Текст книги "Череп под кожей"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Часть III
Кровь бьет фонтаном

Глава восемнадцатая

Корделия спала крепче и дольше, чем ожидала. Разбудил ее тихий стук в дверь. Она тут же очнулась и, набросив на плечи халат, пошла открывать. Это оказалась миссис Мунтер с утренним чаем. Корделия собиралась встать задолго до ее прихода и смутилась, поняв, что ее дверь оказалась заперта, словно она перепутала замок Корси с отелем. Но даже если миссис Мунтер и удивилась столь странному поведению, то виду не подала, просто поставила поднос на прикроватную тумбочку и тихо произнесла:

– Доброе утро, мисс.

Исчезла она так же тихо, как и появилась.

Было половина седьмого. Комнату заливал мягкий свет предрассветных лучей. Подойдя к окну, Корделия увидела, что на востоке небо подсвечивалось ярким заревом, а над газоном повис низкий туман, который клубился меж деревьев как дым. Наступавший день обещал прекрасную погоду. Не было видно ни одного костра, но в воздухе витал запах горящих поленьев и осени, а огромная серебристо-серая толща моря вздымалась, переливаясь и источая свой собственный загадочный свет.

Корделия подошла к двери, ведущей в спальню Клариссы, и осторожно ее открыла. Дверь оказалась тяжелой, но поддалась без малейшего скрипа. Окна были задернуты плотными занавесками, но света, проникавшего из ее собственной комнаты, хватало, чтобы разглядеть Клариссу, которая все еще спала, обняв рукой подушку. Корделия на цыпочках подкралась к постели и встала рядом, прислушиваясь к тихому дыханию спящей. Толком не понимая почему, она испытала облегчение. Она не верила, что жизни Клариссы действительно что-то угрожает, хоть они и предприняли все меры предосторожности на случай появления злоумышленника. Обе двери, ведущие в коридор, заперли, оставив ключи в замках. Даже если у кого-то был дубликат, он никак не смог бы пробраться внутрь. Но для полной уверенности ей все равно надо было услышать ровное дыхание Клариссы.

А потом она увидела бумагу – белый прямоугольник на фоне ковра. Очередное послание просунули под дверь. Значит, тот, кто отправлял эти письма, тоже находился на острове. Корделия почувствовала, как сердце ее сжалось, но тут же взяла себя в руки, разозлившись, что не подумала о возможности просунуть письмо под дверь, и прогнала страх. Подкравшись к двери, она подняла послание, потом прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Это была очередная цитата из «Герцогини Амальфи» – одиннадцать коротких слов, над которыми висел череп.

Итак, когда начнется действо, приду и я, чтоб жизнь твою забрать.

Оформление было тем же, а вот бумага – другой. Послание было напечатано на обороте старой гравюры, надписанной «Великий посланник смерти». На ней были изображены морские волны, под которыми стояла сама смерть с песочными часами и стрелой, за изображением следовали четыре стихотворных строфы.

Корделия залпом выпила чай, надела брюки и рубашку и отправилась на поиски Эмброуза. Она почти не надеялась найти его так рано, но он уже сидел в комнате для завтрака с чашкой кофе в руке и разглядывал газон. Это было одно из помещений, которые она видела в пятницу во время короткой экскурсии по замку: мебель и прочие предметы интерьера были созданы Годвином. Здесь стоял простой длинный узкий стол и несколько стульев с ажурными спинками. Одна стена была полностью закрыта посудными шкафами и полками из светлого дерева, украшенными великолепной резьбой. Над всем этим великолепием тянулся бордюр из плитки, на котором апельсиновые деревья в ярко-синих горшках перемежались исключительно романтическими сценами из легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. В прошлый раз Корделия отметила про себя это – интересный пример стремления архитектора к простоте, пропагандируемой Эстетическим движением. Но сейчас его сомнительное очарование не тронуло ее.

Эмброуз повернулся, когда она вошла, и улыбнулся.

– Доброе утро. Похоже, с погодой нам сегодня повезет. Гости приедут, когда солнце будет уже высоко, и вернутся, не рискуя опоздать на ужин. А при плохой погоде плавание может быть опасным. Наша прима уже проснулась?

– Пока нет.

Корделия вдруг приняла решение. Не произойдет ничего страшного, если она расскажет ему обо всем. Почти не было сомнений, что гравюру украли из его коллекции. Кларисса сказала ей, что он и так знает об анонимных письмах. К тому же Кларисса – его гостья. Кроме того, Корделия хотела увидеть, как он отреагирует, увидев послание. Она протянула ему листок со словами:

– Я обнаружила это под дверью Клариссы сегодня утром. Гравюра принадлежит вам? Если да, то кто-то ее испортил. Взгляните на оборот.

Эмброуз быстро окинул взглядом бумагу, потом перевернул и, немного помолчав, сказал:

– Значит, письма продолжают приходить. А я как раз думал об этом. Она его видела? – Было совершенно ясно, кого он имеет в виду.

– Нет, и не увидит.

– Весьма благоразумно с вашей стороны. Насколько я понимаю, фильтрация таких неприятных мелочей – одна из ваших обязанностей в качестве секретаря-компаньонки?

– Да, в числе прочего. Гравюра принадлежит вам?

– Нет. Любопытный экземпляр, но это не моя эпоха.

– Но это ваш дом. А мисс Лайл – ваша гостья.

Он улыбнулся и побрел к буфету.

– Кофе будете?

Она наблюдала, как он склонился над плитой, налил чашку ей, потом себе. Наконец он сказал:

– Я принимаю вашу критику. Гости, естественно, имеют право рассчитывать на то, что им не будут надоедать или угрожать, пока они находятся под моей крышей. Но что вы предлагаете? Я не полицейский. Я могу лишь расспросить других гостей. Мало того, что это ничего не даст, так у нас появятся шесть расстроенных людей вместо одного. Сомневаюсь, что Кларисса меня за это поблагодарит. И, простите, не принимаете ли вы это слишком близко к сердцу? Признаю, такая шутка попахивает дурным тоном, но это всего лишь шутка, не правда ли? И, разумеется, лучшим ответом на подобную чепуху стало бы гордое достоинство, возможно даже, насмешливое презрение. Кларисса – актриса. Она должна уметь изображать ту или иную реакцию. Если кто-то на острове пытается сорвать ее выступление, он – или, скорее, она – вскоре опустит руки, если увидит, что Кларисса никак не реагирует.

– Так и будет, во всяком случае, до конца спектакля. Она этого не увидит. Могу ли я быть уверена в том, что вы ей не расскажете?

– Конечно. Я и сам заинтересован в успехе Клариссы, вы же понимаете. Не вы ли сами его подложили?

– Нет.

– Я так и думал. Простите, что спросил, но вы понимаете, в какой непростой ситуации я нахожусь. Если это были не вы, можно предположить, что это был ее супруг. Но его сейчас здесь нет. Или ее пасынок, или кузина, или верная костюмерша, или один из самых старых друзей. Кто я такой, чтобы проверять на прочность эту семью и отношения, которые длятся годами? Между прочим, эта гравюра принадлежит Роуме.

– Роуме?! Откуда вы знаете?

– Вы допрашиваете прямо как школьная учительница. Роума раньше преподавала в школе. Географию и физкультуру – так говорит Кларисса. Странное сочетание. Не могу представить, как Роума, насвистывая, носится по хоккейному полю, заставляя девочек работать усерднее, или ныряет в самый глубокий угол бассейна. Что ж, в конце концов, в это можно поверить. У нее довольно мускулистые плечи.

– А гравюра? – напомнила Корделия.

– Роума рассказала мне, что нашла ее в подержанной книге. Она подумала, что я могу заинтересоваться, и показала мне ее вчера перед репетицией, а я оставил ее на промокательной бумаге на столе в кабинете.

– Кто-нибудь мог увидеть ее и забрать?

– Вы говорите как детектив. Как вы сказали, кто угодно мог увидеть ее и забрать. Между прочим, послание, похоже, напечатали на моей машинке, а она тоже стоит в кабинете.

По крайней мере машинку легко проверить: Корделия вполне могла бы сделать это сейчас, – но прежде чем она успела попросить разрешения, Эмброуз произнес:

– И еще кое-что. Простите, что меня это беспокоит больше, чем анонимные письма в адрес Клариссы. Кто-то сломал замок в витрине у кабинета и украл мраморную детскую ручку. Допустим, за то время, пока будете работать секретарем-компаньонкой, вы случайно узнаете, кто это сделал. В таком случае я буду очень благодарен, если вы предложите вору вернуть ее. Признаю, что это изваяние не всем может прийтись по вкусу, но я его полюбил.

– Ручка принцессы? Когда вы заметили, что она исчезла? – спросила Корделия.

– Мунтер говорит, что вчера вечером, когда он запирал витрину, она еще была на месте. Это было в двенадцать часов десять минут. Он отпер витрину сегодня после шести утра, но не заглядывал внутрь, хотя и думает, что заметил бы, если бы ручка исчезла. Однако он не уверен. Я сам увидел, что она пропала и замок взломан, когда пошел на кухню заварить себе чай около семи утра.

– Это точно не Кларисса. Она спала, когда я проснулась утром. И я сомневаюсь, что у нее хватило бы сил взломать замок, – сказала Корделия.

– Особых сил и не требовалось. Крепкий нож для бумаги успешно справился бы с этой задачей. К удобству грабителя, такой нож как раз лежал на столе в кабинете.

– Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Корделия.

– Ничего. По крайней мере до спектакля. Я не представляю, как это повлияет на Клариссу. Это моя утрата, не ее. Но я полагаю, вы не хотели бы, чтобы она узнала?

– Думаю, жизненно важно, чтобы она не узнала. Ее сейчас может расстроить любая мелочь. Нам остается только надеяться, что больше никто не заметит пропажу.

– Если и заметят, я, допустим, могу сказать, что убрал ее, поскольку Кларисса заявила, что она ей не нравится. Унизительно лгать, когда в этом нет необходимости, но если вы считаете, что важно не сообщать Клариссе…

– Да, это очень важно. Я буду очень благодарна, если вы ничего не будете говорить и делать до окончания представления.

Именно в этот момент они услышали шаги – твердые, быстрые, гулко отдававшиеся на плиточном полу. Одновременно обернувшись, они уставились на дверь. На пороге, держась за дверную ручку, возник сэр Джордж Ральстон в твидовом пиджаке.

– У меня вчера поздно закончилась встреча, – сказал он. – Я ехал почти всю ночь и спал на стоянке. Думал, Кларисса обрадуется, если я успею к началу спектакля.

– Но как вы добрались до острова? – удивился Эмброуз. – Я не слышал, чтобы сюда подходил корабль.

– Нашел пару рыбаков, которые выходят на промысел ранним утром. Они доставили меня сюда на маленькой лодочке. Я промочил ноги, а так ничего страшного. Я на острове уже несколько часов. Не хотел беспокоить вас. Это кофе?

Самые разные мысли промелькнули в голове у Корделии. Желательно ли теперь ее присутствие здесь? Едва ли она могла задать этот вопрос сэру Джорджу, когда рядом находился Эмброуз. Предполагалось, что на острове она исполняет роль секретаря Клариссы, а на эту работу его внезапный приезд вряд ли мог повлиять. Но как же ее комната? Вероятно, он захочет поселиться рядом с женой. К собственному неудовольствию, она поняла, что расстройство в связи с его приездом, по-видимому, отразилось на ее лице. Эмброуз смотрел на нее с сардоническим, слегка изумленным видом, явно заметив ее замешательство. Сбивчиво извинившись, она вышла.

Толли еще не принесла Клариссе утренний чай. Корделия раздвинула занавески, отперла дверь и стояла у кровати, пока Кларисса не открыла глаза, потом сообщила:

– Ваш супруг только что приехал. Очевидно, встреча закончилась раньше, чем он рассчитывал.

Кларисса оторвалась от подушек.

– Джордж? Но это нелепо! Его тут никто не ждал до позднего вечера.

– Тем не менее он здесь.

