355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Филипп-Поль Сегюр » Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I » Текст книги (страница 17)
Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 19:13

Текст книги "Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I"


Автор книги: Филипп-Поль Сегюр



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Тогда Наполеон, потеряв эту последнюю надежду на славу, решился идти в Борисов. Он приказал генералу Эбле идти с восемью ротами саперов и понтонеров, обеспечить себе переправу через Березину, а Жомини быть его проводником.

Все его иллюзии полетели прахом. В Смоленске, куда он приехал и откуда выехал первым, он раньше узнал о своем бедственном положении, чем сам увидел его. В Красном, где все наше неустройство прошло перед его глазами, внимание его было отвлечено опасностью; но в Орше он вполне мог убедиться в нашем несчастии!

В Смоленске оставались еще 30 тысяч нестроевых солдат, полтораста орудий, казна, надежда свободно вздохнуть за Березиной. Тут было едва 6 тысяч солдат, почти не имевших ни платья, ни обуви, затерявшихся в массе умирающих, несколько пушек и расхищенная казна!

За пять дней положение ухудшилось: разрушение и беспорядок достигли ужасающих размеров! Минск был взят. Не отдых и довольство ожидали нас по ту сторону Березины, а новые сражения с новой армией. Наконец, отпадение Австрии казалось уже совершившимся фактом, и оно могло быть сигналом, данным всей Европе!

Наполеон даже не знал, постигнет ли его в Борисове новая опасность, которую, казалось, ему подготовила нерешительность Шварценберга. Известно, что третья русская армия под предводительством Витгенштейну угрожала ему справа по пути к этому городу; что он выставил против нее маршала Виктора и приказал ему найти случай, упущенный 1 ноября, и перейти в наступление.

Виктор повиновался, и 14 ноября, в тот самый день, когда Наполеон вышел из Смоленска, он и Удино оттерли первые посты Витгенштейна к Смольянам, подготовляя этим сражение, которое они хотели дать на следующий день. Французов было 30 тысяч против 40 тысяч русских. Здесь, как и под Вязьмой, солдат было довольно, если бы не было слишком много начальников.

Между маршалами возникли разногласия. Виктор хотел напасть на левое крыло неприятеля, обойти с обоими французскими корпусами Витгенштейна, идя через Бочейково на Камень, а оттуда через Пышно на Березину. Удино резко осуждав этот план, говоря, что таким образом они отделятся от Великой армии, которая ждет от них помощи.

Так как один из начальников хотел обходить неприятеля, а другой атаковать его с фронта, то ни то, ни другое не было сделано.

Удино ночью отступил к Верее, а Виктор, заметивший на рассвете его отступление, должен был последовать за ним.

Он остановился только на расстоянии дневного перехода от Лукомли, у Сенно, где Витгенштейн мало беспокоил его. Но, наконец, Удино получил из Дубровны приказание отправиться к Минску, и Виктор должен был остаться один против русского генерала. Могло случиться, что последний воспользуется своим превосходством; а император в Орше (где он увидел 20 ноября, что его арьергард погиб, что его левому флангу грозит Кутузов и что голову его армии остановила у Березины волынская армия), узнает, что Витгенштейн во главе 40 тысяч неприятелей, которых наши совсем не разбили и не оттиснули, готов напасть на левый фланг, и ему надо спешить.

Но Наполеон долго не решался покинуть берега Днепра. Ему казалось, что это значило еще раз покинуть несчастного Нея и навсегда отказаться от этого храброго товарища по оружию. Здесь, как в Лядах и в Дубровне, он ежеминутно днем и ночью звал людей, посылал узнать, не слышно ли чего об этом маршале; но сквозь русскую армию не проникало ничто, что указывало бы на его существование; вот уже четыре дня продолжалось это мертвое безмолвие, однако император все еще продолжал надеяться!

Наконец, принужденный 20 ноября покинуть Оршу, он оставил там Евгения Богарне, Мортье и Даву и остановился в двух лье, расспрашивая о Нее и все поджидая его[232]232
  К вечеру 8 (21) ноября авангард французской армии во главе с Наполеоном находился в Каменске, неподалеку от реки Бобр, притока Березины. Арьергард, который составляли части Богарне и Даву, располагался еще возле Орши.


[Закрыть]
. Уныние царило во всей армии, остатки которой тогда находились в Орше. Как только насущные заботы давали минуту отдыха, все мысли, все взгляды устремлялись в сторону русских. Прислушивались, не выдают ли какие-либо военные звуки прибытие Нея или, вернее, его последнее издыхание; но видны были только одни овраги, которые уже угрожали мостам через Днепр! Тогда один из троих военачальников хотел разрушить их; остальные восстали против этого: это значило еще больше отделиться от товарища по оружию, сознаться, что они отчаиваются в его спасении и, придавленные таким огромным несчастьем, не могут противиться ему.

Но, наконец, к вечеру этого четвертого дня исчезла всякая надежда. Ночь принесла только томительный отдых. Все обвиняли друг друга в, несчастии Нея, как будто можно было дольше ждать третий корпус под Красным, где ему пришлось сражаться больше двадцати восьми часов, когда сил и боевых припасов хватало только на час.

Как при всех горестных утратах, уже предались воспоминаниям. Последним несчастного маршала покинул Даву; Мортье и Богарне стали спрашивать его, каковы были его последние слова. Как только раздались первые пушечные выстрелы, направленные 15 ноября на Наполеона, Ней хотел, чтобы военные планы, вслед за Евгением, были направлены в Смоленск. Даву воспротивился этому, указывая на распоряжения императора и на необходимость разрушить стены города. Оба маршала вышли из себя; Даву настаивал на том, чтобы выступить только на следующий день, и Ней, который должен был замыкать шествие, принужден был дожидаться его.

Правда, 16 ноября Даву уведомил его об опасности; но тогда Ней, или переменив свое мнение, или рассердившись на Даву, велел передать ему, что все казаки в мире не помешают ему выполнить данных ему инструкций.

Когда истощились эти воспоминания и догадки, все погрузились в унылое безмолвие. Вдруг раздался топот нескольких лошадей, послышался радостный крик:

– Маршал Ней спасен, идет сюда, вот его польские кавалеристы, сообщившие об этом!

И в самом деле к нам подъехал один из офицеров; он объявил нам, что маршал приближается к правому берегу Днепра и просит о помощи.

Началась ночь; у Даву, Евгения и Мортье оставалась только короткая ночь, чтобы подкрепить и согреть солдат, до сих пор живших по-походному. В первый раз после Москвы эти несчастные получили достаточное количество съестных припасов; они собирались приготовить их, а потом отдохнуть в крытых, теплых помещениях. Как заставить их снова взяться за оружие, каким образом отнять у них эту ночь покоя, неизъяснимую сладость которого они едва вкусили? Кто убедит их прервать ее и снова вступить в русский мрак и холод?

Евгений и Мортье стали спорить по поводу этой самоотверженности. Первому удалось взять верх, приведя на помощь свой высший чин. Жилища и раздача съестных припасов сделали то, чего не могли добиться угрозами; отставшие заняли свои места. Евгений собрал 4 тысячи человек; при упоминании об опасности, грозившей Нею все двинулись вперед, но это их усилие было последним!

Они продвигались вперед в темноте по незнакомым тропинкам и прошли наугад около двух лье, останавливаясь на каждом шагу, чтобы прислушиваться Страх уже возрастал. Неужели они заблудились? Неужели слишком поздно? Неужели их несчастные товарищи погибли? Не встретят ли они победоносную русскую армию? При такой неуверенности принц Евгений приказал сделать несколько выстрелов из пушки. Тогда послышались сигналы, извещавшие об опасности: эти сигналы подавал 3-й корпус, который, потеряв свою артиллерию, отвечал на пушечные выстрелы ружейными.

Тотчас же оба корпуса пошли навстречу друг другу[233]233
  В ночь с 7 на 8 (20 на 21) ноября 1812 г. остатки 3-го армейского корпуса маршала Нея переправились через Днепр по льду у Сырокоренья и соединились с основными частями армии Наполеона. Ней привел с собой всего лишь 800–900 человек – жалкие остатки 3-го корпуса, некогда бывшего грозной силой.


[Закрыть]
. Первыми узнали друг друга Ней и Богарне; они кинулись друг к другу и крепко обнялись! Евгений плакал; у Нея вырывались сердитые восклицания! Один, счастливый, растроганный и экзальтированный своей рыцарской отвагой, другой же, еще разгоряченный сражением, раздраженный опасностями, угрожавшими чести армии в его лице, винивший во всем Даву, который якобы несправедливо покинул его.

Когда, несколько часов спустя, последний хотел извиниться, то получил в ответ лишь суровый взгляд и следующие слова:

– Я, господин маршал, не упрекаю вас ни в чем; Бог видит сам и осудит вас!

Как только оба корпуса узнали друг друга, все вышли из своих рядов. Солдаты, офицеры, генералы – все бросились друг другу навстречу. Солдаты Евгения пожимали руки солдатам Нея; они дотрагивались до них с радостью, смешанной с изумлением и любопытством, и с нежной жалостью прижимали их к груди! Они поделились с ними только что полученными припасами и водкой; они забрасывали их вопросами. Затем все вместе пошли в Оршу горя нетерпением – солдаты Евгения услышать, а солдаты Нея – рассказать о пережитых несчастьях!

Последние рассказали, что 17 ноября они вышли из Смоленска с 12 орудиями, 6 тысячами штыков и 300 лошадьми[234]234
  Согласно приказу Наполеона от 14 ноября, отданному в Смоленске, 3-й армейский корпус маршала Нея должен был выполнять роль арьергарда. Семнадцатого ноября солдаты Нея должны были разрушить Смоленск и начать отход вслед за основными силами. Однако император решил ускорить отход из Смоленска, назначив его 15 ноября. Согласно новому плану Наполеона, корпус Нея должен был выступить из Смоленска 16 числа, но этого нового приказа Ней по каким-то непонятным причинам не получил. В итоге, когда Ней выступил из Смоленска в ночь на 17 ноября, образовался большой разрыв между идущим впереди 1-м корпусом Даву и 3-м корпусом Нея, что создавало для 3-го корпуса возможность быть легко отрезанным и окруженным противником, а в дальнейшей перспективе – плененным либо уничтоженным. Кстати, Н. А. Троицкий, ссылаясь на мемуары А. Коленкура, в качестве одной из причин задержки Нея в Смоленске указывает, что 3-й корпус пришел туда последним «и надолго задержался там, чтобы «запасти хлеб для своих солдат», ибо Наполеон, занятый обеспечением своей гвардии, не позаботился о 3-м корпусе» (Н. А. Троицкий. ук. соч., с. 507). Ней выступил из Смоленска, имея с собой 6 тысяч солдат, 12 пушек и кавалерийский эскадрон, а по другим данным (см. Коленкур А. «Мемуары», А. М. Васютинский «Французы в России») у Нея было 6 тысяч солдат, 6 пушек, и менее эскадрона кавалерии (взвод охраны).


[Закрыть]
, оставив на усмотрение неприятеля 6 тысяч раненых солдат. Говорили, что если бы не грохот пушек Платова да взрыв мин, их маршалу никогда бы не удалось вырвать из развалин этого города 7 тысяч отстававших воинов, безо всякого оружия, приютившихся там. Они рассказали, как заботливо относился их начальник к раненым, к женщинам, к детям, и что они лишний раз убедились, что храбрейший человек – самый гуманный человек!

У ворот города произошло гнусное событие, ужаснувшее всех. Одна мать бросила своего пятилетнего ребенка; не обращая внимания на его крики и слезы, она выбросила его из своих слишком нагруженных саней! Она с безумным видом кричала:

– Ты не видел Франции! Ты не будешь жалеть о ней; но я, я знаю Францию! Я хочу снова увидеть ее!

Ней дважды приказывал положить в руки матери несчастного ребенка, дважды она выбрасывала его на холодный снег!

Но они не оставили безнаказанным этого преступления, единственного среди целого ряда самоотверженных и преданных поступков: эта бесчеловечная мать была брошена среди снегов, а ребенка подняли и передали на попечение другой женщины. Они показывали эту сиротку, находившуюся в их рядах, которую видели потом и у Березины, в Вильно, даже в Ковно и которой удалось перенести все ужасы отступления.

Между тем офицеры Евгения продолжали осыпать вопросами офицеров Нея. Те рассказывали, как вместе со своим маршалом они направились к Красному, таща за собой толпу людей, впавших в отчаяние, а впереди шла другая толпа, которую голод заставлял торопиться.

Они рассказывали, что в каждом овраге находили каски, кивера и пушки, сломанные сундуки, разбросанную одежду, повозки и пушки. Одни из них были опрокинуты, другие же еще были запряжены дохлыми или издыхавшими и наполовину съеденными лошадьми. Под Катынью, к концу их первого дня похода, сильная пальба и свист нескольких ядер над головами заставили их предположить, что начинается сражение. Выстрелы эти раздавались совсем близко от них, на большой дороге, однако они совсем не замечали неприятеля. Рикар и его дивизия выдвинулись вперед, чтобы открыть его; но в изгибе дороги они обнаружили только две французских батареи, покинутые вместе с боевыми припасами, а на соседних полях только толпу жалких казаков, убегавших, испугавшись своей собственной дерзости и шума, произведенного ими самими.

Потом офицеры Нея, в свою очередь, стали расспрашивать, что без них произошло, почему царит такое общее уныние, почему оставили; врагу совсем целые орудия. Разве не было времени заклепать пушки или, по крайней мере, испортить боевые запасы?

До сих пор, говорили они, им попадались лишь следы злополучного отступления. Но на следующий день все изменилось, и, когда они достигли снежной поляны, ставшей красной от крови, покрытой обломками орудий и изуродованными трупами, оправдались их мрачные предчувствия. По мертвым можно было определить еще ряды и места сражений. Тут была 14-я дивизия: на бляхах разбитых киверов были видны номера ее полков. Здесь была итальянская гвардия: вот павшие солдаты ее, их легко узнать по мундирам! Но где же ее уцелевшие остатки? И они тщетно вопрошали эту окровавленную равнину, бездыханные фигуры и неподвижное ледяное молчание пустыни и смерти: они не могли заглянуть в судьбу своих товарищей, ни в то, что ждало их самих.

Ней быстро увел их дальше от этого разрушения, и они беспрепятственно дошли до того места, где дорога входит в глубокий овраг, откуда выбегала на плоскую возвышенность. Это была Катовская возвышенность, то самое поле битвы, на котором они три месяца тому назад, во время своего победоносного шествия, разбили Неверовского и салютовали Наполеону из пушек, отбитых накануне у неприятеля. По их словам, они узнали это место, несмотря на снег, изменивший его.

Офицеры Мортье сообщили, что это та самая позиция, на которой император и они ожидали их 17 ноября и сражались.

На этот раз Кутузов или, вернее, Милорадович, заняли место Наполеона, потому что русский старец еще не выезжал из Доброго[235]235
  «Русским старцем» Сегюр уничижительно именует М. И. Кутузова. Когда 3-й корпус Нея 5 (18) ноября подошел к Красному, войска Милорадовича уже перерезали ему путь. У Милорадовича было во много раз больше солдат и артиллерии, нежели у Нея. По утверждениям Р. Делдерфилда, в этом сражении с арьергардом Нея «русских насчитывалось 60 тысяч человек» (см. Делдерфилд Р. Ф. Маршалы Наполеона. Исторические портреты, М., 2001, с. 308). Так это или нет, но на самом деле численное превосходство русских являлось подавляющим, тем более что у Нея большинство солдат были голодны, больны, измучены походом.


[Закрыть]
.

Солдаты Нея, шедшие беспорядочными толпами, уже вернулись было назад, указывая на снежную равнину, почерневшую от масс неприятеля, как вдруг какой-то русский, отделившись от своих, спустился с возвышенности. Он предстал перед французским маршалом и, из желания ли щегольнуть цивилизацией, или из уважения к горю главнокомандующего, или же из опасения отчаяния, облек в льстивые выражения требование сдаться!

Он говорил, что его послал Кутузов. Этот фельдмаршал не осмелился бы сделать столь жестокого предложения такому великому генералу, такому прославленному воину, если бы последнему оставался хоть один шанс на спасение. Но перед ним и вокруг него 80 тысяч русских, и если он этому не верит, то Кутузов предлагает объехать его ряды и сосчитать его силы.

Русский еще не кончил, как вдруг с правого фланга его армии был пущен залп картечи, прорезавший воздух, наши ряды и заставивший его умолкнуть[236]236
  Милорадович направил к Нею парламентера с предложением о капитуляции, но при этом по какой-то причине забыл отдать своей артиллерии приказ прекратить огонь. Переговоры под огнем, как известно, не ведутся!


[Закрыть]
. В ту же минуту один французский офицер бросился на него, как на изменника, желая убить его, а сам Ней, удерживая его порыв, воскликнул:

– Маршалы не сдаются: переговоры не ведут под огнем; вы – мой пленник[237]237
  «Ней воззрился на русского офицера с изумлением: «Сдаться? Мне, маршалу Франции? Не я – моя сабля найдет выход отсюда!» Офицер был ошеломлен». (Делдерфилд. ук. соч., с. 308).


[Закрыть]
!

И несчастный обезоруженный офицер остался под выстрелами своих. Он был выпущен только в Ковно, после двадцати шести дней, разделив с нами все невзгоды; он имел полную возможность бежать, но держал слово.

Между тем неприятель удвоил свой огонь, и все холмы, бывшие минуту назад холодными и безмолвными, стали извергающимися вулканами – но это только воодушевляло Нея! И тотчас, приходя в восторг каждый раз, как упоминалось имя их маршала, они с восхищением рассказывали, что среди огня этот пламенный человек, казалось, находился в своей стихии.

Кутузов действительно не обманывал его. С одной стороны – 80 тысяч человек, сытых, стоявших стройными рядами, многочисленные эскадроны, огромная артиллерия на грозной позиции, – словом, все, и счастье, которое одно заменяет все; с другой стороны – 5 тысяч солдат, еле продвигавшихся, раздробленная колонна, медленно, неуверенно тащившаяся с неполным оружием, нечищеным, нетвердо державшимся в ослабевших руках!

Однако французский генерал не подумал ни о сдаче, ни даже о смерти, а только хотел проложить себе путь сквозь неприятельские ряды, даже не рассуждая о геройстве такой попытки! Один, не надеясь ни на кого, он следовал побуждениям своей сильной натуры и той гордости победителя, благодаря которой после целого ряда невероятных удач, все считается возможным!

Больше всего их изумило то, что все были послушны, потому что все оказались достойными его.

Рикар и его полторы тысячи солдат пошли во главе. Ней выслал их против неприятельской армии и уговорил остальных следовать за ними. Эта дивизия скрылась вместе с дорогой в овраг, вместе с ней показалась на другой стороне и, смятая первой русской линией, снова скатилась назад.

Маршал, не удивляясь и не допуская других удивляться, собрал остальных, составил из них резерв и двинулся вперед; Ледрю, Разу и Маршан служили ему подмогой. Он приказал четыремстам иллирийцам[238]238
  В 3-м Армейском корпусе Нея в составе 11-й пехотной дивизии генерала Разу имелся Иллирийский полк.


[Закрыть]
напасть на левый фланг неприятельской армии, а сам с тремя тысячами человек пошел с фронта на приступ! Он не произнес никакой речи; он шел, подавая другим пример, всегда являющийся самым красноречивым ораторским приемом и самым убедительным приказанием! Все последовали за ним. Они подошли вплотную к первой линии русских, пробили и смяли ее и, не останавливаясь, устремились ко второй; но они не успели дойти до нее, как на них посыпался целый град железа и свинца. В одно мгновение у Нея пали ранеными все генералы, большая часть солдат погибла; ряды опустели; колонна дрогнула, рассыпалась, отступила и увлекла его.

Ней понял, что захотел невозможного, и ждал, пока овраг окажется между его бегущими солдатами и неприятелем; этот овраг был теперь единственным его ресурсом. Тогда, не надеясь ни на что и ничего не боясь, он остановил их и вновь сформировал. Он выстроил две тысячи человек против восьмидесяти тысяч; на огонь двухсот жерл он отвечал шестью пушками и устыдил Фортуну, изменившую столь храброму мужеству!

Но тут, вероятно, она ослепила Кутузова бездействием. К великому удивлению французов, они увидели, что этот русский Фабий, слишком усердный, как всякий подражатель, упорно стоявший за свою гуманность и осторожность, остался на высотах, ничего не делал, чтобы одержать окончательную победу, словно удивляясь своему превосходству. Он видел, что Наполеона победила его отвага, и избегая этого недостатка, сам впал в противоположный порок!

А между тем достаточно было выступления одного из русских корпусов, чтобы все кончилось. Однако все боялись сделать решительное движение: они продолжали стоять на своих местах с робкой неподвижностью, словно были смелы только по приказанию, а энергия их была только в послушании.

Они долго не знали, с кем они сражались, потому что полагали, что Ней бежал из Смоленску по правому берегу Днепра, – и они ошибались, как это часто случается, потому что предполагали, что их неприятель поступил так, как должен был сделать.

Тем временем иллирийцы вернулись в полнейшем беспорядке; они пережили страшную минуту. Эти 400 человек, продвигаясь на левый фланг неприятельской позиции, встретили 5 тысяч русских, возвращавшихся с отдельной стычки с одним французским крылом и ведших толпу наших пленных.

Эти два враждебные отряда – один возвращавшийся на свою позицию, другой шедший атаковать ее, – шли в одном направлении, бок о бок, меряя друг друга глазами, но ни один из них не решался начать сражение. Они шли так близко друг к другу, что из середины русских рядов французские пленники протягивали руки к своим и умоляли освободить их. Последние кричали им, что придут и освободят их; но никто не начинал первого шага. Тут-то Ней и увлек всех.

Между тем Кутузов, полагавшийся больше на свои пушки, чем на солдат, хотел победить издали. Его огонь прикрыл все пространство, занимаемое французами, и одно и то же ядро, опрокидывавшее кого-либо в первых рядах, убивало затем бежавших из Москвы женщин в экипажах позади армии.

Под этим смертоносным градом солдаты Нея стояли, удивленные, неподвижные, и смотрели на своего начальника. Они ожидали его решения для того, чтобы считать себя погибшими, и в то же время на что-то надеялись, не зная, почему, или, скорее, по выражению одного из офицеров, потому, что в этом крайнем опасном положении они видели, что душа Нея была спокойна, словно среди родственной ей стихии. Он был безмолвен и сосредоточен: он следил за неприятельской артиллерией, которая, став более недоверчивой после хитрого маневра принца Евгения, развернула дальше оба свои фланга, чтобы отрезать ему всякий путь к спасению.

Ночь начинала заволакивать все, зимою ночь наступает быстро, и это было единственное ее качество, благоприятствовавшее нашему отступлению. Ней только и ждал ночи; но он воспользовался перерывом только для того, чтобы отдать приказ своим возвращаться к Смоленску. Все рассказывали, что все от этих слов окаменели от удивления. Даже его адъютант не мог поверить своим ушам: он устремил на своего начальника растерянный взгляд и молча стоял, ничего не понимая. Но маршал повторил то же приказание. По его отрывистому тону они поняли, что он принял какое-то решение, нашел выход, уверен в себе. Тогда они повиновались и без колебания повернулись спиной к своей армии, к Наполеону, к Франции! Они вернулись в злополучную Россию. Их шествие назад продолжалось целый час; они вновь увидели поле битвы, отмеченное остатками итальянской армии; тут они остановились, и их маршал, остававшийся один в арьергарде, присоединился к ним[239]239
  «Ней отдал приказ идти на восток, а когда некоторые из его офицеров начали протестовать, воскликнул: «Ладно, тогда я возвращаюсь в Смоленск один!» (Делдерфилд. ук. соч., с. 308).


[Закрыть]
.

Они следили глазами за всеми его движениями. Что он предпримет? И, каковы бы ни были его намерения, куда же направит он свои шаги, без проводника, в незнакомой стране? А он, движимый воинственным инстинктом, остановился на краю значительного оврага, на дне которого протекал ручей. Он приказал расчистить снег и пробить лед. Тогда, посмотрев на течение ручья, он воскликнул:

– Это приток Днепра! Вот наш проводник! Мы должны следовать за ним! Он приведет нас к реке! Мы перейдем его; на другом берегу наше спасение!

И он немедленно пошел по этому направлению.

Однако вблизи большой дороги, покинутой им, Ней остановился в какой-то деревне; названия ее французы не знали; они полагали, что это было Фомино или, вернее, Даниково. Здесь он собрал свои войска и велел развести огни, словно хотел устроиться там. Казаки, следовавшие за ним, поверили этому и, очевидно, дали знать Кутузову о месте, где на следующий день французский маршал сдаст свое оружие[240]240
  Ней приказал своим солдатам разжечь множество костров, дабы обмануть противника, который посчитал, что французы разбили на ночь бивак. Хитрость Нея удалась. Русские, находясь в полной уверенности, что французские войска остаются на месте и предвкушая скорую капитуляцию одного из самых прославленных полководцев Наполеона, не заметили, как Ней ушел. Только на рассвете русские солдаты поняли свою ошибку, и в погоню за Неем пустились казаки Платова.


[Закрыть]
, потому что вскоре послышались их пушки.

Ней прислушался.

– Неужели Даву, – воскликнул он, – вспомнил, наконец, обо мне?

Он продолжал прислушиваться. Но выстрелы раздавались с равными промежутками: это был залп. Тогда, убедившись в том, что в лагере русских заранее торжествуют его сдачу, он поклялся, что обманет их надежды, и снова пустился в путь.

В то же время его полки обшарили все в окружности. Единственным человеком, которого им удалось найти, был хромой крестьянин; ему страшно обрадовались. Он объяснил, что Днепр находится на расстоянии одного лье, но что вброд перейти его нельзя и что он еще не замерз.

– Он замерзнет! – воскликнул маршал.

Когда же ему указали на наступившую оттепель, он прибавил:

– Как бы там ни было, мы должны переправиться; это наша последняя надежда!

Наконец часам к восьми прошли какую-то деревню, овраг кончился, и хромой мужик, шедший впереди, остановился, указывая на реку. Они думали, что это было между Сырокореньем и Гусином. Ней и шедшие за ним поспешно подошли к реке. Она начинала замерзать; движение льдин, плывших по течению, было задержано крутым изгибом берегов; зимняя стужа подморозила реку окончательно только в этом месте; но дальше, выше и ниже, поверхность еще двигалась!

Это наблюдение сменило первую радость на тревогу. Вражеская река может иметь изменнический вид. Один офицер решился: он с трудом достиг противоположного берега. Он вернулся и объявил, что люди, и, может быть, некоторые лошади могут еще переправиться, что все остальное придется бросить и надо торопиться, так как вследствие оттепели лед начинает таять.

Во время этого ночного перехода по полям колонна, состоявшая из ослабевших людей, раненых и женщин с детьми, не могла идти сжато, чтобы не разъединиться, не рассеяться и не потерять во мраке друг друга из виду. Ней заметил, что с ним находится часть колонны. Несмотря на это, он мог бы переправиться на другой берег, обеспечить себе спасение и подождать там оставшихся. Но эта мысль не пришла ему в голову; она явилась у кого-то другого, но Ней отверг ее! Он дал срок в три часа на стягивание частей и, не волнуясь от нетерпения, закутался в свой плащ и проспал глубоким сном, все три таких опасных часа на берегу реки: у него был темперамент великих людей, сильная душа в крепком теле и изумительное здоровье, без которого не бывает героев.

Наконец около полуночи началась переправа; но те, кто первыми отошли от берега, дали знать остальным, что лед гнется под ними, что они идут по колено в воде; вскоре послышалось, как эта ненадежная опора стала лопаться с ужасным треском. Все были охвачены ужасом!

Ней приказал переправляться только по одиночке; и все продвигались осторожно, не зная иногда в темноте, ступают ли они на льдину или же попадают в расщелину, потому что встречались места, где приходилось миновать большие щели и перепрыгивать с одной льдины на другую, рискуя упасть между ними и исчезнуть навеки. Передние колебались, но сзади им кричали, чтобы они торопились.

Когда, наконец, после многочисленных жестоких страданий солдаты достигали противоположного берега и начинали считать себя спасенными, то, чтобы взобраться на землю, надо было подняться еще по крутому обледенелому скату. Многие падали обратно на лед, который при падении разбивался и о который разбивались они сами. Говорят, что эта русская река и берег, казалось, спасали их неохотно, как будто были застигнуты врасплох.

Но с особенным ужасом они рассказывали о горе и смятении женщин и больных, когда им пришлось вместе с вещами бросить свои богатства, съестные припасы, словом, все ресурсы и в настоящем и в будущем! Они грабили самих себя, рылись в своих пожитках, то отбрасывали их, то снова хватали и, изможденные от усталости и страданий, падали на обледенелом берегу реки. Они еще содрогались при одном воспоминании о людях, бродивших над этой пропастью, о непрерывном эхе падений, о криках упавших и главным образом о слезах и отчаянии раненых, которые из своих повозок, которых нельзя было переправить по такому хрупкому пути, протягивали руки к товарищам, умоляя не покидать их.

Тогда их начальник попробовал переправить несколько повозок, нагруженных этими несчастными; но на середине реки лед стал опускаться и проломился. На другом берегу сначала слышны были долетавшие из бездны отчаянные душераздирающие крики, заглушенные и прерывавшиеся стоны, затем наступило молчание: все исчезло!

Ней сосредоточенно смотрел на эту пропасть, как вдруг, в сумраке, ему показалось, что там движется какой-то предмет; это был один из этих несчастных, офицер по имени Бриквиль, которому глубокая рана в паху мешала подняться. Он держался на ледяной поверхности. Скоро его можно было ясно различить; он на коленях и руках перебирался с льдины на льдину и приближался к берегу. Сам Ней подобрал и спас его!

Со вчерашнего дня умерло или заблудилось 4 тысячи отставших людей и 3 тысячи солдат; пушки и весь обоз были потеряны; у Нея оставалось около 3 тысяч строевых солдат и столько же человек, двигавшихся беспорядочными толпами. Наконец, после стольких жертв, после того, как все, которым удалось перейти, сомкнулись, они снова пустились в путь, и покоренный Днепр стал их союзником.

Продвигались неуверенно, наудачу, как вдруг один из наших, упав, заметил торную дорогу. Она была слишком торной, так как те, которые шли впереди, нагнувшись, в ужасе закричали, что они различают совсем свежие следы большого количества пушек и лошадей. Итак, они избегли одной неприятельской армии только для того, чтобы попасть в средину другой! И теперь едва двигавшиеся должны снова сражаться! Значит, война была повсюду! Но Ней толкал их вперед и, не колеблясь, пошел по этим грозным следам.

Они привели его к селу Гусино, в которое они вступили неожиданно. Здесь они нашли все, чего были лишены с Москвы: жителей, съестные припасы, покой, теплые помещения и сотню казаков, проснувшихся пленными. Переговоры с последними и необходимость дать подкрепиться для дальнейшего пути задержали Нея здесь на некоторое время.

К десяти часам подошли к двум деревням и расположились здесь, как вдруг соседние леса оживились. В то время, пока переговаривались, осматривались и сосредоточивались около той деревеньки, которая ближе к Днепру, из-за деревьев вышли тысячи казаков и окружили несчастное войско пиками и пушками.

То был Платов со всеми своими ордами, следовавшими по берегу Днепра. Они могли поджечь эту деревню и, заметив слабость Нея, покончить с ним; но они простояли в течение трех часов неподвижно, даже не стреляя; никто не мог понять – почему. Они говорили, что у них нет приказа, что в ту минуту их начальник не был в состоянии дать его и что в России никто не осмеливается делать на свой страх.

Сдержанность Нея сдерживала и их; для этого было достаточно его и нескольких солдат; остальным же он приказал отдыхать до самой ночи. Тогда он послал приказ бесшумно выступать, тихонько перекликаться и продвигаться сомкнутыми рядами. Потом они все разом тронулись в путь. Первый их шаг словно послужил сигналом для неприятеля: грянули все его орудия и разом задвигались все его эскадроны.

При этих звуках безоружные, отставшие солдаты, которых было около 3 или 4 тысяч, пришли в ужас. Это стадо людей блуждало во всех направлениях; они бродили всюду, забирались в ряды солдат, которые гнали их прочь. Нею удалось удержать их между собою и русскими, огонь которых попадал в этих бесполезных людей. Таким образом, наиболее павшие духом послужили прикрытием храбрейшим!

В то же время, защитив свой правый фланг валом из этих несчастных, он вернулся к берегам Днепра, которым он прикрыл свой левый фланг, а сам продвигался дальше, от леса к лесу, от оврага к оврагу, пользуясь малейшими неровностями почвы. Но часто он должен был удаляться от реки; тогда Платов окружал его со всех сторон.

Таким образом, в течение двух дней и на протяжении двадцати лье 6 тысяч казаков все время скакали вдоль обоих флангов его колонны, в которой оставалось всего полторы тысячи вооруженных людей.

Ночь принесла некоторое облегчение, и сначала все вступили во мрак с особой радостью; но если кто-либо останавливался на минуту проститься с теми, кто падал от истощения или ран, то тотчас же терял из виду остальных. Много было тяжелых минут, отчаянных мгновений, однако неприятель выпустил добычу из рук.

Несчастная колонна, несколько успокоенная, продвигалась словно ощупью по густому лесу, как вдруг в нескольких шагах от нее грянуло несколько пушечных выстрелов в лицо шедшим в первых рядах. Охваченные страхом, они подумали, что все кончено, что тут их конец, и в ужасе попадали на землю. Ней, видевший, что все погибло, бросился к ним; он приказал бить атаку; он словно предвидел это нападение, почему и воскликнул: – Товарищи, теперь пора вперед! Они в наших руках!

При этих словах пораженные солдаты, считавшие, что их захватили врасплох, захотели сами застичь врасплох неприятеля; из побежденных, какими они были, они поднялись победителями; они бросились на неприятеля, которого больше не нашли; лишь в лесу раздался шум его поспешного бегства!

Они быстро удалились; но около десяти часов вечера им встретилась небольшая речка, протекавшая в глубоком овраге; надо было переправляться через нее поодиночке, как через Днепр. Казаки, ожесточившиеся на этих несчастных, преследовали их по пятам. Они воспользовались этим моментом; но Ней прогнал их несколькими выстрелами. С трудом одолели эту преграду, а час спустя голод и усталость заставили их остановиться на два часа в каком-то большом селе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю