Текст книги "Небесный огонь"

Автор книги: Филипп Бурнаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Заветная тропа

Почему-то раньше я не замечал, какая дряхлая усадьба у Постай ууча,– избушка, юрта, стайка для коровы, ворота..,. Состарились все постройки вместе с хозяйкой.

Особенно сильно обветшал домик. Иссохли и выцвели от солнца, дождей и ветра за долгие годы бревна, растрескались, стали светло-серыми, будто поседели. Домик этот дед Нартас рубил, когда в аале мало кто избы ставил. И плотников настоящих еще не было. Сделал он избушку, как сумел. Вот и торчат по углам сруба концы бревен – одно длиннее, другое короче. Сейчас бани и то лучше ладят. Окошечки – смех один! Их всего три, и каждое с тетрадный листок. Стекла из осколков, слепленных смолой. Крыша пластяная, сплошь заросла травой. Даже собачий лук на крыше растет! Нет у домика ни сеней, ни крыльца. Под дверью лежит вместо приступки плоский камень, а к нему приткнуты два трухлявых чурбана. Во всем аале нет, однако, древнее постройки.

Юрта тоже немногим лучше выглядит. Скособочился шестигранник бревенчатого сруба. Погнила лиственничная кора, которой покрыт конус крыши.

Бабушку Постай мы застали в юрте. Она сидела у очага на маленькой чурочке, сбивала масло. Держа в редких зубах трубку из березового нароста, попыхивала дымком.

– Толай с Арминеком, что ли? – не сразу разглядела подслеповатыми глазами, перестала крутить маслобойку.– Совсем забыли старуху… Спасибо, зашли. Старому человеку одна радость– были бы люди рядом. Больше чего надо? Проходите, проходите, садитесь к огню. Хоть и тепло, весна на дворе, а у огня хорошо…

Мы уселись поближе к ней на таких же низеньких чурбачках, служивших вместо табуреток.

– Некогда было,– стал оправдываться Арминек.

– Ну, ну,– понимающе кивнула ууча.– Конечно, конечно…

Я спросил:

– Майра Михайловна приходила?

– Вчера была. Обещала утром наведаться, и нету. Жду, жду ее… Плакала она. Там не любят пускать ее ко мне. Уехать бы нам в другой аал… Обижают внучку. Некому заступиться за сироту,– будто и не нам, а самой себе говорила Постай ууча.– Отец дома, Толай?

– Сегодня скот на пастбище погнал. А мама в телятнике,

– А твои, Арминек?

– Отец на пашне, мама ягнят пасет.

Она снова взялась за работу, продолжая выспрашивать пас про домашние дела. Долго расспрашивала – отводила душу в разговоре. Ей все равно было с кем поговорить, наскучавшись в одиночестве, и мы охотно поддерживали беседу.

Нам нравилось бывать в этой старой юрте. И я, и Арминек жили в деревянных домах, а тут все было необычным. Несмотря на жаркий огонь в очаге, в юрте было прохладно. Через отверстие на макушке – тунук – вытягивало весь дым. Оттуда же проникал ровный мягкий свет. Внутри просторно. Каждая вещь на своем месте, определенном раз и навсегда. На женской половине – справа от входа – длинные полки уставлены посудой, стеклянной и фарфоровой. Чего тут только нет! Старинные пиалы с золоченой каймой, расписанные узорами, тарелки, чашки, чайники… Пониже – чугунные и алюминиевые сковороды и кастрюли. Возле входа – деревянные кадки, бочонки, жбаны, ведра, берестяные туеса… Тут же несколько сосудов из красной меди. На самой верхней полочке, как солдаты в строю,– бутылки разных размеров, формы, цвета. Сейчас таких не делают. Ууча называет их «хан птулкалары» – царские бутылки значит. Вон с каких времен сохранились!

Сбив масло и покончив с расспросами, бабушка Постай придвинула к нам низенький столик-чир, налила по чашке горячего супа. На красных углях очага тихо посвистывал пузатый черный чайник.

Я продолжал разглядывать нехитрое убранство юрты и никак не мог отвести глаз от большой деревянной ложки, расписанной яркими красками с позолотой. Больше половника размером, она свешивалась с полки. Солнечные лучи падали через тунук прямо на нее, и казалось, что ложка доверху полна золотым светом.

Ууча перехватила мой взгляд.

