Текст книги "Невинная кровь"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Надеюсь, им не понадобится закладная? Это займет время, а мне срочно нужны деньги.

– Не думаю, что здесь возникнут сложности, сэр. Сделка пройдет как по маслу; главное, чтобы дом понравился клиентам.

Смерив последним пренебрежительным взглядом тесную и неудобную гостиную, агент прибавил:

– Кто бы ни взял его, наверняка первым делом снесет эту среднюю стену и сделает одну большую комнату. Расширит пространство, так сказать. Да и кухню не мешает обновить.

Скейса это ничуть не трогало – лишь бы скорее набить кошелек. Без денег его затее грозил полный крах. Они с женой давно решили: продажа дома станет первым и необходимым шагом – казалось, Мэвис даже не задумывалась о следующих. На данный момент Норман и сам не ломал над этим голову. С другой стороны, мысль о том, чтобы покинуть надежный пригородный уют и устремиться в неведомый, устрашающий мир, наполняла его волнением и опасениями. Насколько легче было бы сохранить за собой путь к отступлению, привычное убежище на случай непредвиденных трудностей. Следуя за мистером Уэтли, глядя, как серебристая лента рулетки торопливыми скачками измеряет скудное пространство комнат, хозяин вдруг вообразил свой дом логовом скрытного ползучего хищника, где и бурые стены пропитаны запахом зверя. В кухне на линолеуме темнели длинные царапины – уж не от когтей ли? А в тени обеденного стола скрывались обглоданные кости с клочьями шкур.

13

Ищущих меблированную двухкомнатную квартиру в центре Лондона за разумную цену всегда хватало, но у Филиппы были неоспоримые преимущества: внешность, возраст, голос и особенно цвет кожи (хотя умудренные жизнью клерки не высказали бы последнего соображения вслух) – все работало ей во благо. По крайней мере в дюжине агентств, едва окинув посетительницу оценивающим взглядом, секретари и прочие служащие с ходу брали почтительный тон. К тому же их подкупали короткий срок аренды и нежелание девушки делить квартиру – а лучше сказать, плату – с другими семьями. Завершающие слова: «Это лишь для нас двоих, просто мы с матерью хотим пожить месяца три в Лондоне, после чего я отправлюсь в Кембридж, а она – за границу», произнесенные уверенным, отлично поставленным голосом, окончательно добивали своей надежностью и ответственностью. Любая фирма с охотой предоставила бы жилье подобному клиенту. Вот только меблированные квартиры в центре, да еще на короткое время, непомерно подскочили в цене за счет иностранных туристов. Робкое предложение в сорок – пятьдесят фунтов за неделю служащие встречали недоверчивыми улыбками, потом решительно мотали головами, бормотали о новых ограничениях ренты и, совершенно потеряв интерес, даже не обещали перезвонить по оставленному номеру. Порой девушка невольно ощущала себя последней обманщицей: будто нельзя войти в контору с видом процветающей богачки, а потом признаться в скудости кошелька.

Так прошла целая неделя; каждый день приносил одно и то же. Сразу же после завтрака Филиппа покидала шестьдесят восьмой дом по Кальдекот-Террас, чтобы долго и безуспешно бродить по агентствам. Стоило появиться в продаже выпускам вечерних газет, как девушка покупала свежие номера и отмечала подходящие объявления. Потом, запасшись изрядным количеством мелочи, проводила полчаса в телефонной будке, тщетно пытаясь связаться с их авторами. Обычно большинство номеров оказывались либо вечно заняты, либо недоступны. И вот наступало время осматривать предложенные варианты. Хмурые окна одних квартир выходили в глубокие каменные колодцы, куда не проникал ни единый луч света; другие «хвастали» совмещенными санузлами, расположенными вдали от жилых комнат и дошедшими до такого состояния, что с первого взгляда вызывали сильный запор; меблировка третьих состояла из вещей, выброшенных самими владельцами, – гардероба с постоянно болтающимися дверцами, плиты с отбитой эмалью и грязной духовкой, столов с обожженной поверхностью и неровными ножками, а также горбатых неряшливых кроватей; хозяева четвертых искали женщин-постоялиц вовсе не в расчете на относительную чистоту кухни, а будучи озабочены более примитивными нуждами.

