Текст книги "Дочь Афродиты"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Вся ее сила между бедер. Для морского боя нужны мужчины, настоящие воины.

Он взглянул на Дафну, будто ожидал похвалы в свой адрес. Но гречанка не слушала его. Все ее внимание было приковано к сближающимся кораблям. Их разделяли около двух стадиев.

Греческие корабли будто танцевали на воде в такт движения гребцов, то задирая сверкающие золотом носы, то погружаясь глубже. Противники уже слышали командные крики друг друга. Полетели первые стрелы, со свистом пробивая паруса. Греки еще сильнее налегли на весла, чтобы создать как можно больше ударной силы для таранов. Стараясь направить корабль в борт противника, рулевые так налегали на свои длинные весла, что те гнулись, будто кипарисы под осенним бореем.

Носы триер, рассекая волны, производили звук, подобный бормотанию хора в театре. Гребцы, жестко прикрепленные к сиденьям, прислушивались, не раздастся ли треск бортов. Какой же корабль будет поражен первым?

Афиняне и коринфяне сошлись в бою с финикийцами и киприотами. За одним из щитов Фемистокл узнал своего противника. Это был Ариабигн, брат великого царя. Пригнувшись, как лев перед прыжком, перс размахивал длинным мечом. Грек же стоял, широко расставив ноги, чтобы не упасть при резких разворотах, и спокойно смотрел в лицо противника.

Фемистокл знал, что Дафна сидит рядом с великим царем и наблюдает за ходом боя. Он знал также, что единственная возможность вырвать ее из лап Ксеркса заключалась в том, чтобы победить это чудовище. Но это был бой раненого человека против хищного зверя, бой карлика против великана. Они были обречены, если только боги не сотворят чудо.

– Вперед, сыны Эллады! – крикнул грек с мужеством отчаявшегося в неравном бою воина. – Освободите Отечество и храмы богов от варваров! Пустите их корабли на дно моря!

– Эй-эй-эй! – тысячекратно раздалось со всех сторон. И вот таран одной из греческих триер вонзился в борт вражеского корабля. Гребцы сразу же начали грести в обратном направлении, стараясь оторваться от протараненного судна, но балки и доски намертво сцепились между собой, и неуправляемые корабли начали беспорядочно кружиться. По приказу командира греки бросили весла, схватили копья и мечи и, перепрыгнув на корабль варваров, начали рукопашный бой.

Другие триеры последовали их примеру и пошли на столкновение. Гордые корабли превращались в груды обломков и под предсмертные крики экипажей тонули, образуя пенистые водовороты. Другие судна, с пробитыми бортами, дрейфовали, закрывая проход для следующих за ними парусников.

Персы выстроили свои корабли в три ряда. У греков едва хватило триер на один ряд. Этот недостаток неожиданно оказался преимуществом. Грекам легче было маневрировать, в то время как персы вынужденно мешали друг другу. Подбитые персидские триеры не давали пройти кораблям из второго и третьего ряда. С юга потянул легкий ветерок.

Небо потемнело от града стрел варваров, а жуткое пение вонзавшегося в доски металла заставляло храбрых мужей Эллады дрожать от страха. Крики раненых были обращены к небу как молитвы. Если бы боги-олимпийцы когда-то не победили титанов в беспримерной десятилетней борьбе, то греки, скорее всего, повернули бы свои триеры назад и понеслись бы на край света, подальше от этой кровожадной орды варваров. Но боги-олимпийцы всегда были на стороне более слабых. Вот и теперь южный ветер усилился, и тяжеловесным судам противника стало еще труднее маневрировать в узком проливе. Они все чаще подставляли свои борта греческим триерам.

Внезапно перед Фемистоклом появился высокий нос адмиральского корабля варваров, и грек почувствовал себя маленьким и беспомощным, как Одиссей перед великаном Полифемом.[52]52
  Полифем (Киклоп, Циклоп) – в греческой мифологии кровожадный одноглазый великан.


