Текст книги "Почему? Вопрос, который остается всегда"

Автор книги: Филип Янси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

В пожарной части

В утро трагедии кто-то позвонил в церковь в Уолнат-Хилл, чтобы сообщить одному из пасторов новость о стрельбе в школе «Сэнди-Хук», которую посещала его восьмилетняя дочь. Он сразу же отправился туда вместе с другим пастором, который уже оповестил консультантов, передав им просьбу приехать и поддержать тех, кто ожидал известий о судьбе своих детей. Родители собрались в пожарной части и общественном центре, расположенных в какой-то сотне метров от начальной школы, которая теперь была огорожена желтой лентой и кишела полицейскими и следователями.

Один из консультантов описал эту картину так: «Мы приехали сразу же, как только нам позвонили. Конечно, мы постоянно слушали новости CNN о том, как разворачивались события на месте стрельбы. Некоторые слухи оказались беспочвенными. Например, брата Адама Лэнзы арестовали по ошибке. Звучали самые противоречивые версии о случившемся. Как бы там ни было, мы понимали, что многие, если не все дети, которые оставались внутри школы, мертвы. Сколько их было? Десять? Восемнадцать? Двадцать? Общее число было неясным. Но, прибыв в пожарную часть, мы поняли, что родители знают еще меньше. Их попросили не слушать новости. Я был потрясен. Об убитых детях знал весь мир, но только не их собственные родители!»

Газета «Уолл-Стрит Джорнал» описала настроение, царившее в пожарной части, как «напряженное смятение». Приезжали всевозможные чиновники, которые объясняли, что не могут разгласить информацию до тех пор, пока не будут точно опознаны жертвы. Не желая впускать родителей внутрь школы, они расспрашивали, как именно были одеты их дети. В то утро большинство мам одевали своих малышей, и власти быстро собрали необходимые им сведения.

Первыми в пожарную часть прибыли мамы и папы, оказавшиеся дома. Вскоре к ним присоединились родители, вырвавшиеся с работы, а за ними – священники, раввин и другие местные пасторы и консультанты. Некоторые семьи утешали своих старших детей, спасенных из школы, продолжая ожидать новостей об отсутствующих первоклассниках. На большом телевизоре, который кто-то оставил включенным, до сих пор мелькали кадры мультфильмов. Люди переговаривались вполголоса, обнимались, молились друг о друге и ждали… Час, два, три… Напряжение усиливал грузный офицер с автоматом на груди, ходивший взад и вперед по комнате.

Родители, предполагая наихудшее, все еще цеплялись за крупицу надежды. Наконец, прибыл губернатор. Выразив свои соболезнования, он заверил, что власти делают все, что в их силах, и сказал, что сообщит о детях, как только будет проведена точная идентификация. «Будьте готовы к тому, что вам придется пробыть здесь до поздней ночи», – добавил он.

Уже прошло почти четыре часа. Перебив губернатора, кто-то спросил: «Кто-нибудь выжил?» На мгновение замолчав, чиновник огляделся по сторонам и снова заговорил. Тот человек опять перебил его – на этот раз громче: «Скажите нам правду! Кто-нибудь выжил?!»

Остановившись, губернатор посмотрел на свою команду, словно прося о помощи, а затем сообщил новость, которую никто не хотел услышать: «Если ваши близкие до сих пор не с вами, то это значит, что их больше нет. Судя по той информации, которая у нас есть на данный момент, все дети, оставшиеся в школе, погибли».

Старший советник губернатора вспоминал: «Это была ужасная сцена. Некоторые люди рухнули на пол. Кто-то кричал». Находившиеся на улице услышали долетавшие из здания пожарной части вопли и стоны. Один из присутствующих сравнил это с однажды увиденным на Ближнем Востоке после бомбардировок, когда родственники погибших били себя в грудь, изливая скорбь. Это был момент, когда родители поняли: они уже никогда не увидят своих шести– и семилетних детей живыми.