– Нравится? Это хохос сомнагы – так ее Нартас назвал. И правда, колхозная ложка! Он ее в премию за ударный труд получил. Старик ее берег. Он говорил: «Хохос сомнагы – свидетельница новой жизни в аале. Память обновляющейся крестьянской жизни». Вот как говорил Нартас…

Мы напились чаю, и бабушка Постай поманила нас к старинному, окованному цветными полосками жести сундуку. Повернула ключ в замке, и раздалась музыка! Конечно, просто зазвенело, но как будто музыка.

– Вот что я вам покажу… Это награды старика,– она достала военные медали. «За Отвагу» и «За победу над Германией».– Нартас на фронте храбрый был…

В сундуке были аккуратно уложены шинель и шапка со звездочкой, гимнастерка с солдатскими погонами, не такими, как сейчас носят, а зеленого цвета. Айдит Андреевич как-то рассказывал нам, что такие были на войне и назывались фронтовыми или полевыми. Бабушка Постай дала нам подержать широкий кожаный ремень с медной бляхой-пряжкой. С самого дна сундука она вытащила кинжал в блестящих металлических ножнах.

– Это еще с первой войны… Его Нартасу красные командиры дали. Он им дорогу в тайге показал. Самую короткую – через перевал Улгенник…

Арминек легонько толкнул меня ногой.

– Об этом рассказать – целая легенда будет.

Мы стояли у сундука и пожирали глазами спрятанные в нем сокровища. Ууча, конечно, видела, что у нас слюнки текут.

– Я все сберегла. Это хумартхы – память о Нартасе.– Она протянула мне кинжал.– Вот, возьми. В школу отнесите. Как вы там назвали, где всякие старые вещи складываете?

– Музей,– подсказал я.

– Вот-вот. Туда и отнеси. Пусть все люди аала смотрят. Пусть знают, какие смелые жили в нашем небольшом аале. Нартас был настоящий матыр. И вы такими будьте.

Я держал в руках кинжал и не верил, что нам его отдали насовсем. Вот ребята обрадуются! И Айдит Андреевич тоже. А если еще из шалаша принести…

– Хотела вас спросить,– продолжала Постай ууча,– как вы в тайгу ходили. Майра говорила, я не поняла: вы что, убежали от всех? Храбрые какие! Куда забрались, не побоялись!

Мы наперебой стали рассказывать, как нашли балаган деда Нартаса, что увидели там, как не сразу решились остаться в нем на ночь.

Постай рассмеялась:

– Думали, упадет шалаш? Он еще сто лет простоит. Старик крепко ладил. Огниво, говорите, нашли? Огонь добывали? Помню, помню это огниво и камни огнивные. Я там много раз бывала, когда Нартас живой был. Орешничали вместе. И белковать с ним ходила…– Она прослезилась.– Если еще будете в шалаше, тоже для школы, что надо, возьмите.

Мы бы, наверное, сейчас же сорвались с места. Надо же! Да только из балагана можно столько принести, что полмузея будет!

– Бабушка,– спросил Арминек,– а далеко до того места, где Нартас ага брал небесный огонь?

– У-у, далеко. Старик несколько раз ходил за небесным огнем, когда молодой был. Не смог добыть – я вам говорила. В последний раз вроде бы удача у него была. И про это вам рассказывала. Только я так думаю: небесный огонь – это помощь, которую он красным командирам оказал, вывел из ловушки, спас большой отряд. Это больше на правду походит. Красные командиры новую власть нам принесли. Все равно что небесный огонь.

Айдит Андреевич тоже рассказывал, какие сильные сражения были в наших местах в гражданскую войну. Белые – колчаковцы– не хотели пускать партизан и части Красной Армии. Правильно сказала Постай ууча: искры новой жизни зажгли в Хакасии красный богатырь. А про деда Нартаса даже Айдит Андреевич не знает! Вот как, оказывается, было. Белые устроили на притаежных тропах засады и хотели загнать в ловушку красноармейский отряд. В это время дед Нартас и встретился с красными. Часть их провел через Улгенник в тыл колчаковцам, а остальные двинулись прямо на врага. С двух сторон ударили и разгромили беляков. Здорово!

Ууча вспомнила, как отряд красных пришел в наш аал. С алым знаменем, которое развевалось, как пламя.

– А тигир оды… По правде сказать,– призналась бабушка Постай,– не знаю, есть ли такой огонь… Никто ведь его не приносил…

– Есть! Есть! – горячо возразил ей Арминек.– Я все равно найду его и принесу в наш аал.