[Закрыть] Что делать? Ждать, пока корабли столкнутся носами и Ариабигн, словно огромный хищный зверь, с мечом спрыгнет на его корабль? Фемистокл схватил копье и приготовился метнуть его. Но Ариабигн ловко укрывался за щитом. О щит Фемистокла звонко ударилась стрела, сломалась и упала в море, но он даже не заметил этого. Где же просвет, открывающий хотя бы маленькую незащищенную часть тела Ариабигна?

Сейчас он видел только мрачно торчащий шлем на голове адмирала, возвышающийся над круглым щитом. Фемистокл дал знак рулевому пройти рядом с персидской триерой. Маневр надо было сделать быстро, чтобы враг не успел отреагировать. И тут Посейдон пришел грекам на помощь. Сильный порыв ветра развернул вражеский корабль и поставил его поперек. Ариабигн обернулся и, отчаянно размахивая руками, стал подавать знаки рулевому, чтобы тот изменил курс. Этого короткого мгновения вполне хватило Фемистоклу. Когда из-за щита показалось левое плечо Ариабигна, он размахнулся и с силой метнул копье в перса.

Было слышно, как металлическое острие вонзилось в бок варвара. Ариабигн уронил щит, согнулся, как побитая собака, втянул голову в плечи и попытался вытащить копье. Фемистокл услышал, как рядом с ним просвистела стрела, и, проследив за ней, увидел, что она попала Ариабигну чуть выше переносицы. Хлынула кровь, обагрив лицо варвара. Сила, с какой стрелок выпустил ее, была настолько велика, что Ариабигн потерял равновесие, пошатнулся и упал в море, не издав ни звука. Зацепившись юбкой за расщепленную балку, адмирал остался лежать на воде. Борт корабля противника оказался перед носом афинской триеры. Еще один сильный удар весел – и таран греков глубоко вонзился в брюхо варварского судна. Эллины молниеносно отстегнули ремни, вскочили с сидений и, вооружившись мечами, копьями, луками и стрелами, перепрыгнули на корабль противника.

Персы, парализованные жуткой смертью своего командира, почти не сопротивлялись, и греки кололи их, как ягнят на алтаре.

– Эй-эй-эй! – взревели эллины, окрыленные успехом. Их охватила неистовая жажда крови. Другие греческие триеры тоже стали применять такую тактику. Они ловили порыв ветра и быстро шли к-кораблю противника, а потом с помощью весел совершали стремительный маневр и таранили борт вражеского судна.

На греческой триере, расправившейся с адмиральским судном варваров, остались только Фемистокл и рулевой. Они отчаянно пытались с помощью весла освободить нос своего корабля, врезавшегося во вражеское судно. Нужно было спешить, потому что их товарищи уже подожгли корабль персов. Сначала виден был только дым, но потом огонь быстро охватил такелаж, паруса и скамьи гребцов. Испуганные греки поспешили назад, на помощь своему рулевому. Но корабли никак не удавалось разъединить. Видно, по воле богов им суждено было погибнуть вместе.

Нос греческой триеры зацепился за поручни вражеского судна, и это не давало ему уйти в сторону. Когда Фемистокл понял причину, он быстро перепрыгнул на борт варварского корабля. Боевой клич затих. Греки затаили дыхание, когда полководец исчез за огненной стеной. Пламя обжигало его икры, горящий канат упал на плечо, но Фемистокл не чувствовал боли. Он должен был спасти свою триеру и экипаж! Он вырвал из держателя весло и, используя его как рычаг, положил на поручни и поддел нос корабля.

Первая попытка не удалась. Фемистокл попробовал еще раз, под другим углом. Он навалился на весло всем телом, повиснув в воздухе. Нос триеры поднялся, раздался треск, и корабль греков освободился от смертельного захвата.

Когда афиняне увидели, что Фемистокл остался на горящем судне варваров, рулевой, подгоняя гребцов, сделал головокружительный маневр, и греческая триера оказалась в трех локтях параллельно персидскому кораблю. Фемистокл вмиг перепрыгнул на свое судно.

– Эй-эй-эй! – крикнул рулевой, и гребцы ответили ему хором.

Тем временем греки подожгли еще несколько варварских кораблей. Персидские воины кричали от отчаяния, потому что, в отличие от греков, они не умели плавать. Наступил полдень, а грандиозное сражение все продолжалось. Ни одной из сторон не удавалось достичь перевеса. На место каждого уничтоженного варварского корабля приходил новый, и все повторялось сначала.

Ксеркс ел красный виноград, стараясь выплевывать косточки подальше от себя.

– Смотрите, смотрите! – вдруг вскрикнул он. – Один из наших кораблей повернул назад! Кто отдал такой приказ? Кто разрешил? – Царь указал на финикийскую триеру, которая, по-видимому, в неразберихе боя потеряла ориентир. – Кто это?

– Финикиец Мнасидик, – ответил один из приближенных, и Ксеркс продиктовал секретарю:

– Мнасидик, отрубить голову.

Корабли варваров изо всех сил сопротивлялись напору южного ветра, и чем ближе ветер теснил их к берегу, тем больше они мешали друг другу.

– Смотрите, царь и повелитель! – крикнул один из приближенных. – Артемисия потопила греческий корабль!

Сообщение не вызвало у великого царя настоящей радости.

– Мне кажется, наши мужчины стали бабами, а наши бабы сражаются, как мужчины. – Он исподлобья посмотрел на Дафну, которая сидела в напряжении, сжав руки между коленями, и молчала. Молчание гетеры разозлило царя, и он набросился на нее: – Я знаю, для кого бьется твое сердце, гречанка. Но твои молитвы напрасны!

Дафна насмешливо улыбнулась. Ее глаза блеснули, кулаки сжались в бессильной злобе.

– Возможно, – прошипела она, – что ты переживешь этот день, но для твоих мужей там, внизу, спасения больше нет. Греки разобьют их, потому что они воюют за правое дело. И боги-олимпийцы не допустят, чтобы варвары разрушали их храмы и статуи.

– Замолчи, ты, гетера! – рявкнул царь. – Или я велю тебя высечь, как никудышную рабыню!

Слова царя не испугали Дафну.

– Давай, высеки меня кнутом! – крикнула она со слезами на глазах. – Варвары ни на что больше не способны. Ума у них нет, поэтому они всего стараются достичь силой.

Дафна испуганно замолчала. И как это могло у нее вырваться?

Все взгляды устремились на Ксеркса. Тот растерянно смотрел на гречанку. Его черная борода дрожала. Пальцы нервно теребили золотые застежки на одежде. Потом, после бесконечной паузы, он хриплым голосом позвал начальника охраны, стоявшего за его спиной. Фыркнув, Ксеркс задрал голову и громко приказал:

– Бей ее в лицо. Разбей ей лицо. Бей, пока не потечет кровь! Я хочу это видеть!

Хилиарх, великан в кожаных доспехах, коротко подстриженный, с волосатыми руками, как из-под земли вырос перед Дафной и стоял словно бык, могучий и неумолимый. Дафна посмотрела на него открыто, без видимого страха, и этот взгляд смутил начальника охраны. Обычно он видел только ужас и отчаяние в глазах своей жертвы. А сейчас на него смотрели глаза, полные бесстрашия и такой естественной привлекательности. Хилиарх не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал сочувствие к человеку, которому он всаживал в грудь меч или отрубал голову. Но необходимость ударить женщину рукой, сделать ей больно вызвала растерянность и даже неловкость. Неотрывно глядя на Дафну, он чувствовал на себе сверлящий взгляд великого царя. Хилиарх размахнулся и ударил. Голова женщины легко откинулась в сторону – так выпадает клубок шерсти из рук прядильщицы. Веки Дафны задрожали, но она по-прежнему мужественно смотрела на карателя.

– Бить, я сказал! – рассвирепел Ксеркс. – Ты должен разбить ей лицо!

Великан все еще колебался, но потом размахнулся второй раз и жестоко ударил гетеру своим костистым кулаком. Она пошатнулась и раскинула руки, чтобы не потерять равновесие. Светлая кровь потекла у нее из носа и правого уголка рта. Дафна почувствовала теплую кровь на своей коже, но, прежде чем она пришла в себя, начальник охраны ударил ее в третий раз, так что кровь брызнула в разные стороны. Удар был такой сильный, что женщина в одно мгновение рухнула на вышитый золотом ковер.

