Текст книги "Унижение"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Вечером Пиджин уехала домой: у нее на следующее утро были назначены ранние занятия в колледже. Когда в воскресенье около десяти вечера зазвонил телефон, Экслер подумал, что это она – звонит сказать, что благополучно добралась. Но это была обманутая деканша: «Имейте в виду, мистер Знаменитость, она соблазнительная, наглая, совершенно холодная, безжалостная и абсолютно безнравственная». И повесила трубку.

* * *

Утром Экслер поехал в автосервис. Он оставил там машину, а механик отвез его домой на своем пикапе. Вернуть машину обещали в конце дня, когда закончат ремонт. Около полудня, выйдя на кухню приготовить себе сэндвич, Экслер бросил взгляд в окно и увидел, что кто-то стремительно пробежал по лужайке и скрылся за сараем. Это был человек, не опоссум. Экслер отошел от кухонного окна и подождал, не появится ли второй человек, третий, четвертый. По округе в последние месяцы прокатилась волна грабежей. Грабили в основном пустовавшие в будние дни дома, куда владельцы приезжали на выходные, и он подумал, что грабителей могло привлечь отсутствие автомобиля под навесом. Вероятно, его дом решили обчистить среди бела дня. Он быстро поднялся на чердак, достал ружье и зарядил его. Потом вернулся в кухню, чтобы наблюдать в окно за незваными гостями. В ста ярдах к северу, на дороге, перпендикулярной той, что вела к его дому, стояла машина, но она была слишком далеко, чтобы он мог разобрать, сидит в ней кто-нибудь или нет. Странно было видеть там автомобиль: с одной стороны от дороги поднимался густо заросший лесом склон, с другой до самого сарая Экслера простиралось поле. Тот, кто прятался за сараем, вдруг выскочил, пробежал вдоль его стены и метнулся к дому. В окно кухни Экслер увидел, что это женщина – высокая, стройная блондинка в темно-синей лыжной куртке и джинсах. Теперь она заглядывала в окно гостиной. Он все еще не знал, одна ли она, и на мгновение застыл с ружьем в руках. Она стала переходить от одного окна к другому, задерживаясь у каждого ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы рассмотреть комнату за стеклом. Экслер тихо вышел из дома через заднюю дверь и незаметно подкрался к женщине. Он теперь стоял футах в десяти от южной стены, через одно из окон которой она рассматривала его гостиную.

Наведя на нее ружье, он негромко спросил:

– Чем могу быть полезен, мадам?

– Ах! – вскрикнула она и обернулась. – О, простите, пожалуйста!

– Вы одна?

– Да, одна. Я Луиза Реннер.

– Декан.

– Да.

Она выглядела не намного старше Пиджин, но была гораздо выше – всего на несколько дюймов ниже его. В сочетании с гордой осанкой и гладко зачесанными, открывающими высокий лоб волосами, собранными на затылке в строгий узел, это придавало ее облику героическую скульптурность.

– И что, позвольте спросить, вы тут делаете?

– Да, я незаконно проникла, я знаю… Я не хотела ничего плохого… Я думала, никого нет дома.

– Вы здесь бывали раньше?

– Только мимо проезжала.

– Зачем вы пришли?

– Вы не могли бы опустить ружье? Я что-то нервничаю.

– Знаете, я тоже нервничал, наблюдая, как вы крадетесь вдоль стены моего дома и заглядываете в мои окна.

– Простите. Приношу свои извинения. Я сделала глупость. Мне очень стыдно. Я пойду.

– Что вам здесь нужно?

– Вы прекрасно знаете, что мне здесь нужно, – сказала она.

– И все-таки скажите мне.

– Я только хотела посмотреть, куда она ездит каждые выходные.

– Вы на плохом пути.

– Она обещала, что мы будем вместе всегда, – и бросила меня через три недели. Так со мной никогда еще не поступали! – Она едва сдерживала гнев. – Еще раз приношу свои извинения. Я не должна была приходить сюда.

– И к тому же вряд ли вам стало легче оттого, что вы увидели меня.

– Не стало.

– Скорее наоборот, – кивнул он, – вы просто кипите от ревности.

– От ненависти, если уж хотите знать правду.

– Это ведь вы звонили вчера вечером?

– Я не вполне владею собой, – сказала она.