Корделия подумала, что поступила благоразумно, предупредив Клариссу. Сэр Джордж вряд ли порадовался бы, узнав, как восприняла новость его жена. Кларисса села в постели и уставилась в одну точку прямо перед собой с непонятным выражением лица. Потом сказала:

– Позвоните в звонок, пожалуйста. Он у камина. Пора бы уже Толли принести мой чай.

– Скажите, пожалуйста, нужна ли я вам теперь? – поинтересовалась Корделия.

Голос Клариссы прозвучал резко, в нем даже послышался испуг:

– Конечно, нужна! Что меняет его приезд? Вы знаете, зачем вы здесь. Если кто-то хочет добраться до меня, он не остановится потому, что явился Джордж.

– Я могу перебраться в другую комнату, если хотите.

Кларисса встала с постели и отправилась в ванную комнату.

– О, не будьте столь чертовски наивны, Корделия! Оставайтесь там, где вы есть. И скажите Джорджу, что я проснулась, если он хочет меня видеть. – С этими словами она исчезла.

Корделия решила подождать в спальне, пока не придет Толли с чаем. Если она и может чем-то помочь, нужно сделать это сейчас, потому что осталось совсем немного времени до того, как поднимется занавес и Кларисса, уже совсем беззащитная, выйдет на сцену.

Кларисса вернулась из ванной комнаты и забралась обратно в кровать.

Корделия произнесла:

– Пока не пришла мисс Толгарт, не могли бы вы рассказать, какая у нас на сегодня программа?

– О, вы разве не знаете? Я думала, что все объяснила. Спектакль начнется в три тридцать. Эмброуз собирается подать обед пораньше, примерно в полдень, и я буду отдыхать здесь одна с часу до двух сорока пяти. Я не люблю долго сидеть в гримерной перед спектаклем. Вы можете заглянуть ко мне в два сорок пять, и мы решим, какие указания вы получите на время спектакля, если они вообще будут. Труппа Коттрингема прибудет на корабле из Спимута. Мы ждем их к двум тридцати или около того. Еще одно судно арендовали для гостей, оно прибудет в три. Во время перерыва, в четыре тридцать, мы будем пить чай прямо в галерее, если будет достаточно тепло. А поужинаем в семь тридцать в большом фойе. Обратные рейсы заказаны на девять часов.

– А сегодня утром? – спросила Корделия. – Что запланировано на период в три часа между завтраком и обедом? Думаю, нам лучше держаться вместе.

– Так и будет. Эмброуз предложил отправиться на прогулку вокруг острова на катере «Шируотер», но я сказала ему, что мы не какие-то летние путешественники, которые платят ему за экскурсии по пять долларов в день. Я придумала кое-что получше. Мы осмотрели еще не все достопримечательности на Корси. Думаю, скука нам не грозит. Мы начнем с визита к черепам Корси.

– К черепам Корси? – удивилась Корделия. – Вы имеете в виду настоящие черепа – здесь, в замке?

Кларисса рассмеялась:

– О да, они вполне реальны. Хранятся в церковной усыпальнице. Эмброуз расскажет нам известную легенду. Она как раз поможет настроиться на ужасы Амальфи.

Толли с чайным подносом и сэр Джордж прибыли одновременно. Кларисса оказала супругу вполне теплый прием, вяло протянув ему руку. Он поднес ее ладонь к губам, потом наклонился и одним резким неуклюжим движением быстро прижался к ней лицом. Кларисса вскрикнула, визгливо и пронзительно:

– Дорогой, это прекрасно! И какой ты молодец, что нашел кого-то, кто доставил тебя сюда.

Сэр Джордж, даже не взглянув на Корделию, угрюмо спросил:

– С тобой все в порядке?

– Конечно, дорогой. А ты думал, что нет? Как трогательно! Но, как видишь, я здесь, все еще как герцогиня Амальфи.

