Текст книги "Маяк"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– А как быть с еженедельно приезжающей обслугой? Их предупредили, что приезжать не надо?

– Мне удалось им дозвониться. Сказал, что они могут взять оплачиваемый отпуск на неделю. В понедельник никакой катер в Пентворти не пойдет.

– Вы, несомненно, действуете по инструкции из Лондона, – сказала Эмили. – А как вы объяснили им это необычайное благодеяние?

– Я не объяснял. Просто сказал, что, поскольку на острове всего два гостя, их услуги не нужны. Известие о смерти Оливера будет, по-видимому, отдано в СМИ сегодня вечером и, наверное, слишком поздно для воскресных газет. Мисс Оливер согласилась с назначенным временем и с тем, что нам не хотелось бы подключать местные газеты в первую очередь.

Эмили Холкум пододвинулась к столу.

– Убийство это или не убийство, утром в понедельник мне понадобится катер: у меня в Ньюки в одиннадцать тридцать назначен визит к зубному врачу.

– Это будет неудобно, Эмили, – нахмурился Мэйкрофт. – Там вас могут перехватить газетчики.

– В Ньюки? Вряд ли. Они будут ждать на пристани в Пентворти, если вообще будут где-то ждать. И я могу заверить вас, что вполне способна справиться с газетчиками – и с местными, и с неместными: опыта у меня более чем достаточно.

Мэйкрофт не стал возражать. Он чувствовал, что, судя по всему, провел это совещание гораздо успешнее, чем опасался. Гай не очень-то ему помог. Казалось, что доктор стремится эмоционально дистанцироваться от этой трагедии. И может быть, это не так уж удивительно: избежав ответственности, связанной с работой практикующего врача, он по-видимому старался избегать и всякой иной ответственности. Но такая отрешенность беспокоила Мэйкрофта. Он очень рассчитывал на поддержку Стейвли.

– Если кто-то из вас хочет есть, лучше сразу приняться за сандвичи, – сказала Эмили. – Полиция с минуты на минуту будет здесь. А потом, если вы не против, я пойду к себе, хорошо, Руперт? Предлагаю оставить все остальное делать мужчинам, Джо. Встречающая комиссия из двух человек выглядит вполне представительно. Зачем создавать у наших новых гостей чувство особой значимости? Нам тут, на Острове, приходилось встречать гораздо более значительных персон. И не считайте меня в числе тех, кто соберется в библиотеке. Если коммандер захочет меня увидеть, пусть договорится со мной о встрече.

Открылась дверь, и вошел Адриан Бойд. На груди у него висел бинокль. Он сказал:

– Я только что обнаружил вертолет. Полицейские подлетают.

2

Вертолет тарахтел над Южной Англией; его тень отпечатывалась на осенних полях, словно извечный грозный знак грядущей беды. Капризная, не соответствующая времени года погода, установившаяся на прошлой неделе, все еще держалась. Время от времени над вертолетом клубились черные тучи; периодически они роняли свой груз, освобождаясь от него с такой яростной силой, что казалось – вертолет с трудом пробивается сквозь водяную стену. Потом вдруг тучи расходились, и омытые дождем поля простирались под вертолетом, купаясь в солнечном свете, мягком и теплом, будто в разгаре лета. Разворачивавшийся под ним пейзаж выглядел как коллаж из аккуратно подобранных вышивок: участки, поросшие лесом – вышивка темно-зеленой шерстью, выполненная узелками; льняная пряжа полей – местами приглушенных коричневых тонов, местами бледно-золотых и зеленых оттенков; вьющиеся по краям полей дороги и реки – словно поблескивающие полоски шелкового шитья. Небольшие городки с квадратными башнями церквей – чудо вышивального искусства. Взглянув на Бентона-Смита, Дэлглиш увидел, что его глаза прикованы к поражающей воображение панораме, плывущей под ними, и подумал – может быть, и молодой сержант видит ее так же, как он, столь же искусно распланированной и изукрашенной, или в своем воображении он летит над иным пейзажем, просторным, но не таким зеленым, не таким совершенно домашним?