Очень скоро Филиппе пришлось расширить круг поисков. Постепенно ее глазам открывался иной, незнакомый, Лондон. Этот город мог стать чем угодно для кого угодно. Он, словно кривое зеркало, не создавал, а лишь отражал и преувеличивал ваше собственное настроение, делая бедного еще более бедным, погружая одиноких в еще более беспросветную бездну отчаяния, в то время как благополучные видели в волнах Темзы блистательное подтверждение своего заслуженного успеха. Уныние и досада девушки возрастали с каждым днем бесплодных недельных поисков. Когда-то, из надежного замка на Кальдекот-Террас, Филиппа взирала на бедные кварталы как на причудливые заставы чуждой культуры, неотъемлемую часть пестрой жизни любой настоящей столицы. Теперь ее разочарованному, предубежденному взору представали только грязь и безобразие: баки, из которых никто никогда не забирал мусор; мерзкий хлам, заполонивший сточные канавы и перекатывающийся по полу в метро; стены, испорченные каракулями, полными злобы экстремистов левого и правого толка; площадная брань, нацарапанная на афишах; вонь дезинфицирующих средств и мочи, пропитавшая запачканный бетон подземных переходов, и уродливые люди. Господи, да ведь тот, кто гадит там, где живет, и на зверя-то не похож.

Тела в лохмотьях, скорчившиеся у обочин, и нечесаные головы, выглядывающие из дверных проемов, пугали девушку своей чужеродностью, а едкие запахи приправ, пота и крашеных женских волос обостряли тоску: Филиппа чувствовала себя непрошеной гостьей в родном городе.

И вот утром пятницы двадцать восьмого июля, когда дочь Мэри Дактон брела по Эджвер-роуд после осмотра очередного жилья, в конце переулка показалось агентство, которого она прежде не видела. Самым загадочным в бюро «Ратеритс аккомодэйшн» было то, что оно вообще существовало и вдобавок работало. Если даже более крупные, ухоженные и солидные агентства едва находили недвижимость, чтобы сдавать внаем, непонятно, каким образом это захудалое и невзрачное заведение привлекало предполагаемых домовладельцев. Немытое оконное стекло облепили карточки, написанные от руки; многие из них пожелтели от времени, на некоторых чернила поблекли, приобретя оттенок жидкой высохшей крови. Разнообразие почерков и капризная орфография этих записок свидетельствовали о частой смене персонала и нещепетильности начальства при наборе кадров. Редкие клочки свежей белой бумаги внушали слабую надежду, которую, впрочем, легко перечеркивало короткое словечко «сдано», размашисто начертанное поверх тех немногих объявлений, которые, судя по весьма разумной цене аренды, вряд ли провисели без дела более часа.

Филиппа толкнула дверь и шагнула в маленький кабинет, где размещались два письменных стола и вдоль стены стояли четыре стула, на одном из которых покорно сидел индеец. У окна рыжеволосая дама в огненно-красном платье и звонких браслетах курила сигарету, разгадывая кроссворд в утренней газете. Всем своим видом женщина показывала, что еще в детстве столкнулась с превратностями упрямой судьбы, однако в конце концов, не без жертв и усилий, сотворила из нее нечто более-менее приличное. Второй стол занимала блондинка помоложе, которая с нарочитым безразличием внимала разглагольствованиям багроволицего кривоногого мужчины, чей твидовый костюм в мелкую клетку и опрятная фетровая шляпа с пером смотрелись бы уместнее на брайтонском ипподроме, чем здесь, в неряшливом кабинете.

Блондинка перевела взгляд на вошедшую, как бы показывая, что готова заняться ее делом. Кривоногий понял намек и направился к двери.

– Ну, еще увидимся.

– До встречи, – хором отозвались женщины, обдав мужчину волной ледяного равнодушия.