Корделия оставила их одних, решив, что сэр Джордж захочет побеседовать с супругой наедине. Потом она подумала, стоит ли рассказать ему о гравюре, подсунутой под дверь. В конце концов, именно он ее нанял. Однако отправила его к ней Кларисса. Кларисса была ее клиентом. И Кларисса платила ей за защиту. Что-то подсказывало ей, что пока не следует сообщать ему новости, по крайней мере до конца спектакля. А потом она вспомнила о пропавшей мраморной ручке. Удивившись приезду сэра Джорджа, она даже забыла о ней на время. Но теперь этот бледный образ сиял в ее воображении леденящим душу светом, как дурное предзнаменование. Должна ли она хотя бы предупредить сэра Джорджа, что изваяние пропало? Но в чем смысл такого предупреждения? Это была всего лишь скульптурная копия детской ручки, ручки давно умершей принцессы. Каким образом она могла навредить кому-то? Почему в этих пухлых пальчиках сосредоточилась такая зловещая сила? Она даже себе не могла объяснить, почему для нее было так важно, чтобы Кларисса не узнала о пропаже. Она убеждала себя, что любое упоминание об этом изваянии может расстроить Клариссу, ведь оно привело ее в ужас. Значит, она поступила правильно, попросив Эмброуза ничего не говорить, по крайней мере до конца спектакля? Тогда с какой стати рассказывать сэру Джорджу? Он даже не видел эту руку. У них и так будет достаточно времени, когда Эмброуз начнет искать ее и расспрашивать гостей после пьесы. Так и пройдет этот вечер. Осталось пережить лишь день. Корделия осознавала, что мысли ее не вполне ясны. Кое-что удивляло ее и сбивало с толку. Присутствие мужа Клариссы на острове Корси должно было облегчить ей задачу, она должна бы испытать облегчение от того, что может разделить с кем-то ответственность, тогда почему расценила его неожиданный приезд как очередную нежелательную проблему? Почему впервые почувствовала себя так, будто попала в лабиринт, по которому бродит вслепую, в то время как чьи-то невидимые руки толкают ее и тянут из стороны в сторону, а неизвестный хитрый человек наблюдает, ждет и руководит постановкой пьесы?

Глава девятнадцатая

Завтрак растянулся надолго: гости приходили поодиночке, ели не спеша и, похоже, не очень хотели вставать из-за стола. Еда вполне соответствовала викторианским понятиям Герберта Горринджа о том, как надлежит начинать день. Когда с серебряных блюд подняли крышки, не сочетавшиеся между собой запахи яиц с беконом, сосисок, почек и пикши наполнили комнату, возбуждая аппетит. Несмотря на то что день обещал выдаться теплым, Корделия чувствовала, что компания в дурном настроении и из присутствующих не она одна втайне считает часы до вечера. Казалось, в их рядах существовал негласный заговор не огорчать Клариссу, и когда она объявила о своих планах посетить церковь и усыпальницу, все подозрительно быстро согласились. Если кто-то и предпочел бы осмотреть остров или прогуляться в одиночестве, то никто в этом не признался. Вероятно, они прекрасно осознавали, насколько тяжело актрисе контролировать себя перед спектаклем, и не желали рисковать и брать на себя ответственность за то, что она потеряет этот контроль по их вине. Когда они вместе, оставив позади театр, под сенью деревьев шли по галерее, ведущей к церкви, Корделии показалось, что Кларисса окружена трогательной заботой, как инвалид или (и эта мысль была ей неприятна) будущая жертва.

Сэр Джордж чувствовал себя лучше всех. Когда они вошли в церковь, а остальные оглядывались с видом людей, желающих в такой обстановке подобрать слова воодушевления, он выказал немедленную и бескомпромиссную реакцию на происходящее. Его явно не вдохновило сочетание религиозного энтузиазма девятнадцатого века со средневековым романтизмом: он скептически рассматривал богато украшенную апсиду с мозаикой, прославляющей Христа, цветную плитку и разноцветные арки.

– Больше напоминает викторианский лондонский клуб или турецкую баню, если уж на то пошло, чем церковь. Простите, Горриндж, но я не могу выразить восхищение. Кто был архитектором, вы сказали?

– Джордж Фредерик Бодли. Мой прапрадедушка поссорился с Годвином, к тому времени как приехал перестраивать церковь. У него всегда были непростые отношения с архитекторами. Жаль, что вам не нравится. Картины на запрестольной перегородке принадлежат кисти лорда Лейтона, между прочим, а стекло сделано фирмой Уильяма Морриса, которая специализировалась на таких светлых тонах. Бодли был одним из первых архитекторов, воспользовавшихся услугами фирмы. Восточное окно считается удачным образцом искусства того времени.