Дэлглиш не испытывал ни малейших сожалений, что принял Бентона-Смита в свою группу, придя к выводу, что сержант принес с собой те качества, какие Адам очень ценил в детективе: интеллект, смелость и здравомыслие. Такое сочетание встречается не так уж часто. Он надеялся, что Бентону-Смиту свойственна еще и чуткость, но это качество не так легко распознается: это, несомненно, покажет время. Дэлглиша немного беспокоило, как сработаются Кейт и Бентон теперь, когда Пьер Таррант ушел из группы. Ему вовсе не нужно было, чтобы Кейт и Фрэнсис нравились друг другу; но ему требовалось, чтобы они друг друга уважали и тесно взаимодействовали как коллеги. Правда, Кейт интеллекта тоже вполне хватает. Она прекрасно понимает, как разрушителен открытый антагонизм для успеха дела, как он мешает расследованию. Дэлглиш спокойно мог на нее положиться.

Он видел, что Кейт читает тоненькую книжку в бумажной обложке – «Женское сыскное агентство № 1». Она читала с таким сосредоточенным вниманием, что было легко понять – Кейт терпеть не может вертолеты. Крылатый фюзеляж по крайней мере внушает человеку уверенность, что столь похожая на птицу машина сконструирована, чтобы летать. А сейчас они были заключены в тесном грохочущем аппарате, который казался даже не сконструированным, а составленным как попало из разных частей в сумасбродной попытке преодолеть земное тяготение. Кейт не отрывала глаз от книги, но страницы переворачивала очень редко: подвиги Александра Маккол-Смита, привлекательного и доброго сыщика из Ботсваны, занимали ее мысли явно гораздо меньше, чем доступность спасательного жилета и его очевидная неэффективность. Кейт была уверена, что, если двигатель откажет, вертолет камнем рухнет на землю.

А Дэлглиш во время этой шумной паузы между вызовом и прибытием на остров выбросил из головы служебные проблемы и задумался о своих личных делах, о постоянно мучивших его опасениях.

Когда впервые он признался в любви Эмме Лавенэм, он сделал это не устно, а написав ей письмо. Не было ли это проявлением трусости, боязни увидеть отказ в ее глазах? Но отказа не последовало. Время, которое они проводили вместе, которое ухитрялись вырвать друг для друга из своей раздельной и сверхзанятой жизни, давало им обостренное ощущение полного и почти пугающего счастья: сила взаимной страсти, физическая близость, не омраченная никакими комплексами; тщательно спланированные вечера вдвоем – походы в ресторан, в театр, в музей или на концерт, когда компания других знакомых не только не нужна, но и нежелательна; простая еда у него дома, узкий балкон, где они часто стоят вместе, с бокалами в руках, а в пятидесяти футах под ними бьются о стену волны Темзы; долгие разговоры… и молчание, которое гораздо больше, чем простое отсутствие слов. Конец этой недели они собирались провести вместе. Но это далеко не первое разочарование, не первый случай, когда его работа потребовала отбросить все остальное. Оба уже привыкли к таким неудачам: они лишь обостряли радостное торжество их следующей встречи.

Однако он сознавал, что жизнь вместе только по выходным дням – вовсе не совместная жизнь, и его одолевал невысказанный страх, что Эмме этого достаточно. В своем письме он совершенно ясно говорил о браке, а не о любовной связи. Ему казалось, что она приняла его предложение, но разговора о браке после этого между ними так и не было. Он пытался объяснить самому себе, почему это ему так важно. Что это – страх ее потерять? Но если их любовь не может выжить без законного оформления взаимных обязательств, есть ли у такой любви будущее? Какое право он имеет связывать Эмму обязательствами? Он не отваживался заговорить о браке, извиняя свою трусость мыслью о том, что назначить дату – ее прерогатива. Но он хорошо представлял себе ответ, которого так боялся: «Ну, дорогой, что за спешка? Неужели нужно сейчас это решать? Мы же с тобой и так вполне счастливы, правда ведь?»