Филиппа в который раз повторила заученную роль: дескать, ей нужна маленькая, частично меблированная двухкомнатная квартира в центре Лондона сроком примерно на два месяца.

– …Пока я не отправлюсь в университет. Мы с матерью будем жить вдвоем. Не стану возражать, если жилье придется немного подновить. Главное, чтобы это была не совсем развалина и располагалась поближе к центру.

– На какую цену рассчитываете?

– А какие вы можете предложить?

– Разные. Пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят, стой выше. Обычно мы не рассматриваем предложения дешевле пятидесяти фунтов в неделю.

– Я могла бы заплатить наличными вперед.

Дама за соседним столом подняла голову, но промолчала. Между тем блондинка продолжала:

– Два месяца, говорите? Большинство владельцев предпочитают сроки побольше.

– Я думала, им нравится пускать постояльцев на короткое время. Иначе зачем связываться с иностранцами? Обещаю, что мы съедем к осени.

Рыжеволосая произнесла:

– Обещаний мы не признаем. Придется заключить договор. Тут за углом живет адвокат, мистер Уэйд, он и составит бумагу. Так вы сказали, наличные?

Филиппа заставила себя твердо посмотреть в расчетливые глаза.

– За десять процентов скидки.

Блондинка рассмеялась:

– Шутите? У нас и так оторвут с руками любую меблированную комнату, безо всякой скидки.

Женщина за соседним столом подала голос:

– Может, двухкомнатную с Дэлани-стрит? С кухней и общей ванной?

– Ее уже взяли, миссис Билинг. Мужчина и беременная женщина с ребенком. Вчера они осматривали жилье.

– Дайте-ка карточку.

Блондинка выдвинула верхний ящик, быстро перебрала картотеку и протянула нужную бумагу. Рыжеволосая взглянула на Филиппу.

– Трехмесячная плата наличными вперед. Меньше он и связываться не станет. Хозяин просит сто девяносто в месяц. Скажем, пятьсот пятьдесят за три, наличкой, и никаких чеков. Будем считать, вас пустили пожить на каникулы. Так мы обойдем закон о ренте.

Девушка только что сняла тысячу фунтов со своего счета в банке – подарки на дни рождения плюс то, что она скопила, трудясь в свободное время. И хотя Филиппа никогда не тратила денег бездумно, для нее они значили очень мало. Заработать всегда можно, если потребуется.

Помолчав одно мгновение, девушка сказала:

– Хорошо. Но ведь жилье уже сдали?

– Это зависит от вас. Как пожелаете.

Блондинка покосилась на посетительницу с таким видом, будто бы давно уже не ждет от людей добрых поступков, хотя все еще получает некое удовольствие, видя их недостойные дела. Филиппа кивнула, и дама в возрасте сняла телефонную трубку.

– Мистер Бейкер? Я из агентства «Ратерите», по поводу квартиры. Да… Да… Да… Дело, видите ли, в том, что мистер Коте недоволен. Да, я знаю, но он звонил из Нью-Йорка. Владельцу не нужны постояльцы с детьми, коляска в прихожей и так далее… К тому же вашей жене опасно карабкаться по узким ступеням, в ее-то положении… Да, я в курсе. Вот только решения здесь принимаю я, а когда вы приходили, меня в конторе не было… Нет, пожалуй, не стоит ему писать. Бесполезно. Нам неизвестно, где он проведет следующий месяц или два… Мне жаль… Да, разумеется, мы с вами свяжемся… От пятидесяти фунтов неделя… Да-да. Знаю, мистер Бейкер. У нас все записано… Да. Да… Не советую к этому так относиться. В конце концов, мы ничего не подписывали.

Тут она снова взяла сигарету, вернулась к своему кроссворду и, не глядя на девушку, процедила:

– Можете осмотреть квартиру прямо сейчас. Дэлани-стрит, дом двенадцать. Две комнаты и кухня. Ванная общая, на первом этаже фруктовая лавка. Вам очень повезло. Дешевле не найти, по крайней мере в центре. На самом деле квартира должна стоить в два раза дороже, но мистеру Котсу спешно пришлось уехать в Нью-Йорк и сдать ненадолго жилье.