– Не понимаю, как в таком месте вообще можно молиться. А это памятник героям войны?

– Да. Он установлен моим дядей, от которого я унаследовал остров. Это единственная скульптурная композиция, которую он возвел на острове.

Памятник представлял собой простую каменную плиту, вмонтированную в стену к югу от алтаря. На ней было написано:

«Памяти жителей острова Корси, которые пали на поле боя во время двух мировых войн и обрели вечное пристанище на чужой земле.

1914–1918

1939–1945».

Хотя бы это заслужило одобрение сэра Джорджа.

– Мне это нравится, – сказал он. – Просто и с достоинством. Интересно, кто положил туда венок? Судя по его виду, он давно там лежит.

Сзади к ним подошел Эмброуз.

– В ноябре здесь появится свежий. Мунтер сам делает их из лавровых листьев и каждый год вешает новый. Его отец погиб на войне – кажется, он служил на флоте. Как бы там ни было, он утонул. Это все, что я знаю.

Роума спросила:

– А вы принимаете участие в этом действе?

– Нет, меня и не приглашали. Это сугубо семейная церемония. Не уверен, что я вообще имею право знать, что там происходит.

Роума отвернулась.

– Зато это позволяет увидеть Мунтера в новом свете. Кто бы мог подумать, что он такой романтик? Но я не уверена, что памятник вполне соответствует ситуации. Ведь его отец не жил и не работал на острове, я права?

– Насколько я знаю, да.

– А если он утонул, то его не смогли бы похоронить в земле в принципе, ни в чужой, ни в какой-либо другой. Все это как-то бессмысленно. Как и поминальное воскресенье. Похоже, в наше время уже никто не знает, ради чего все это.

– Ради того, чтобы мы вспоминали о хороших парнях, которых больше нет с нами, – произнес сэр Джордж. – Раз в год на протяжении двух минут – это не так много. И для чего принижать значение этого праздника, делая из него сентиментальную массовую акцию любви? На последнем параде падре прочитал проповедь о Третьей мировой войне и Всемирном церковном совете. Я заметил, что некоторые из ветеранов постарше забеспокоились.

– Полагаю, он счел, что его проповедь каким-то образом соотносится с проблемой мира во всем мире, – заметила Роума.

– День перемирия, например, никак не связан с миром. Он связан с войной и поминовением усопших родственников. Нация, которая не помнит павших героев, быстро становится недостойной того, чтобы за нее умирали. Да и что такого мирного в Третьей мировой?

Сэр Джордж быстро отвернулся, и в это мгновение Корделии показалось, что его глаза увлажнились. Но потом она поняла, что это всего лишь игра света, и удивилась собственной наивности. Возможно, он и помнит своих родственников, а также те давно забытые и потерявшие былое величие цели, во имя которых они погибли. Но он вспоминал их без слез. Он видел слишком много трупов, слишком много смертей. Неужели еще одна смерть может стать для него большим, чем всего лишь статистическая единица?

Дверь в ризнице вела в усыпальницу. Спуск по узким каменным ступеням, подсвечиваемым лишь факелом Эмброуза, напоминал перемещение в иной мир, иное время. Только здесь и осталось что-то от изначального норманнского здания. Крыша нависала так низко, что Айво, самый высокий из них, почти не мог выпрямиться, а широкие тяжелые колонны будто испытывали напряжение, ибо несли на себе вес девяти веков. Эмброуз протянул руку к стенному выключателю – и вызывавшая клаустрофобию комната озарилась резким неприятным светом. Они тут же увидели черепа. Им была посвящена целая стена – прямо-таки фестиваль смерти с ее жуткой ухмылкой. Черепа были расставлены на грубых дубовых полках так плотно, что Корделии показалось, что их невозможно разделить, не сломав. О композиции никто особо не задумывался. Кое-где их так залили цементом, что одна нижняя челюсть приварилась к другой в некой пародии на поцелуй. Между другими просыпался песок времени, объединив их в единое целое, забив носовые отверстия и глазницы. Слой пыли лежал на их гладких поверхностях, напоминая саван. Эмброуз сказал:

– Разумеется, о них сложена легенда, как всегда бывает в таких случаях. В семнадцатом веке остров принадлежал семье де Корси. На самом деле они жили тут с пятнадцатого века. Тот де Корси был исключительно неприятным представителем своего рода. Должно быть, кто-то рассказал ему о маленьких проделках Тиберия на Капри – думаю, сам он не умел читать, – и он занялся тем же самым здесь. Можете себе представить: то и дело с материка похищали девиц, право первой ночи использовалось в таких масштабах, что даже самые терпеливые приходили в ужас. Искалеченные тела прибивало к берегу, ко всеобщему возмущению местных жителей. Тогда Спимут был маленькой рыбацкой деревушкой. Городок разросся до внушительных размеров и обрел значение только в эпоху Регентства, превратившись в нечто вроде Брайтона юго-западной части Англии. Но слухи уже разлетелись повсюду. Никто ничего, разумеется, не делал. Легенда гласит, что отец одной из похищенных девушек, после того как ее измученное тело всплыло через три недели, пожаловался на де Корси в местный суд. Впоследствии того допрашивали на выездных сессиях присяжных, но оправдали. Все произошло как обычно: продажный судья, лжесвидетели, подкупленные присяжные, раболепие, перемешанное со страхом. И, разумеется, прямых доказательств не было. В конце суда отец – а он был неимоверно могущественным человеком, если верить легенде, – встал и прямо в помещении суда проклял де Корси и всю его семью, как водится, пожелав смерти его первенцу, обрушения их замку, жутких болезней и вымирания всему роду. Должно быть, эта часть понравилась зрителям больше всего. А потом в 1665 году началась чума.

Корделия подумала, что если Эмброуз сделал паузу для особого драматического эффекта, то явно перестарался. Окружившая его маленькая группа и так взирала на него с восторгом туристов, внимающих гиду, который достойно отрабатывает свое жалованье. Эмброуз продолжал:

– Чума свирепствовала в округе. Говорили, что ее привезла одна семья из Чипсайда. У них были родственники в деревне, и они сбежали туда, чтобы спастись. Однако местные жители вымирали один за другим. Священник вместе с семьей скончался одним из первых, и некому стало молиться за усопших. Вскоре в живых остался лишь один старик, готовый их хоронить. Повсюду царила анархия. Считалось, что на острове относительно безопасно, и де Корси угрожал смертью всякому, кто осмелится высадиться на его берегах. Легенда гласит, что как-то раз к острову причалила лодка с женщинами и детьми, которой управлял единственный мужчина. Но если они и надеялись на сочувствие де Корси, то тщетно. Хотя в данном случае он вел себя вполне благоразумно. Избежать заражения можно было лишь одним способом – ввести карантин. Однако едва ли он поступил благоразумно, велев просверлить дырки в дне лодки, прежде чем ее насильно спустили на воду. Это было сделано для того, чтобы пассажиры утонули прежде, чем успеют добраться до берега… Но это лишь занятная подробность. Что касается людей в той лодке, думаю, его жестокость можно объяснить тем, что он считал, будто они и так обречены… Теперь перейдем к самому интересному.

Айво пробормотал:

– В этой истории есть все, кроме театральных костюмов от «Мотли» и музыки Менотти.

Но Корделия заметила, что он сгорает от любопытства, как и все остальные.

– Не знаю, что вам известно о бубонной чуме… точнее, о ее симптомах. Сначала больные ощущают запах гниющих яблок. Потом на лбу появляется ужасная розовая сыпь. Наступил день, когда отец убитой девушки почувствовал этот запах и увидел в зеркале метку смерти. Стояла летняя ночь, но было неспокойно, на море штормило. Он знал, что жить ему осталось недолго, ибо чума убивает стремительно. Он подготовил лодку и отправился на остров.

Де Корси и его ближайшие друзья ужинали, когда открылась дверь и он появился в большом холле. Огромный, в мокрой одежде, шаркающей походкой он проковылял к врагу, сверкая глазами. Какое-то мгновение все были слишком изумлены, чтобы что-то предпринять. Едва дойдя до де Корси, он обхватил его огромными руками и страстно поцеловал в губы.

Все молчали. Корделия подумала, не должны ли они похлопать из вежливости. Рассказчик славно потрудился, да и сама легенда, с ее простотой и ужасом, с почти символичным противостоянием добра и зла, обладала некой загадочной силой.

Айво произнес:

– Из этой легенды получилась бы отличная опера. Сценарий уже есть. Единственное, что вам нужно, – это новый Верди или второй Бенджамин Бриттен.

Роума Лайл, завороженно уставившись на черепа, спросила, преодолевая отвращение:

– Так, значит, проклятие сбылось?

– О да. Де Корси и все его родственники заразились чумой и умерли. Их род действительно прервался. Прошло четыре года, прежде чем здесь появились люди и похоронили их. Но тогда остров уже окружала некая аура суеверия. Местный люд воротил от него нос. Рыбаки, вспоминая старинные предания, осеняли себя крестным знамением, когда проплывали мимо. Замок разрушался, так и стоял в руинах, пока мой прапрадедушка не купил остров в 1864 году. Он построил для себя замок в современном стиле, привел в порядок землю и расчистил леса. Только руины старой церкви и остались. Де Корси и жителей острова не стали хоронить в церковном дворе. Местные посчитали, что они не заслужили христианских похорон. В результате Герберт Горриндж постоянно находил скелеты, когда взращивал свой сад чудес. Его люди собрали черепа и расставили их здесь. Это был своего рода компромисс между избавлением от тел по-христиански и сжиганием их на костре.

Роума заметила:

– Над верхней полкой какая-то резьба – слова и цифры. Выполнено довольно грубо. Возможно, это цитата из Библии.

– А, это личный комментарий одного из рабочих Викторианской эпохи, который подумал, что создание целой коллекции «йориков» – отличная возможность вывести мораль и сделать сказку еще прекраснее. Нет, я не стану растолковывать ее вам. Найдите ее сами.

Корделии не нужно было искать: привитые в монастыре знания и догадливость позволили ей безошибочно прочитать эту строку: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».

Это, подумала она, не вполне уместный комментарий о мести, который, если история Эмброуза не была вымыслом, удивительным образом соответствовал особенностям человеческой натуры.

В усыпальнице было очень холодно. Беседа сошла на нет. Они стояли кольцом, глядя на ряд черепов, как будто их гладкие своды, изломанные зияющие носы, пустые глазницы могли выдать тайны гибели их обладателей. Насколько безобидны, подумала Корделия, эти старейшие символы смерти, расставленные рядком, как ухмыляющиеся бесы, которыми пугают детей на ярмарках, в своей обнаженной обезличенности, демонстрирующие нелепое человеческое стремление доказать, что дольше всего у человека сохраняются зубы.

Время от времени, пока Эмброуз говорил, она поглядывала на Клариссу, недоумевая, как на нее подействуют все эти ужасы. Корделию удивляло, что грубо нарисованный череп может вызвать всепоглощающий страх, в то время как реальность – лишь мелкую дрожь и отвращение. Однако утонченная и благоразумная Кларисса, видимо, могла вынести любое потрясение, при условии что все кошмары потеряли остроту под тяжестью веков и лично ей ничто не угрожает. Даже в резком слепящем свете усыпальницы ее лицо казалось румяным, а огромные глаза сияли еще ярче. Корделия сомневалась, что она с удовольствием пришла бы сюда в одиночестве, но сейчас, будучи душой компании, с интересом разглядывала жуткие останки, как ребенок смотрит фильм ужасов, понимая, что ни один из кошмаров, показанных на экране, не реален, что за окном его ждет знакомая улица, самые обычные лица, а вокруг – уют родного дома. Чего бы ни боялась Кларисса – а Корделия не могла поверить, что ее страх сплошное притворство, – она не испытывала сочувствия к этим давно почившим, измученным душам, как и страха перед сверхъестественной Божьей карой в предрассветный час. Она ожидала, что если к ней и явится вершитель судеб в каком-либо обличье, у него все же будет человеческое лицо. Но сейчас от волнения она впала в эйфорию и сказала Эмброузу: