлое лучше сохраняется в памяти.

– Тогда тебе не надо было приезжать, – засмеялась Рут. – Теперь я не сохранюсь в твоей памяти.

– Сохранишься, – заверил Ричард. – Я прекрасно помню тебя подростком и не смогу забыть.

– Что ты помнишь?

– Давай посмотрим. Я помню, что ты прочла «Улисса» быстрее, чем кто-либо еще в этом мире.

И тогда Рут вспомнила, как читала «Улисса», которого Ричард высоко ценил и привез с собой из Сиднея. Она была полна решимости его прочесть и никогда еще не трудилась так упорно. Она также вспомнила, как они с Ричардом обсуждали вопрос о том, есть ли Бог (она говорила «да», он «нет», хотя оба признались, что испытывают сомнения, тогда она впервые поняла, что сомневается). И еще она вспомнила, как в страстном стремлении оценить Баха полюбила Моцарта и годами стыдилась этого только из-за того, что Ричард не любил Моцарта, пока где-то не прочла, что Авраам Линкольн его любил. И она с наслаждением начала обнаруживать собственное мнение. Она прочла о Линкольне и Моцарте в купленной Гарри биографии Линкольна, которую он так и не прочел. Нет, это Джеффри купил ее для Гарри и подарил ему на Рождество. Еще был отрывок из Одена, который она любила, – песнь Калибана в длинной поэме, название которой она забыла, – и она заставила Ричарда прочесть его вслух, там была строка «беспомощно в тебя влюблен», после которой он сделал паузу. Она была охвачена надеждой. Несомненно, несомненно, думала она, когда он замолчал. Потом он продолжил чтение, и позже во время разговора, всего несколько дней спустя, Рут поняла, что он ничего не помнит, и разозлилась на то, что влюбляется в мелочи, не имеющие смысла. Где это все хранилось, пока она без малейших усилий старалась это забыть? Она сидела, трепеща от благодарности к своему мозгу, этому несговорчивому органу.

– Сейчас ты кажешься совершенно счастливой, – заметил Ричард.

Рут наклонила голову, но быстро подняла и посмотрела на него.

– Я счастлива, – призналась она. – Прости, утром я была не в настроении: меня расстроила погода.

– Погода превосходная, – сказал он.

Когда она в последний раз слышала от Ричарда слово «превосходный»? Он доверчиво смотрел на нее. Если бы в девятнадцать лет ей сказали, что, для того чтобы он так на нее смотрел, должно пройти больше пятидесяти лет, она была бы убита горем. Теперь она всего лишь испытала легкую печаль, и это было вполне терпимо и приятно. Она погладила Ричарда по руке.

Фрида затихла на кухне, – возможно, она подслушивала. Ричард вспоминал запах патоки у сахарных заводов, а Рут рассказала ему, как мать взяла ее с собой в сахарный город недалеко от Сулы, чтобы играть в бридж-контракт с женами сотрудников «Колониал шугар рефайнинг»[3]3
  Крупнейшая австралийская компания по производству и очистке сахара.


[Закрыть]. Они сидели за маленькими столиками, пока их дети ели булочки с сосисками и ячменные лепешки, и потому что отец Рут не служил в компании – вообще не имел к ней отношения и даже не был государственным врачом, – некоторые из них не хотели с ней разговаривать. Это был единственный раз, когда ее мать играла в бридж.

– Моей матери это пришлось бы по нраву, – заметил Ричард. – Я думаю, она бы прекрасно себя чувствовала в одном из этих маленьких сахарных городков с их строгой иерархией. Она взяла бы его штурмом.

– Для этого надо быть безжалостным.

– Она и была безжалостной. Однажды школьный приятель моего брата пригласил его к себе на день рождения, но брат заболел и не мог пойти. Мне было тогда лет восемь, а ему лет десять. Мать решила выдать меня за брата, потому что ей хотелось ближе познакомиться с родителями мальчика, у которого был день рождения. Дело в том, что ей необходимо было получить приглашение к ним в дом и эта вечеринка была единственной возможностью туда попасть… Итак, мы прибыли туда, и другие дети, конечно, знали, что это я, а не мой брат, но мать упорно называла меня Джеймсом, и в конце концов они тоже начали меня так называть.

– Но почему она так поступила?

– Это были очень состоятельные люди со связями. У них был огромный дом. Я помню, что был вынужден подчиниться. Мать ужасно дорожила такими приглашениями. После этого она могла позвать их к себе.

Эта история огорчила Рут, и ей захотелось забыть о ней. Ей было неприятно, что Ричард сравнивает свое детство с ее. Его детство прошло в Сиднее, среди темно-коричневых кирпичных домов, паромов, собак на привязи, женщин, развешивающих выстиранное белье на натянутых квадратом веревках в квадратных садах.

Ричард наклонился вперед:

– Какое облегчение, что нам не надо больше беспокоиться о таких вещах! Моя жена обычно жаловалась на случайность всего происходящего, но я предпочитаю подобный ход вещей. А ты? В конце концов Киоко прекрасно поладила с моей матерью.

Рут не хотелось слышать, как он критикует жену, пускай и очень мягко. Она чувствовала, что в ответ должна пожаловаться на Гарри, но не могла. Как смешно, подумала она, сидеть здесь и беспокоиться о верности Гарри. И она положила руку на стол, так что ее маленькое белое запястье было повернуто к Ричарду. Если он посмотрит на него, подумала она, и прежде чем она решила, чтó это будет означать, он посмотрел.

– В Сиднее мы часто приглашали гостей, – сказала Рут, – но у меня это не слишком хорошо получалось. Утром я просыпалась и думала: «Черт возьми, зачем я снова это делаю?» Но Гарри любил гостей. Потом мы перебрались сюда, и приглашать стало некого.

– Сколько времени вы прожили здесь вместе?

– Всего год, – ответила Рут. Действительно, совсем немного. – Я собиралась быть одной из тех пожилых женщин, которые ни минуты не сидят без дела. Занимаются разными вещами, посещают курсы, готовят изысканные блюда, ходят в гости к друзьям. Я так и жила, в Сиднее. Я работала – нет, «работать» неподходящее слово, – я помогала в центре по приему беженцев. Преподавала красноречие, ты знаешь? У меня были частные уроки, и еще я ставила произношение беженцам в центре. А потом мы переехали сюда, потому что так решил Гарри. Он очень поздно ушел на пенсию – я всегда знала, что так получится, – и хотел отдохнуть у моря. Он сказал: «Я созрел для безделья, Рути». Но конечно, когда мы здесь поселились, Гарри с утра до вечера работал в саду, часами по утрам ходил пешком, приводил в порядок дом, мы ездили то к маяку, то к исторической тюрьме, на Рождество приезжали мальчики, и мы отправлялись в город. Он не мог сидеть без дела ни минуты. Но я не такая. Особенно без него. Я переехала сюда и как бы… остановилась.

– Это нехорошо, – сказал Ричард.

На минуту Рут почувствовала себя так, как будто он назвал ее плохой книжкой или плохой пьесой, но Ричард уже не был прежним. Он устал, подумала она, и поэтому стал мягче. Устал пытаться кем-то быть.