Вера испытанная и укрепившаяся

Мне предоставили слово на двух собраниях, организованных церковью в соседнем с Ньютауном селении. Они состоялись вечером в пятницу и в субботу, и на них были приглашены все желающие. Организаторы не знали, сколько придет человек. «Жители Новой Англии не особо религиозны и, возможно, предпочтут поразмышлять на какую-то другую тему», – предупредили меня. Тем не менее, несмотря на праздничные дни и снежную бурю, из-за которой дороги обледенели и стали опасными, каждое из общественных собраний посетило по тысяче человек и еще столько же – церковное воскресное богослужение.

Перед открытием собрания оркестр играл спокойную музыку, в то время как члены церкви проходили по сцене и зажигали по одной двадцать шесть свечей в память о погибших. Каждый раз на большие экраны выводили имя жертвы. Затем слово предоставили мне. Я обвел взглядом печальные лица, зная, что среди них есть родители детей, имена которых мы только что увидели, а также коллеги погибших учителей и работники служб экстренного реагирования, помогавшие собирать тела. Ньютаун оплакивал одновременно потерю своего безмятежного прошлого и значительной части своего будущего.

«Позвольте прежде всего сказать, о чем я не буду говорить, – обратился я к собранию. – Я не буду говорить о контроле над оружием, об умственных расстройствах, об ошибках воспитания или о мрачных подробностях случившегося в «Сэнди-Хук». Думаю, вы уже достаточно наслушались всего этого. Я не буду давать вам много практических советов. Честно признаюсь: я в этом не особо хорош. Меня попросили говорить на единственную тему, поэтому ограничу свое выступление вопросом: ‘Где Бог, когда я страдаю?’»

Далее я сказал, что, размышляя над этим вопросом после событий в «Сэнди-Хук», я к своему удивлению почувствовал, что моя вера не пошатнулась, а наоборот – укрепилась. Мне хорошо известны вопросы о добром и могущественном Боге, которые мгновенно всплывают на поверхность, когда обрушиваются страдания, и многое из написанного мной вращается именно вокруг них. И все же, как отметил в своем блоге богослов Мирослав Вольф на следующий день после стрельбы в Ньютауне: «Те, кто наблюдают за страданиями, чувствуют искушение отвергнуть Бога. Те же, кто проходят через страдания, зачастую не могут отказаться от Него – в своем утешении и в своей боли». Присутствие в церкви в зимний вечер такого числа людей подтверждало его мысль.

Вольф также сказал: «Вы можете протестовать против зла в этом мире только в том случае, если верите в доброго Бога. Иначе ваш протест не имеет смысла».

Незадолго до того, как мне позвонили из Ньютауна, я прочитал рассказ епископа Дезмонда Туту о его опыте в Южной Африке. Будучи главой «Комиссии истины и примирения», он приготовился к тому, что его богословие подвергнется суровому испытанию – отчасти из-за того, что множество преступлений, которые он расследовал, совершили «добропорядочные христиане» (как-никак, апартеид был детищем и официальной доктриной Голландской реформаторской церкви в ЮАР). День за днем Туту выслушивал свидетельства жертв жестокого насилия. Приспешники африканеров избивали подозреваемых до полусмерти и иногда хладнокровно расстреливали их. На тех же, чья вина была доказана, эти чернокожие надевали «ожерелье»: вешали на шею облитую бензином шину, которую затем поджигали.

К своему удивлению, епископ Туту обнаружил, что два года подобных рассказов помогли ему укрепить веру. Слушания убедили его в том, что люди, совершающие преступления, несут нравственную ответственность, и что добро и зло в равной степени реальны и важны, «поскольку так уж была устроена наша вселенная: если мы не живем в согласии с ее нравственными законами, мы сполна заплатим за это». Несмотря на неумолимые свидетельства бесчеловечности, Туту уходил с заседаний «Комиссии истины и примирения» с обновленной надеждой: «Для нас, христиан, смерть и воскресение Иисуса Христа являются неопровержимым доказательством того, что любовь сильнее ненависти, жизнь сильнее смерти, свет сильнее тьмы, а смех, радость, сострадание, доброта и правда гораздо сильнее их отвратительных противоположностей». Для меня события в Сэнди-Хук послужили подтверждением выводов Туту.