– Там есть мебель?

Блондинка ответила:

– Немного. Знаете, люди предпочитают завозить собственную. Но кое-что найдется.

– Пожалуй, я сейчас же и осмотрю жилье.

Девушка получила ключи под расписку, однако не торопилась ехать по указанному адресу. Боясь принять поспешное решение, она задумала сначала прогуляться и привести в порядок мысли. Правда, тротуары были переполнены. Толкотня, неразбериха, детские коляски, тележки разносчиков… Неспокойное сердце повлекло ее подальше от суеты. Филиппа свернула в кафе и присела за столик у окна. Подошла сутулая официантка с гладкой прической, в запачканной униформе, и девушка попросила кофе. Напиток в пластмассовом стаканчике оказался бледным, чуть теплым, не имел вкуса и буквально вставал поперек горла. Оглядываясь по сторонам, на других посетителей, которые не только умудрялись, хотя и без особого удовольствия, цедить мерзкую жидкость, но и заказывали так называемую еду – пережаренные гамбургеры, подмоченный жареный картофель, яичницу с бурыми загибающимися краями, плавающую в грязном жире, – Филиппа не могла не согласиться: пожалуй, Морис действительно в чем-то прав, и в жизни бедным все без исключения перепадает худшего качества.

Подоконник украшали плетеные корзинки с искусственными цветами и виноградными лозами, покрытыми слоем пыли. На дороге сверкали, с шумом проносясь мимо, автобусы и машины, на тротуарах тоже кипела жизнь. То и дело сизое, черное или коричневое лицо на миг прижималось к оконному стеклу, чтобы изучить прейскурант. Казалось, они все глазели на девушку. Лица сменяли одно другое, словно безмолвные свидетели ее душевных колебаний.

Вспоминая свой жизненный опыт и все, чему ее учили, Филиппа вдруг поняла, что совершенно не готова к той ситуации, в которую угодила. Железное кольцо скользнуло на палец, так что два ключа – должно быть, от общей парадной двери и от самой квартиры – легли на ладонь, холодные и тяжелые, подчеркивая сюрреализм происходящего. Усвоенные девушкой нравственные уроки (Морис назвал бы их работой внушения и самодовольно улыбнулся бы при этом, упиваясь своей откровенностью) строились на семантике, на интеллектуализации привычного следования заезженным постулатам общества, которые предписывали хорошо относиться к другим во имя неких отвлеченных понятий: социального порядка, приятной жизни, естественной справедливости. Но чаще всего хорошее отношение к ближнему попросту обеспечивало подобное же поведение с его стороны. Подразумевалось, будто начитанные, остроумные, красивые или богатые не слишком нуждаются в такого рода уловках; им не очень-то шло подавать остальным пример.

Образование тоже не готовило ее к серьезным вопросам. Номинально коллегия южного Лондона считалась христианским учреждением, однако совместное пятнадцатиминутное пение псалмов, с которого начинался обычный учебный день, казалось Филиппе не более чем удобным следованием традиции, способом удостовериться, что школа будет в сборе, пока директриса читает объявления. Кое-кто из девочек увлекался религией. Англиканство, в особенности официальное, воспринималось как разумный компромисс между мифом и реальностью, оправданный красотами литургии, как провозглашение сокровенной английской сущности; однако в действительности это была всеобщая религия либеральных гуманистов, приправленная ритуалами, дабы отвечать личному вкусу каждого, и Филиппа всегда подозревала, что для мнимого англиканца Габриеля она когда-либо имела больший смысл. Горстка представителей христианской теологии, католиков и нонконформистов выглядела белыми воронами, жертвами семейного уклада. Ни слова из того, что они исповедовали, не противоречило главной установке школы, основанной на поклонении человеческому разуму. Подобно собратьям из привилегированных частных средних школ Уинчестера, Вестминстера и Сент-Полз девочки воспитывались в духе всеобщего жесткого состязания интеллектов. Филиппа прониклась им еще в младших классах. Все они словно были отмечены особой, невидимой глазу печатью успеха. Этакий благословенный круг избранных, спасенных от проклятия рутины, безденежья, нелогичности, от провала. Университеты, куда они поступят, профессии, которые они изберут, и даже мужчины, за которых они выйдут, – все казалось подчиненным иерархии, хотя и трудно уловимой, не высказанной вслух. Конечно, для девушки их мир не был единственным, где она могла бы найти себе место: в груди Филиппы билось сердце писателя, поэтому ей открывались любые миры. Однако Морис дол го стремился именно к такой обстановке, именно так он воспитывал приемную дочь, и до сих пору нее не возникало трудностей по этому поводу. Даже после временного пребывания среди варваров цивилизация легко распахнет ей свои двери – не как чужачке, но как свободной личности.

Пожалуй, леди Беатрис – та, что раз в неделю преподавала девочкам моральную философию, – не затруднилась бы с ответом на терзания бывшей ученицы – если только новые вопросы и обсуждение того, имеют ли они вообще какой-то смысл, можно считать ответом. Девушке припомнилась тема последнего еженедельного эссе – задание, которое само по себе являлось признаком превосходства, ибо лишь лучшим шести ученицам дозволялось посещать лекции леди Беатрис.

«Действуйте исключительно в согласии с тем законом, который вы в то же время пожелаете возвести в ранг универсального». При обсуждении данной темы ссылаться требовалось на критицизм Гегеля и кантовскую систему нравственной философии.

Ну и какое отношение имели они к ситуации, когда на дешевую квартиру претендуют бывшая заключенная-детоубийца и беременная женщина с ребенком?.. В школьном вестибюле однажды вывесили записку: «Капеллан встречается с девочками в кабинете таком-то по предварительной договоренности или же в пятницу, с половины первого до двух, и в среду, с четырех до половины шестого, для божественных занятий». Ученицы долго хихикали над нечаянным каламбуром этого человека, начисто лишенного юмора. Зато у него наверняка нашелся бы ответ:

– «Се, заповедь новую даю вам: да любите друг друга». [26]26
  Евангелие от Иоанна. 13:34.


[Закрыть]

Но ведь это невозможно сделать одним лишь усилием воли. Разумеется, верующие оправдаются: «Господи, покажи нам как?» Впрочем, и тогда Богочеловек, которого никто и не вспомнил бы в наши дни, умри Он тихо и смирно в своей постели, знал бы, что сказать: «Я показал».

Кафе оказалось не самым подходящим местом для решения моральной дилеммы. Вокруг стоял ужасный шум, да и столиков не хватало. Утомленная мамаша со складной коляской в руках и малышом, вцепившимся в ее юбку, нетерпеливо озиралась у входа. Что ж, Филиппа просидела здесь достаточно долго. Оставив под блюдечком со стаканом недопитого кофе пять пенсов чаевых, девушка наконец поднялась, опустила ключи в сумочку и твердым шагом направилась в нужном направлении.

14

Дэлани-стрит пересекала Мелл-стрит неподалеку от Лиссон-гроув. Это была узкая улочка, по левой стороне которой тянулась галерея из маленьких лавок. В самом конце располагался паб «Гренадер» с роскошной вывеской, за ним под крашеными стеклами таился тотализатор, гудящий, словно пчелиный улей. Далее размещалась витрина парикмахерской, обклеенная рекламными объявлениями производителей лосьонов, на заднем плане которой торчало четыре головы от манекенов. Безжизненные кукольные очи в зияющих глазницах смотрели куда-то вверх, а соломенные парики придавали моделям вид останков жертв гильотины. Для полноты иллюзии не хватало только красного зигзага по краю каждой отрубленной шеи. Через стекло Филиппа увидела двух посетителей, ожидающих своей очереди, и сухопарого старичка, что трудился над затылком клиента, высоко поднимая гребень.