Ууча не стала спорить. Она сказала только, что за небесным огнем нам идти еще рано. Туда взрослые люди и то не каждый отваживаются. Места дикие, страшные – дебри непроходимые, разные опасности подстерегают. Ну, а старики еще говорят, что там водятся безбровые горные духи,– враз схватят. Дед Нартас тоже верил в тигир оды, когда молодой был. Жили плохо, в бедности. Так плохо, что любой сказке готовы были поверить. Нартас хитростью хотел избавиться от трудной жизни. Потому и ходил три раза за тигир оды… Он, рассказывал, нашел огонь, разжег его в трубке, а донес только до Улгенника – голова закружилась, с коня упал, почти сутки без памяти пролежал. Горные безбровые духи ни при чем были– Нартас никотином отравился…

Я вспомнил, как Арминек заставлял меня курить папиросы, чтобы сберечь огонь. Даже в горле запершило. Что, если бы пришлось глотать дым до самого дома!

– А какие метки делал на деревьях Нартас ага? – спросил Арминек.

Ну и голова у моего друга! Знай мы зарубки,– играючи по тайге пройдем!

– О-о, его метки из тысячи отличить можно,– охотно ответила бабушка Постай.– Он левша был – левой рукой делал. Аккуратные затески получались. Пойдемте, покажу. Должны еще остаться.

Она подвела нас к столбу, вкопанному посреди огорода. Побелевший от времени, он был во многих местах стесан небольшими треугольными площадочками, каждая из которых сохранила следы пуль и дроби. Живого места на столбе не оставалось.

– Старик в тайгу на промысел когда уходил, обязательно ружье проверял, в этот столб стрелял,– пояснила ууча.

На всякий случай я эти затески-треугольнички срисовал.

Постай зашла в сарайчик, недолго там пробыла и вынесла берестяную сумочку. Из нее достала небольшой топорик и охотничий нож в кожаных ножнах.

– А это себе возьмите, дети мои. На память о старом Нартасе. Вырастете, в тайгу пойдете – пригодятся. Будете его тропу дальше торить… А за Улгенник пока еще рано вам. Рано.

В нашем аале улиц нет. Дома стоят как попало, но у всех окна смотрят на солнце. Тропинки от домов разбегаются в разные стороны, пересекая одна другую.

По одной такой тропинке и направились мы по домам. Навстречу Анначах – первая сплетница в аале, та самая, которая больше всех шумела, когда мы к бабушке Постай на тарантасе в огород вкатили. Увидела нас, усмехается ехидно, кривые зубы выставила:

– Привет, храбрецы-сорванцы! Здравствуйте, поджигатели тайги! Опять в лес собрались с топором и ножами?

Арминек рассердился:

– Вы почему нас оскорбляете?

– Весь аал про вас говорит,– продолжала насмехаться Анначах.– Мать Ачиса только что в магазине рассказывала про ваши похождения. Как вы в тайге заблудились, как тайгу подожгли, чтобы вас по дыму нашли…

– Врет она! Это все Ачис!

– Про Ачиса ничего худого не слышала. Только про вас двоих говорят. Бумагу не на Ачиса, а на вас написали.

Что ей ответишь? Не объяснять же, что тот акт уничтожен, что Хурун Иванович сам во всем признался.

Смерив нас презрительным взглядом, Анначах прошла мимо.

Не успела отойти, девчонки-пятиклашки бегут, на нас пальцами показывают. Мы сделали вид, будто не замечаем их. Как же! Наперебой кричат:

– Нарушители тайги!

– Поджигатели!

Не стали с ними связываться. Арминек, правда, одну из них – Санику – за косички дернул как следует, она разревелась, конечно. Побежали от нас, дразнятся.

Все настроение испортили!

Если бы тем и кончилось…

Подошли к магазину – все на нас смотрят. Молчат, но уже понятно: тоже кто-нибудь начнет сейчас выговаривать. Так и есть. Вперед всех Сакман высунулся. Ему лет сорок пять, но он как пятилетний. Дурачок он. Его никто не обижает.

– Аукать надо было! Аукать. Ешли в лешу жаблудишься,– шепелявит Сакман,– надо аукать. Ха-ха-ха! А вы, жначит, дымом аукали?

Ну хоть беги!

Люди на нас уставились. Сакман не перестает одно и тоже повторять, хохочет, приплясывает. И люди, глядя на него, смеются.

Арминек попробовал что-то сказать, его никто не слушает. Тогда мы на хитрость пошли. Напали на Сакмана, чтобы другие поняли, в чем дело.

– Смотри,– пригрозили дурачку,– тебя под суд отдадут. Вместе с Хуруном Ивановичем и Ачисом. Это они тайгу подожгли.

Нарол у магазина примолк.

– Ты над нами не смейся, Сакман,– не отставал Арминек. Теперь можно было говорить для всех:-Мы ни в чем не виноваты. Пожар сделали те, кто марала убили и мясо коптили. На них лесник акт составил. Вот.

Пришли к Арминеку домой. Там то же самое:

– Правду говорят,– мать спрашивает,– будто вы в тайге с огнем баловались? Как бы тебе от отца не попало.

Я опередил друга:

– За убитого марала и поджог тайги отвечать будет Хурун Иванович. Он на нас свалить хочет.

– Вижу,– говорит,– не обманываете.

Хоть тут обошлось.

Отправились в школу – кинжал деда Нартаса в музей отнести. И тут уже знают, что мы «тайгу подожгли»! Тетя Калат, уборщица, сердито так на нас смотрит:

– У-у, недобрые дети! Что в тайге натворили? – А сама, видим, нисколечко на нас не сердится. Она очень добрая, но поговорить и построжиться любит.– Попало дома-то? Ну, еще достанется!.. А тут что было, что было!.. Хурун Ачиса вызвал и давай ругать, давай ругать. Обозвал по-всякому. В пионерскую завел и говорит: «Предатель ты, предал меня». Я, говорит, разве так велел тебе? Разве, говорит, можно теперь на Толая с Арминеком валить? Я тебе как советовал? Шутку пустить, чтоб ловчее выкручиваться. А ты, говорит, перестарался, по всему аалу разнес. Ачис ему:«Мама виновата». Хурун опять: «А директору школы тоже мама сказала?» Ачис говорит, хотел как лучше… Так и не поняла, чего они в тайге делали?

– Как чего? Марала убили.

– А я думала, преступление какое.

Вот такая она, тетя Калат: докажи ей, что убить весной в тайге зверя – самое настоящее преступление. А пожар?

Я Арминеку говорю:

– К нам вместе пойдем. Тоже успели, наверно, наболтать…

Пришли. Отец новое топорище обтесывает, мама посуду моет. Нам ничего не говорят. Ну, думаю, хоть у нас ругать не станут.

И тут тетя Калат входит и с порога давай новости выкладывать:

– Хуруна Ивановича и Майру разбирали. Как они в тайгу ходили с учениками. Хурун говорит, из-за Толая с Арминеком все нарушилось. На целый день задержались. Они, говорит, заблудились в лесу, пожар сделали.

Мама покосилась на нас. Отец продолжал заниматься своим делом. Спросил только:

– Таежного дедушку видели?

– Одного встретили. Он от огня бежал.

– Боже мой! – У мамы посыпались из рук алюминиевые ложки.

– Хурун ловко изворачивался, когда его директор припекать стал,– продолжала делиться новостями Калат.– А Майра будто в рот воды набрала. Хурун на нее как глянет, как глянет, она и молчит. Директор, Василий Ладимирович, допытывается: как дело было? Она молчит… Айдит Андреевич – вот человек! – на всех хитростях Хуруна ловил. А ребят шибко защищал. Я, говорит, им больше верю.

Тетя Калат не то что Анначах-сплетница. Она сама ничего не придумает, не соврет. Но все-все перескажет. Ее и слушать интересно.

– …А Василий Ладимирович тогда на Айдита напал. Это, говорит, все ваши небылицы. Задурили детям головы сказками. Погодите, говорит, скоро ученики от ваших сказок в бога верить начнут. Что тогда делать будем? Зря я вас послушался,– это директор Айдиту,– поход разрешил. Видите, что получилось: пожар в тайге сделали. Распустим совсем детей, хулиганы из них вырастут… Хурун тогда сказал, что лесник на Толая с Арминеком акт составлял…

– Этот акт Василий Иванович порвал,– не утерпел я.

– Порвал – не порвал. Я откуда знаю? Я там не была. Я говорю, что слышала,– рассердилась тетя Калат, что ее перебили.

– Не лезь в разговор старших! – пристрожился отец.