Я также читал труды «новых атеистов» и биологов-эволюционистов, которые категорически отвергли бы взгляды Туту на реальность. Например, Ричард Докинз, высмеивающий религию как «вирус ума», утверждает, что вселенная «обладает в точности теми свойствами, которые мы могли бы ожидать, если бы в ее основе не было никакого замысла, никакой цели, ни зла, ни добра – ничего, кроме слепого, беспощадного безразличия». Стивен Джей Гулд описывает человечество как «сиюминутную космическую случайность, которая никогда бы не повторилась снова, если бы дерево жизни можно было пересадить». Согласно этим и другим современным ученым, мы – не более, чем сложные организмы, запрограммированные эгоистичными генами действовать исключительно в собственных интересах.

«Разве вы пережили нечто подобное? – спросил я у тех, кто собрался в Ньютауне. В присутствии этих людей гипотезы «новых атеистов» выглядели еще более бессодержательными. – Я так не думаю. Я увидел излияние скорби, сострадания и щедрости, а не слепое, беспощадное безразличие. Со стороны работников школы, пожертвовавших своей жизнью ради спасения детей, и в сочувственном отклике общины и всей страны я увидел в действии альтруизм, а не эгоизм. Я увидел демонстрацию глубокой убежденности в том, что погибшие люди важны, что 14 декабря мы лишились чего-то неоценимо драгоценного».

Посреди трагедии даже сугубо светская культура признает ценность отдельных человеческих существ, что является отголоском христианской уверенности в том, что каждый из нас отражает Божий образ. Мне вспомнилось, что после 11 сентября 2001 года газета «Нью-Йорк Таймс» решила опубликовать некрологи в память о каждом из трех тысяч погибших в результате атаки на Всемирный торговый центр, подтверждая, что эти люди были важны, а не представляли собой некую космическую случайность во вселенной беспощадного безразличия. (Также примечательно, что после общенациональных трагедий медиа обращаются к священникам, раввинам и пасторам, в то время как атеисты хранят благоразумное молчание.)

Хотя трагедии по праву ставят веру под сомнение, они ее также и укрепляют. Безусловно, тот факт, что мы – не случайный побочный продукт безликой вселенной, а создания любящего Бога, желающего жить с нами вечно, – это хорошая новость. В Ньютауне я задал знакомый вопрос, но с незначительным изменением: «А где нет Бога, когда я страдаю?» Кинорежиссер Ингмар Бергман предлагает современный ответ: «Ты появляешься на свет без всякой цели, живешь без всякого смысла. Смысл жизни заключен в ней самой. Умирая, ты просто угасаешь».

Родители, потерявшие ребенка в школе «Сэнди-Хук», с которыми я встречался, испытывают к подобному выводу чувство отвращения. Они крепко держатся за надежду, что существование их сына или дочери не завершилось 14 декабря 2012 года, но что личностный и любящий Бог исполнит Свое обещание и приготовит для нас совершенный дом.

Оборванная жизнь

И все же, проблемы, порожденные трагедиями, не исчезают легко. Сквозь века эхом звучит один вопрос: «Заслуживает ли этот мир – пусть даже Бог однажды его и восстановит – той боли, которая его наполняет?» В Японии я беседовал с женщиной, которая, выйдя первый день на новую работу, оставила двоих детей под присмотром бабушки, и теперь корила себя за это, потому что бабушка не смогла им помочь спастись от цунами. В Сараево я стоял на том самом холме, с которого снайперы намеренно целились в детей, перебегающих открытую местность, чтобы добыть воды. В Ньютауне один мальчик спросил: «С кем я теперь буду играть?»

