Текст книги "Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I"

Автор книги: Филипп-Поль Сегюр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Но после нескольких дней иллюзии, наконец, разлетелись. Один из казаков помог разрушить их. Этот варвар выстрелил в Мюрата в тот момент, когда король показался на аванпостах. Мюрат рассердился и заявил Милорадовичу, что перемирие, которое постоянно нарушается, не может считаться существующим, и с этих пор каждый должен заботится о себе. В то же время он велел известить императора, что условия местности на левом фланге благоприятствуют нечаянным нападениям на его фланг и тыл, а первая боевая линия, опирающаяся на овраг, может быть туда сброшена. Что же касается занимаемой им позиции впереди оврага, то она сопряжена с опасностью, и поэтому отступление является необходимостью. Но Наполеон не мог согласиться на это, хотя сначала он сам указывал на Вороново как на более верную позицию. В этой войне, которая в его глазах все еще носила более политический, нежели военный характер, он в особенности боялся выказать уступчивость.

Однако 15 октября Лористон все-таки был послан к Мюрату для осмотра позиции авангарда. Что касается императора, то в своих приготовлениях к отъезду он выказал странную небрежность – оттого ли, что он так долго цеплялся за свою надежду, или же оттого, что отступление претило его гордости и его политике. Но он думал все-таки об отъезде, потому что начертал свой план отступления. Однако через минуту он уже диктовал другой план движения на Смоленск. Жюно получил приказание 21 октября в Калицком сжечь все ружья раненых и взорвать артиллерийские ящики. Гиллье должен был занять Ельню и там устроить магазины. Только 17 октября, в Москве, Бертье в первый раз подумал и том, чтобы раздать запасы кожи. Вообще этот генерал плохо заменял своего начальника в критических обстоятельствах. Несмотря на незнакомые условия места и климата, он все же не принял никаких предосторожностей и ждал, чтобы мельчайшие подробности были продиктованы ему императором. Но об этом было позабыто. И такая небрежность или непредусмотрительность имела роковые последствия. В армий, где каждой частью командовал маршал, принц или даже король, быть может, слишком много полагались друг на друга. Притом же Бертье ничего не приказывал сам от себя. Он довольствовался только тем, что с буквальною точностью передавал волю Наполеона; что же касается духа его приказов, то Бертье, вследствие утомления или по привычке, постоянно смешивал их положительную часть с условной.

Между тем Наполеон начал собирать отряды своей армии, и смотры, которые он устраивал в Кремле, становились все чаще. Он сформировал батальоны из кавалеристов, лишившихся своих лошадей, и щедро раздавал награды. Военные трофеи и все раненые, которых можно было перевезти, отправлялись в Можайск. Остальных же поместили в больницу Воспитательного дома и к ним приставили французских хирургов. Русские раненые, смешанные с нашими, должны были служить для них охраной!

Но было уже поздно! В самый разгар этих приготовлений, в тот момент, когда Наполеон делал смотр в Кремле дивизиям Нея, вдруг распространился слух, что в стороне Винкова гремят пушечные выстрелы: Несколько времени никто не решался сообщить Наполеону об этом. Одних удерживала неуверенность или недоверие и боязнь первой вспышки Наполеона; другие же, изнеженные, боялись, что будет дан страшный сигнал, или же их пошлют проверить этот слух и переезд им придется сделать утомительный.

Наконец, Дюрок решился сообщить это. Император сначала изменился в лице, затем быстро оправился и продолжал смотр, но вскоре прибежал молодой адъютант Беранже. Он объявил, что первая боевая линия Мюрата уже подверглась внезапному нападению и была опрокинута. Его левый фланг был обойден под прикрытием леса и подвергся атаке, а отступление было отрезано. Двенадцать пушек, двадцать артиллерийских ящиков и тридцать фургонов были взяты неприятелем и два генерала убиты. Погибло от трех до четырех тысяч человек и багаж! Король ранен. Он не мог отнять у неприятеля остатки своего авангарда, иначе как повторными нападениями на его многочисленные войска, которые уже заняли позади него большую дорогу, представлявшую для, него единственный путь к отступлению.

Но честь все-таки спасена! Атака фронта, под предводительством Кутузова, была слабая. Понятовский, стоявший на несколько миль вправо, геройски отражал ее. Мюрат и карабинеры путем сверхъестественных усилий остановили Багговута, готового врезаться в наш левый фланг. Клапаред и Латур-Мобур очистили ущелье, которое было занято Платовым в двух милях позади нашей боевой линии. Убиты были два русских генерала, другие ранены и вообще неприятель понес значительные потери. Но на их стороне были преимущества атаки, наши пушки, наша позиция и, наконец, победа!

Что же касается Мюрата, то у него больше не оставалось авангарда. Перемирие лишило его половины оставшейся у него кавалерии, а эта битва прикончила ее. Остатки отрядов, истощенные голодом, едва годились для одной атаки. А война снова началась! Это было 18 октября.

При этом известии к Наполеону вернулась пылкость его прежних лет. Сразу посыпались приказы, общие и детальные, – различные, но согласованные между собой и необходимые, в которых отразился весь его стремительный гений. Еще не наступила ночь, а уже вся его армия была приведена в движение. Сам император, раньше чем наступил рассвет 19 октября, воскликнул:

– Идем на Калугу! И горе тем, кто окажется на моей дороге!

Глава V
Малоярославец

В южной части Москвы, около заставы, одно из самых обширных ее предместий прорезывается двумя большими дорогами; обе они идут на Калугу: одна, левая, более старая; другая – новая. Именно на первой Кутузов разбил Мюрата. По этой самой дороге Наполеон и вышел из Москвы 19 октября[167]167
  Великая армия Наполеона покинула Москву утром 7(19) октября 1812 г.


[Закрыть], заявив своим офицерам, что он идет к границам Польши через Калугу и Смоленск. Потом, показав на безоблачное еще небо, сказал им: «Неужели в этом сияющем солнце вы не узнаете моей звезды!» Но этот призыв к своей звезде и мрачное выражение лица доказывало, что он не так спокоен, как хочет показать!

Наполеон, войдя в Москву с 90 тысячами строевых солдат и 20 тысячами больных и раненых, выходил из города более чем со 100 тысячами здоровых солдат[168]168
  Выступая из русской столицы, французская армия насчитывала более 89 тысяч пехоты, около 14 тысяч кавалерии, около 12 тысяч нестроевых больных и прочих солдат – всего приблизительно 116 тысяч человек, и 569 орудий (Chambray G. Histoire de l'expedition de Russie. Paris, 1838. V. 2. P. 315).


[Закрыть]; там он оставил только 1200 больных[169]169
  В Москве был оставлен маршал Мортье с 10-тысячным гарнизоном. Наполеон предписал ему оставаться в городе до 23 октября, охраняя тыл. В этот день он должен был взорвать Кремль и отступать на Верею (Чандлер Д. ук. соч., с. 500).


[Закрыть]. Пребывание в Москве, несмотря на ежедневные потери, дало ему возможность предоставить пехоте отдых, пополнить провиант, увеличить силы на 10 тысяч человек и разместить или вывести большую часть раненых. Но с первого же дня он мог заметить, что его кавалерия и артиллерия скорее плетутся, чем идут.

Печальным предчувствиям нашего военачальника способствовала еще одна ужасная картина. Армия еще с прошлого дня выступала из Москвы без малейшего перерыва. В этой колонне в 140 тысяч человек и приблизительно 50 тысяч лошадей всех родов, 100 тысяч солдат, шедших во главе, с ранцами, в полном вооружении, с 550 пушками и 2 тысячами артиллерийских повозок, напоминали еще всемирных победителей. Но остальные, в огромной своей части, походили на орду татар после удачного набега. Здесь, на бесконечном расстоянии, в три или четыре линии, была полная смесь карет, фур, богатых экипажей и всевозможных повозок[170]170
  По данным Марбо, Великая армия выходила из Москвы, имея почти 40 тысяч повозок и других транспортных средств.


[Закрыть]. Здесь трофеи в виде русских, турецких и персидских знамен, и гигантский крест с колокольни Ивана Великого; там – русские крестьяне, бородатые, сопровождавшие или несшие нашу добычу, часть которой они составляли сами; многие везли тачки, наполнив их всем, что они могли захватить. Безумные, они не смогут продержаться до конца дня; но для их жадности ничего не значили восемьдесят верст пути и предстоящие сражения!

Особенно бросалась в глаза толпа людей всех национальностей, без мундиров, без вооружения и слуг, ругавшихся на всех языках, подгонявших криками и ударами тощих лошадей, в веревочной сбруе тащивших изящные экипажи. Последние были наполнены или провизией, или добычей, уцелевшей от пожара. В них были и француженки с детьми. Прежде эти женщины были счастливыми обитательницами Москвы: теперь они бежали от ненависти москвичей, которую вызвало на их головы нашествие: армия была единственным их убежищем. За армией также следовало несколько русских девушек, добровольных пленниц.

Можно было подумать, что видишь перед собой какой-то караван, бродячее племя или, скорее, древнюю армию, возвращавшуюся после большого набега с пленниками и добычей.

Нельзя было понять, как сможет голова этой колонны тащить за собой и содержать в течение такого долгого пути такой тяжелый хвост.

Несмотря на ширину дороги и усилия своего эскорта, Наполеон с трудом мог пробираться сквозь эту невообразимую кашу. Не было никакого сомнения, что, чтобы избавиться от всей этой тяжести, нам достаточно было попасть на какую-нибудь узкую дорогу, или идти несколько ускоренным шагом, или подвергнуться нападению казаков; но только судьба или враг имели право так помочь нам. Император же прекрасно сознавал, что он не может ни отнять у своих солдат плоды стольких лишений, ни упрекнуть их за них. Кроме того, съестные припасы скрывали добычу; а он, которой не мог обеспечить своих людей провиантом, – мог ли он запретить им везти это? Наконец, так как военных повозок не было, эти кареты были единственным спасением для больных и раненых.

Поэтому Наполеон молча миновал этот бесконечный хвост, который он тащил за собой, и поехал вперед по старой Калужской дороге. Он продвигался в этом направлении несколько часов, объявив, что идет, чтобы разбить Кутузова на самом поле его победы. Но вдруг в середине дня, с высоты Краснопахорской усадьбы, где он остановился, он внезапно повернул со своей армией вправо и в три перехода, по полям, достиг новой Калужской дороги[171]171
  Наполеон решил отъехать к Смоленску не по старой, разоренной дотла дороге, а по новой, через Калугу, рассчитывая отбросить Кутузова, если тот преградит ему путь. (Троицкий Н. А. Фельдмаршал Кутузов, с. 260).


[Закрыть].

Среди этого маневра его захватил дождь, испортил проселочные дороги и заставил его остановиться. Это было большое несчастье. С трудом удавалось вытаскивать из грязи пушки.

Все же император маскировал свое движение при помощи корпуса Нея и остатков кавалерии Мюрата, находившихся за рекой Мочей и в Воронове. Кутузов, обманутый этой уловкой, все еще ждал Великую армию на старой дороге, тогда как 23 октября, перебравшись целиком на новую дорогу, она должна была сделать только один переход, чтобы спокойно пройти мимо него и прийти раньше него в Калугу.

Письмо Бертье к Кутузову, помеченное первым днем этого обходного движения, было последней попыткой к перемирию и в то же время, может быть, военной хитростью без удовлетворительного ответа.

Двадцать третьего октября императорская квартира была в Боровске. Эта ночь была приятна императору: он узнал, что в шесть часов вечера Дельзон со своей дивизией, находившейся в четырех лье впереди него, нашел Малоярославец и окружавшие его леса пустыми; это была прочная позиция против Кутузова и единственное место, в котором он мог бы отрезать нас от новой Калужской дороги.

Сначала император хотел обеспечить этот успех своим присутствием: был даже отдан приказ к выступлению, и, неизвестно почему, он отменил его. Весь этот вечер провел он на лошади недалеко от Боровска, слева от дороги, с той стороны, где предполагал встретить Кутузова. Под проливным дождем он осматривал местность, словно она должна была сделаться полем сражения. На другой день, 24 октября, он узнал, что у Дельзона отбивают Малоярославец[172]172
  Вечером 23 октября 1812 г. 13-я пехотная дивизия генерала Дельзона из 4-го Армейского корпуса Евгения Богарне обнаружила Малоярославец незанятым, в городе был лишь небольшой казачий отряд, который французские войска легко оттеснили. Дельзон сообщил Наполеону, что Малоярославец занят, после чего совершил ошибку, приказав отвести все батальоны своей дивизии к реке Лужа. В городе осталось лишь два батальона 13-й дивизии. Ночью к Малоярославцу подошел корпус Дохтурова, который выбил передовые батальоны французов из города, после чего русские оттеснили всю дивизию Дельзона назад через мост. Дохтуров приказал немедленно укреплять позиции своего корпуса у Малоярославца. Утром 24 октября начался ожесточенный бой за Малоярославец. Первая попытка дивизии Дельзона переправиться через реку была отбита огнем русской артиллерии. Только после того, как артиллерия 4-го корпуса Богарне открыла огонь, при ее поддержке 13-я пехотная дивизия овладела южным берегом Лужи.


[Закрыть]; этим он ничуть не был смущен, – потому ли, что верил в успех, потому ли, что не был уверен в своих планах.

Поэтому он поздно и не спеша выехал из Боровска, как вдруг до него донесся шум очень оживленного сражения. Тогда он почувствовал беспокойство; он поспешил взобраться на возвышенность и прислушаться. Разве он не слишком быстро шел, когда обходил левый фланг Кутузова?

И в самом деле, поговаривали, что во всем этом движении чувствовалась леность, результат продолжительного отдыха. Москва отстоит от Малоярославца только на сто десять верст; чтобы их пройти, достаточно было четырех дней, а на это было употреблено шесть дней. Но армия, перегруженная провиантом и добычей, была тяжела, дороги топкие. Пришлось потратить целый день на переход реки Нары и ее болота, а также на стягивание различных корпусов. К тому же, проходя так близко от неприятеля, надо было сражаться, чтобы не подставить ему слишком удлиненный фланг. Как бы то ни было, все наши несчастья надо начинать считать с этого привала.

Между тем император все прислушивался: шум возрастал.

– Значит, это битва! – воскликнул он. Каждый выстрел терзал его, потому что здесь дело шло не о победе, а о самосохранении, и он торопил следовавшего за ним Даву; но этот маршал явился на поле сражения только к ночи, когда все было решено.

Император видел конец сражения, но помочь вице-королю не мог. Группа терских казаков захватила одного из офицеров недалеко от него.

Когда наступила ночь, ему все объяснил генерал, присланный принцем Евгением:

«Вчера Дельзон не встретил совсем неприятеля в Малоярослвце: но он не счел возможным поместить всю свою дивизию в этом городе, расположенном на возвышенности, за рекой, за оврагом, в который его легко могло бы отбросить неожиданное ночное нападение. Поэтому он остался на низменном берегу Лужи, занял город и поручил наблюдение за возвышенным берегом только двум батальонам.

Ночь приходила к концу; было четыре часа утра; в бивуаках Дельзона все спали, за исключением нескольких часовых, как вдруг из леса с ужасным криком выскочили русские под начальством Дохтурова. Часовые были отброшены на свои посты, посты на батальоны, батальоны – на дивизию; это была уже не рукопашная стычка, так как русские выставили пушки! С самого начала сражения выстрелы раздавались за три лье отсюда и сообщили вице-королю о серьезном сражении».

В рапорте было добавлено: «В это время подоспел принц Евгений с несколькими офицерами; его дивизия и гвардия вскоре явились за ними. По мере того, как он приближался, перед ним развертывался обширный, очень оживленный амфитеатр; основанием его служила река Лужа, и уже тучи русских стрелков отбивали ее берега».

За ними с городских высот их авангард направил свой огонь на Дельзона; сзади, по возвышенности, спешила двумя длинными черными колоннами вся армия Кутузова. Видно было, как она рассыпалась и окапывалась по этому открытому спуску, в полулье в диаметре, откуда она, благодаря своему численному превосходству и своей позиции, господствовала над всем. Она уже расположилась и по старой Калужской дороге, которая вчера была свободна и которую мы могли занять и бежать по ней, но теперь Кутузов будет шаг за шагом защищать ее.

В это же время неприятельская артиллерия захватила высоты, которые с той стороны подходят к берегу; ее огонь простреливает дно оврага, в котором скрылся Дельзон со своими войсками. Положение было невозможное, и всякое замедление стало бы погибельно. Выходом из него могло стать или поспешное отступление, или стремительная атака; а так как отступать надо было все-таки вперед, то вице-король и дал приказ к атаке.

Пересекая Лужу по узкому мосту, большая Калужская дорога вступает в Малоярославец по дну оврага, который входил в самый город. Русские в большом количестве заполняли эту дорогу. Дельзон со своими французами бросился по ней очертя голову; утомленные русские были опрокинуты: они отступали, и вскоре наши штыки заблестели на высотах[173]173
  Овладев правым берегом, французы, после жестокой штыковой схватки, захватили Малоярославец, но лишь на несколько часов.


[Закрыть].

Дельзон объявил победу, считая, что она обеспечена за ним. Ему надо было только войти в черту строений, но его солдаты колебались. Он двинулся вперед; он подбадривал их жестами, голосом и собственным примером, как вдруг в лицо ему ударила пуля и свалила его. Тогда к нему бросился его брат, закрыл его своим телом, сжал его в своих объятьях, хотел вынести его из огня и толкотни; но вторая пуля поразила его самого, и оба брата одновременно испустили дух[174]174
  Вместе с Дельзоном погибли его брат и адъютант. В русской армии в Малоярославецком сражении был тяжело ранен и два года спустя, умер от последствий этого ранения герой-партизан генерал-майор И. С. Дорохов.


[Закрыть].

Эта потеря наносила большой ущерб, который надо было заместить. Гильемино заменил Дельзона; сначала он послал сотню гренадер на кладбище, из-за стен которого они и открыли стрельбу. Кладбищенская церковь, расположенная влево от большой дороги, господствовала над последней: ей-то мы и обязаны победой. Пять раз за этот день по этой дороге проходили русские войска, преследовавшие наши, и пять раз выстрелы с кладбища, посылаемые им с боков, то сзади, приводили их в смятение и задерживали натиск; потом, когда мы снова перешли в наступление, эта позиция поставила их между двух огней и обеспечила успех нашей атаки.

Едва этот генерал занял такую диспозицию, как тучи русских набросились на него; его снова отбросили к мосту, где стоял Богарне, наблюдавший за сражением и подготовлявший резервы. Сначала посылаемые им подкрепления оказались очень слабыми; и, как это всегда бывает, каждый их них, не будучи в состоянии оказать большого сопротивления, погибал безо всякого результата[175]175
  До середины дня Малоярославец 4 раза переходил из рук в руки.


[Закрыть].

Наконец, в дело была пущена вся 14-я дивизия[176]176
  14-я пехотная дивизия Брусье 4-го корпуса Евгения Богарне.


[Закрыть]; тогда битва в третий раз охватывает высоты. Но как только французы выходили из линии строений, как только они удалялись от главного пункта, из которого вышли, как только они показывались на лугу, где были открыты, где поле действия расширяется, их оказывалось недостаточно: расстреливаемые огнем всей армии, войска приходили в смятение и останавливались; к русским подходили все новые силы[177]177
  После полудня на помощь Дохтурову прибыл 7-й корпус Н. Н. Раевского.


[Закрыть], и наши поредевшие ряды отступили, тем более, что неровность места увеличивала беспорядок среди них; им опять пришлось поспешно спуститься, бросив все.

Но ядра подожгли за ними деревянный город; отступая, они попали на пожар; огонь толкал их на огонь. Русские ополченцы озверели, как фанатики, наши солдаты рассвирепели; дрались врукопашную; схватив друг друга одной рукой, другой нанося удары, и победитель, и побежденный скатывались на дно оврага или в огонь, не выпуская своей добычи. Здесь раненые и умирали, или задохнувшись в дыму, или сгорев в головнях. Вскоре их скелеты, почерневшие и скорченные, представляли ужасный вид, в котором глаз едва мог найти остатки человеческой формы.

Однако не все одинаково исполняли свой долг; один командир, большой говорун, был замечен за тем, что спустившись на дно оврага, проводил время в разговорах, когда надо было действовать. Он держал при себе в этом безопасном месте ровно столько солдат, сколько нужно было для того, чтобы оправдать свое присутствие в этом овраге, предоставляя остальным своим подчиненным действовать наугад, каждому порознь, как им там вздумается.

Оставалась еще 15 дивизия[178]178
  15-я пехотная дивизия Пино из корпуса Богарне.


[Закрыть]. Вице-король вызвал ее; она двинулась вперед, послав одну бригаду влево, в предместье, а другую вправо в город. Это были итальянцы, рекруты, здесь они сражались в первый раз. Они побежали вверх с криками энтузиазма, не понимая опасности или презирая ее – по той странной особенности, благодаря которой жизнь в ее расцвете менее ценится чем на склоне лет, или может быть потому, что молодые меньше боятся смерти, не чувствуя ее приближения, и в этом возрасте, богатом всеми дарами природы, они расточают свою жизнь, как им вздумается.

Столкновение было ужасное; все снова было завоевано, в четвертый раз, и снова все потеряно. Вначале более горячие, чем пожилые солдаты, они быстрее остыли и бегом вернулись к старым батальонам, которые поддержали их и заставили снова броситься в битву.

Это было именно в тот момент, когда русские, воодушевляемые своим все время возраставшим количеством и увеличивающимся успехом, спустились с правого фланга, чтобы овладеть мостом и отрезать нам всякое отступление. У принца Евгения оставался последний резервной сам повел его со своей гвардией. Увидев их, услышав их крики, остатки 13-й, 14-й и 15-й дивизий воспрянули духом; они сделали последнее могучее усилие, и в пятый раз сражение снова перешло на высоты.

В то же самое время полковник Перальди и итальянские охотники штыками[179]179
  Неправильный перевод оригинала. Вероятно, имеются в виду егеря – легкая пехота.


[Закрыть] оттеснили русских, которые уже почти достигли левой стороны моста и, не переводя духа, опьяненные дымом и огнем, сквозь который они прорывались, и своей победой, они устремились дальше на возвышенную равнину и хотели захватить неприятельские пушки; но один из глубоких оврагов, которыми изборождена русская почва, заставил их остановиться под убийственным огнем. Их ряды разорвались, неприятельская кавалерия напала на них; они были отброшены к садам предместья. Здесь они остановились и снова сомкнулись. Дюрье, Джифинга, Трезель, французы и итальянцы – все с ожесточением отстаивали верхний вход в город, и русские, наконец отбитые, отступили и сосредоточились на Калужской дороге, между лесом и Малоярославцем[180]180
  Около 16 часов армия Кутузова закрепилась на высотах южнее Малоярославца, откуда вела артиллерийский обстрел моста через реку Лужу и дорог, ведущих из города. Вечером русская армия отошла приблизительно на 3 км к югу и заняла там новую позицию, преграждая тем самым Наполеону путь на Калугу. К 23 часам Малоярославец, город, который неоднократно (по разным сведениям, от 8 до 13 раз) переходил из рук в руки, был окончательно занят наполеоновскими войсками.


[Закрыть].

Таким образом, 18 тысяч французов, стоявших в глубине оврага, победили 50 тысяч русских, расположившихся над их головами и имевших все преимущества, которые может дать город, построенный на крутом подъеме[181]181
  По данным принца Евгения Вюртембергского, в Малоярославецком сражении принимали участие 20 тысяч русских и 18 тысяч французов. (Евгений Вюртембергский. Воспоминания о кампании 1812 г. в России // Военный журнал, 1848, № 2, с. 66–67). М. И. Богданович утверждал, что с каждой стороны сражались по 24 тысячи человек (Богданович М. И. История Отечественной войны 1812 год. Т. 3, с. 37). По новейшим подсчетам историка А. А. Васильева, в сражении при Малоярославце 20 тысяч французов действовали против 30 тысяч русских (Васильев А. А. Малоярославецкое сражение в Отечественной войне 1812 г.// Малоярославец. Очерки по истории города. Малоярославец, 1992, с. 67).


[Закрыть]!

Все же армия с грустью смотрела на это поле сражения, где были ранены и пали семь генералов и четыре тысячи французов и итальянцев. Потери неприятеля не тешили, они не были вдвое больше, и их раненые были подобраны[182]182
  Данные о потерях обеих сторон в Малоярославецком сражении весьма противоречивы (впрочем, то же можно сказать и о других сражениях 1812 г.). Сами французы свои потери определяли по-разному, называя цифру от 1,5 до 5 тысяч человек. Отечественные историки (как дореволюционные, так и советские) считали, что противник лишился около 5 тысяч человек. А. А. Васильев полагает, что потери французов могли достигать и 7 тысяч человек. (Васильев А. А. ук. соч., с. 81). Дэвид Чандлер потери армии Наполеона в сражении при Малоярославце определяет следующим образом: убито и ранено семь генералов и 4 тысячи солдат. (Д. Чандлер. ук соч., с. 501).
  Русские потери определяются также по-разному: называются цифры в 5, 6 или 7 тысяч человек. А. А. Васильев в вышеупомянутой работе, являющейся детальным, подробным и обстоятельным описанием битвы при Малоярославце, общие потери русских войск определяет в 7 тысяч человек. (Васильев А. А. ук. соч., с. 83).


[Закрыть]. Кроме того, приходило на память, что при подобном положении Петр I, пожертвовав десятью русскими за одного шведа, не только считал, что потери были равные, но и даже выиграл в такой ужасной сделке[183]183
  Имеется в виду Полтавское сражение. (Странно, что комментатор не обратил внимание на совершенную несуразицу приведенного соотношения потерь. В реальности все было с точностью до наоборот. Если общие потери русских составили 4635 человек, то шведы только убитыми на поле боя потеряли 9300 человек, в плен попало 2864 в день битвы и еще 18 000 – в ходе преследования. Таким образом соотношение было 1:7 в пользу русских, что позволило Петру назвать эту победу одержанной «с легким трудом и малою кровью». Вообще, вопреки распространенному мнению, Петр I был чрезвычайно бережлив к личному составу своей армии и был склонен скорее жертвовать материальной частью, нежели людьми. Данные приведены по книге Тарле Е. В. «Северная война и шведское нашествие на Россию», глава 5. Соч. Т.10, М., 1959 – примечание Константина Дегтярева).


[Закрыть]. Особенно тяжело было при мысли, что такая кровавая схватка могла быть бесполезной.

На самом деле, костры, загоревшиеся слева от нас в ночь с 23 на 24 октября, указывали на приближение русских к Малоярославцу; и в то же время было видно, что мы движемся медленно, что сюда беспечно продвигается только одна дивизия, отошедшая на три лье от резерва; что армейские корпуса находятся далеко один от другого. Куда же девались быстрые и решительные движения при Маренго, Ульме и Экмюле? Почему такое расслабление и тяжелое движение при таких критических обстоятельствах? Неужели нас так стесняют артиллерия и обоз? Это было наиболее правдоподобно.

Когда император слушал рапорт об этой битве, он находился в нескольких шагах вправо от большой дороги, в глубине оврага, на берегу речки, в деревне Городне, в старой развалившейся деревянной избе ткача. Она была в полулье от Малоярославца, возле одного из изгибов Лужи. И в этой-то источенной червями избе, в грязной, темной комнатке, разделенной пополам холщовой занавеской, решалась судьба армии и Европы!

Первую часть ночи Наполеон провел, выслушивая рапорты. Все доказывало, что неприятель готовится на следующий день к сражению, а наши находят нужным избежать его. В одиннадцать часов пришел Бессьер. Этот маршал был обязан своим возвышением почтенным заслугам и любви Наполеона, который привязался к нему, как к своему созданию. Правда, нельзя было сделаться фаворитом Наполеона так, как у всякого монарха. Для этого следовало, по крайней мере, долго прожить с ним, выказать свою полезность, так как он не уделял много внимания приятному; затем необходимо было быть более чем простым свидетелем стольких побед; и утомленный император приучался смотреть теми глазами, которые, как ему казалось, он сам создал.

Он отправил этого маршала осмотреть расположение неприятеля. Бессьер повиновался; он тщательно объехал весь фронт позиции русских. «Их нельзя атаковать» – таков был его вывод.

– О Боже! – воскликнул император, всплеснув руками. – Вы хорошо все осмотрели? Неужели это правда? Вы мне ручаетесь за это?

Бессьер подтвердил свое донесение: он заявил, что «достаточно трех гренадеров для задержания армии». Наполеон с подавленным видом, скрестив руки, опустил голову и углубился в печальные размышления. «Его армия победоносна, а он побежден! Его путь отрезан, планы расстроены; Кутузов, старик, скиф, предупредил его! И он не может обвинять свою звезду! Разве не ясно было, что солнце Франции следовало за ним и в Россию? Разве еще вчера дорога в Малоярославец не была свободна? Значит, не счастье изменило ему; не он ли сам изменил своему счастью?»

Углубившись в бездну таких безотрадных мыслей, он впал в такое состояние, что ни один из его приближенных не мог добиться от него ни одного слова. Только после долгих настойчивых вопросов он молча слегка кивал головой. Наконец, он захотел отдохнуть немного; но его мучила жгучая бессонница. Весь остаток этой жестокой ночи он то ложился, то вскакивал, беспрестанно звал к себе, хотя ни одним словом не обнаруживал своей тоски: только по беспокойным его движениям можно было, судить о волнении души.

Около четырех часов утра один из его ординарцев, принц Аренберг, предупредил его, что в темноте по лесу, благодаря неровностям места, казаки проскользнули между ними и аванпостами. Император только что послал Понятовского на правый фланг, в Каременское. Он так мало ожидал неприятеля, что не позаботился об укреплении правого фланга. Наполеон не обратил внимания на донесение своего ординарца.

Двадцать пятого октября, как только солнце показалось на горизонте, он сел на лошадь и поехал по Калужской дороге, которая теперь была для него только малоярославской дорогой[184]184
  Не приняв решения атаковать Кутузова, чтобы прорваться к Калуге или уходить к Смоленску через Можайск, Наполеон на рассвете 25 октября отправился на рекогносцировку русской позиции. Императора в тот день сопровождали маршал Л. А. Бертье, генералы А. Коленкур, А. Ж. Б. Лористон, Ж. Рапп, Ж. Мертон и два эскадрона конных егерей Императорской гвардии.


[Закрыть]. Чтобы достигнуть моста в этот город, надо проехать через длинную долину шириной в поллье, которую окружает своим изгибом Лужа; за императором следовало только несколько офицеров.

Четыре эскадрона его обычной свиты, не будучи предупреждены, торопились догнать его, но еще не догнали. Дорога была покрыта лазаретными и артиллерийскими фурами и богатыми экипажами; это была внутренняя часть армии; все двигались без всяких опасений.

Сначала вдали справа показалось несколько небольших отрядов, потом стали приближаться большие черные линии войск. Тогда поднялась тревога; уже несколько женщин и кое-кто из челяди бегом бросились назад, ничего не слушая, не отвечая на вопросы, с испуганным видом, потеряв голос и не переводя духа. В то же время ряды экипажей в нерешительности остановились; среди них поднялась суматоха; одни хотели продолжать путь, другие вернуться; экипажи сталкивались, опрокидывались; вскоре образовалась толчея и полнейший беспорядок. Император смотрел и улыбался, продолжая продвигаться вперед и наблюдая этот панический страх. Его адъютанты подозревали, что это казаки, но они приближались такими правильными взводами, что еще брало сомнение; и если бы эти негодяи не закричали, по своему обыкновению, при атаке, как они поступают, чтобы заглушить в себе страх перед опасностью, Наполеону быть может, не удалось бы вырваться из их рук. Опасность эта еще увеличивалась тем, что сначала эти возгласы были приняты за крики: «Да здравствует император!»

Это был Платов и 6 тысяч казаков, которые позади нашего победоносного авангарда попытались перейти реку, низину и большую дорогу, уничтожая все на своем пути; и в тот самый момент, когда император, спокойный среди своей армии, в оврагах извилистой реки продвигался, не допуская даже мысли о таком дерзком проекте, казаки приводили его в исполнение!

Бросившись вперед, они приближались так быстро, что Рапп едва успел сказать императору: «Это они, вернитесь!» Император, потому ли, что плохо видел, или потому, что считал унизительным бежать, заупрямился; и его почти уже схватили, когда Рапп взял за повод его лошадь и повернул ее назад, закричав ему: «Это необходимо!» И действительно, надо было бежать. Наполеон же, при своей гордости, не мог решиться на это. Он обнажил шпагу, принц Невшательский и обер-шталмейстер последовали его примеру; и, став влево от дороги, они стали ждать орду. Их разделяло всего сорок шагов. Рапп едва успел повернуться лицом к этим варварам, как один из них так сильно вонзил копье в грудь его лошади, что опрокинул его на землю. Другие адъютанты и несколько гвардейских кавалеристов подняли этого генерала. Этот поступок, храбрость Лекульте[185]185
  Лекульте – очевидно, имеется в виду Лекуте де Кантле (Lecouteulx de Canteleu) Шарль Эммануэль (1790–1844), барон, капитан, адъютант маршала Бертье.


[Закрыть], мужество двух десятков офицеров и стрелков, и в особенности жадность к грабежу этих варваров спасли императора[186]186
  Вот как описывает это нападение казаков сержант полка фузилеров – гренадер Императорской гвардии Бургонь: «Когда мы появились на равнине, мы увидели императора почти в гуще казаков, окруженного только его генералами и штабными офицерами. Один из них был ранен в результате трагической ошибки. Когда наша кавалерия еще только вынеслась на равнину, офицеры, окружавшие императора, выхватили сабли, защищая его и себя, так как он был среди них и мог быть захвачен в плен. Один из штабных офицеров убил одного казака и ранил еще нескольких. В схватке он потерял свою шляпу, а затем уронил саблю. Этот офицер, оставшись безоружным, бросился на казака, выхватил его пику и начал защищаться ею. В этот самый момент офицера увидел гвардеец – конный гренадер – и, приняв офицера за казака из-за его зеленого плаща и пики, сбил его с ног и проткнул саблей». (Sgt. A. J. В. F. Bourgogne, Memoiros of Sgt. Bourgogne, P. Cotton, ed., Eng. Edn. (London: 1926, pp. 59–60). Кстати, этому штабному офицеру повезло: он выжил и впоследствии вернулся во Францию (см. Чандлер Д. ук. соч., с. 501). Наполеон, между прочим, сохранил в этой схватке полное спокойствие и хладнокровие и, как только нападение казаков было отбито, продолжил рекогносцировку. Вечером император приказал своему лейб-медику А.-Х. Ювану изготовить для него яд. После этого случая Наполеон никогда уже больше не расставался с флаконом с ядом, который носил на груди. Попасть живым в плен он не желал.


[Закрыть]!

Однако им достаточно было только протянуть руку, чтобы схватить его, потому что в ту же минуту орда, пересекая дорогу, смяла все – лошадей, людей, экипажи, нанося раны и убивая обозных солдат, которых они оттаскивали в лес, чтобы там их обобрать; потом, повернув лошадей, впряженных в орудия, они повели их по полям. Но они одержали только минутную победу. Примчалась гвардейская кавалерия: при виде ее они побросали добычу и обратились в бегство; они пронеслись подобно потоку, правда, оставляя за собой ужасные следы, но побросав то, что удалось им захватить.

Однако некоторые из этих варваров показались отважными до дерзости. Они возвращались шагом между нашими эскадронами, снова заряжая спокойно свои ружья. Казаки рассчитывали на неповоротливость наших лучших кавалеристов и на легкость своих лошадей, которых они подгоняли нагайками. Их бегство совершилось в полном порядке; они несколько раз оборачивались, правда, вне выстрела, так, что оставили только несколько человек раненых и ни одного пленника. Наконец, они заманили нас в овраг, поросший кустарником, где их орудия поджидавшие их, принудили нас остановиться. Все это наводило на размышления. Наша армия была измучена, а война снова возобновлялась во всей своей силе!

Император, пораженный удивлением, что осмелились на него напасть, стоял до тех пор, пока равнина не была очищена; потом он въехал в Малоярославец, где вице-король показал ему преодоленные накануне препятствия.

Само место достаточно говорило о них. Никогда еще поле битвы не представляло такой ужасной картины! Изрытая поверхность земли, окровавленные развалины; улицы, которые можно различить только по длинной веренице трупов и человеческих голов, раздавленных лафетами; раненые, выползавшие еще из развалин и испускавшие жалобные стоны; наконец, мрачное пение гренадеров, воздававших последние печальные почести останкам своих убитых полковников и генералов, – все указывало на отчаянную стычку. Говорят, император видел в этом только одну славу; он воскликнул: «Честь такого прекрасного дня всецело принадлежит принцу Евгению!» Но, уже охваченный мрачным предчувствием, он был потрясен этим зрелищем. Потом он отправился на высокий берег.

Товарищи! Помните ли вы это злосчастное поле, на котором остановилось завоевание мира, где двадцать лет побед рассыпались в прах, где началось великое крушение нашего счастья? Представляете ли вы еще этот разрушенный и окровавленный город, эти глубокие овраги и леса, которые окружают высокую долину, образуя из нее как бы замкнутое поле? С одной стороны – французы, уходившие с севера, которого они избегали; с другой, у опушек лесов, – русские, охранявшие юг и старавшиеся отбросить нас в объятия своей могучей зимы.

Наполеон находился между этими двумя армиями, его взгляды блуждали с юга на восток по Калужской и Медынской дорогам. Обе они были для него закрыты: на Калужской – Кутузов и 120 тысяч человек были готовы оспаривать у него двадцать лье лощины; со стороны Медыни он видел многочисленную кавалерию – это Платов и те самые орды, которые только что появились с боку армии, проникли в нее и вышли, нагруженные добычей, чтобы вновь сформироваться на правом фланге, где их ждали резервы и артиллерия. Именно в эту сторону дольше всего были устремлены глаза императора, о ней он справлялся по картам, расспрашивая генералов, взвешивал все, что было опасного в нашей позиции, в силу резких разногласий между генералами, которых не сдерживало его присутствие. Потом, подавленный горем и печальными предчувствиями, он медленно вернулся на Главную квартиру.