Дэлглиш заставил себя вернуться мыслями в настоящее и, глянув вниз, пережил знакомую иллюзию: городской пейзаж вздыбился, поднимаясь навстречу вертолету. Они очень мягко сели на вертодроме Ньюки и, когда лопасти винта замерли, отстегнули ремни в надежде, что из-за задержки им всем удастся несколько минут передохнуть и размять ноги. Надежда оказалась напрасной. Почти тотчас же из зала ожидания появилась доктор Гленистер и энергично зашагала к вертолету. Через плечо у нее висела сумка, в руке она несла коричневый кожаный саквояж. Ее черные брюки были заправлены в высокие кожаные сапоги, жакет из твида сидел ловко, плотно облегая фигуру. Когда она подошла ближе и подняла голову, Дэлглиш увидел бледное, с тонкими чертами, изящной лепки лицо, почти скрытое под черной широкополой шляпой, с некоторым кокетством надетой чуть набекрень. Она поднялась на борт, отвергнув попытку Бентона-Смита помочь ей с вещами, и Дэлглиш познакомил ее со спутниками.

Она сразу же обратилась к пилоту:

– Избавьте меня от болтовни про правила безопасности. Я, кажется, всю жизнь провожу в этих штуковинах и скорее всего в какой-нибудь из них и умру.

У нее был замечательный голос, один из самых красивых голосов, какие Дэлглишу приходилось слышать. Такой голос – мощное оружие, когда судмедэксперт дает показания в суде. Нередко, когда ему приходилось присутствовать на судебных заседаниях, он с интересом следил за выражением лиц присяжных, обольщенных красотой человеческого голоса и ошеломленно соглашающихся принять решение, которого не собирались принимать. Разнообразные отрывки не связанных меж собой сведений о докторе Гленистер, сами собой доходившие до Адама в течение многих лет – по большей части в тех случаях, когда она становилась героиней особенно громких расследований, – были интригующими и на удивление подробными. Она была замужем за государственным служащим, занимавшим весьма высокий пост. Прошло уже много лет с тех пор, как он ушел в отставку, получив в утешение все надлежащие почести и награды. Затем он некоторое время занимал весьма выгодную должность неправительственного директора какой-то компании в Сити, а теперь проводил свои дни, плавая на яхте «Оруэлл» и наблюдая жизнь птиц. Жена не приняла его имени и никогда не использовала его титул. Да и зачем ей было бы это делать, по правде говоря? Однако тот факт, что их брак дал жизнь четырем сыновьям, каждый из которых сейчас вполне успешен в своей сфере деятельности, позволял предположить, что в этом считавшемся полураздельным браке все-таки бывали моменты близости.

У доктора Гленистер была общая с Дэлглишем черта: хотя изданная ею работа по судебной патологоанатомии была широко востребована, она никогда не разрешала помещать свою фотографию на обложке книги, никогда не принимала участия в рекламных мероприятиях. Дэлглиш тоже, поначалу – к великому огорчению своих издателей. Руководители издательства «Герн и Иллингворт», справедливые, но строгие во всем, что касалось авторских договоров, и сугубо практичные во всем, что касалось бизнеса, в других вопросах были обезоруживающе наивны и не от мира сего. Свой ответ на настояния издателей, требовавших от него фотографий, участия во встречах с читателями, подписания книг, чтения стихов и других публичных выступлений, Дэлглиш считал результатом осенившего его вдохновения. Он тогда сказал, что такая деятельность не только поставит под угрозу его работу в Скотланд-Ярде, но может сделать его мишенью для тех, кто стремится ему отомстить, то есть для убийц, аресту которых он способствовал и самые известные из которых должны вскоре быть досрочно-условно освобождены. Издатели согласно, с понимающим видом покивали головами и никогда больше не заводили об этом речи.