Почему любящий Бог вообще допускает подобное? В своей авторской колонке, посвященной «Сэнди-Хук», обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Росс Даусэт вспомнил знаменитый эпизод из романа «Братья Карамазовы», где Иван рассказывает истории о детях, которых избивали и подвергали пыткам, и делает вывод, что никак не может принять Бога, мирящегося по каким бы то ни было причинам со страданиями детей. Подобным же образом, врач в романе Альбера Камю «Чума», наблюдая за тем, как ребенок умирает от бубонной чумы, заявляет: «Я отказываюсь участвовать в таком устройстве порядка вещей, который допускает подобное».

Только страдающий Бог может ответить, заслуживает ли эта планета той цены, которая за нее заплачена. Впрочем, после бесед с семьями, потерявшими сына или дочь, у меня уже есть ключ к такому ответу. Если вы спросите их: «Вы провели вместе со своим ребенком шесть или семь лет. Стоят ли они той боли, которую вы сейчас испытываете?», – то услышите решительное «да». Как выразился поэт Альфред Теннисон после смерти своего молодого друга: «Лучше потерять того, кого любишь, чем вообще никого не любить». Быть может, Бог чувствует то же самое по отношению к падшему творению?

Семьям в Ньютауне я посоветовал прочитать небольшую книгу священника Епископальной церкви Джона Клэйпула, которая принесла утешение многим родителям, потерявшим ребенка. Причину открывает уже само ее название: «Пути собрата по страданиям». В этой книге Клэйпул говорит не как пастор, предлагающий избитые клише, а как отец, в муках взывающий к Богу, Который, кажется, не предлагает никакого утешения. Полтора года он искал решение для исцеления своей восьмилетней дочери от лейкемии. Клэйпул обращался к лучшим врачам; девочку помазывали елеем знаменитые евангелисты с даром исцеления; о ней усердно молились прихожане и друзья Клэйпула. А потом она умерла.

Эмоциональное облегчение приходит к нему только после серьезной борьбы, когда Джон отказывается от всего, чего ему теперь будет так не хватать: церемонии выпуска дочери из колледжа; ее свадьбы, когда он провел бы ее к алтарю; рождения внуков… – и принимает ее жизнь, как дар. Пусть эта жизнь была жестоко оборвана, но от этого она не перестала быть великим даром.

И я здесь для того, чтобы засвидетельствовать: это – единственный способ спуститься с Горы Утраты. Я не хочу сказать, что подобный взгляд делает путь легким. Вовсе нет. Но, по крайней мере, он становится терпимым, когда я вспоминаю о том, что Лора Лью была подарком – чистым и простым, который я не заработал, не заслужил, и не имел права получить. И, когда я вспоминаю, что надлежащая реакция на подарок, даже если его потом отобрали, – это благодарность, я в большей степени оказываюсь способным прилагать усилия и благодарить Бога за то, что Он вообще подарил мне Лору.

Хотя мне очень, очень трудно, сейчас я изо всех сил стараюсь изучать эту дисциплину. Куда ни глянь, меня повсюду окружают напоминания о дочери: то, что мы делали вместе; то, что она говорила; то, что она любила. И в присутствии этих напоминаний у меня есть две альтернативы: зациклившись на факте, что ее со мной больше нет, я могу увянуть от сожаления о том, что навсегда утеряно; или же, сосредоточившись на чуде, что Лора вообще была нам дана, я могу научиться быть благодарным за то, что  разделил с ней жизнь – пусть и на каких-то коротких десять лет.

В завершение Клэйпул просит свою общину, друзей и читателей напоминать ему о том, что жизнь – это дар, вплоть до ее последней частицы, а правильной реакцией на любой подарок является благодарность. К подаркам мы относимся не так, как к своему имуществу. Как мне напомнил знакомый врач, каждая жизнь – это кредит, который однажды вернется к Кредитору.

Перед самым отъездом в Ньютаун я получил по электронной почте письмо от друга из Атланты, посетившего богослужение, которое состоялось 21 декабря в день зимнего солнцестояния, самой долгой ночью в году. Служение было посвящено жизненным утратам; его участники называли имена умерших и перечисляли разрушенные взаимоотношения. Мой друг упомянул в письме следующие слова богослова Дитриха Бонхёффера, которые, по его признанию, открыли ему новый взгляд на смерть тех, кого ему всегда будет не хватать. «Ничто не сможет восполнить отсутствие близкого нам человека, и было бы неправильно пытаться найти ему замену. Мы должны просто выдержать эту потерю и идти до конца. Поначалу кажется, что это очень сложно, но, одновременно, в этом заключается и великое утешение. Пустота остается незаполненной, сохраняя узы между нами. Абсурдно говорить, что Бог заполняет пустоту. Бог не делает этого. Наоборот, Он сохраняет пустоту, тем самым помогая нам сохранять нашу былую близость друг с другом, пусть даже и ценой боли».

Скорбь – это точка, в которой любовь и боль сходятся вместе.

Две универсалии

В книге «Плач по сыну» Николас Уолтерсторф отмечает, что, хотя на протяжении истории люди и научились решать многие проблемы, «по-прежнему актуальны две вещи, с которыми мы должны справляться: зло в наших сердцах и смерть». Зло и смерть представляют собой универсальные проблемы, неподвластные никакому человеческому решению, и одним ужасным утром Ньютаун в штате Коннектикут лицом к лицу столкнулся с обеими.

Начиная с многолетних конфликтов, наподобие осады Сараево, и заканчивая ужасами длиной в несколько минут, подобными бойне в школе «Сэнди-Хук» или взрыву бомб на Бостонском марафоне, реальность человеческого зла постоянно посягает на человеческий оптимизм. За последние годы мой родной штат Колорадо стал свидетелем двух нашумевших преступлений: массовых расстрелов в школе «Колумбайн» и в кинотеатре города Аврора. Поведение убийц никто не мог списать на бедность или недостаток образованности, поскольку они были выходцами из привилегированных семей. Адам Лэнза, совершивший злодеяние в школе «Сэнди-Хук», жил в красивом доме в престижном районе, а его мать получала в месяц почти 25 тысяч долларов алиментов. Лэнза в школе был неплохим учеником, а парень, устроивший стрельбу в Авроре, – студентом-отличником магистратуры факультета нейробиологии. Что же с ними случилось? Как возможно, чтобы юноша методично убивал своих одноклассников, или незнакомцев в кинотеатре, или, что вообще не укладывается в голове, расстреливал – в упор! – паникующих первоклашек?

После каждой подобной трагедии пресса начинает искать виноватых. Свободный доступ к оружию (особенно – штурмового типа) играет определенную роль, и каждая новая бойня порождает очередной всплеск дебатов и законодательных инициатив. Тем не менее, другие страны, в которых также существует свободное обращение оружия (например, Швейцария и Канада), не сталкиваются с подобными массовыми расстрелами. Тогда, может, возложить вину на халатность в отношении к душевному здоровью? Убийцы в «Колумбайн», Политехническом университете Виргинии, Авроре и Ньютауне подавали тревожные сигналы, на которые следовало бы обратить внимание.

Другие указывают пальцем на видеоигры и неизменно насыщенную насилием и пытками продукцию Голливуда. Кто-то упрекает медиа за то, что те уделяют убийцам слишком много внимания. Например, Адам Лэнза вел электронную таблицу, куда заносил данные о массовых убийствах с применением огнестрельного оружия. Некоторые обвиняют судей, запретивших в общественных школах молитву и разговоры о Боге.

Однако лишь совсем немногие называют подобные деяния злом, чем они, безусловно, и являются. Одно из таких исключений – Чарльз Шапью, архиепископ Денвера. После трагедии в школе «Колумбайн» он сказал: «Сегодня насилие заполонило общество: наши дома, школы, улицы, машины, в которых мы возвращаемся домой с работы; наши медиа; ритмы и тексты нашей музыки; наши романы, фильмы и видеоигры. Оно настолько распространилось, что мы, в основном, перестали осознавать его присутствие».

В ответ же на бойню в школе «Сэнди-Хук» Шапью (теперь уже архиепископ Филадельфии) писал:

Бог добр, но мы, человеческие существа, свободны, и, пользуясь этой свободой, помогаем формировать характер нашего мира теми решениями, которые мы принимаем. Каждая жизнь, потерянная в Коннектикуте, была уникальной, драгоценной и незаменимой, но зло было самым обычным; тем, которым изобилует каждое поколение людей. Почему Бог допускает войны? Почему Он допускает голод?.. Мы не являемся неизбежным продуктом истории, или экономики, или любого другого уравнения, предлагаемого детерминистами. Мы – свободны и, как следствие, ответственны и за красоту, и за страдания, которые помогаем творить. Почему Бог допускает порочность? Он делает это потому, что мы – или другие, такие же, как мы – выбираем ее. Единственное эффективное противоядие от окружающей нас порочности – это начать жить по-новому, с этого момента и навсегда.

Наша свобода в совершении зла, по сути, стала ключевой претензией Ивана Карамазова к Богу. Не будучи атеистом, он верит, по крайней мере, в вероятность существования благого и могущественного Бога. Иван даже допускает, что однажды Бог действительно отрет всякую слезу и положит конец несправедливостям этого мира, но все же продолжает отвергать такую схему ввиду чрезмерно высокой цены. На его взгляд, Бог был слишком опрометчив с человеческой свободой. В романе «Братья Карамазовы» Иван напоминает о ряде гнусных преступлений: о том, как вырезали нерожденного младенца из чрева его матери; как спустили свору гончих на восьмилетнего ребенка крепостных крестьян; о выстреле из пистолета в лицо малыша – все эти случаи автор, Достоевский, почерпнул из реальных событий своего времени. Если бы он создавал произведения сегодня, то, наверное, мог бы включить в этот список картину расстрела детей в классе во время урока.

«Скажи мне сам прямо, я зову тебя – отвечай, – бросает вызов Иван своему брату Алеше. – Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице… Согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях? Скажи и не лги!»

Алеша тихо отвечает: «Нет».

Агностик Иван может распознать зло и неспособность любой человеческой системы справиться с ним, но он не в состоянии предложить никакого решения. Набожный Алеша не пытается опровергнуть слова брата, но у него есть решение для человечества. «Мне неведом ответ на проблему зла, – как бы говорит Алеша, – но мне ведома любовь». Роман сразу же переходит к центральной истории, «Великому инквизитору», в которой Самому Иисусу вменяют в преступление – кстати, именно представители церкви – то, что Он предоставил людям слишком много свободы.

Достоевский представляет проблему зла так же, как это делает Библия, предлагая не философские доказательства, а историю – правдивый рассказ об Эммануиле. Решив не подавлять человеческую свободу, Бог вместо этого присоединился к нам посреди зла и стал одной из его жертв. Иисус не устранил зло, но явил людям Бога, Который готов, уплатив огромную цену, простить его и восстановить причиненный им ущерб.

Обращаясь к собранию в Ньютауне через три дня после Рождества, я прочитал парафраз вступления к Евангелию от Иоанна из перевода «The Message»: «Слово стало плотью и кровью и перебралось жить к нам по соседству». «Что это за место, куда перебрался Иисус? – спросил я в который раз. – Туда, где живописные особняки викторианского стиля стоят в окружении безупречных лужаек, словно сошедшие с открыток? О, нет… Это было место, о котором Матфей сказал нам в напоминание: «Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет».

История Рождества включает в себя сцену, во многом напоминавшую то, что я увидел в Ньютауне. В таком городке, как Вифлеем, предполагают исследователи, вероятно, насчитывалось около двадцати – двадцати! – детей в возрасте до двух лет, которые были убиты по приказу Ирода. В конечном итоге Бог, Который «так возлюбил мир, что отдал Сына Своего единородного», тоже потерял ребенка. Богу что-то известно о скорби, которую испытывает Ньютаун, как и любое другое место на карте планеты, пропитанной злом и смертью. На самом деле, Ньютаун стар, как мир.