Зеленая дверь с черным номером двенадцать, почтовым ящиком и железным молоточком в стиле викторианской эпохи втиснулась между лавкой старьевщика и магазинчиком зеленщика, некогда занимавшим только первый этаж дома; со временем оба заведения выплеснулись еще и на тротуар. На фасаде зеленной красовалась надпись: «Фрукты и овощи Монти». Прилавок устилал мохнатый коврик грязновато-бурого цвета, на котором не без художественного вкуса были разложены груды всевозможных плодов. Затейливая пирамида из апельсинов таинственно мерцала из сумрака внутреннего магазина. Связки бананов и гроздья винограда живописно висели на перекладине за спиной продавца. Ящики с вытертыми до блеска яблоками, морковью и помидорами выстроились, образуя стройный узор, будто на празднике сбора урожая. Коренастый молодой человек со спутанными, давно не мытыми светлыми волосами до плеч, полноватым радушным лицом и огромными ладонями пересыпал томаты из чашки весов прямо в пакет, протянутый пожилым покупателем, немилосердно укутавшимся в этот летний день, так что под матерчатой кепкой почти сразу же начинались полосатые шерстяные шарфы, а руки защищали теплые рукавицы.

Теперь, когда Филиппа достигла цели, ее разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, ей не терпелось осмотреть квартиру, с другой – почему-то было страшновато взять и вставить ключ в замок. Не то желая поупражняться в самообладании, не то стремясь оттянуть минуту разочарования, девушка заставила себя еще немного поглазеть вокруг.

Лавка старьевщика вызвала у нее любопытство. Снаружи разместилась разнообразная старая мебель: четыре плетеных кресла, тяжелый кухонный стол, заваленный коробками забытых журналов и книжек, древняя швейная машинка с ножным приводом, эмалированный таз для стирки, заполненный керамикой с оббитыми краями, а также всяческой дребеденью из дерева. У ножек стола примостились гравюры викторианской эпохи вперемежку с любительскими акварелями в самых причудливых рамах. Прямо на тротуаре стояла большая картонная коробка с постельным бельем, в которой радостно рылись молоденькие женщины. На витрине нельзя было найти ни единого свободного дюйма. Казалось, произведения искусства просто сложили кучей, невзирая на их качество и, судя по всему, даже на цену. Потрескавшаяся статуэтка соседствовала с изящно расписанными чайными парами, подковы – с подсвечниками, китайское блюдо – с глиняной плошкой, а в центре восседала гордость лавки – антикварная кукла с утонченным личиком из фарфора и пухлыми ножками, набитыми соломой.

Чувствуя на себе любопытный взгляд зеленщика, Филиппа вставила первый ключ в замок и вошла в узкий коридор. Здесь пахло глиной и яблоками, причем довольно резко. Может, оно и к лучшему, поскольку это глушило прочие, менее приятные ароматы. Коридор оказался очень тесным – чересчур неудобно для детской коляски, отметила про себя девушка. К тому же проходу мешали мешки с картошкой и вместительная сетка с луком. Открытая дверь по правую руку вела в магазин, еще одна, со стеклянной панелью, – на задний двор. Филиппа решила наведаться туда после, хотя воображение уже рисовало ей вьющиеся растения и большие белые горшки с геранью. Взойдя по крутым ступеням, застеленным грубым шерстяным половиком, девушка очутилась на маленькой лестничной площадке и осторожно приоткрыла дверь. Глазам предстал санузел. Крупная старомодная ванна неожиданно поразила чистотой, разве что вокруг сточной трубы скопились ржавчина и слизь. Крохотная раковина покрылась коростой от грязи, из мыльницы торчала неизвестно как втиснутая туда жирная мочалка. Высоко над неподъемным коричневато-красным сиденьем унитаза находился сливной бачок с железной цепью, которую удлинили за счет обрывка веревки. Другой обрывок был натянут над ванной, провисая под тяжестью пары джинсов и двух замаранных полотенец.