Они летели в полном молчании: грохот двигателей и краткость путешествия избавляли их от необходимости искать повод для беседы. Прошло всего несколько минут, а они уже видели внизу морщинистую синеву Бристольского залива, и почти тотчас же под ними появился остров Кум, совершенно неожиданно, словно только что возник из вод морских – многоцветный и четко очерченный, как на цветной фотографии; его серебристые скалы башнями поднимались из белой пены разбивающихся об утесы волн. Дэлглишу подумалось, что невозможно смотреть на прибрежный остров с воздуха без того, чтобы у человека не захватывало дух. Омытый осенним солнечным светом, под ними простирался отстраненный водной гладью, совершенно иной мир, обманчиво спокойный и возрождающий мальчишеские воспоминания о книжных тайнах, волнениях и опасностях. Любой остров для ребенка – это остров сокровищ. Даже в уме взрослого Кум, как всякий небольшой островок, рождал парадоксальный образ: его спокойная уединенность контрастировала с дремлющей мощью моря, которое и охраняло, и грозило нарушить этот самодостаточный и такой соблазнительный покой.

Дэлглиш повернулся к доктору Гленистер:

– Вы когда-нибудь уже бывали здесь, на острове?

– Нет, никогда, хотя кое-что о нем мне известно. Посещение острова посторонним запрещено, кроме тех случаев, когда такое посещение – настоятельная необходимость. На северо-западном окончании острова имеется современный автоматический маяк, а это означает, что Тринити-Хаус, организация, отвечающая за работу маяков, должна время от времени посылать своих служащих на Кум. Наш визит сюда станет одной из самых нежелательных необходимостей.

Пока вертолет снижался, Дэлглиш старался запечатлеть в уме наиболее важные характерные черты островного ландшафта. Если окажется, что важно будет знать точные расстояния, им, разумеется, предоставят карту острова, но сейчас у Адама была прекрасная возможность познакомиться с его топографией. Остров протянулся почти точно с северо-востока на юго-запад, отстоял от материка миль на двенадцать, а его восточная сторона была слегка вогнута. На острове высилось только одно большое здание, оно господствовало над юго-западным окончанием Кума. Кум-Хаус, как любое крупное здание, видимое с воздуха, своей абсолютной, упорядоченной гармонией походил на макет архитектора. Это было довольно необычное каменное сооружение с двумя крыльями и массивной центральной башней, столь похожее на крепость, что отсутствие на нем башенок и бойниц казалось результатом забывчивости строителя. На фасаде, обращенном к морю, сверкали на солнце четыре высоких, закругленных сверху окна, а позади виднелись параллельно стоящие строения, по виду напоминающие конюшни, преобразованные в жилые корпуса. За ними, ярдах в пятидесяти, виднелась посадочная площадка для вертолетов, с посадочным знаком в виде креста. На выступе скалы, к западу от дома, стоял маяк: его элегантный, крашенный белой краской обелиск венчал алый фонарь.

Дэлглишу удалось проговорить так, что пилот расслышал его слова:

– Вы не могли бы сделать круг как можно ниже над островом, прежде чем мы сядем? Мне нужен его общий вид.

Пилот кивнул. Вертолет поднялся выше, повернул в сторону от главного здания, а затем снова снизился и затарахтел над северовосточной береговой линией Кума. На острове располагались восемь коттеджей, неравномерно отстоящие друг от друга: четыре на скалах северо-западной стороны, и четыре – на юго-восточной. Центральную часть острова занимала многоцветная растительность, в основном кустарники и кое-где рощицы худосочных деревьев, меж которыми шли тропинки, едва заметные, словно следы диких животных. Остров и в самом деле выглядел нетронутым – ни пляжей, ни отступающей от берега полосы кружевной пены. Скалы казались более внушительными на северо-западе, где иззубренные утесы чередой уходили в море и, словно обломки зубов, выступали из беснующихся вокруг них волн. Дэлглиш заметил, что вдоль всей южной части острова идет низкая и более узкая скальная полоса, лишь в одном месте прерванная входом в гавань. Глядя вниз, на узкий залив и аккуратную пристань кукольного городка, трудно было представить себе мучительный страх захваченных в рабство людей, которых когда-то высаживали на этот берег ужаса.

Но вот внизу появились первые признаки жизни. Коренастый темноволосый человек в рыбацких сапогах и вязаной водолазке вышел из коттеджа у пристани. Он с минуту постоял у двери, прикрывая глаза козырьком ладони и глядя вверх, на вертолет, а затем с обескураживающим безразличием к прибытию полиции быстро повернулся и снова ушел в дом.

Других признаков жизни они не видели, но когда круг над островом был завершен и вертолет завис над посадочным знаком, из большого дома появились три человека и направились им навстречу, шагая четко, словно солдаты на параде. Те двое, что шли впереди, казались одетыми более строго, чем, по-видимому, было принято на острове, – воротнички сорочек выглядели безупречно, галстуки тщательно вывязаны. «Неужели переоделись к моему приезду?» – подумал Дэлглиш. Вероятно, это тщательное соблюдение приличий должно было ненавязчиво дать ему понять, что его официально приветствуют с прибытием не на место преступления, а в дом, где скорбят по умершему. Кроме этих трех мужчин, никого кругом не было видно. Задняя сторона большого дома за их спинами была незамысловата и выходила в широкий, вымощенный каменными плитами двор, по сторонам которого параллельно друг другу выстроились каретные сараи: судя по занавесям на окнах, переоборудованные в жилые помещения.

Пригибаясь под замедляющими ход лопастями, Дэлглиш и его спутники направились к группе ожидавших их мужчин. Было совершенно очевидно, кто в этой группе главный. Он выступил вперед.

– Коммандер Дэлглиш, я – Руперт Мэйкрофт, здешний ответственный секретарь. Это мой коллега и постоянно живущий здесь врач – Гай Стейвли, а это – Дэн Пэджетт. – Он на миг замолчал, словно колеблясь, как охарактеризовать Пэджетта. Потом добавил: – Он позаботится о ваших вещах.

Пэджетт был длинный и тощий молодой человек, с лицом неожиданно бледным для островного жителя; коротко остриженные волосы не скрывали очертаний слегка удлиненного куполообразного черепа. На парне были синие джинсы и белая тенниска. Несмотря на внешнюю хрупкость, мышцы на его длинных руках казались крепкими, ладони были крупные. Он кивнул в знак приветствия, но не произнес ни слова.

Дэлглиш представил своих спутников; все, как принято, обменялись рукопожатиями. Профессор Гленистер решительно отказалась расстаться со своими вещами. Дэлглиш и Кейт оставили себе свои следственные чемоданчики, а остальной багаж Пэджетт легко вскинул на плечи, взял в руку чемодан Бентона и направился к ожидавшей их автотележке. Мэйкрофт сделал рукой жест в сторону дома, явно приглашая всех последовать за собой, но его голос потонул в возобновившемся тарахтении вертолета. Они смотрели, как он медленно взлетает, делает над ними круг, по-видимому, в качестве прощального жеста, и поворачивает прочь, летя уже над морем.

– Я так понимаю, что вы прежде всего захотите пройти к мертвому телу? – спросил Мэйкрофт.

– Я хотела бы завершить обследование до того, как коммандер Дэлглиш услышит что бы то ни было об обстоятельствах этой смерти, – сказала доктор Гленистер. – Труп переместили?

– В один из наших двух изоляторов. Надеюсь, мы не сделали ничего плохого. Мы его сняли, и нам показалось, что как-то… ну… бесчеловечно оставить его одного там, у подножия маяка, если даже укрыть его простыней. Казалось, что совершенно естественно будет положить его на носилки и принести в дом. Веревку мы оставили в башне маяка.

– Без охраны? – спросил Дэлглиш. – Я хотел спросить, маяк запирается?

– Нет. Не запирается, у нас теперь нет ключа. Был один, когда маяк отреставрировали – во всяком случае, мне говорили, что был, – но уже много лет никто не знает, где он. Всегда считалось, что нет никакой необходимости башню запирать. Детей на острове нет, случайных посетителей мы сюда не допускаем, так что нет причины держать маяк запертым. Внутри есть засов. Гость острова, который заплатил за реставрацию – он был энтузиастом, любителем маяков, – обычно сидел на площадке под фонарем, зная, что его никто не побеспокоит. Мы так и не собрались снять этот засов, но я сомневаюсь, чтобы им вообще кто-то пользовался.

Говоря все это, Мэйкрофт вел их не к черному входу в дом, а, огибая левое крыло, к парадному крыльцу с колоннами. Центральная часть Кум-Хауса, с высокими, закругленными сверху окнами на втором и третьем этажах под массивной квадратной башней, вздымалась над ними, создавая впечатление гораздо более грозное, чем когда они смотрели на это здание с воздуха. Почти против воли Дэлглиш остановился и посмотрел наверх.

Как бы приняв это за приглашение нарушить ставшее неловким молчание, Мэйкрофт сказал:

– Замечательно, не правда ли? Архитектор был учеником Леонарда Стоукса и после смерти учителя спроектировал этот дом по проекту дома, который Стоукс построил для леди Дигби в имении Минтерне-Магна, что в Дорсете. Там главный фасад находится сзади, и в дом входят оттуда, но Холкум хотел, чтобы и главные комнаты в доме, те, что с высокими закругленными окнами, и парадный вход смотрели на море. Те из наших гостей, кто разбирается в архитектуре, любят подчеркивать, что проект был принесен в жертву претенциозности и что у Кум-Хауса нет той блистательной скоординированности стилей, какой Стоуксу удалось достичь в Минтерне. Из-за того, что закругленных окон не два, а четыре – по два на каждом этаже – и из-за конструкции входа башня представляется слишком тяжелой. Сам я не видел Минтерне, но, думаю, они правы. Однако мне это здание кажется довольно величественным. Может быть, я просто к нему привык.

Парадная дверь – темный дуб, щедро отделанный металлом, – стояла раскрытой. Они вошли в квадратный холл. Пол здесь был выложен плиткой, узор – строгий, но вовсе не простой. В дальнем конце холла широкая лестница разветвлялась вправо и влево, открывая доступ к внутреннему балкону – «галерее менестрелей», над которой шел витраж с романтизированным изображением короля Артура и рыцарей Круглого стола. Холл был негусто обставлен тяжелой мебелью резного дуба, что заставляло предположить в первом хозяине дома стремление скорее выставить напоказ баронскую пышность, чем добиться комфорта. Трудно было представить, что кто-то станет сидеть на этих тяжелых креслах или на длинной скамье с высокой, украшенной искусной резьбой спинкой.

Мэйкрофт сказал:

– У нас есть лифт. В эту дверь, пожалуйста.

Помещение, в которое они вошли, явно служило отчасти рабочей комнатой, отчасти раздевалкой и кладовой. Здесь стоял письменный стол, которым, несомненно, пользовались, по стене тянулся ряд крючков с висящими на них дождевиками, под ними – низкая полка для обуви. С самого прибытия Дэлглиш и его спутники так и не видели вокруг ни малейшего признака жизни.

– Куда же все подевались? – спросил Дэлглиш. – Где ваши гости и постоянный персонал?

– Сотрудников предупредили, что они понадобятся для опроса, – ответил Мэйкрофт. – Они ждут здесь, в Кум-Хаусе, или у себя дома. Я просил всех несколько позже собраться в библиотеке. Кроме дочери Оливера, Миранды, и его литредактора и секретаря, Денниса Тремлетта, у нас сейчас только два гостя. С этими двумя гостями связаться не удается. Естественно: нельзя же ожидать, что они будут сидеть дома в такую погоду. Они могут быть где угодно на острове, но мы, несомненно, сможем им дозвониться, когда начнет темнеть. Ни тот ни другой не заказывали себе обед в Кум-Хаусе.

– Мне может понадобиться увидеть их до этого времени, – сказал Дэлглиш. – Разве нет другого способа как-то связаться с ними?

– Только если выслать поисковую группу. Но я решил этого не делать. Я счел, что лучше, чтобы все находились вместе, здесь, в доме. На острове не принято беспокоить гостей или как-то связываться с ними, пока это не станет абсолютной необходимостью.

Дэлглишу очень хотелось сказать, что убийство порождает свои собственные необходимости, но промолчал. Двух упомянутых гостей так или иначе придется допросить, но с этим можно подождать. Сейчас было гораздо важнее собрать вместе постоянно живущих на острове сотрудников.

– Два наших изолятора, – пояснил Мэйкрофт, – находятся в башне прямо под моей квартирой. Может, и не очень практично, но на том же этаже – медпункт, и там очень спокойно. Носилки едва входят в лифт, но раньше нам никогда не приходилось этого делать. Лифт заменили три года назад. Пожалуй, пора им опять заняться.

– А записки мистера Оливера вы не нашли? – спросил Дэлглиш. – На маяке или еще где-нибудь?

Мэйкрофт ответил:

– На маяке – нет. Но мы и не подумали искать. Мы не посмотрели, например, у него в карманах. Если откровенно, нам это даже в голову не пришло. Это выглядело бы совершенно неуместно.

– А мисс Оливер не упоминала о какой-нибудь записке, оставленной им дома?

– Нет. И мне не хотелось бы задавать ей такой вопрос. Я пришел сообщить мисс Оливер, что ее отец умер. Пришел как друг, не как полицейский.

Его слова, сказанные тихим, спокойным тоном, тем не менее звучали язвительно и, взглянув на Мэйкрофта, Дэлглиш увидел, что тот покраснел. Дэлглиш промолчал. Ведь Мэйкрофт первым обнаружил труп Оливера: если учесть все обстоятельства, он еще хорошо держится.

К его удивлению, на колкость откликнулась доктор Гленистер. Она сказала:

– Будем надеяться, что остальные ваши коллеги по достоинству оценят это различие.

Лифт с панелями резного дерева и скамьей с мягким кожаным сиденьем у задней стенки оказался просторным. Две его стены украшали зеркала. Пока лифт нес их всех наверх, Дэлглиш, разглядывая лица Мэйкрофта и Стейвли, отраженные в бесконечности, был поражен их несходством. Мэйкрофт выглядел моложе, чем можно было ожидать. Разве он приехал на Кум не после того, как вышел на пенсию? Либо он ушел с работы раньше положенного возраста, либо годы милостиво с ним обошлись. Впрочем, почему бы и нет? Жизнь провинциального адвоката не так уж часто подвергает его риску быть приглашенным на дознание в случае насильственной смерти. Волосы Мэйкрофта, светло-каштановые и шелковистые, уже начинали редеть, но в них не было видно ни малейшего признака седины. Его глаза под прямыми бровями были светло-серые, ясные, кожа гладкая, почти без морщин, если не считать трех параллельных неглубоких линий на лбу. Однако молодой энергии в нем не ощущалось. У Дэлглиша создалось впечатление, что перед ним – честный и добросовестный человек на пороге пожилого возраста, который всегда стремился не столько выигрывать жизненные битвы, сколько избегать их; семейный поверенный в делах, с которым можно проконсультироваться и получить надежный совет в том случае, если вам нужен компромисс, поскольку сам он не годится для битвы.

Гай Стейвли, несомненно, гораздо более молодой, выглядел лет на десять старше своего коллеги. Его волосы уже теряли цвет из-за густой проседи, на макушке светилась тонзура небольшой лысины. Он был высок, выше метра восьмидесяти, насколько мог судить Дэлглиш. Походка у Стейвли была неуверенная, костлявые плечи постоянно опущены, подбородок выставлен вперед, словно доктор все время ждал встречи с несправедливостями, уготованными ему жизнью. Дэлглиш вспомнил слова Харкнесса, сказанные легким тоном: «Стейвли поставил неверный диагноз, и ребенок умер, вот он и нашел себе работку в таком месте, где худшее, что может случиться, – это если кто-нибудь со скалы свалится, а он тут будет совершенно ни при чем». Дэлглиш знал, что с человеком может случиться такое, что оставит свой след на всю жизнь, травмирует его и умственно, и физически, такое, что никогда не забывается, в чем невозможно переубедить, что не облегчить ни разумными доводами, ни раскаянием. Ему приходилось видеть на лицах неизлечимо больных людей то самое выражение, которое он видел теперь на лице Стейвли: стоическое долготерпение без проблеска надежды.

3

Лифт мягко остановился, и Дэлглиш со спутниками прошли вслед за Мэйкрофтом направо по коридору с крашенными в кремовый цвет стенами и выложенным плиткой полом и остановились у двери.

Мэйкрофт достал из кармана ключ с ярлыком и сказал:

– Это единственная комната, которая запирается, и, к счастью, мы еще не потеряли от нее ключ. Я полагал, что вам необходимо будет убедиться, что к трупу никто не прикасался.

Он отодвинулся, давая им войти, и вместе с доктором Стейвли остался стоять в дверях.

Комната оказалась неожиданно просторной, с двумя высоко расположенными окнами, глядящими в сторону моря. Верхняя часть одного из окон была открыта, и тонкие кремовые занавеси, которыми оно было задернуто, трепетали неровно, словно от затрудненного дыхания. Обстановка представляла собой компромисс домашнего комфорта с больничной практичностью. Обои в стиле «Уильям Моррис», два мягких викторианских кресла со стегаными спинками и письменный стол – английский ампир, – стоящий под одним из окон, вполне соответствовали успокаивающей неофициальности комнаты для гостей, тогда как столик для хирургических инструментов, надкроватный столик-поднос и больничная кровать с рычагами, с поднимающимся изголовьем и опорой для спины говорили о холодной безликости больничной палаты. Кровать помещалась под прямым углом к окнам. Они располагались так высоко, что пациент мог видеть только небо, но можно было предположить, что даже такой ограниченный вид служил успокаивающим напоминанием о том, что за стенами больничного изолятора мир по-прежнему существует. Несмотря на ветерок, подувавший из открытого окна, и непрестанное биение моря, Дэлглишу казалось, что воздух здесь затхлый, а комната тесная, словно тюремная камера.

Подушки с кровати были убраны на одно из кресел; труп, укрытый простыней, лежал, четко вырисовываясь под ней, как бы в ожидании человека из похоронного бюро. Профессор Гленистер поставила саквояж на надкроватный столик и достала оттуда полиэтиленовый халат, запечатанный пакет с перчатками и лупу. Никто не произнес ни слова, пока она надевала халат и натягивала тонкий латекс на свои длинные пальцы. Подойдя к кровати, она кивнула Бентону-Смиту, и он стал снимать простыню, педантично складывая ее от изголовья к изножью, а затем – от одного бока к другому, и лишь потом, осторожно, будто участвуя в религиозном ритуале, отнес этот аккуратный квадрат полотна к креслу и положил на подушки. Затем, не дожидаясь указаний, он зажег одиночную лампу над кроватью.

Профессор Гленистер обернулась к двум мужчинам, стоявшим в дверях.

– Благодарю вас, вы мне больше не понадобитесь. Через некоторое время сюда прибудет специальный вертолет для перевозки умерших. Я отправлюсь с ним. Может быть, вы подождете мистера Дэлглиша и его сотрудников у себя в кабинете?

Мэйкрофт вручил Дэлглишу ключ от изолятора.

– Мой кабинет – на третьем этаже, напротив библиотеки. Лифт останавливается на площадке между ними.

Он поколебался с минуту, бросил последний долгий взгляд на труп Оливера, будто думал, не нужно ли сделать какой-то прощальный жест, выразить уважение, хотя бы склонить голову. Потом, ни слова не говоря, Мэйкрофт и Стейвли ушли.