– Вы просто зациклились на этом – звоните, выслеживаете. А между тем, должен вам сказать, вы очень привлекательная женщина.

– Мне никогда еще не говорил об этом человек с ружьем.

– Я даже удивлен, что она оставила вас ради меня, – продолжал он.

– Да неужели?

– Вы настоящая валькирия, а я просто старик.

– Может, и старик, но вы звезда, мистер Экслер. Не притворяйтесь, будто вы никто.

– Не зайдете ли в дом?

– Зачем? Вы и меня хотите соблазнить? Специализируетесь на перековке лесбиянок?

– Мадам, позвольте напомнить, что это не я за вами подглядывал. Это не я звонил ее родителям в Мичиган. И «мистеру Знаменитости» вчера вечером – тоже не я. Не стоит так быстро переходить на обвинительный тон.

– Я не в себе.

– Думаете, она того стоит?

– Нет. Конечно нет, – ответила Луиза. – Она ведь совсем не красива. И не так уж умна. И не вполне взрослая. Необыкновенно инфантильна для своего возраста. На самом деле она еще подросток. Сделала из своей любовницы в Монтане мужчину. Меня довела до того, что я стала преследовать ее. Кто знает, до чего она доведет вас. За ней тянется шлейф несчастья. Откуда в ней такая сила?

– Попробуйте догадаться, – предложил он.

– Думаете, все из-за…

– От нее исходит очень мощная сексуальная энергия, – сказал он и заметил, как Луиза съежилась от этих слов.

Да, совсем нелегко ей, проигравшей, встретиться лицом к лицу с победителем. Вот чем кончается безрассудное стремление увидеть счастливого соперника.

– Много от кого исходит мощная сексуальная энергия, – процедила Луиза. – Она ведь по сути дела девочка-мальчик. Взрослый ребенок, вернее, подросток. Этот ее хитрый наив! Дело не столько в ее сексуальности, сколько в нас самих: это мы наделяем ее силой, которой она в действительности не обладает. Пиджин сама по себе никто.

– Если бы она была никто, вы не страдали бы из-за нее так сильно. И сюда бы она не приезжала, будь она никто. Послушайте, почему бы вам не зайти? Разглядите все как следует.

А он узнает от Луизы побольше о Пиджин, хотя, разумеется, ее восприятие отравлено обидой: Пиджин ее бросила. Но Экслеру ужасно хотелось разбередить и без того кровоточащую рану и услышать еще что-нибудь о самом близком ему человеке.

– Нет, спасибо, мне хватило. Я и так совершенно раздавлена.

– Зайдите же в дом, – настойчиво повторил он.

– Нет.

– Вы меня боитесь? – спросил он.

– Я сделала глупость и прошу меня извинить. Я вторглась в вашу жизнь, сожалею. А сейчас я хотела бы, чтобы вы меня больше не удерживали.

– Никого я не удерживаю. Что у вас за манера приписывать мне то, чего у меня и в мыслях не было? Я вас вообще сюда не приглашал.

– Тогда зачем вы настаиваете, чтобы я зашла? Разве не потому, что это была бы настоящая победа – переспать с женщиной, с которой спала Пиджин?

– Не имею таких амбиций. Меня и так все устраивает. Я просто пытаюсь быть вежливым. Мог бы предложить вам чашку кофе.

– Нет! – возразила Луиза с холодной яростью, чего он и ожидал – после фразы о том, что его «вполне устраивает» отнятое им у нее. – Нет, вы хотели трахнуть меня!

– Может быть, это вам хотелось бы, чтобы я испытывал подобное желание?

– Нет, это то, чего хотите вы.

– За этим вы сюда пришли? Чтобы вынудить меня сделать это? Отплатить Пиджин таким образом?

Больше она не могла выдерживать унижения и разрыдалась.

– Слишком поздно, слишком поздно! – всхлипывала она.

Экслер не понимал, о чем она, но не стал спрашивать. Она рыдала, закрыв лицо руками, дав наконец выход своей страшной обиде. Он повернулся и, опустив ружье, пошел к заднему крыльцу дома. Шел и старался убедить себя, что ничего из сказанного Луизой о Пиджин накануне по телефону нельзя принимать всерьез.

Позвонив вечером Пиджин, он не стал говорить ей про случившееся днем. И когда она приехала на выходные, не рассказал о визите Луизы. Но, даже занимаясь с Пиджин любовью, он никак не мог отделаться от мыслей о Луизе Реннер и от фантазий на тему того, чего не случилось.

3
ПОСЛЕДНИЙ АКТ

Из-за боли в позвоночнике совокупляться с Пиджин в положении сверху или сбоку Экслеру было трудно, так что он лежал на спине, а она садилась на него верхом, опираясь на кровать коленями и ладонями, чтобы не давить всем своим весом на его таз. Сначала ее умения этим и ограничивались, и ему приходилось ею руководить.

– Я не знаю, что мне делать, – робко шептала Пиджин.

– Ты оседлала коня, – улыбался Экслер, – теперь поезжай.

Когда он вставлял ей в попку большой палец, она глубоко вздыхала от удовольствия и шептала:

– Никто до сих пор туда ничего не засовывал!

– Это вряд ли, – шептал он в ответ.

Когда он вставил туда свой член, она впустила его очень глубоко – терпела, пока могла.

– Больно было? – спросил он.

– Больно, но это же ты.

Она подолгу держала его член в руке и внимательно следила, как убывает эрекция.

– Что ты там рассматриваешь?

– Он наполняет, – отвечала она, – как не могут наполнить ни дилдо, ни палец. Он живой. Это живое существо.

Она быстро научилась ездить верхом и вскоре, покачиваясь, поднимаясь и опускаясь, стала просить:

– Ударь меня!

Когда он влепил ей пощечину, она издевательски спросила:

– Сильнее не можешь?

– У тебя и так щека красная.

– Сильнее!

– Ладно, но зачем?

– Потому что я разрешила тебе. Потому что это больно. Потому что так я кажусь себе маленькой девочкой и одновременно шлюхой. Сильнее! Ну!

У Пиджин был небольшой пластиковый пакет с сексуальными игрушками. Однажды она привезла его с собой на уик-энд и теперь рассып а ла эти штуки по постели всякий раз, как они с Экслером собирались заняться любовью. Саймон повидал достаточно фаллоимитаторов, но никогда (разве что на картинке) не видел кожаной сбруи, которой дилдо крепился к телу, позволяя одной женщине проникнуть в другую. Он сам попросил ее привезти эти игрушки и теперь с интересом наблюдал, как она через ноги надевает упряжь на бедра и стягивает на талии. Она выглядела как бандит, собирающийся на дело, развязный и самодовольный. Потом она вставила в специальное отверстие в упряжи зеленый резиновый член – он оказался как раз на уровне ее клитора. Она стояла у постели, и больше на ней ничего не было.

– А теперь покажи мне свой, – сказала она.

Он снял трусы и бросил их на постель, а она ухватила рукой зеленый член и, смазав его детским маслом, притворилась, что мастурбирует, как мужчина.

– Очень натурально! – заметил он.

– Хочешь, отымею тебя им?

– Нет уж, спасибо.

– Я не сделаю тебе больно, – игриво и вкрадчиво уговаривала она. – Обещаю быть очень нежной. Это не так страшно, как кажется. О, позволь мне! Тебе понравится, обещаю. Это будет у нас новый рубеж.

– Это тебепонравится. Нет уж, лучше бы ты у меня отсосала, – сказал он.

– И чтобы на мне был этот член?

– Да.

– С моим большим толстым зеленым членом?

– Да, именно этого мне хочется.

– С моим большим зеленым членом и чтобы ты трогал мои сиськи?

– Да, правильно.

– А когда я отсосу у тебя, ты отсосешь у меня? Ты будешь сосать мой большой зеленый член?

– Буду, – пообещал он.

– Значит, этоты можешь. Ты ставишь такие странные ограничения. В любом случае, да будет тебе известно, ты очень испорченный мужчина, если тебя может завести лесбиянка.

– Пусть я буду испорченный, но ты теперь вряд ли можешь считаться лесбиянкой.

– Уже нет?

– Только не с этой стрижкой за двести долларов. Не в такой одежде. И не когда твоя мать подражает тебе в выборе обуви.

Ее рука продолжала медленно сжимать и разжимать дилдо.

– Ты действительно думаешь, что за какие-то десять месяцев совсем затрахал во мне лесбиянку?

– А ты хочешь сказать, что все еще спишь с женщинами? – спросил он.

Она молчала, теребя свой искусственный член.

– Спала? – повторил он.

Она загнула два пальца на свободной руке.

– Что это значит?

– Два раза.

– С Луизой?

– Да нет, ты что, с ума сошел?

– Тогда с кем?

Она покраснела.

– Девушки играли в софтбол на поле, мимо которого я ехала в колледж. Я просто остановила машину, вышла и постояла около скамейки. – Она помолчала немного и продолжила: – Когда игра закончилась, ко мне подошла девушка, с хвостом такая, питчер, и мы поехали ко мне домой.

– А второй раз?

– Еще одна подающая, блондинка, тоже с хвостом.

– Остальные члены команды, видимо, ждут своей очереди, – заметил он.

– Я не собиралась этого делать, – сказала она, все еще продолжая поглаживать зеленый член.

– Пиджин Майк, – выговорил Саймон с ирландским акцентом, который ему не случалось имитировать с тех пор, как он сыграл в «Удалом молодце», – возможно, тебе стоит предупредить меня, если ты собираешься и дальше этим заниматься. Я бы не хотел, чтобы ты этим занималась, – сказал он, зная, что бессилен удержать ее, сделать так, чтобы она принадлежала ему одному, и ощущая, какого большого труда ему стоит притворяться забавным и скрывать свои чувства за ирландским акцентом.

– Говорю же, я вовсе не собиралась этого делать, – ответила Пиджин.

И то ли желание пересилило, то ли ей просто хотелось заставить его замолчать, но она взяла в рот его член и скользнула губами вниз, а взгляд его так и остался гипнотически прикован к ее глазам. И ощущение полной беспомощности, того, что чувство реальности его оставило, что эта связь – бесполезная глупость, что прошлое Пиджин неодолимо, а сама она недосягаема, что он только навлекает новое несчастье на свою голову, понемногу отступило. Странность всего происходящего отвратила бы многих. Но именно странность так сильно возбуждала его. Однако страх остался, ужас возвращения к незаконченности, к невозможности завершения. Ужас от перспективы вслед за Луизой стать «бывшим» – упрекающим, свихнувшимся и мстительным.

Отец Пиджин приехал в Нью-Йорк через неделю после визита матери, и его приезд не улучшил положения. Живописуя дочери опасности ее связи, переходя от гибельного возраста героя-любовника к его весьма шаткому душевному равновесию, Эйса восполнил то, что упустила Кэрол. Экслер, однако, придерживался прежней стратегии: стоически переносить все, что можешь о себе услышать; не принимать вызов родителей Пиджин, пока она сама держит удар и не сдается.

– Мама правду сказала: у тебя чудесная стрижка, – похвалил отец. – И насчет одежды она тоже была права.

– Да? Ты считаешь, я хорошо выгляжу?

– Ты выглядишь потрясающе.

– Лучше, чем раньше?

– По-другому. Совсем по-другому.

– Больше похоже на то, какой ты хотел бы видеть свою дочь?

– В тебе, безусловно, появилось нечто, чего раньше не было. А теперь расскажи мне о Саймоне.

– После неудачи в Кеннеди-центре, – сказала она, – у него был нервный срыв, и он попал в психиатрическую больницу. Ты об этом хотел поговорить, папа?

– Да, именно об этом, – подтвердил он.

– У нас у всех есть проблемы, папа.

– Проблемы есть у всех, но не все попадают в психиатрические больницы.

– Ну что ж, раз такое дело, – сказала она, – не хочешь ли поговорить и о разнице в возрасте?

– Я хотел бы поговорить кое о чем другом, Пиджин. Может, все дело в том, что он звезда? Ты же знаешь, есть люди, создающие вокруг себя мощное силовое поле. В его случае это происходит потому, что он знаменитость. На тебя этотак подействовало?

Она рассмеялась:

– Вначале, возможно, именно это. Но сейчас, уверяю тебя, для меня он – это просто он.

– А могу я спросить, сильно ли вы привязаны друг к другу? – спросил отец.

– Мы об этом не говорили.

– Тогда, возможно, тебе стоит поговорить об этом со мной, Пиджин? Ты собираешься за него замуж?

– Не думаю, что в его планы входит женитьба.

– А в твои планы входит замужество?

– Зачем ты говоришь со мной так, будто мне двенадцать лет? – спросила она.

– Потому что в части отношений с мужчинами тебе скорее двенадцать, чем сорок. Послушай, Саймон Экслер – очень интересный актер и, возможно, очень привлекательный мужчина. Но у него за плечами один груз лет, а у тебя – совсем иной. Он прожил одну жизнь, с триумфальными взлетами и катастрофическими падениями, а ты – другую. И поскольку эти его падения сильно меня заботят, я не стану говорить о них с твоей небрежной легкостью. Я также не скажу, что не намерен на тебя давить. Именно это я и намерен делать.

Так он и поступил. В отличие от матери, которая в конце концов отправилась с дочерью по магазинам, отец взял за правило звонить ей каждый вечер во время ужина и продолжать разговор, начатый за ланчем в Нью-Йорке, в том же ключе. И редко эта беседа отца с дочерью длилась меньше часа.

В тот вечер, когда она виделась с отцом в Нью-Йорке, Экслер сказал ей уже в постели:

– Хочу, чтобы ты знала, Пиджин: я просто ошарашен поведением твоих родителей. Интересно, на какое место в нашей с тобой жизни они претендуют? Мне кажется, на слишком большое, что, учитывая все обстоятельства, просто абсурдно. С другой стороны, я признаю, что, какого бы возраста ни достиг человек, в его отношениях с родителями всегда много таинственного, и тут возможны любые сюрпризы. Поэтому позволь предложить: если ты хочешь, чтобы я полетел в Мичиган и поговорил с твоим отцом, я полечу в Мичиган и выслушаю все, что он скажет, и когда он объяснит мне, почему выступает против наших отношений, я даже не стану с ним спорить, я приму его сторону. Скажу, что его беспокойство мне вполне понятно, что я готов согласиться: на первый взгляд ситуация ничего хорошего не обещает, и есть, разумеется, некоторый риск. Но факт остается фактом: мы с его дочерью неравнодушны друг к другу. А то обстоятельство, что мы с ним и с Кэрол дружили, когда были молоды и подвизались в Нью-Йорке, не имеет сейчас никакого значения. Это единственное, что я скажу в свою защиту, Пиджин. Если ты действительно хочешь, чтобы я поехал и встретился с ним. Тебе решать. Если хочешь, я сделаю это на следующей неделе. А хочешь – завтра.

– Вполне достаточно того, что с ним встретилась я, – ответила она. – Не стоит тебе ввязываться. И вообще, не надо на этом застревать. Ты и без того дал понять, что дело зашло слишком далеко.

– Не уверен, что ты права, – возразил он. – Разъяренному отцу лучше встретиться со мной, чем злиться, не имея объекта, на который он мог бы выплеснуть свою ярость.

– Но мой отец вовсе не разъярен, ярость вообще не в его характере, и я не думаю, что надо провоцировать сцену, когда она даже и не назревает.

«Назревает, еще как назревает! – подумал он. – Эти мещане, твои родители, так просто не уймутся». Но сказал лишь:

– Ладно, я только предложил. В конце концов, это твое дело.

Но так ли это было? Разве не следовало ему пресечь вмешательство ее родителей, приняв их вызов, вместо того чтобы пассивно предоставить всему идти своим чередом? Он должен был вместе с ней поехать в Нью-Йорк на встречу с отцом – настоять на своем присутствии и приструнить Эйсу. Несмотря на все заверения Пиджин, он не мог отделаться от мысли, что Эйса разъярен и лучше встретиться с ним, а не прятаться от него. Все дело в том, что он звезда?Разумеется, именно так должен рассуждать Эйса, никогда не получавший больших ролей. «Да, он будет считать, – думал Экслер, – что моя слава лишила его единственной дочери, актерская слава, которой сам Эйса никогда бы не снискал».

Только в середине следующей недели у него дошли руки до пятничного номера окружной газеты, и на первой странице он обнаружил статью про убийство, случившееся в благополучном пригороде в двадцати пяти милях отсюда. Мужчину за сорок, преуспевающего пластического хирурга, застрелила из охотничьего ружья его жена, с которой он проживал раздельно. Эта самая жена была не кто иная, как Сибил ван Бюрен.

К тому времени Сибил разошлась с мужем. Она приехала на машине к его дому с другого конца города и, как только он открыл дверь, дважды выстрелила ему в грудь. Он умер мгновенно. Бросив орудие убийства на пороге, женщина вернулась в машину и сидела там, пока не приехала полиция и не отвезла ее в участок для составления протокола. Утром перед уходом из дома она договорилась с няней, что та пробудет с двумя ее детьми весь день.

Экслер немедленно позвонил Пиджин и все ей рассказал.

– А ты тогда поверил, что она на это способна? – спросила Пиджин.

– Она-то? Такая слабая и беспомощная? Нет, ни за что. Мотив был серьезный – растление ее ребенка. Но чтобы она решилась на убийство! Она спрашивала, не соглашусь ли я его убить, говорила: «Мне нужен кто-то, кто убьет этого порочного человека».

– Жуткая история, – отозвалась Пиджин.

– Такая хрупкая женщина, словно скроенная по непрочным детским лекалам. Никому и в голову не придет, что от нее может исходить какая-то угроза.

– Ее не признают виновной, – рассудила Пиджин.

– Может, не признают, а может, и признают. Если решат, что имело место временное помешательство, это избавит ее от наказания. Но что с ней будет дальше? И что станет с ее дочерью? Даже если жизнь девочки не искалечил навсегда отчим, то теперь уж точно искалечила мать. А у них ведь еще и сын.

– Хочешь, я приеду сегодня вечером? Что-то мне не нравится твой голос.

– Нет-нет, – ответил он, – я в полном порядке. Просто никогда раньше не был знаком с человеком, совершившим убийство не на сцене.

– Я приеду, – решительно заявила Пиджин.

И она приехала, и после ужина, в гостиной, Экслер повторил ей подробно все, что говорила ему Сибил ван Бюрен в больнице. Он нашел ее письмо, то самое, которое она прислала ему на адрес офиса Джерри, и дал его прочесть Пиджин.

– Муж утверждал, что невиновен, – заметил Экслер, – что она психически больна, невменяема.

– Она действительно невменяема?

– Мне так не показалось. Видно было, что она страдает. Но я склонен был верить тому, что она рассказывала.

Целый день он перечитывал заметку, снова и снова смотрел на фотографию Сибил в газете – студийный портрет, на котором она была молодая и хорошенькая и походила не на замужнюю женщину за тридцать и уж точно не на Клитемнестру, а скорее на старшеклассницу из школьной группы поддержки, которая еще ничего в жизни не видела.

На следующий день Экслер позвонил в справочную и легко получил номер телефона ван Бюренов. Позвонил. Ответила женщина, оказавшаяся сестрой Сибил. Он прочитал ей по телефону письмо. Договорились, что он снимет с письма копию, а оригинал вышлет ей для передачи адвокату Сибил.

– Вам разрешают с ней видеться? – спросил он.

– Да, в присутствии адвоката. Она скучает по детям и жалуется, что нельзя их повидать, но в остальном держится пугающе спокойно.

– Она говорила что-нибудь про убийство?

– Она говорит: «Это нужно было сделать». Можно подумать, это ее пятидесятое убийство, а не первое. Она в очень странном состоянии. По-моему, до нее не доходит весь ужас происшедшего. Похоже, ей кажется, что весь ужас остался позади.

– Это пока, – сказал он.

– Да, я тоже так подумала. И однажды все рухнет. Долго она не сможет прятаться за этой невозмутимой маской. Мне кажется, за ней надо бы присматривать, чтобы она не покончила с собой в камере. Что-то будет дальше… Страшно подумать.

– Могу себе представить. То, что она совершила, никак не вяжется с моим представлением о ней. Почему она все-таки сделала это? И ведь прошли месяцы с того дня, когда обнаружилось…

– Потому что, после того как они разъехались, Джон продолжал все отрицать и утверждал, будто она бредит, и это приводило ее в дикую ярость. В то утро, собираясь увидеться с ним, она сказала мне, что вырвет у него признание, чего бы это ни стоило. Я отговаривала ее: «Не стоит тебе с ним встречаться. Ты разозлишься и потеряешь над собой контроль». Так и вышло! А ведь говорила я ей, что надо обратиться к прокурору округа, предъявить иск. И упрятать Джона за решетку. Но она отказалась: он достаточно известный человек, история попадет в газеты, Элисон придется пройти через кошмар суда, через испытания, которых ей не перенести, а девочка и без того столько пережила. Да, она так говорила, и поэтому я даже представить себе не могла, что «выбить из него признание, чего бы это ни стоило» – значит пустить в ход оружие. Она же должна была понимать, что это тоже попадет в газеты! И ведь она даже не дала Джону времени впустить ее в дом. Он не успел сказать ни единого слова. А не то, что они ссорились, она вышла из себя и застрелила его в состоянии аффекта. Ей потребовалось всего-навсего увидеть его лицо, чтобы нажать спусковой крючок, нажать дважды, и вот он мертв.

– А девочка знает?

– Ей пока не сказали. Это будет непросто. Тут вообще ничего простого не будет. Покойный доктор ван Бюрен позаботился об этом. Мне трудно даже вообразить себе страдания, которые ожидают Элисон.

Экслер потом повторял про себя много дней подряд: «Страдания, которые ожидают Элисон». Возможно, именно эта мысль довела Сибил до того, что она убила мужа, тем самым продлив страдания Элисон. И через несколько недель после отправки письма Сибил ван Бюрен ее сестре он был так же поглощен мыслями о страданиях Элисон, как раньше – о своих собственных. Мыслями о страданиях растерянного ребенка и о смертоносной ярости его матери.

Однажды ночью в постели Пиджин сказала ему:

– Я нашла для тебя девочку. Она из команды пловчих. Я плаваю с ней вместе в бассейне. Лара. Хочешь, я приведу тебе Лару?

Она медленно поднималась и опускалась над ним, свет был погашен, и полная луна смутно освещала комнату сквозь ветви высоких деревьев.

– Расскажи мне о Ларе, – попросил он.

– О, она тебе точно понравится! – шаловливо улыбнулась Пиджин.

– А тебе явно уже нравится.

– Я наблюдаю за ней в бассейне. И в раздевалке. Девочка из богатой, привилегированной семьи. Никогда не знала никаких трудностей. Она само совершенство. Блондинка. Прозрачные голубые глаза. Длинные сильные ноги. Безупречные груди.

– Насколько безупречные?

– У тебя твердеет, когда я говорю о Ларе! – заметила она.

– Так что груди? – напомнил он.

– Ей девятнадцать. Они налитые и упругие. Лобок у нее побрит, но по бокам такой светлый пушок.

– И с кем она трахается? С мальчиками или с девочками?

– Пока не знаю. Но кто-то с ней точно забавляется.

С той ночи Лара всегда была с ними, когда они ее хотели.

– Ты сейчас в ней, – бывало, говорила Пиджин, – в ее чудной маленькой киске.

– А ты ее тоже…

– Нет, только ты. Закрой глаза. Хочешь, она сделает, чтобы ты кончил? Хочешь, Лара заставит тебя кончить? Ну-ка, белокурая сучка, сделай, чтобы он кончил! – говорила Пиджин и пускалась вскачь. Теперь ее не надо было учить ездить верхом. – Ну-ка, обрызгай ее! Давай, давай! Брызни ей прямо в лицо!

Как-то вечером они пошли поужинать в ресторанчик местной гостиницы. Из гостиной в деревенском стиле была видна дорога, а дальше – озеро, расцвеченное закатными красками. Пиджин оделась во все самое новое. Они купили эти вещи в Нью-Йорке на прошлой неделе: короткую обтягивающую юбку джерси, тонкие черные чулки, красный кашемировый топ, поверх которого она накинула кардиган из того же красного кашемира; мягкую кожаную сумку на длинном ремне, отделанную кожаной бахромой; остроносые низковырезанные босоножки, оставлявшие открытыми начало ложбинки между пальцами. Она выглядела мягкой, аппетитной, соблазнительной – красный верх, черный низ – и держалась с таким небрежным спокойствием, как будто одевалась подобным образом всю жизнь. Сумку на длинном ремне она носила так, как посоветовала ей продавщица в магазине: наподобие патронташа, наискосок через грудь, так что она лежала у нее на бедре.

Чтобы не заболела спина и нога не немела, Экслер обыкновенно во время ужина два-три раза вставал и прохаживался. Между основным блюдом и десертом он встал во второй раз и прогулялся по ресторанчику. Забрел в общую комнату, заглянул в бар. Там сидела в одиночестве привлекательная молодая женщина. Ей не было и тридцати, и, судя по репликам, которыми незнакомка перебрасывалась с барменом, она была слегка навеселе. Экслер улыбнулся, поймав на себе ее взгляд. И чтобы задержаться подольше, спросил у бармена счет бейсбольного матча, который показывали по телевизору. Потом поинтересовался у барышни, местная ли она или остановилась в этой гостинице. Она сказала, что отработала первый день в антикварном магазинчике через дорогу и зашла выпить после закрытия. Он спросил, понимает ли она что-нибудь в антиквариате, и она ответила, что ее родители держали антикварную лавку на севере штата. Она три года проработала в Гринвич-Виллидж, а сейчас решила попытать счастья за городом. Он поинтересовался, давно ли она здесь, и узнал, что всего-навсего месяц. Тогда он осведомился, что она пьет, и, когда она ответила, сказал: «За следующую порцию плачу я» – и дал понять бармену, чтобы тот включил выпивку в его счет.

За десертом Экслер сказал Пиджин:

– Там в баре девушка напивается.

– Как она выглядит?

– Как особа, которая в состоянии о себе позаботиться.

– Хочешь?

– Если хочешь ты.

– Сколько ей? – спросила Пиджин.

– По-моему, лет двадцать восемь. Ты главная. Ты – и зеленый член.

– Нет, ты. Ты и твой настоящий член.

– Ладно, вместе ответим, – кивнул он.

– Покажи мне ее.

Он оплатил счет, они вышли из зала, двинулись в бар и остановились в дверях. Экслер стоял за спиной Пиджин, обнимая ее сзади. Он чувствовал, как она дрожит от волнения, глядя на девушку у стойки, и ее дрожь передалась ему. Как будто они стали одним существом, охваченным безумным желанием.

– Она тебе нравится? – прошептал он.

– Похоже, ее можно завести с пол-оборота. Видно, что готова вступить на скользкий путь и способна на любое бесстыдство.

– Видно, что тебе хочется отвезти ее домой.

– Она, конечно, не Лара, но сойдет.

– А что, если ее стошнит в машине?

– Думаешь, к тому идет?

– Она тут давно уже сидит. Если вырубится у нас дома, как будем от нее избавляться?

– Убьем, и дело с концом, – отрезала она.

Все еще крепко прижимая к себе Пиджин, он громко предложил девушке у стойки:

– Вас подвезти, юная леди?

– Трейси.

– Вас подвезти, Трейси?

– Я на машине.

– Но в состоянии ли вы вести ее? Я могу подбросить вас домой.

Пиджин просто трепетала у него в руках. Она похожа на кошку, подумал он, на кошку перед прыжком, а еще на сокола, за секунду до того, как он взлетит с запястья сокольничего. Зверь, которого ты можешь контролировать – пока не отпустишь. И еще он подумал, что снимает для нее Трейси так же, как прежде покупал новую одежду. С Ларой они были такими храбрыми потому, что никакой Лары не предвиделось, а значит, не приходилось опасаться последствий. Тут совсем другой случай. Его вдруг осенило, что он все полномочия передал Пиджин.

– Меня муж может довезти, – сказала Трейси.

Он еще раньше заметил, что у нее на пальце нет обручального кольца.

– Нет, позвольте мы довезем вас. Вам куда?

Трейси назвала городок в двадцати милях к западу.

Бармен, который прекрасно знал, что Экслер живет в противоположной стороне, притворившись глухонемым, занялся своей работой с удвоенным рвением. Благодаря фильмам с участием Экслера почти каждый из девятисот жителей этого захолустного городка знал, кто он такой, хотя лишь немногие имели представление, что свою репутацию он заработал главным образом театральными ролями. Пьяная молодая женщина оплатила счет, сползла с табурета и взялась за свою куртку, готовясь уйти. Она оказалась выше, чем он предполагал, и крупнее – заблудшая, возможно, но не беспризорная. Пышущая здоровьем блондинка, образец телесного изобилия и стандартной нордической привлекательности. В общем и целом, более заурядная, грубоватая версия величественной Луизы.