Картина боя в Саламинском проливе тем временем изменилась. Греки, с благой помощью ветра, посланного Посейдоном, гнали варварские корабли назад. Теперь было видно, насколько опасны двойные тараны быстроходных греческих триер. На полном ходу они вспарывали персидские корабли и благодаря нескольким быстрым, сильным ударам весел уходили из опасной зоны. Маневренность давала греческим триерам еще одно преимущество: они уворачивались от вражеских стрел, в то время как их гоплиты без труда снимали своими стрелами рулевых и лучников противника. А в рукопашной схватке эллины были, несомненно, отважнее.

Пролив приобретал все более ужасающий вид. Обычно спокойные воды, отражавшие голубое небо Эллады, стали бурыми от крови убитых и раненых воинов. Утопающие цеплялись за все что можно, но и их настигали стрелы лучников.

Варвары уже сдались. На востоке некоторые корабли пытались уйти в сторону Фалера. Но Еврибиад послал за ними спартанцев, и те безжалостно таранили их, отправляя на дно моря.

Ксеркс понял, что битва проиграна, и начал причитать:

– О Аура Мацда, почему ты отвернул от меня свой благочестивый лик? Разве я не принес тебе в жертву целые стада коров с белыми, торчащими в небо рогами? Разве твой противник Ахриман сильнее тебя? Я спрашиваю тебя, Аура Мацда, почему ты отвернулся от меня?

При этом он тянул руки к небу и закатывал глаза. Жрецы размахивали кадилами и бормотали свои бесконечные молитвы. Приближенные царя, сложив перед лицом ладони, завели многоголосое молитвенное пение.

– Я засыплю пролив, чтобы мои войска смогли пешком перейти на Саламин! – бушевал великий царь. – Здесь будет дорога, и никто тогда не посмеет утверждать, что флот Ахеменидов пошел на дно в Саламинском проливе. Пролива больше не должно быть, слышите?

Гонец сообщил о прибытии Мардония, который командовал сухопутными войсками. Мардоний, невысокий жилистый мужчина, салютовал громким боевым кличем. Когда его взгляд упал на неподвижно лежавшую женщину, царь пояснил:

– Я должен был ее наказать. Она повысила на меня голос.

Мардоний наклонился, взял повисшую плетью руку Дафны и перевернул женщину на спину. Посмотрев на залитое кровью лицо гетеры, он приложил ухо к ее груди, а потом приказал слугам:

– Отнесите ее в гарем. Она еще пригодится нам!

Обратившись к царю, Мардоний с горечью произнес:

– Клянусь моим отцом Гобрием! Никогда в жизни я еще не видел такого опустошительного сражения. Наш флот уменьшился на двести кораблей. Но это не должно омрачать тебя, величайший из царей. Окончательная победа достигается не парусами и веслами, а конницей. Я, Мардоний, племянник и зять великого Дария, покараю греков за содеянное ими на море.

– Нет, нет, нет! – запротестовал Ксеркс. – Боги эллинов сильнее наших богов. Они победили даже Ауру Мацду.

– О царь земель, властитель народов! Не персы проиграли эту битву. Нет, это трусливые финикийцы, неповоротливые египтяне, ни на что неспособные киприоты и пугливые киликийцы виноваты в нашем поражении. Разреши мне выступить против греков с твоим войском – с мидийцами, бесстрашными азиатами, – и я уничтожу греков, как мы уничтожили Афины.

Уверенность в речи Мардония понравилась великому царю. Он сказал, что подумает до следующего дня. Потом отвел полководца в сторону и сказал:

– Мардоний, ты не потерпел ни одного поражения. Ты самый храбрый. Ты защитишь мою жизнь?

Ксеркс, который вызывал страху мидийцев, саков, бактрийцев и индийцев, хотя многие боялись их самих из-за жестокости и вероломства, дрожал теперь перед отважным греческим народом.

– Повелитель, – почтительно ответил Мардоний. – Я дал клятву защищать родину и, если надо, отдать за нее жизнь. Ты – наша родина, великий царь. И я буду защищать тебя ценой своей жизни.

Ксеркс подошел к полководцу вплотную и прошептал так, чтобы никто не слышал:

– Слушай, Мардоний, я боюсь греческих богов больше, чем доверяю нашим богам. Если эллины подкупили наших богов…

– Боги неподкупны, повелитель!

– Но как смогли греки разбить наш флот? Ты знаешь, какие жертвы я принес Ауре Мацде!

– Я знаю, царь царей. Целые стада коров были убиты в угоду ему!

– А если греки на своих быстроходных триерах пойдут к Геллеспонту и разрушат мосты? Тогда мы окажемся в ловушке и спасения уже не будет.

– Великий царь! Не бойся этого. Все наши оставшиеся корабли отошли к мысу Сунион. Флот эллинов сейчас у Саламина. Чтобы пройти к Геллеспонту, им нужно обогнуть мыс. Мы их не пропустим.

– Хорошо. Я тебе верю, – устало произнес Ксеркс. – Проводи меня в мою палатку. Я хочу поплакать.

Мардоний сделал знак рабам, и те, подняв трон, отнесли царя в палатку, перед которой полыхал большой костер.

Над проливом появились первые звезды. Они мирно светили, будто ничего не произошло. На острове яркими пятнами светились костры греков. На высотах Эгалеоса – костры варваров. А между ними, в узком проливе, догорали корабли персидского флота, плавали доски и бревна, которые южный ветер прибивал к берегу Аттики. Время от времени одна из горящих триер вздымалась, словно раненый зверь, из последних сил борющийся за жизнь, и с шипением исчезала в волнах.

Бесчисленные обломки кораблей прибило в эту жуткую ночь к мысу Колиада. Позже они служили грекам дровами. Тем самым сбылось предсказание Лисистрата, которое греки тогда не поняли: «Женщины Колиады будут веслами поджаривать ячмень».

Глава двенадцатая

Когда Дафна открывала глаза, ей казалось, что она видит сон. Так повторялось каждое утро. Шатер размером с греческий стадион, в котором находился гарем великого царя, представлял собой волшебный, сказочный мир. Ниши, эркеры, сотни балдахинов и мягких подушек, лежанок, разгороженных пологами и стоячими ширмами, которые были украшены пестрыми узорами, – все это поражало воображение.

Целая армия евнухов заботилась о благополучии избранных красавиц. Когда сладкий звон струн возвещал о начале дня, они приносили тазики с ароматной розовой водой и благоухающие мятой полотенца и спрашивали у красавиц, какой наряд те хотели бы надеть в этот день.

С тех пор как Дафну принесли в гарем, она чувствовала себя как птица в клетке. Всего было в достатке. Не было только свободы. Остальные девушки не обращали на нее внимания. Не было никакой ревности. Да и какая разница – одной девушкой меньше, одной больше. Ведь их было триста.

Нормальный мужчина мог бы потерять рассудок в гареме персидского царя. Столько красоты, обнаженности и желания было выставлено напоказ! Но лишь немногим предоставлялась возможность попасть сюда. Гарем принадлежал только Ксерксу. И если Ахеменид открывал кому-то двери гарема, то это было знаком особой дружбы.

Даже пышные светлые волосы Дафны не были здесь редкостью. Рослые северянки с берегов Черного моря, с тяжелой грудью и длинными ногами, имели такие же волосы, как у нее. Черноволосые египтянки привлекали своей фигурой и умением искусно красить лицо. У финикянок была самая лучшая одежда. Они были в основном рыжеволосыми, как и наложницы из Элама. Своей белой, как алебастр, кожей отличались совсем юные девушки с Киклад. Кроме того, они не стеснялись заниматься любовью друг с другом у всех на глазах. Были также темнокожие нубийки, блестящие, как эбеновое дерево, с пухлыми чувственными губами. Они с удовольствием трясли своими мягкими грудями в такт музыке.

Ответственным за гарем был Гермонтим из Песадана. Именно он командовал евнухами. Его купили на невольничьем рынке в Сардах, когда Гермонтиму было двадцать пять лет. Жестокий хозяин, купец с острова Хиос, кастрировал его, и это предопределило судьбу юноши. Он стал евнухом.

Дафна сразу прониклась доверием к этому человеку, потому что он отнесся к ней с уважением и подчеркнутым вниманием. Евнух даже пытался утешить ее, говоря, что родина там, где человеку хорошо живется.

– Может, ты и прав. – Дафна пожала плечами. – Мне действительно неплохо под твоей защитой. Но это не значит, что я чувствую себя хорошо!

Гермонтим не понимал ее.

– Скажи, Дафна, может, тебе не хватает красивых платьев? Или тебе нужна личная рабыня? Или я должен водить тебя на прогулку в фессальские леса?

– Это не то, Гермонтим! – ответила Дафна, надевая шафранно-желтый хитон, который принес ей евнух. – Я пленница в собственной стране. Через каждые пару дней меня запирают в повозке вместе с несколькими другими девушками и везут на новое место. Как скот, который бредет вместе с войсками, пока не попадет под нож мясника.

– Дафна! – мягко сказал евнух. – Идет война! И, несмотря на греческое происхождение, мы находимся в стане варваров. А великий царь отступает!

Женщина села на мягкую подушку, подперла голову руками и со вздохом произнесла:

– Я знаю, дорогой Гермонтим, но я свободная гречанка и привыкла ходить туда, куда мне хочется идти. Я даже не смогла бы стать супругой какого-нибудь грека и жить в четырех стенах. Поэтому я стала гетерой. Но, будучи гетерой, я привыкла отдаваться тем мужчинам, которые мне нравятся, а не удовлетворять похоть по чьей-то команде, даже царя.

– Тсс, не так громко! – Гермонтим предупредительно поднял руку. – У этого шатра сотни ушей.

Но Дафну невозможно было запугать.

– То, что я говорю, может слышать каждый. Великому царю известно мое мнение.

– Все знают, насколько ты искусна в любви. Слава о тебе шагает через границы. О тебе знают даже при дворе Ахеменидов. Говорят, какой-то афинский коневод подарил тебе имение за одну улыбку.

– Ничто не держится так долго, как слухи. – Дафна рассмеялась. – Коневод, о котором ты говоришь, включил меня в свое завещание. Улыбалась я ему или нет, не имело тогда уже никакого значения.

– А Фемистокл, афинский полководец?

Дафна смотрела перед собой и молчала. Гермонтим кивнул.

– Я слышал, что он друг варваров. Но великий царь сомневается, что грек говорит это всерьез. Фемистокл прислал посла с предложением обменять тебя на трех племянников царя.

– Я знаю. Но почему царь этого не сделал?

– Ксеркс рад, что избавился от сыновей сестры. Он боится всех своих родственников. Боится, что они отберут у него трон. Поэтому он тебя никогда не отдаст!

Гетера замолчала, думая о судьбе, которая выпала на ее долю. Тут вошел хилиарх, приветственно поднял руку и сказал, обращаясь к Гермонтиму:

– Приказ великого царя. Его величество Ксеркс, царь земель, отплывает завтра в Азию. Войска под командованием Мардония остаются зимовать в Фессалии. Великий царь желает, чтобы его сопровождали шестьдесят наложниц из его гарема, по одной из каждого племени. И греческая гетера!

Гермонтим кивнул, ударил себя кулаком в грудь и ушел. Дафна смотрела в пол, не желая встречаться взглядом с хилиархом.

– Я не хотел этого делать, – после продолжительной паузы сказал начальник охраны.

– Ты бил меня, как бьют провинившегося раба.

– Я делал это по приказу царя. Иначе я лишился бы головы. Мне очень жаль, клянусь Аурой Мацдой!

– Тебе жаль? – Дафна удивилась, что этот бессердечный телохранитель, для которого убийство было повседневным занятием, смог произнести такие слова.

– Я еще никогда не наказывал женщин. Мне очень жаль, – повторил хилиарх и, кашлянув, добавил: – Глупо противиться царю. В его руках вся власть. Стоит ему шевельнуть пальцем – и тебя бросят в жернова, чтобы от твоего прекрасного тела ничего не осталось.

Хилиарх заметил, что Дафна вздрогнула, и поспешил сгладить впечатление от сказанного.

– А ведь ты можешь жить, как богиня!

– Да, как богиня, – подтвердила Дафна. – Если отдамся мужчине, которого я ненавижу и презираю, который противен мне, как вонючий птицевод, выращивающий уток в Мессении!

– Замолчи, гетера! – крикнул начальник охраны, испугавшись, что их могут подслушать.

– Ударь меня, хилиарх! Оснований у тебя достаточно, – ответила Дафна.

Тогда варвар схватил ее за плечи и сказал:

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но я желаю тебе добра!

Над развалинами Афин все еще стояли дым и смрад. Храмы, дворцы, памятники и святилища были разграблены и стерты с лица земли. На рынках, где раньше было шумно, где кипела жизнь, кошки и собаки гоняли темных крыс с жуткими облезлыми хвостами. Варвары не смогли разрушить все до основания.

Кое-где стояли колонны. Частично уцелели стены Акрополя. Отсюда афиняне и начали восстановление родного города.

Остались невредимыми и трибуны на Пниксе. Мужчины собирались здесь и обсуждали будущее города. Фемистокл, герой Саламина, которого все греки чествовали при любой возможности, жаловался, однако, на недостаток внимания к героям со стороны афинян.

– Мне не нужно от вас золота за одержанную мной победу – говорил он. – Но вы хотя бы оказали такое же внимание и уважение, с каким отнеслись ко мне наши союзники спартанцы. Они вручили мне оливковый венок как символ мудрости и находчивости и подарили самую лучшую повозку, какую только смогли найти в Лаконии.

Тимодем, молодой выскочка, крикнул:

– А не кажется ли тебе, Фемистокл, что победу под Саламином завоевали мы все? И гребцы, и лучники, и копьеметатели?

Раздались бурные аплодисменты, и Фемистокл ответил:

– Мне кажется, что я для вас как платан, под сенью которого вы прячетесь в непогоду. А стоит лишь небу проясниться, и вы начинаете срывать с этого дерева листья и ломать ветки.

Это взбесило афинян. Тимодем заявил, что своей славой Фемистокл обязан прежде всего родному городу. И вообще, ходят слухи, что он получил должность полководца за деньги.

– Фемистокл устоял в сражении, но не смог устоять против золота, – заключил Тимодем.

Началась перепалка. Афиняне угрожали Фемистоклу кулаками, и ему с трудом удалось успокоить их.

– Можете забыть меня, мужи Афин, – с горечью произнес полководец, – но не забывайте о своем городе. Вы должны знать, что с победой под Саламином персидская угроза не исчезла. Варвары обосновались в Фессалии. Они снова нападут, и поэтому мы должны укрепить Афины. Нам нужны стены, которые выдержат удары вражеских снарядов, и укрепленный порт. Я умоляю вас: возьмите камни с могильных плит ваших предков, с фундаментов памятников и постройте стены до новой гавани, до Пирея!

– Фемистокл богохульствует!

– Он хочет сам себе поставить памятник!

– Судить Фемистокла!

В собрании поднялся крик. Ликомед, который в битве под Саламином потопил первый корабль, призвал всех одуматься:

– Прежде чем судить Фемистокла, хорошо обдумайте его план! Вспомните предсказание оракула. Тогда было много мнений, как его истолковать. Но только Фемистокл оказался столь дальновидным, что смог разгадать его смысл. Почему вы думаете, что Фемистокл утратил свои выдающиеся качества?

Ксантипп, которого афиняне сослали несколько лет назад, но вернули перед битвой под Саламином, где он себя отлично проявил, тоже призвал сограждан к благоразумию:

– Вы очень быстро царапаете ваше решение на табличках. Но часто оно продиктовано завистью и собственной несостоятельностью. Нельзя ссылать порядочных людей, которые соображают гораздо лучше вас. Я на себе испытал, что значит быть вдали от родины и видеть, как неумело управляют страной те, кто остался. Особенно в тяжелые времена, когда родина в опасности. Если вы не перестанете отправлять в ссылку тех, кто высказывает новые смелые идеи, то скоро все лучшие люди государства окажутся на островах.

Эти слова Ксантиппа заставили горлопанов задуматься. Они помнили, как проявил себя сын Арифрона под Саламином. Многие предлагали дать ему должность стратега.

Началось обсуждение плана, и те, кто только что хотел сослать Фемистокла, проголосовали за строительство стен и укрепленной гавани. Причем все обещали не жалеть для этого собственных домов, памятников и камней с могил предков.

Гонец сообщил о прибытии македонского царя Александра с посольством.

Александр, сын Аминты? К чему бы это?

Афиняне недоверчиво смотрели на гостя с севера, который явился с шестью невооруженными послами. Македонец не был врагом Афин, но персы заставили его выступить на своей стороне.

Когда Александр начал говорить, в собрании установилась полная тишина.

– Мужи Афин! – обратился к ним македонец. – Меня послал Мардоний, полководец персов. Он передал следующее предложение о заключении мира: должно быть забыто все, что оба народа причинили друг другу! Вы останетесь свободными гражданами, как и раньше, и вся земля Эллады будет возвращена вам. К тому же вы можете выбрать себе еще какую-нибудь землю из владений великого царя. Персы даже предлагают вам восстановить все разрушенные святилища. Будьте благоразумны и не продолжайте борьбу против великого царя. Вы видели, как велика боевая мощь варваров. Вы победите одно войско, а на его место придет новое, еще более сильное. Поэтому я, Александр, которого называют «другом греков», советую вам, мужам Афин, заключить мир с Ксерксом, чтобы в будущем враги персов были бы и вашими врагами.

Когда Александр закончил, все молчали. Предложение о мире было настолько неожиданным, что большинство афинян сомневались, а не кроется ли здесь какой-нибудь подвох. Присутствующие начали шептаться, спорить, и уже через несколько мгновений поднялся невероятный крик. Каждый старался перекричать другого, отстаивая свое мнение. Целая толпа афинян обступила трибуну с намерением стащить с нее Александра и его спутников.

– Бросить предателей в колодец! – кричали они хором, и к ним присоединялось все больше и больше людей.

Молодой человек с длинными светлыми волосами пробился к подиуму и громко требовал, чтобы его выслушали. Его звали Ликид.

– Какие вы дураки, мужи Афин! Одержав с помощью богов-олимпийцев одну победу, вы возомнили, что всегда сможете побеждать персов. Если вы по-настоящему любите свою страну и не хотите, чтобы она превратилась в прах и пепел, примите предложение македонца.

Ликид попытался продолжить, но озлобленные афиняне стали бросать в него камни. Однако Ликид не испугался.

– Убить его, предателя! – орали из толпы.

– Сослать его к персам!

Вслед за камнями полетели глиняные таблички для голосования. Одна попала Ликиду в лоб. Потекла кровь, и молодой человек осел на землю. Тут же на обмякшее тело посыпались камни величиной с кулак. Афиняне ненавидели персов, и Ликид, который выступил за союз с варварами, был воспринят взбудораженной толпой как пособник персов.

Затаив дыхание, Александр и его спутники наблюдали за кровавым самосудом. Фемистокл отчаянно пытался утихомирить разгоряченных людей, но ему самому пришлось спрятаться за колонну, чтобы избежать такой же участи.

– Перс! Мидиец! Варвар!

Каждый бросок камня сопровождался подобным выкриком. Если бы Фемистокл сейчас вмешался, то его самого забили бы до смерти. Ему было стыдно перед македонцами, которым афиняне самым жутким образом продемонстрировали, как они ненавидят все варварское.

Град камней прекратился так же внезапно, как и начался. Двое молодых людей подняли бездыханное тело Ликида и понесли его сквозь расступившуюся толпу. Александр ошеломленно смотрел им вслед. И это уважаемый народ эллинов?

Фемистокл угадал мысли македонца. Он поднял руки, прося тишины.

– Вы, мужи с севера! Нужен ли вам ответ после всего, что здесь произошло? Вы своими глазами видели, как дорога афинянам свобода. И какими бы могущественными ни были варвары, пока светит солнце, греки не подчинятся диктату варваров.