Текст книги "Случай Портного"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Весь день, за обедом, во время романтической прогулки вдоль крепостной стены в Акко, и потом, вечером, я рассказывал ей о своей жизни. Я просил ее не оставлять меня по возвращении в Хайфу и выпить вместе со мной в отеле. Она согласилась и сказала, что она хотела бы продолжить наш разговор. Я уже готов был поцеловать ее, но вдруг подумал «А что если я все же болен?» Я еще не был у врача, частично по причине нежелания рассказывать кому-либо о своих приключениях со шлюхами, но в основном потому, что так и не обнаружил никаких признаков заболевания. Зачем мне доктор, со мной ведь все в порядке. Тем не менее я удержался от соблазна впиться губами в ее невинный социалистический рот.

– Американское общество, – сказала Наоми, сбрасывая на пол свой рюкзак и спальник и продолжая лекцию, начатую еще в пути, – не только смотрит сквозь пальцы на несправедливость в отношениях между людьми, но еще и поощряет такие вещи. Что, скажешь, это не так? Соперничество, зависть, ревность – вот из чего состоит человеческий характер, формируемый американским обществом. Счастье и успех той или иной человеческой жизни там измеряется только деньгами, собственностью и властью. И это в то время, – продолжала она, забравшись на кровать и усевшись в позе Будды, – когда большая часть народа лишена минимальных средств к существованию. Разве не так? Это говорит о том, что ваша система эксплуататорская, внутренне порочная и несправедливая по своей сути. Следовательно, Алекс, – она произнесла мое имя, как строгая учительница, с интонацией приказа и увещевания одновременно, – в вашей стране нельзя добиться подлинного равенства. Это бесспорно, ты не можешь ничего с этим сделать и должен согласиться со мной, если ты честен.

Ну, например, чего ты добился в деле с телевизионными играми? Я бы сказала: ровным счетом ничего. Ты указал на испорченность отдельных индивидов. Но испортила их система, на которую не легло и малейшей тени. Система осталась неприкосновенной. И знаешь, почему? Потому что, Алекс, – ну, вот, начинается, – ты испорчен этой системой так же, как и твой мистер Шарль Ван Дорен. (Черт подери! Опять я несовершенен!) Ты не враг системе. Ты даже не бросал ей вызов, как, наверное, тебе казалось. Ты – один из ее охранников, служащий по найму, соучастник. Прости меня, но я должна сказать тебе правду: ты думаешь, что ты служишь справедливости, но в действительности ты – лакей буржуазии. Ты живешь в несправедливом, жестоком и бесчеловечном мире, лишенном всех человеческих ценностей, и твоя работа состоит в том, чтобы дать этой системе возможность казаться законной и моральной; благодаря тебе люди могут подумать, что человеческие права, справедливость и человеческое достоинство действительно существуют в этом обществе – хотя совершенно очевидно, что такие вещи абсолютно невозможны.

– Ты знаешь, Алекс?

– Ну что еще?

– Ты знаешь, почему я не беспокоюсь о том, чья очередь носить часы, или о том, стоит мне принимать пять фунтов от моих «состоятельных» родителей или не стоит? Ты знаешь, почему их аргументы кажутся глупыми и почему мне не хватает терпения на подобные разговоры? Потому что я знаю, что внутренне – ты понимаешь, внутренне!…

– Да, я понимаю! Может, это и странно, но английский, черт возьми, мой родной язык!

– Внутренне система, в которой я живу и которую я защищаю (и добровольно, заметь – совершенно добровольно!), – человечна и справедлива. Поскольку коммуна владеет всеми средствами производства, обеспечивает нужды всех своих членов, поскольку никто не имеет права накапливать богатства или использовать избыток, произведенный трудом другого, то достигается главная цель кибуца – достоинство каждого человека. Это и есть равенство в широком смысле. Самое главное, что может быть.

– Наоми, я люблю тебя.

Ее огромные карие идеалистические глаза резко сузились.

– Как это ты «любишь» меня? Что ты сказал?

– Я хочу жениться на тебе!

Бум! Она вскочила на ноги. Да, жалко мне того сирийского террориста, который попытается застичь ее врасплох!