Филиппа поднялась еще на один пролет – и вот уже перед ней дверь искомой квартиры. Ключ легко повернулся в замке. После подъездного сумрака небольшая прихожая показалась залитой ярким светом, возможно, потому еще, что все внутренние двери были распахнуты. Первым делом девушка пошла туда, где, по ее предположениям, находилась главная комната, которая занимала всю ширину дома. Через немытое окно с отдернутыми шторами падал на пол широкий луч света, и воздух светился от множества танцующих пылинок. Гостиная не впечатляла размерами – где-то пятнадцать на десять футов, зато ласкала глаз благородными пропорциями. Оба окна выходили на улицу, над ними тянулся резной карниз. Слева располагался викторианский камин, украшенный бордюром с изображением виноградных гроздьев, увитых лентами, а сверху была гладкая деревянная полка. Каминную решетку забили пожухшие газеты, вокруг на плитках валялись окурки. К счастью, в воздухе не осталось сигаретного запаха, витал один лишь смутный осенний аромат овощей и фруктов. В общем, комната имела запущенный вид. Краска на оконных рамах потрескалась и кое-где полностью облупилась. Бледно-зеленый ковер перед камином покрывали пятна и круги, как если бы хозяева ставили на пол горячие сковородки. Впрочем, обои с узором из букетиков роз на удивление хорошо сохранились, а некоторая блеклость придавала им нежный кофейный оттенок. И хотя потолок наверняка не белили годами, на нем не возникли угрожающие трещины, да и штукатурка нигде не отходила. Из центра свисал длинный шнур с единственной неприкрытой лампочкой, которая, цепляясь за крюк в стене, в итоге оказывалась над диваном.

Филиппа отдернула вязаное покрывало с рисунком в виде пестрых квадратов и с облегчением увидела свежий матрас. Подушки тоже смотрелись чуть ли не новыми; правда, любое другое постельное белье отсутствовало напрочь. В проеме между окнами стоял небольшой, но еще крепкий дубовый платяной шкаф с резными дверцами, которые отворились почти без усилия, при этом ножки даже не покачнулись. Внутри девушка обнаружила две пустые вешалки, а также три мятых армейских одеяла, источавших запах моли. Кроме того, в комнате нашлись плетеный стул с желтовато-коричневой подушкой, продолговатый стол с выдвижным ящиком и кресло-качалка.

Шершавые льняные шторы, подвешенные при помощи деревянных крючков на устаревшие карнизы из бамбука, выглядели так, будто их ни разу не задергивали; добротное, хотя и морщинистое полотно явно просило утюга. Филиппа окинула взглядом проулок. На другой стороне дороги, ярдах в тридцати слева от окна, располагался еще один паб, под названием «Слепой попрошайка». Это было здание в голландском стиле, под центральным фронтоном которого девушка разглядела овальную табличку с витиеватыми цифрами: «тысяча восемьсот девяносто шесть». Мастерски нарисованная висячая вывеска крайне сентиментального характера почти наверняка не являлась подделкой. Она изображала согбенного седовласого старца с невидящими глазами, которого вел под руку златокудрый ребенок. Довольно узкий проход вдоль стены отделял заведение от пустыря, огороженного забором из рифленого железа. Больше всего этот самый пустырь напоминал улицу после бомбежки, не тронутую со времен войны, – вероятно, был расчищен под стройплощадку и потом оставлен за недостатком денег. Бетон покрылся трещинами; среди пышно разросшихся сорняков припарковались фургон и два седана – с виду настоящие развалины на колесах. Рядом находилась лавка букиниста. Окно было наполовину закрыто, зато два лотка снаружи пестрели зелеными и рыжими обложками дешевой литературы. Дальше примостился универсам, витрину которого облепили объявления о скидках и распродажах. На углу Дэлани-стрит и Мелл-стрит стояла прачечная самообслуживания; из ее дверей вышла цветная женщина, горбясь под весом двух пластиковых пакетов – наверное, с выстиранной одеждой. В остальном улица словно вымерла, предавшись обеденной дреме.

Филиппа вновь огляделась со все возрастающим волнением. Здесь вполне можно кое-что сделать. В мыслях она уже видела квартиру преображенной. Каминную решетку почистить, рамы побелить, постирать занавески… Со стенами возиться не стоит, девушке нравился их чуть потускневший рисунок. Вот с полом, пожалуй, придется сложновато. Филиппа отвернула угол ковра: крепкие дубовые доски выглядели грязными, но, к счастью, неповрежденными. Занятно было бы натереть их песком и затем отполировать так, чтобы на фоне темных стен старый дуб заблестел бесхитростной природной красотой. Правда, без собственного автомобиля это вряд ли осуществимо, ведь потребуется взять напрокат полотер. Раньше девушке не приходило в голову, как важно иметь средство передвижения. И все равно от ковра лучше избавиться, а взамен постелить дорожки. В конце концов, даже голый пол смотрелся бы привлекательнее, самобытнее, что ли. Не так смахивал бы на жуткий компромисс между жилым уютом и безличностью камеры – этого дочь Мэри Дактон и боялась больше всего.

Филиппа продолжила осмотр. Окна в кухне и маленькой спальне выходили на огороженный двор, за которым начинались палисадники следующей улицы. Один или два еще казались ухоженными, но все прочие давно превратились в неопрятные заросли, а точнее – в свалки разных обломков, разобранных мотоциклов, поломанных детских игрушек, бензиновых канистр и спутанных бельевых веревок. Впрочем, как раз напротив окна шумела крона платана, словно яркий зеленый щит, укрывающий от взгляда основную часть помойки. По крайней мере он придавал городскому пейзажу некую человечность.

Комнату побольше девушка решила отдать матери. Спальня чересчур напоминала пропорциями тюремную клетку. Присев на диван, Филиппа оценила свои возможности. Ее порадовали встроенные стенные шкафы по обе стороны от камина: не понадобится покупать второй платяной шкаф. Бумагу всю отодрали, осталось лишь нанести слой эмульсии. Украшение из сосны кто-то покрыл зеленой краской, но та уже отходила. Надо бы счистить ее и отполировать резное дерево. Подоконник достаточно широкий, чтобы разместить на нем цветы. Ах, как он засияет свежей белизной, отражая изумрудные листья и красные лепестки герани!

Наконец Филиппа заглянула в кухню. Там ее ожидал приятный сюрприз. Помещение было просторным, напротив двойного окна располагались раковина и даже сушилка из тикового дерева. Владелец и тут начинал косметический ремонт: покрасил стены в молочный оттенок. У деревянного стола стояли два стула с закругленными спинками, рядом – маленький холодильник. Девушка попробовала включить плиту – тоже, судя по виду, недавно купленную – и с радостью обнаружила, что газ не отключен. Похоже, хозяин квартиры действительно очень спешил уехать в Америку.

Филиппа затворила общую дверь и отправилась осмотреться на заднем дворе. Хорошо, что при взгляде из окон раскидистый платан скрывал от глаз большую часть его ужасов. Деревянным сортиром, очевидно, вот уже несколько лет никто не пользовался. Что ж, запаха не было – и ладно. У ограды стоял велосипед, а два его искалеченных товарища валялись среди прочего хлама – банок из-под масляной краски, заплесневелого ковра, свернутого когда-то в рулон, и устаревшей газовой плиты. Филиппа заметила два помойных бака, зловонных и сильно помятых. Видимо, каждую неделю их полагалось вытаскивать на улицу, чтобы городские службы забрали мусор. «С этим надо что-то делать», – прикинула девушка, однако решила, что всему свой черед.

Взглянув на часы, она поняла: пора возвращаться в агентство и подтвердить окончательное решение насчет квартиры. В кармане лежало тридцать фунтов наличными. Можно их оставить в залог, пока Филиппа наведается в банк и возьмет недостающую сумму. Жилье ни в коем случае упускать нельзя. Потом, как только будет подписано соглашение, девушка немедленно вернется и примется за работу. Впрочем, для начала не мешает познакомиться с будущим соседом.