– На Толая с Арминеком,– повторила Калат.– И Майре подсказывает: так было? Майра не хотела говорить, а он к ней подступает: «Нет, ты скажи! Было?» Майра говорит, было. Ну, тут Василий Ладимирович Хуруну поверил. Опять на Айдита напал, будто тот сам пожар сделал. Идите, говорит, к их родителям– к вам то есть – пусть деньги на штраф готовят. Все когда разошлись, Айдит и говорит: «Что-то тут не то. Не верится мне. Хотя,– говорит,– с другой стороны, сами виноваты, много воли детям даем, плохо еще их воспитываем». Скоро, однако, сам к вам придет.

– Значит, баловались в тайге? – спросил отец.

– Хурун Иванович все придумал,– вступился за меня Арминек.– Ему самому деваться некуда.

– У нас свидетелей много,– поспешил добавить я.– Рассказывал же вам, как мы раненого нашли, помогли ему. Он тоже подписал акт. Его Аток Павлович зовут. Он изыскатель. И ребята…

– Да, да,– опять заговорила тетя Калат.– Хурун еще . сказал, еле упросил лесника, чтобы Арминека с Толаем не забирал. Василий Ладимирович обещался проверить. Я около двери стояла, слышала…

– Боже мой! Боже мой! – совсем расстроилась мама.

– Да не так все было! – Арминек чуть не плакал с досады,– Нас хвалили. И Аток Павлович, и лесник, и Петя с Ми шей… А вот Хуруна Ивановича и Ачиса накажут. Они браконьеры.

– И ребята,– вставил все-таки я,– видели. Амас, Кайсап и Кобырса. А Майре Михайловне мы сами все рассказали. Она подтвердит.

– Майра подтвердит! – отмахнулась тетя Калат.– Ей что Хурун велит, то и подтвердит. Мальчишек тоже никто слушать не станет.

– Ладно,– отец отложил топорище.– Разберутся. А удрать-то вы удрали?

Мы отмолчались. Не признаваться же, что за небесным огнем ходили. А молчим – значит, виноваты.

Вышли на улицу, сели на завалинку.

– Неужели ничем не докажем?

Арминек кулак сжал:

– Сначала надо Ачиса отучить сплетничать и врать.

Я не согласился.

– На отряде его разберем. Пошли лучше к Майре Михайловне. Она знает, как было.

В школе вожатой не оказалось. Без особой охоты направились к дому Хуруна Ивановича. Большой у него дом, крестовый. Забор вокруг высокий – ни одной щелочки, чтобы во двор заглянуть. И ворота крепкие, закрыты на засов изнутри. Калитка с железным кольцом вместо ручки тоже с той стороны заперта. Не подступишься! Чтобы к ним попасть, надо кольцо подергать, постучать им по калитке. А как только кольцо звякнет, цепной пес такой лай поднимает,– на весь аал слыхать. Мы едва тронули кольцо, как он загремел цепью, зарычал, забрехал. Проволока, протянутая от конуры к воротам, завизжала. Пес давился от злости, царапал доски подворотни. Никто из хозяев не появлялся.

Мы стали сильнее брякать кольцом, еще пуще раздразнили собаку, и тогда послышались шаги.

– Кто там? – спросила Тотанос, мать Хуруна Ивановича, и цыкнула на собаку:– Сыйт! Сыйт!

Пес перестал лаять, но продолжал рычать и взвизгивать.

– Нам надо Майру Михайловну,– сказал я.

– Ей некогда.

– В школу ее вызывают,– соврал Арминек.

Тотанос ушла от ворот, и пес опять залился злобным лаем. Прошло минуты две, толстая калитка, окованная крест-накрест железными полосами, приотворилась. Лица Тотанос мы так и не увидели. В щель высунулась ее рука.

– Болеет Майра. Вот вам пичик. Отнесите.

Калитка захлопнулась.

Что делать? Не нести же записку в школу. Самим прочитать? Нехорошо-

Ничего из нашей затеи проучить Ачиса пока не вышло.

Смирненькие, исполнительные…

Ох и досталось от нас вчера футбольному мячу! Он устал больше нас и прыгать больше не смог, потому что – пшшш! – дух из него вышел.

Футбольное поле и волейбольная площадка – за колхозными амбарами, и когда игра в самом разгаре, кажется, что там сразу несколько десятков человек колют дрова.

Дни весной длинные, но мы все же носились, пока совсем не стемнело, а утром я ни рукой, ни ногой пошевелить не мог.

Дома никого, все разошлись на работу. Солнце уже высоко в небе. Я распахнул окно, и в комнату из палисадника хлынули запахи черемухи и смородины. Черемуха, вся в белых цветах, гудела и пела. Конечно, это жужжали пчелы, но мне казалось, что поет черемуха.

Разве усидишь? Выскочил на улицу. Всюду яркая-яркая зелень. Только по весне бывает такой светлый и свежий зеленый цвет. И горка за дорогой, и трава у забора, и тропинка к речке, и деревья – все-все зеленое.

По ограде важно расхаживали куры, негромким кудахтаньем заказывая яйца на завтрашний день. Петух с красным хвостом взлетел на забор, выбил пыль из крыльев и закукарекал. Ему тут же отозвались соседские петухи, и пошла перекличка!..

– Толай, а Толай! – послышалось от ворот.

Гляжу: тетя Калат.

– Тебя в школу вызывают.

– Кто зовет?

– Ачис велел срочно прийти. Такой надоеда! Даже учителя так не делают. Еще приказывает!.. У меня своих дел полно, а тут бегай: как же, Ачис послал!

Неохота мне было идти. Вечно этот Ачис что-нибудь выдумает. А пойти все равно надо – в дневник отряда про поход записать.

Я еще в трусах по двору расхаживал, раздумывал – пойти или не пойти, как Арминек явился. В белой рубашке. Как всегда, ворчит:

– До обеда дрыхнешь. Как у тебя от сна мозги не высохнут? Одевайся быстрей. Тетя Калат очень торопила: в школу зовут.

Я будто ничего не знаю, спрашиваю:

– Зачем? Кто вызывает?

– Из учителей кто-то.

– Вот не знал, что Ачис уже учителем стал!

– Врешь! Если он – не знаю, что с ним сделаю,– сразу завелся Арминек.– Не мог он. Ачис теперь хвост поджал. Пошли!

Не стал я доказывать – все равно не поверит. Оделся, отправились вместе в школу.

– Ага, пожаловали,– буркнул, встретив нас, Ачис.– Я сейчас…

И исчез за дверью учительской.

Арминека прямо затрясло.

Долго Ачиса не было. Наконец вышел. Черный галстук на нем. Волосы назад зачесаны и, чтобы не торчали, чем-то намазаны, блестят. Вид деловой.

– Идите в наш класс,– командует.– Я скоро.

И опять скрылся в учительской. Арминек хотел уйти, я еле удержал его. Интересно же, чего Ачис от нас хочет. На этот раз ждать его пришлось недолго. Принес лист ватмана, линейку, краски.

– Вот. Срочно сделайте. Заголовок, Толай, сделаешь покрупнее. Красивым шрифтом. Красок не жалей. Чтобы издали в глаза бросалось.

– Ну, что я тебе говорил? – уел я Арминека.

– О чем газета будет? – сощурил глаза Арминек.– Про охоту на марала? Или, может, про пожар в тайге?

Ачис и ухом не повел.

– Гости из района приезжают. Ясно? – И уже собрался удирать.

– Погоди,– остановил я его.– А что, кроме заголовка, будет?

– Сколько вас учить? Сами должны понимать. Я сказал: гости из района будут.

– Учить, значит, нас? – сорвался Арминек.– Для гостей, значит? Пошли, Толай! Пусть он сам для своих гостей старается.

Ачис рысью помчался к учительской.

– Хурун Иванович,– заканючил.– Они от общественной работы отказываются.

– Скажи, директор приказал.

– Слышали? – вернулся Ачис.– Директор приказал. Надо, чтобы представители из района видели, что у нас даже в каникулы идет работа.

– Кипит! – съязвил Арминек.

– Ладно,– сказал я.– Заголовок сделаем.

Ачиса тут же след простыл.

Мне давно уже не нравится, как мы делаем стенную газету. Не ради же красоты ее выпускают! Перед Новым годом мы сделали огромную – с коровью шкуру. Нарисовал я елку, луну, звезды – чуть не половину бумаги эти рисунки заняли. Буквы заголовка – каждая с копыто. Налепили на оставшееся место открыток, картинок из журналов. Несколько заметок тоже из журналов взяли и стихи из отрывного календаря. Долго эта «шкура» висела. Айдит Андреевич увидел наше разукрашенное изделие, поманил меня. Ну, думаю, сейчас похвалит. Не тут-то было! Наклонился ко мне и одно только слово шепнул:

– Пустая.

– Как пустая?

– Не понимаешь? Изюминки нет.

– Какой изюминки?

– А ты подумай…

Я все ждал, когда он объяснит, что это за изюминка. Молчит. Несколько дней прошло,– ни слова о газете. Потом на уроках стал всякие вопросы задавать. Даже не вопросы. Просто о чем-нибудь рассказывать, но так, чтобы мы сами догадались, что тут самое главное, важное, интересное, в чем смысл. Несколько раз так было. И вдруг до меня дошло: так вот что такое изюминка! Ну конечно пустая наша газета – ни •о чем. Просто раскрашенная бумага. Какая уж там изюминка, вообще никакого содержания.

…Разложил я на учительском столе бумагу, чтобы начать все-таки делать заголовок. Неохота. Опять ерундой занимаемся… Увидел в окно Ктару. Значит, и ее Ачис позвал. В новом платье Ктара. В косах белые ленточки. Нарядная… Она очень красивая, Ктара…

У самого класса ее перехватил Ачис. Что-то сказал ей, оба расхохотались и вышли из школы.

– Давай-давай, работай,– поддел меня Арминек.– Надо срочно выпустить газету, скоро гости приедут. Директор приказал, Ачис приказал! Старайся, Толай, старайся. Ачис тебе доверяет.

Бросил я газету. Пошли и мы на улицу, Ачиса и Ктары не видать.

– Ну что, съел? – усмехнулся Арминек.– Пойдем лучше искупаемся.

До речки оставалось несколько шагов, когда ом резко остановил меня.

– Смотри! Во-он они.

Берег сплошь зарос черемухой, ивняком, смородиной, молодыми тополями, так что сквозь кусты не сразу что-нибудь и увидишь.

Арминек подтащил меня чуть не вплотную к Ачису с Ктарой. Наш редактор, хихикая, без умолку болтал.

– Хватит, Ачис,– перебила его Ктара.– Надо идти обратно. Арминек и Толай обидятся.

– Да ну их! Вдвоем справятся. Первый раз, что ли? – небрежно произнес Ачис.– Я им дал хороший нагоняй. В общем, они у меня исполнительные. Слова против не скажут. Арминек, бывает, сорвется. Как порох, вспыхивает. А Толай смирный. Я его так и зову – смирненький и исполнительный. Арминека тоже обломаю. Оба будут смирненькие и исполнительные.

– Неужели? – удивилась Ктара.

– Вот увидишь. А из учителей кто, думаешь, самый смирненький? Майра Михайловна. Как овечка.

– Не говори так,– заступилась Ктара.

Ачис осекся, начал бросать в воду камешки.

– Давай искупаемся? – предложил.

– Нет, я побегу.

– Да брось ты! Смирненькие и исполнительные все сами сделают.

Он разделся и прыгнул в воду.

Ктара отвернулась и пошла вдоль берега.

– Давай покажем ему, какие мы смирненькие! – Арминеку очень хотелось досадить зазнайке Ачису.

– А как?

Арминек перемахнул через бугорок, за которым мы стояли, схватил брюки, рубашку, майку Ачиса, черный галстук и тут же вернулся ко мне. Мы свернули одежду, возвратились в школу, а сверток сунули в парту.

Чуть не сразу за нами прибежала запыхавшаяся Ктара.. Гоп, топ, топ… Прямо в учительскую.

– Хурун Иванович!

– Что случилось?

– На речке, у Ачиса одежду украли.

– Пошутил кто-нибудь. Найдется.

– Он просил вас прийти.

– Еще чего!

Мы выглянули из класса. Ктара увидела нас. Ей, должно amp;apos;быть, неудобно стало, что с Ачисом связалась.

– Что с тобой? – участливо так спросил Арминек.– Чуть не плачешь.

– Ой, мальчики! Воры объявились. У Ачиса одежда пропала.

– Неужели? Бедный Ачис! – продолжал разыгрывать ее Ар минек.

А меня дернуло за язык:

– Газету так делать лень,– говорю.– Ходят, понимаешь, купаться…

Ктара уставилась на меня полными слез глазами. Стоит ошарашенная. А меня понесло:

– Позор! Ходит, штаны Ачиса ищет. Просто удивительно, какая исполнительная стала.

Вот теперь она и в самом деле расплакалась. Расплакалась и убежала.

Я уж пожалел, что такое сболтнул, ни за что обидел ее.

Арминек хохочет:

– Вот это сказанул! А ты, оказывается, совсем не такой смирненький.

И опять у меня вырвалось:

– Я еще им покажу!

– Что? Что покажешь?

Я прикусил язык. Даже другу не хотелось признаваться, что больше всего обидно мне было: нашла Ктара с кем пойти!..

Начал было разлиновывать бумагу для заголовка, но бросил.

– Ас этим что делать будем? – показал на сунутую в парту одежду Ачиса.

И тут как раз он сам amp;apos;пришел. Переоделся. Уже не такой задиристый, как с утра был. Тихо так спрашивает:

– Ну что? Нарисовали?

– Ишь чего захотел! – ухмыльнулся Арминек.– Быстрый какой. Пойдем, Толай. Жарко что-то. Надо немножко прохладиться. Может, искупнемся? – Он подмигнул.

– Не стоит. Как бы без штанов не остаться…

Ачис взъелся:

– Я вас к директору поволоку!

– А мы тебя к прокурору,– отрезал Арминек.

С тем и разошлись.

Всякая охота делать стенгазету пропала. Выходит, мы для Ачиса стараемся. А кому такая газета нужна? И того хуже: мы, значит, смирненькие-исполнительные? Нет уж! Ачис будет командовать: «Нарисуй! Напиши! Наклей! Вырежь!», а мы должны делать да помалкивать. Что у нас, своей головы нет? Хватит!

Ушли из школы – забыли про все. Долго купались, потом за колхозными амбарами гоняли футбольный мяч. Уже стемнело, когда ребята стали расходиться. Кто-то заговорил, что у Ачиса на речке одежду унесли. Только тут мы вспомнили про нее, хотя, завернутую в старую газету, унесли с собой и спрятали в кустах.

Отыскали сверток, пошли к дому Ачиса. Арминек залез на ворота, перевязал Ачисовы шмутки его же галстуком и подвесил к верхней перекладине. Он уже спрыгнул на землю, когда у них во дворе загавкала лайка. Мы дунули в сторону речки.

Возле ограды Хуруна Ивановича услышали громкий разговор. Голоса доносились из юрты, стоявшей за забором.

– Тотанос ругается,– шепнул Арминек.

– Ы-ы, тотай ара! Гадость какая! – громко брюзжала старуха.– С женой справиться не можешь. В руках ее держать надо. Так держать, чтобы сок капал. Зачем на такой женился? ’Она дома не сидит. Столько дел, а у нее одна забота – в школу бегать. Ничего другого знать не желает.

– Я уже думал об этом,– бубнил, оправдываясь, Хурун Иванович.– В тайге думал…

– Ук, хороший какой!.. Думал! О чем думал? Оттого и маралье мясо растерял. Знай, олух, сидеть тебе теперь в черной тюрьме. Из-за нее сидеть будешь. Она тебя живьем съест. Нужен ты ей. Ей пионеры нужны…

Хлопнула калитка. Кто-то побежал к берегу. Мы сразу узнали: Майра Михайловна. Она чуть с нами не столкнулась.

Мы хотели догнать ее, но следом выскочил Хурун Иванович и тоже к речке. Надетые на босу ногу сапоги гулко бухали по земле.

При тусклом свете луны было все же видно, как бежала вдоль берега Майра Михайловна в белом платье, как она шмыгнула за черемуховый куст и притаилась. Хурун Иванович сначала кинулся в другую сторону. Мы дошли почти до самого берега, когда услышали приближающийся топот сапог. Теперь сапоги тупо чмокали. Хурун Иванович остановился и вылил из них воду. Значит, он прямо через речку рванул и набрал полные голенища! Вот он покрутил головой, будто принюхивался, и направился к черемухе. И тут же Майра Михайловна закри-» чала.

– Мне теперь все равно,– орал он.– Вот увидишь, убью!

– Отпустите ее! – Арминек чуть голос не сорвал.

Хурун Иванович оглянулся, процедил сквозь зубы:

– Опять вы? Черт вас носит…

– Не бейте Майру Михайловну,– сказал я.

– Мы все видели,– поддержал меня Арминек.

Майра Михайловна тем временем исчезла в темноте.

– Вы вот что,– буркнул Хурун Иванович.– Вы не в свое дело не лезьте и лишнего не прибавляйте. Мало ли что между мужем и женой бывает. Не вашего ума это. Ясно?

Он повернулся и ушел.

Как быть? Не могли мы оставить в беде нашу вожатую.

– Давай вернемся,– предложил Арминек.– Если Хурун еще будет драться, позовем кого-нибудь. К Айдиту Андреевичу сбегаем.

Залегли у того же места, возле юрты за забором. Тихо. Подождали с полчаса – ни звука. Совсем уж собрались уходить, раздались голоса. Негромкие, но разобрать можно.