– Что с тобой случилось? Ты, наверное, пошутил?

– Будь моей женой. Матерью моих детей. У любого голодранца есть дети. Почему же им не быть у меня? Я должен передать кому-то свою фамилию!

– Ты, похоже, пьян. Ты выпил слишком много пива за обедом. Да, я думаю, что мне пора.

– Не уходи!

И я снова рассказал девушке, которую едва знал и которая мне совершенно не нравилась, как глубоко и сильно я ее люблю. «Любовь» – о, я просто содрогаюсь, когда слышу это слово. «Лю-ю-ю-юбо-овь!» – как если бы эти звуки могли пробудить мое чувство.

Она попыталась уйти, но я запер дверь. Я умолял ее не уходить, зачем ночевать на холодном мокром пляже, если здесь, в Хилтоне, есть такая комфортабельная огромная кровать, которую мы могли бы разделить.

– Я совсем не хочу менять твои принципы, Наоми. Если кровать – это слишком буржуазно, мы можем заняться любовью на полу…

– Ты имеешь в виду по-ло-вой акт? – переспросила она. – С тобой?

– Да! Со мной! С порождением внутренне несправедливой системы! Со мной, с ее пособником! С Портным!

– Мистер Портной, извините меня, но если ваши глупые шутки…

И тут началась рукопашная. Я повалил ее на кровать, но едва дотронулся до ее груди, как она нанесла мне такой удар в челюсть, что у меня чуть не треснул череп.

– Где ты этому научилась, черт подери?! -закричал я. – В армии?

– Да!

Я поднялся и сел на стул.

– Хорошеньким вещам они учат девушек.

– Знаешь, – произнесла она без тени участия, – с тобой что-то не в порядке.

– Ну да, у меня язык в крови…

– Ты самый несчастный человек из всех, кого я знала. Ты похож на ребенка.

– Нет, это не так!

Но она уже отмела все объяснения, которые я мог ей предложить, и взялась читать мне очередную лекцию, на этот раз о моих недостатках, которые она успела увидеть за прошедший день.

– Ты недоволен собой! Почему? Это очень плохо для человека – осуждать свою жизнь так, как это делаешь ты. Ты получаешь какое-то удовольствие, ты гордишься тем, что делаешь себя предметом своего странного чувства юмора. Я не верю в то, что ты хочешь изменить свою жизнь. Ты все выворачиваешь наизнанку, во всем видишь только смешное. И так целый день. Во всем ирония или самоунижение.

– Самоунижение. Самопародия.

– Точно! А ведь ты высокообразованный человек – вот что особенно ужасно. Как много ты мог бы сделать! А вместо этого – глупое издевательство над самим собой. Как это ужасно!

– Ну, я не знаю, – пробормотал я, – может быть, это просто типичный еврейский юмор.

– Это не еврейский юмор! Это юмор гетто.

Немного же любви было в ее тирадах, доложу я вам. К утру я уже знал, что являюсь воплощением всего наиболее позорного в том, что называют «культурой диаспоры». Все эти столетия бездомности породили тип такого человека, как я – испуганного, защищающегося, осуждающего себя, одинокого и разрушенного жизнью в языческом мире. Такие же, как я, евреи диаспоры миллионами уходили в газовые камеры, не подняв и руки на своих преследователей, не желая защищать свои жизни ценой собственной крови. Диаспора! Само это слово вызывало у нее гнев.

Когда она закончила, я сказал:

– Отлично. А теперь давай трахнемся.

– Ты отвратителен!

– Верно! Ты начинаешь что-то понимать, доблестная Сабра[49]49
  Сабра – коренной уроженец Израиля (иврит).


[Закрыть]! Пусть ты будешь вести праведную жизнь в горах, о кей? Ты будешь идеалом для подражания! Ебаная еврейская святая!

– Мистер Портной, – сказала она, поднимая свой рюкзак с пола, – вы просто еврей-антисемит.

– Да, Наоми, но, может быть, это лучшая разновидность еврея.

– Трус!

– Девчонка!

– Идиот! – Крикнула она и пошла к двери. Но я бросился следом и в длинном прыжке перехватил эту здоровенную рыжеволосую еврейскую красотку и повалил на пол. Я покажу ей, кто из нас идиот! Кто из нас ребенок! А если у меня все-таки сифилис? Вот и отлично! Тем лучше! Пусть она тайно пронесет его в своей крови в эти сраные горы! Пусть она заразит всех этих смелых и справедливых еврейских мальчиков и девочек! На худой конец, триппер! О, триппер им тоже не повредит! Пусть эти святые дети узнают, что такое диаспора, что такое жить в изгнании и ходить к венерологу. Искушение и позор! Испорченность и шутовство! Самоунижение – вплоть до смешивания себя с дерьмом, – хныканье, истерики, лицемерие, бестолковость, малодушие! Да, Наоми, я испачкался во всем этом, я нечист – и кроме того, я устал, моя дорогая, быть недостаточно хорошим для Избранного Народа!

Но какой отпор дала она мне, эта деревенская простушка! Это замещение моей матери! Послушайте, что, действительно дело только в этом? О, пожалуйста, не может быть, чтобы все оказалось так просто! Только не со мной! Мой случай не терпит простоты! Только потому, что у нее рыжие волосы и веснушки, мое бессознательное видит в ней мою мать? Только потому, что Наоми и владычица моего прошлого произошли из одной и той же ветви польских евреев? Значит, мы приближаемся к развязке эдиповой драмы, доктор? Еще один фарс, мой друг! Боюсь, это будет слишком для меня! «Эдип-царь» – это не шутка, придурок, это знаменитая трагедия! А ты просто садист, шарлатан и фигляр! Это уже не смешно, доктор Шпильфогель, доктор Фрейд и доктор Кронкайт! Как насчет элементарного уважения к Человеческому Достоинству, вы, ублюдки? «Эдип-царь» – самая ужасная и серьезная вещь во всей мировой литературе – это вам не шутка!

Но за что я благодарю Господа, так это за Го-шины гантели. Они достались мне после его смерти. Мне было четырнадцать или пятнадцать лет, я выволакивал их на задний дворик и там, на солнышке, поднимал и поднимал их.

– Ты наживешь себе грыжу с этими штуками, – предупреждала моя мама, выглядывая из окна спальни. – Ты простудишься, стоя в одних трусах.

Я выписывал буклеты по культуризму. Я любовался своим торсом, разглядывая себя в зеркале. Я то и дело напрягал мышцы, сидя на уроках в школе, внимательно изучал свои предплечья, остановившись у светофора, восхищался своими бицепсами в автобусе. Я думал о том, что когда-нибудь придет день и кто-нибудь нанесет мне удар, и тогда моя дельтовидная заставит их жестоко пожалеть об этом. Но, слава Богу, никто не собирался бить меня.

Наоми была первая! Выходит, это для нее я пыхтел и напрягался под осуждающим взглядом моей матери. Нельзя сказать, что ее икры и бедра оказались слабее моих, но плечи и грудная клетка – здесь я имел преимущество. Я подмял ее под себя – и засунул язык в ее ухо, ощущая там вкус скопившейся за весь день нашего путешествия серы, вкус всего этого священного дерьма.

– Я собираюсь трахнуть тебя, еврейская девушка.

– Ты сумасшедший! – она изо всех сил пыталась сбросить меня. – Ты псих на свободе!

– Нет, о нет, – утробно рычал я. – Теперь ты будешь учить уроки, Наоми, и сейчас я преподам тебе первый! – Я все сильнее прижимал ее к полу. – О, добродетельная еврейка, теперь мы поменялись ролями, девственница! Теперь тебе придется оправдываться перед всем кибуцем и объяснять им причину своих вагинальных выделений! Ты говоришь, вон как они разошлись из-за часов. Погоди, посмотрим, что они устроят, когда почуют запашок твоей пизды! Много бы я дал, чтобы побывать на том собрании, где они будут обвинять тебя в осквернении национальных святынь! Тогда, быть может, ты почувствуешь то, что чувствуем мы, падшие невротичные евреи! Социализм существует, но и спирохеты тоже, любовь моя! Вот он, вводный курс в самую липкую сторону мира, дорогая. Снимай, снимай эти патриотические шорты цвета хаки, раздвинь свои ляжки, кровь крови моей, разомкни свои хорошо укрепленные бедра, открой пошире эту мессианическую еврейскую дыру. Внимание, Наоми, сейчас я окроплю заразой твои органы репродукции! Я изменю будущее целой расы!

Но, конечно, у меня ничего не вышло. Я вылизывал ее уши, я сосал ее немытую шею, я грыз зубами ее толстые косички, но когда сопротивление уже начало ослабевать, я оставил ее и откатился в сторону.

– Бесполезно, – сказал я. – У меня здесь не встает.

Она поднялась, стала надо мной, отдышалась, посмотрела вниз. Мне показалось, что сейчас она водрузит подошву своей сандалии на мою грудь. Или вышибет из меня душу. Я вспомнил, как маленьким мальчиком наклеивал такие картинки в свою тетрадку. Как же я докатился до такого?

– Им-по-тент в Из-ра-а-иле, да-да-да-а-а! – пропел я на мотив «Птичьей колыбельной».

– Еще одна шутка? – спросила она.

– Ага. И будет еще. Зачем отрекаться от собственной жизни?

И вдруг она сказала нечто дружелюбное. Она, конечно, могла себе это позволить, возвышаясь надо мной.

– Тебе надо вернуться домой.

– Ну, конечно. Это именно то, в чем я особенно нуждаюсь – вернуться в изгнание.

И тут она оттуда, сверху, улыбнулась. Эта здоровенная, монументальная сабра! Крепкие ноги, практичные шорты, помятая в борьбе блузка с оторванными пуговицами и великодушная улыбка победителя! А у ее запыленных, обутых в сандалии ног – что там такое? Это сын! Это мальчик! Это ребенок! Александр Портной-Большая-Шишка! Портной Во-Все-Сует-Свой-Нос! Портной-ой-ой-ой!

– Посмотри на себя, – сказал я. – Вот ты стоишь надо мной – такая большая-пребольшая! Посмотри, какая ты патриотичная! Тебе нравится победа, не правда ли, прелесть моя? Ты умеешь встать вот так над поверженным врагом! И ты совершенно невинна! Черт возьми, да это же просто честь познакомиться с тобой. Знаешь, возьми меня с собой, Героиня! Возьми меня в горы. Я тоже буду ворочать камни, до тех пор пока не упаду, если это нужно для того, чтобы стать хорошим. Почему бы мне не стать хорошим, хорошим-хорошим-хорошим, а? Жить в соответствии с принципами! Без всяких компромиссов! Пусть другие будут негодяями, правильно? Пусть гои делают ошибки, пусть вся вина ляжет только на них. Раз уж я должен стать аскетом, пусть я стану им! О, эта приносящая радость этическая жизнь, исполненная самопожертвования и состоящая из ограничений! Как это хорошо звучит! Я уже чувствую запах этих скал! Ты возьмешь меня с собой? Мы начнем новую портновиаду?

– Тебе нужно вернуться домой.

– Напротив! Мне нужно остаться. Да, остаться! Купить пару таких же шортов цвета хаки – и стать человеком!

– Поступай как знаешь, – ответила она, – я ухожу.

– Нет, Героиня, нет! – закричал я, похоже, она действительно начинала мне нравиться. – Ох, как жаль! – Мне показалось, что это и ей понравилось. Она торжествующе посмотрела на меня, как будто наконец услышала правду. Ну уж нет! Сейчас ты у меня попрыгаешь! – Как жаль, что не получается трахнуть такую здоровенную девку, как ты.

Она даже поежилась от омерзения.

– Скажи мне, почему ты все время говоришь это слово?

– А что, мальчики в горах не говорят «трахнуть»?

– Нет, – ответила она снисходительно. – Они говорят не так.

– Значит, в них слишком мало желания. И презрения, – добавил я и схватил ее за ногу. Потому что я никогда не могу остановиться. НИКОГДА! Я постоянно нуждаюсь В ОБЛАДАНИИ.

Но в обладании чем?

– Нет! – закричала она, делая попытку улизнуть к выходу.

– Да!

– Нет!

– Тогда, – поспешил предложить я, пока она тащила меня к двери, – дай хоть пизду полизать. У меня это здорово получается.

– Свинья!

И она врезала мне. И я улетел! Вся мощь этой ноги первопроходца пришлась мне прямо под сердце. Удар, на который я нарывался? Кто знает, к чему я стремился? Может быть, я хотел быть ничем. Может быть, это и есть мое подлинное призвание. Может быть, все, что я умею на самом деле, – это упиваться пиздой, рабски обслуживать ртом женские дырки. Лизать! Жить только этим! Может быть, призвание мое – это ползти по жизни на четвереньках, наслаждаясь пиздой, и оставить борьбу с несправедливостью и воспитание детей прямоходящим созданиям! Кому нужна слава, если такое сокровище гуляет по улицам?

Ползи по жизни – если твоя жизнь не осталась позади! Голова у меня кружится, в горле гадкий привкус, и морда разбита. Это в Израиле-то! Там, где другие евреи находят убежище, покой и мир, Портной – в опасности! Там, где другие евреи процветают, я умираю! Притом что все, чего я хотел – это немного удовольствия. Почему, почему я не могу немного порадовать себя без того, чтобы не получить немедленного возмездия? Свинья? Кто, я? То, что случилось однажды, будет повторяться вновь и вновь, я во власти вечного повторения и навсегда прикован к мыслям о том, что было и чего никогда не может быть. Дверь захлопнулась, она ушла – мое спасение! моя сестра! – и я плачу на полу, оставшись наедине с МОИМИ ВОСПОМИНАНИЯМИ! Мое бесконечное детство! От которого я не могу избавиться, как оно не может избавиться от меня. В этом все дело! Помнишь редиску? Редиску, которую я с такой любовью выращивал в своем садике на клочке земли, рядом с дверью в погреб. Это был мой кибуц. Редиска, морковь, петрушка – да, я тоже патриот, но другой земли! (Где я тоже не чувствую себя дома!) А серебряная фольга, которую я собирал, это ты помнишь? Газеты, которые я таскал в школу. Мой альбом военных марок, аккуратно расклеенных рядами. Модели самолетов – мой «пайпер», мой «хокер харри-кейн», мой «спитфайр»! Как могло все это случиться с таким добрым мальчиком, как я, влюбленным в ВВС и «Четыре свободы»[50]50
  «Четыре свободы» – принципы, которые президент Ф. Д. Рузвельт провозгласил 6 января 1941 г. в послании Конгрессу. Он подчеркнул важность сохранения мира, основанного на «четырех свободах»: «свободе слова и самовыражения», «свободе вероисповедания», «свободе от нужды», «свободе от страха».


[Закрыть] Рузвельта! Какие надежды я возлагал на Ялту и Думбартон-Окс[51]51
  Конференция в Думбартон-Оксе проходила с 21 августа по 7 октября 1944 г., на вилле Думбартон-Окс в Вашингтоне, на ней были выработаны основные положения, легшие в основу Устава ООН.


[Закрыть]! Я возносил молитвы за ООН! И теперь умирать? Почему? Наказание? За что? Импотенция? На каком основании? Это месть Манки! Ну, конечно.

– АЛЕКСАНДР ПОРТНОЙ, ЗА УНИЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА МЭРИ-ДЖЕЙН РИД В ТЕЧЕНИЕ ДВУХ НОЧЕЙ, ПРОВЕДЕННЫХ ВАМИ В РИМЕ, И ЗА ДРУГИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, КОТОРЫЕ СЛИШКОМ ДОЛГО ПЕРЕЧИСЛЯТЬ, ВКЛЮЧАЯ ЭКСПЛУАТАЦИЮ ЕЕ ПИЗДЫ, ВЫ ПРИГОВАРИВАЕТЕСЬ К УЖАСНОМУ НАКАЗАНИЮ ИМПОТЕНЦИЕЙ. НАСЛАЖДАЙТЕСЬ СОБОЙ.

– Но, Ваша Честь, она совершеннолетняя и, кроме того, она была согласна.

– ОСТАВЬТЕ СВОЮ ЮРИДИЧЕСКУЮ РИТОРИКУ, ПОРТНОЙ. ВЫ ОТЛИЧНО ЗНАЕТЕ, ЧТО ХОРОШО, А ЧТО ПЛОХО. ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЫ УНИЖАЛИ ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА. И ЗА ЭТО, ЗА ТО, ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ И КАК ВЫ ЭТО СДЕЛАЛИ, ВЫ СПРАВЕДЛИВО ПРИГОВАРИВАЕТЕСЬ К РАЗМЯГЧЕНИЮ ПЕНИСА. ПОИЩИТЕ ТЕПЕРЬ ДРУГОЙ СПОСОБ УНИЖАТЬ ЛЮДЕЙ.

– Но позвольте мне сказать, Ваша Честь, она уже была испорчена, когда я ее встретил. Я могу рассказать вам кое-что о Лас-Вегасе.

– О, ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ЗАЩИТА, ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ. ГАРАНТИРУЕТ СМЯГЧЕНИЕ ПРИГОВОРА СУДА. ВОТ КАК МЫ ОБРАЩАЕМСЯ С НЕСЧАСТНЫМИ, ГОСПОДИН ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОМИССИИ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА? ВОТ КАК МЫ ОБЕСПЕЧИВАЕМ ЛЮДЯМ ИХ НЕОТЪЕМЛЕМЫЕ ПРАВА? СУКИН СЫН!

– Ваша Честь, пожалуйста, позвольте мне обратиться к суду. Я совершил ужасные преступления, но ведь я только хотел… я хотел немного развлечься, вот и все.

– ДА ОН ПРОСТО СУКИН СЫН!

– Ну почему, почему, черт возьми, я не имею права на развлечения! Почему мне строго запрещено делать хоть что-нибудь такое, что может доставить мне удовольствие – в то время как весь мир просто хрюкает от удовольствия, катаясь в грязи! Свинья? Вот бы ей взглянуть на все те жалобы и иски, которые приходят в мой офис каждое утро: она узнала бы, что делают друг с другом люди, сколько в них жадности и злобы! Ради денег! Ради власти! От злости! Просто так! А через что приходится пройти черномазым, если они хотят взять ссуду на дом! Мой отец любил говорить, что человек всегда должен иметь зонтик на случай дождя – посмотрите, как эти свиньи наживаются на этом простом желании. Нет, я знаю настоящих свиней. И с другой стороны, кто, по-вашему, убеждал банки брать на работу негров и пуэрториканцев, кто посылал специальных агентов в Гарлем, раздавать анкеты предполагаемым кандидатам? Кто сделал эту простую вещь? Это был Портной, леди! Если вы хотите взглянуть на свиней, добро пожаловать в мой офис, заглянем в мою корзину для бумаг, я покажу вам настоящих свиней! Вы увидите, что творят другие люди – и остаются безнаказанными! И никогда не вспоминают об этом! Обидеть беззащитного человека им в удовольствие, они улыбаются, это поднимает им настроение! Ложь, интриги, взятки, воровство – они делают все это, доктор, не моргнув глазом. Безразличие! Абсолютное моральное безразличие! И за все их преступления им ничего не бывает, у них даже пищеварение не нарушается! У меня же все не так. Стоило мне рискнуть позволить себе малейшую вольность – и вот, у меня не встает! Я знаю, Господь запретил мне даже отрывать ярлычки от матрасов, на которых написано «Не удалять. Преследуется законом». Но если я все же оторву, что они сделают со мной, посадят на электрический стул? Мне хочется кричать от ничтожности моей вины! Может, так мне и следует поступить? Заставит ли мой крик вздрогнуть тех, кто толпится там, в комнате ожидания? Я буду просто вопить, без всяких слов!

– Говорит полиция. Портной, вы окружены. Советуем вам выйти и заплатить ваш долг обществу.

– Засунь свое общество в жопу, гнусный коп!

– Считаю до трех, выходи с поднятыми руками, Бешеный Пес, в противном случае мы открываем огонь. Раз…

– Стреляй, ублюдок, мне плевать. Я оторвал ярлычок от своего матраса…

– Два.

– По крайней мере, пока я жил, я жил на всю катушку!

Ааааааааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!

ВЫХОД ПЕТРУШКИ

– Ну-с, – сказал доктор. – Тепер ми можем, пожалуй, начинайт. Да?