Текст книги "Крокодилия"

Автор книги: Филип Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

5

На первом снимке, который я сделал, Билли Кроу сидит на черном стуле на фоне белой стены и смотрит прямо в объектив. Он полуобнажен, загорелое мускулистое тело, у сосков и пупка вьются белые волоски. Он сидит нога на ногу, правая поверх левой, его руки сложены – левая поверх правой. Он и улыбается, и хмурится, как будто удивлен, чем-то озадачен. Мебели нет, на полу разбросаны грязные чашки и клочки бумаги. Возле его ноги – пара обгоревших спичек. На стене позади него – зеркало. В зеркале отражается вспышка, скрывающая мое лицо.

– Я сидел здесь всё утро, – рассказывал Билли. – Один. И вдруг подумал, что мне нужна фотография. Как я здесь сижу. Фотография. Чтобы навсегда запомнить этот день. Потому что часто всё забываешь. А я не хочу забыть. Снимки – маленькие кусочки памяти. Они помогают удерживать прошлое. Теперь я всегда буду помнить, что однажды чувствовал себя таким одиноким.

– Да, – сказал я. – Понятно. – Хотя мало что понял.

Комната была совсем пустой – деревянный стол, газовая плита, несколько чашек и альбомов.

– Я наблюдал за тобой, – продолжал Билли.

– Правда?

– Смотрел, как ты сидишь в саду, как идешь по улице. Однажды вечером даже видел, как ты раздеваешься. Ты забыл задернуть шторы. Это было неплохо. Я даже подрочил, глядя на тебя.

– Вот как? Ну-ну….

– Чаю хочешь?

– Да, спасибо.

Он поставил чайник.

– Давай, я расскажу о себе, – он провел руками по груди и животу, – меня зовут Билли Кроу. Уильям Лестер Кроу, если быть точным. Мне двадцать четыре. На самом деле я блондин, – он приспустил джинсы и показал. – Можешь убедиться.

– Ясно.

– Я поселился в этом доме не так давно, с моим любовником Дейвом и его братом Тео. Но у нас ничего не вышло. Иногда вот так вот не выходит, и всё. Дейв уехал и забрал все наши вещи. Точнее: лампу, свою одежду и заварочный чайник. Поэтому у нас чай в пакетиках. Ты не против?

– Ладно, – я не знал, что сказать и продолжил:– Мне нравится эта твоя брошь, с крокодилом.

– Да. Милая, правда? Друг подарил. Боюсь, придется ее продать. Думаю, за нее немало дадут. Тут я видел неподалеку антикварный магазин под названием – ты только послушай! – "Крокодильи слезы". Там-то ее наверняка купят. Я думаю, название магазина должно пробуждать такую фальшивую сентиментальность. Потому что люди расстаются со своими ценностями или просто барахлом. Но я смотрю на это по-другому. Если бы я действительно кого-то любил, я бы купил ему подарок в этой лавке. Видишь ли, для меня крокодильи слезы – честные слезы. И подарок из этой лавки был бы магическим знаком. У него был бы смысл.

– Прекрасно тебя понимаю.

Он улыбнулся.

– Верно. Хватит о делах. Я люблю музыку, кино и красить волосы в разные цвета. Люблю людей и еду. Это не обязательно должно сочетаться. – Он протянул мне чашку. – И мне нравишься ты, Доминик, очень сильно.

– Спасибо на добром слове.

– А я тебе нравлюсь?

Я коснулся его живота.

– Да.

– Хорошо. Мы начали на равных и открыли карты. – Он сел. – А что там у тебя дома? Твоя сестра и всё такое?

– Раньше я жил с родителями. Мы все время ссорились. Анна предложила переехать к ней. Вот и всё. У меня тут своя комната. Своя жизнь. Я просто лежу на диване ночью и слушаю, как они там трахаются до второго пришествия.

– Ух! Стивен трахается! Представляю, сколько шума!

– Как зверь.

– Так я и знал. Он тебе нравится?

– Конечно.

– Конечно?

– Но он натурал, Билли.

– Ладно. Так уж всегда бывает. Не сомневаюсь, что многие девушки, которые ему нравятся, на самом деле любят других девушек или, по крайней мере, других парней. Так устроен мир, – он глотнул чай, не спуская с меня глаз. – Ты раньше с кем-нибудь разговаривал о сексе?

– Нет. Не то что бы.

– Не то что бы?

– Ну, не серьезно.

– Ясно. Так что сейчас у тебя что-то вроде посвящения.

– Верно.

– И ты ни разу….

– Нет, ни разу.

Он рассмеялся. Я тоже. Никогда еще я не чувствовал себя так легко и непринужденно.

– Теперь, – сказал он, – давай-ка я тебя сфотографирую. На фоне этой стены. Я хочу запомнить этот день. Нашу встречу.

Он сделал снимок.

– Слушай, Билли. Мне надо идти. Я обещал Анне, что приготовлю Стивену завтрак.

– Радости рабства?

– Типа того.

Я поднялся, поцеловал его.

Его язык проскользнул мне в рот, а руки между моих ног. У меня встал.

– Я этого еще не пробовал, – признался я.

– Вздор. Ты занимаешься этим уже тысячу лет.

Я снова поцеловал его. И пощупал между ног.

И чуть не лишился чувств от наслаждения.

Перед уходом я сказал:

– Можешь оставить себе камеру. Вдруг еще что-нибудь захочешь запомнить.

– Создатель воспоминаний, – откликнулся он.

Я открыл дверь.

– Доминик, – позвал он.

– Да?

– Приходи вечером, ладно?

На этом снимке я сижу на черном стуле на фоне белой стены и смотрю прямо в камеру. Я в черной майке и джинсах, пояс врезался в живот. Мои волосы черные, очень длинные сзади, короткая косая челка. Я сижу нога на ногу, левая на правой, руки сложены, правая поверх левой. Я пристально смотрю в камеру. На паркете чашки и клочки бумаги. Возле моей ноги одна или две спички. На спине за мной – зеркало. На зеркале – фотография Билли, которую я сделал.

6

– Ты все еще пишешь рассказы? – спросил Стивен.

– Да. Иногда.

– Анна мне как-то показывала. Мне понравилось.

– Спасибо.

– Ты должен продолжать. Напиши побольше, когда пойдешь в колледж. Может быть, удастся их продать. Заработаешь денег и просадишь. Ты не должен целый день просиживать штаны в каком-нибудь банке.

– Это так плохо?

– Это очень плохо, Дом. Поверь мне.

Я смотрел, как он нервно вышагивает по комнате, пиная машинки Гаррета. Неожиданно он повернулся ко мне.

– Скажи-ка. На сколько я выгляжу?

– Прости?

– Сколько бы ты дал мне лет?

– Двадцать три, двадцать четыре. А сколько тебе?

– Двадцать четыре.

– Больше тебе и не дашь.

– Ну ладно. Тогда не так уж страшно. Знаешь, я иногда встречаю парней, с которыми учился в школе, и они выглядят древними. Ужасно постарели. Толстые, лысые. А я неплохо выгляжу, правда? И не слишком облысел, верно? Для конторского служащего? Я могу обогнать тебя, если придется.

– Да меня и Гаррет может обогнать, Стив.

– Ну я имею в виду, что если люди видят нас на улице, я не выгляжу намного старше тебя, правда?

– Конечно, нет. Но ты и не особенно старше.

– Я знаю. Но я ведь и не выгляжу старше, правда?

– Нет, Стив, нет.

– Да, вот так иногда бывает. Иногда все происходит слишком быстро. Только что ты тусовался с утра до вечера, и вот уже женат, целый день работаешь, всю ночь спишь, у тебя ребенок и нет времени вздохнуть. Я просто забыл последовательность событий, мне кажется. Я забыл, как это всё произошло, с чего началось. Неожиданно сюжет изменился, и я оказался здесь. Понимаешь, о чем я, Дом?

– Конечно, понимаю.

– И я люблю твою сестру. Я был никем, пока не встретил ее. Ты ведь знаешь.

– Знаю.

– И она тоже любит меня.

– Конечно.

– И Гаррет замечательный ребенок.

– Красивый.

– Просто дело в том – не знаю – как будто время куда-то исчезло. – Он задумался. – И твоя сестра никогда не простит мне, что поссорилась с родителями.

– Но она же ненавидит родителей. Она так рада, что сбежала от них. Она сама мне говорила. Говорила миллион раз.

Стивен улыбнулся.

– Бедняжка Доминик. Он все еще верит тому, что люди ему говорят. – И он принялся повторять мое имя медленно и торжественно, словно пытаясь убедить себя в том, что я еще здесь. – Доминик. Доминик. Доминик.

Я лежал в постели, голый и распаленный, мои ноги сплелись с ногами Билли. Он целовал меня, просовывая язык глубоко в рот, а правой рукой сжимал мои соски, пока они не напряглись и вспыхнули болью. Мраморная гладь его тела, влажного от пота. Словно гладкий морской котик, гибкий и игривый, извивался у меня между ног. Стоило мне застонать или вздохнуть от незнакомых ощущений, пронизывающих до кончиков пальцев, он принимался тихо повторять мое имя и шептать мне в ухо «любимый» или «дорогой», оставляя слова плавать в голове маленькой стайкой рыб.

Он взял мой член, сжал его, стал дрочить. Его язык скользил туда-сюда, туда-сюда, и я был разорван между желанием закрыть глаза в громком крике и необходимостью смотреть на моего Билли, смотреть на всё, что он делает, изучать его прекрасные крепкие плечи и гусеницу позвоночника, дрожа от спазмов восторга. Я пожирал глазами его тело: твердый мускулистый живот, островок светлых волос на лобке, член, яйца, крепкий круглый зад, зеленые глаза, могиканский гребень, выбритые виски, прямой нос, белые зубы, мягкую кожу. Я хотел запомнить всё, абсолютно всё. Моли жадные глаза стремились похитить его образ, навсегда выжечь его в сетчатке и памяти.

В сексе я обрел свое предназначение. До этой ночи, до того, как Билли Кроу сжал мое тело и принялся ворковать мое имя, как печальный голубок, до того, как Билли Кроу овладел мной и сказал мне, кто я такой, я не знал о себе ничего. Моя природа была скрыта от меня, замаскирована тенями, неразделимо смешана с жизнями других людей, бесчисленными миллионами историй, частицей которых я был.

Билли создал меня. Он взял всё, что было во мне, привел в порядок, и вернул – богаче, полнее, честнее, чем прежде. Столько лет я дрочил, мечтая о том, что занимаюсь любовью. Но это превзошло все мои фантазии. Секс не был чем-то отдельным от меня. Не тем, чем можно заниматься только, когда тебя охватывает возбуждение и стоит член. Секс оказался частью меня, частью всего, чем мне хотелось стать, частью любого решения, которое я принимал. Секс был со мной каждую секунду, он управлял мною, он улыбался мне. В нем не было ничего пугающего. Напротив, секс уничтожал страх. Он сделал меня Домиником Нилом.

Билли Кроу попросил:

– Подрочи мне. Подрочи.

Он лег на спину, вытянул ноги. Я погладил тяжелый континент его живота. Кожа была прохладной и гладкой. Как слоновая кость, без малейшего изъяна. Словно нарисованная Джотто.

Билли закрыл глаза. Зажмурился так сильно, что на лице появились морщины и оно покраснело.

– Мы могли бы быть где угодно, – сказал он. – Абсолютно где угодно. Заниматься этим в любом уголке земли. Кто угодно мог бы на нас смотреть.

Я потрогал его член. Он был и упругим, и мягким – бивень, укутанный в бархат. Я стал медленно водить рукой – вверх-вниз, вверх-вниз. Он налился и потеплел в моей руке.

Дыхание Билли участилось. Я смотрел, как ходят мускулы на его животе, как дрожат веки. Он облизнул губы, откинул голову, вцепился в простыни.

– Где мы? – бормотал он, задыхаясь. – Где мы? Во льдах или в джунглях? В песках или болотах? Скажи мне.

Я был слишком занят, чтобы отвечать.

Я был Домиником Нилом, он – Билли Кроу, и секс дал нам имена и смысл.

Я дрочил ему медленно. Вверх, вниз. Не отрывая глаз от его тела. Я повернулся на бок, так, что мой живот обливался потом рядом с его бедром.

– Мы в джунглях, – шептал Билли. – Тропическая ночь. Полнолуние. Сияют звезды. На нас смотрят лесные твари. – Его дыхание участилось, кожа порозовела, взмокла от пота. – Я вижу, – прошептал он, – как они смотрят, смотрят.

Я вцепился в него сильнее.

– У них безмятежный взгляд. Они не понимают.

Я продолжал дрочить.

– Они смотрят! – закричал он. – Они смотрят! Это… крокодилы!

И тут он кончил. Изверг великолепный фонтан спермы, словно кит, всплывший на поверхность. Теплые белые капли приземлились на его грудь и живот. В ту же секунду я кончил тоже. Кончил, даже не дотронувшись до себя. Пролил свое желание по всей длине его ног. Его сперма смешалась с моей – странное зелье из очищения и удовольствия.

Он открыл глаза, поцеловал меня.

Все звуки вокруг словно изменились, и окружавшие нас предметы, казавшиеся далекими и эфемерными, пока мы занимались любовью, вернулись к своей полноте и крепости. Это был, казалось, переход в другое время, иной мир. Я услышал собачий лай, свое дыхание, почувствовал, как в воздухе разлилась прохлада. Я стал монстром и ангелом в этом восхитительном мире.

– Ты знаешь… – начал Билли.

– Что?

– После секса я всегда думаю об одном и том же. Такой образ. Я вижу его с тех пор, как впервые кончил.

– Какой образ?

– Я вижу замок. Замок с башней. Ночь. В башне горят свечи. Там сидит король. Он разговаривает со зверем. Зверем, который прикован в центре комнаты.

– Каким зверем?

– Ты сам знаешь.

– Нет, не знаю.

Он привстал, посмотрел на меня.

– Скажи мне, о чем ты думал, когда мы занимались сексом?

– О чем думал? Ну, о тебе.

– Обо мне?

Я кивнул.

– Но неужели у тебя не было фантазий? О чем-то другом? Неужели ты ничего не придумал?

Я смутился. Я чувствовал себя, словно провинился в чем-то. Как-то его обманул.

Билли ухмыльнулся, погладил мой мягкий и липкий член.

– Ну, – произнес он. – Надо с этим что-то делать.

Вот история о том, как моя мать встретила моего отца.

Жила-была девочка с рыжими волосами и голубыми глазами, которая считала себя принцессой, хотя была совсем не красива. Если сказать по правде, – а мать будущей принцессы обычно так и делала, – она была вполне обыкновенной, и от полной незаметности ее спасали только рыжие волосы, издалека казавшиеся роскошными.

Некрасивая принцесса с огненными волосами ненавидела своих родителей со страстью столь пылкой, что каждую ночь, перед тем, как заснуть, рыдала. Ее родители, не умевшие читать и писать, работавшие с двенадцати лет, почти каждый вечер возвращались из пивной навеселе, и хотя они никогда не били и не обижали принцессу, они относились к ней с таким презрительным равнодушием, что порой девочка сомневалась, существует ли она вовсе.

Принцессу звали Кэти.

У нее не было ни братьев, ни сестер, ни друзей, с которыми она могла бы поговорить, она создала себе воображаемого собеседника, выстроила свой собственный замкнутый мир и обитала в нем, ни в ком не нуждаясь. В школе ее ненавидели за замкнутость и молчаливость. Над ней открыто смеялись учителя и ученики, на площадке для игр ее толкали и щипали руки без лиц. Как она ненавидела школу! Но девочка была сильной и прекрасной в своем одиночестве. "Когда-нибудь меня полюбят, – говорила она невидимому другу. – Когда-нибудь я выйду замуж, нарожаю детей, и они будут меня любить и защищать".

По субботам она ходила на местный рынок за покупками. Все торговцы знали ее семью и справлялись о родителях.

– Да, разошлись вчера в «Кингсе», – подмигивал ей налитый кровью глаз.

– Вот как? – Кэти бесстрастно разглядывала брюссельскую капусту и репу.

– Твой отец дал жару.

– Да.

– Вот уж насмешил. Снял штаны посредине бара и угрожал…

– Помолчал бы ты, Джек, – обрывала торговца жена. – Юной Кэти вовсе не обязательно слушать про ее пьяного папашу.

– Да ладно, Кисси. Смешно же было. Ты ведь сама там была.

– Я была. А Кэти нет. И это просто скучно, когда тебе рассказывают про попойку, на которой тебя не было. Верно, Кэти?

– Да, миссис Ист.

Исты торговали овощами и фруктами. Овощами, как более мужественным товаром, заведовал Джек, фрукты были в ведении Кисси. Она гордилась своим разноцветным прилавком, и, чтобы яблоки сияли боками, натирала их рукавом джемпера. Ей помогал Сидней, шестнадцатилетний мальчик с копной кудрявых черных волос. Он был до того застенчив, что не решался даже взглянуть в глаза покупателю, которого обслуживал.

– Ну так, – продолжала миссис Ист, – что ты хочешь сегодня, Кэти, дорогуша? Как насчет вот этих яблочек? Белоснежка? Знаю, твоя мама их очень любит.

– Да. Яблок. И еще, – она зажмурилась от озорного удовольствия. Она купит что-то неожиданное и для себя. – И… пожалуй, винограда.

– Винограда?

– Да. Вот того зеленого, без косточек. – Какая роскошь! Она будет сидеть в своей комнате, читать хорошую книжку и есть виноград. – Большую гроздь.

– Мама что, захворала? – поинтересовалась миссис Ист.

– Нет. Это для меня.

– Сид. Дай мисс Кэти вон ту большую гроздь винограда.

Сидней прошел мимо них, уставившись себе под ноги, разыскал виноград и передал миссис Ист.

– Положи-ка в пакет.

Он оглянулся в поисках пакета, отыскал один, положил виноград и снова протянул миссис Ист.

– Отдай их Кэти. Неужели мне нужно тебе всё говорить?

Он издал какой-то странный хныкающий звук и передал пакет Кэти.

– Спасибо, Сидней. – Одним величественным движением Кэти откинула волосы, падающие на глаза.

Он поспешил отойти подальше.

– Иногда, – пожаловалась миссис Ист, – не знаю даже, чего от него больше – вреда или пользы. Все время приходится говорить ему, что нужно делать. У него нет и той доли разума, который Бог дал салату, у этого мальчишки. Просто нужен кто-нибудь…

– Кто бы о нем позаботился, – подхватила Кэти, и ушла, ликуя от своего открытия.

Кэти смогла вытерпеть только до четверга. Ей очень хотелось вернуться на рынок и снова увидеть Сиднея. Она замечала его молчаливое шарканье и раньше, но не придавала ему значения. Теперь он вдруг стал персонажем, частью ее плана.

– Привет, Сидней.

Он кивнул.

– Холодно сегодня, правда?

Он пожал плечами.

– Чувствуешь, как холодно, Сидней?

Он вновь пожал плечами.

– Ну ты-то не чувствуешь. Такой большой сильный мужчина. И эта работа. Все эти тяжелые ящики. Наверняка тебе все время жарко. – Она заметила очертания его плеч и груди под рубашкой и почувствовала, как замирает ее сердце, а кровь приливает к лицу. Она прижала язык к зубам от острого желания дотронуться до парня.

– Я так люблю фрукты. Какой чудесный виноград ты дал мне в прошлый раз. Я сидела на кровати, читала роман и высасывала каждую виноградинку, пока не оставалась только кожура. Наверняка ты любишь виноград. Нет? Ну тогда яблоки? Большие, крепкие яблоки? Говорят, они полезны для зубов. У тебя чудесные зубы, Сидней. Белые, как снег. Снег. Яблоки «Белоснежка» для белоснежных зубов, верно?

Тут он посмотрел на нее и рассмеялся.

– У тебя столько дел, – продолжала она. – С утра до вечера работаешь, и в дождь, и в снег. Но зато видишь все эти замечательные фрукты. Ведь это дыня, правда? Да, она и есть. Сладкая дыня. Или это арбуз? Не могу их отличить. Ни разу не пробовала, представляешь?

– Медовая дыня, – сказал Сид.

– Медовая дыня, – повторила Кэти. Сам звук этих слов заставил ее чувствовать себя окрыленной и экзотичной.

– Возьми! – Сид протянул ей оранжевый шар. – Это подарок. Я тебе дарю.

– Ты такой джентльмен, Сидней. Слишком добрый.

Так это все и началось. В каком-то смысле Сидней просто стал еще одним воображаемым собеседником, безмолвным, ждущим, когда моя сделает его самим собой. И это ей удалось. Она сформировала его характер, с абсолютной уверенностью ежедневно объясняя ему, кто он такой. "Ты – добытчик, – твердила она. – Ты – прирожденный работник. Но для этой работы ты слишком хорош. Ты молчаливый, вдумчивый человек". Она строила его, один кирпич за другим, пока не возвела крепость, но не ради него, а для того лишь, чтобы защитить себя. И он слепо поверил в версию моей матери, потому что в своей жажде обладать она была блистательна, как комета. И он чувствовал себя защищенным и безопасным в ее тени. А моя мать ощущала, как вокруг нее по орбите начинает вращаться целый мир. Она выбросила детей во вселенную своей любви, словно они были послушными спутниками, дарящими ей чувство уверенности и значения, делающими ее крепкой и стабильной в ауре материнского притяжения.

7

Мы с моим Билли Кроу пошли в зоопарк. Он хотел посмотреть крокодилов. Билли был в пиджаке из змеиной кожи, украшенном снизу доверху тысячами заклепок. Пиджак казался тяжелым и неудобным, но на широких плечах Билли он сидел превосходно. Пять колец блестели в одном его ухе, семь в другом. Синий изгиб волос молнией пересекал голову, и Билли, словно улитка, оставлял за собой след из чистого секса.

Величайшим наслаждением для меня было просто наблюдать за ним. Его манера ходить, то, как руки его постоянно гладили живот и грудь, задирая белую майку, так, что я мог видеть горящие отсветы его мускулистого тела и коричневые соски. Меня раздражало, что другие люди тоже смотрят на него. Он был моим. Я мечтал запереть его где-нибудь, чтобы он существовал только для меня, дышал для меня, чтобы у него стоял член только для меня, чтобы он кончал только для меня.

Билли восторгался крокодилами.

– Они живут сотни лет, – рассказывал он.

– Вот как? – Я подошел к нему как можно ближе. Он обнял меня, и у меня немедленно встал.

– Ты только подумай. Мы живем и умираем, а они все время здесь. Смотрят. Неуязвимые в своих шкурах.

Я потерся членом о его ногу, и Билли улыбнулся.

– Знаю. На меня крокодилы тоже так действуют. С чего бы это? Может быть, оттого, что я чувствую себя таким незначительным рядом с ними. Понимаешь, насколько ничтожна наша жизнь по сравнению с их жизнью? Мне кажется, что секс – всего лишь способ запугать смерть.

Мы пошли за мороженым. Билли купил открытку с крокодилом и теперь любовался ею. Он погрузился в свой населенный рептилиями рай, в котором мне не было места. Я был обижен и разозлен. Но ему было не до меня. Если бы внезапно раздался шум, он бы посмотрел куда угодно, только не в мою сторону. Он был погружен в свои фантазии, все остальное его не волновало.

– Пойдем домой, – предложил я.

– Конечно. – Он положил фотографию в карман. – Если хочешь. Ты устал?

– Немножко.

– Конечно, пойдем.

По дороге Билли рассказывал:

– Были бы у меня деньги, я бы поехал туда, где живут крокодилы. Думаю, я бы запросто стал одним из них. Вот было бы шикарно. Я бы отрастил хвост и плавал, как бревно. Это был бы настоящий рай. Ты не думаешь?

– Наверное, – сказал я, хотя на самом деле не был согласен.

– Быть абсолютно одним. Неуязвимым в своей шкуре, как в броне. Никого не хотеть. Чтобы никто в тебе не нуждался. От любви я становлюсь таким слабым. Она разрушает. Быть одному. Никем не увлекаться, только самим собою. Интересоваться только своей жизнью и ничем больше. Вот в чем мощь крокодила.

Когда мы вернулись к нему, я поставил чай. Чайник, чай "Эрл Грей", две чашки и блюдца – все это я подарил ему.

Билли прикрепил к стене открытку с крокодилом.

– Прекрасно.

Когда я готовил чай, я заметил в одном из ящиков фотографию. Маленький, черно-белый, слегка смазанный снимок. Один из тех, что делают фотоавтоматы. Мальчик в клетчатой рубашке, лет шестнадцати-семнадцати.

Я взял фотографию.

– Кто это?

Молчание.

Я вернулся в комнату.

Билли стоял перед открыткой с крокодилом, потирал член под штанами и что-то бормотал себе под нос.

– Билли! – позвал я.

– Да, что такое, Доминик?

– Кто это?

Я показал фотографию.

Он смутился на секунду.

– О, это… это Дейв. Я тебе о нем рассказывал.

– Нет, ты не говорил.

– Конечно, говорил. Парень, с которым я здесь жил. Дейв. Мой последний любовник. Парень, с которым я жил, пока не открыл настоящей любви с тобой. А теперь тащи сюда чайник. Страшно хочу пить.

– Я хочу про него знать, Билли.

– Про кого, Дом? – Что-то дрогнуло в его взгляде.

– Про Дэвида. Расскажи мне о нем.

Он подошел и крепко поцеловал меня в губы.

– Ревнует. Мой маленький Доминик ревнует. – Смятение в его взгляде стало сильнее, словно он что-то обдумывал.

Я чуть не расплакался. Слезы подступили совершенно внезапно. Я чувствовал себя жалким и одиноким.

– Не говори так. Не смей так говорить, – я хотел сбросить его руку, но на самом деле наслаждался его объятьями. – Ты говоришь, будто не понимаешь, почему я должен ревновать. А что бы ты сам чувствовал, если бы у меня был кто-то другой?

Он улыбнулся.

– О да, я бы ревновал еще больше.

– Врешь. Тебе было бы совершенно все равно.

– Я не хочу ссориться, Дом. Не люблю сцены. Давай-ка, будь хорошим мальчиком, сделай чай, приходи сюда, и мы поболтаем.

Я пошел за чайником. Когда я вернулся, Билли набрасывал углем на стене силуэт крокодила.

– А печенья не осталось?

– Нет, – ответил я обиженно.

– Знаешь, что я сделаю? Я нарисую маленьких крокодилов по всему дому. Это будет как Сикстинская капелла, посвященная моим любимым тварям. Что скажешь?

– По-моему, звучит нелепо.

– Может быть, я смогу даже раскрасить их. Маслом. Чтобы они оставались подольше. Как фреска.

– А если дом снесут?

– Ну тогда они исчезнут. Мне все равно. Я их сфотографирую. Так что я всегда буду их помнить. Что с тобой опять такое?

– Эта фотография. – Я поднял ее. – Фотография Дэвида. Я ее заберу. Теперь она моя. – Я положил ее в карман. – Я украду кусочек твоей памяти.

Он сел рядом со мной на стол. Глотнул чая, помолчал немного. – Я не могу рассказать тебе о Дэвиде. Это больная тема. Да и неловко рассказывать. Я тебе всё напишу. Буду посылать тебе письма, ладно?

– Это что, дурацкая шутка?

Он взглянул на часы.

– Начну-ка я рисовать, пока еще светло. Не хочешь ли прогуляться, Дом? Возвращайся позже, если хочешь. Мне надо поработать.

– И когда же мне вернуться?

– Позже. Когда стемнеет. О, черт! У меня ведь и кистей-то нет. Сделаю пока эскизы. Хорошо я придумал?

– Увидимся позже, – отозвался я.

Когда я вернулся, Анна готовила ужин на кухне. Гаррет играл на полу с использованными пакетиками чая.

– Что с тобой?

Я плюхнулся в кресло и стал возить по столу грязную чашку и блюдце.

– Ничего.

– Ничего? Гаррет, ну-ка прекрати! Да на тебе лица нет. Я сказала: перестань, Гаррет! – Он встряхнула его и посадила под стол. – А теперь сиди там! Сиди! – Она откинула волосы, упавшие на глаза. – Стивен через двадцать минут будет дома, а ужин еще не готов. Не знаю, на что уходит время. Я ведь даже не спала. Честное слово. Я встала утром, когда Стивен ушел на работу. Но было столько всяких дел. – Она открыла пачку печенья. – Хочешь?

– Нет.

– Не знаю, что это я беспокоюсь. Стивен наверняка пошел куда-нибудь со своими дружками и вернется домой набравшись, как обычно. Смешно, ведь до того, как мы поженились, они были и моими друзьями тоже. Представляю, сколько всяких гадостей про меня наплел им Стивен! Наверное, сказал, что я такое чудовище. Ха! Наплевать! Он меня совсем не знает. Интересно, с кем он сейчас водится. Уверена, что он по-прежнему встречается с… А жене, конечно же, не позволено иметь друзей. Ей нужно просто сидеть дома и ждать, когда ее муженек вернется.

– Но ты ведь тоже можешь куда-нибудь пойти.

– А куда я дену ребенка? Как я устала от всего этого! Я просто прикована к этому дому.

– Иди, найди работу. Оставь его с нянькой.

– Работу! Не смеши меня. Да я никогда не заработаю столько, чтобы оплачивать няньку. Тебе-то хорошо говорить. В твоем возрасте я уже была замужем, Доминик Нил. Нил! – видишь, у меня и фамилии прежней не осталось. Ты не понимаешь, что это означает: проснуться утром с мыслью – кто же ты, черт возьми, такой? – Она протянула мне печенье. – Не хочешь? Да, ты прав, они слишком сухие. Так что мне остается? Картошка. Верно. – Она вернулась к раковине. – Я вечно варю или слишком мало или слишком много. Никогда не могу рассчитать. Так и со всем прочим в жизни.

Гаррет заплакал.

– Этого только не хватало. Заткнись!

– Почему бы тебе и Стивену не поехать куда-нибудь на пару недель? Взяли бы отпуск. Сейчас такая хорошая погода. А то так лето и пройдет. Отдохните немного.

– А кто за это заплатит? На это у нас уйдут все деньги. Я не покупала себе новое пальто с тех пор, как вышла замуж. Он так изменился. Сначала был такой добрый и внимательный. Давал мне всё, что я хотела. Я ведь сделала его, ты знаешь. Он был никем, пока не женился на мне.

– Ты должна…

Гаррет испустил дикий вопль.

– Заткнись! Заткнись! А то тебе придется плакать по-настоящему!

Гаррет завизжал и швырнул в нее картофельные очистки.

– Ты можешь проснуться старым, ты знаешь это, Дом? Однажды ты ложишься спать, тебе восемнадцать, ты хорош собой, и вдруг просыпаешься старым. Старым и бессильным. И это не имеет никакого отношения к возрасту. Вот что смешно. Просто у тебя есть внутри ощущение будущего. А что у меня? А? Вот мое будущее. Кастрюля с грязной шелухой.

Гаррет принялся вопить еще громче.

– Заткнись! – рявкнула она.

– Может, ему больно?

– Ничего ему не больно. Заткнись, я сказала!

– Анна, я думаю, что тебе…

– И ты заткнись тоже. Вы все, просто заткнитесь. И проваливайте. Оставьте меня в покое.

Гаррет визжал все громче и громче.

Она повернулась к нему. От резкого движения нож выскользнул и порезал ей палец. – О! – застонала она. – Черт возьми! – И ударила Гаррета. – Заткнись! – и ударила снова. – Заткнись! Заткнись, заткнись, заткнись!

Я подскочил, оттащил ее.

Гаррет по-прежнему плакал. Он свалился на спину. По щеке текла кровь.

Анна опустилась на колени. – О Господи, – заплакала она. – Дом, дай мне тряпочку. Намочи ее. Быстрее. О, моя крошка. Моя крошка. Прости мамочку. Боже мой, что я наделала. О, дорогой мой. Мой дорогой. Мой сладкий, мой сладкий зайчик, сладкая розочка. Прости мамочку. Не плачь. Прости, прости, прости.

Она вытерла ему лицо. Левый глаз распух, на верхней губе виднелась ссадина.

Кровь от ее пореза смешалась с его кровью.

Она обняла ребенка, стала целовать ему руки и укачивать.

– Надо зашить, Анна.

– О, боже мой, – казалось, она сейчас задохнется от рыданий. – Боже мой, боже мой, боже мой.

– Анна, его надо отвезти в больницу. Надо зашить. Скорее!

– Да, да. – Она встала, вытерла ему лицо. – Я не хотела. Не знаю, как это случилось.

– Понятно.

– Меня арестуют. Я уверена.

– Нет.

– Дом. Послушай. Скажи, что он упал с лестницы. Скажи, что мы услышали какой-то шум, и он свалился со ступенек, ударился о перила, разбил губу. Ударился лицом о перила и разбил губу. Ладно?

– Ладно.

– Я бы ни за что на свете не причинила ему боль. Они ведь поверят этой истории, правда? Наверняка поверят.

– Что это он один делал на лестнице? – поинтересовался Стивен.

Гаррету зашили губу, и он уже спал. Стивен, в конце концов, пришел домой около десяти, подвыпивший и голодный. Обед был не готов. Анна, не переставая плакать, ела печенье.

– Он играл, Стивен. Просто играл, – твердила она.

– А где же была ты?

– Готовила твой сраный обед.

– И где ж тогда этот обед?

– Ой, отстань от меня.

– А ты где был? – поинтересовался он у меня.

– Меня не было.

– Не было?

– Надеюсь, у меня есть право приходить и уходить, когда мне вздумается?

– О, не начинайте же снова. Господи! – она вытерла слезы. – Мало нам проблем в доме. Стивен, это была случайность. Ебаная случайность.

– Такое бывает, – поддержал я.

– Но не с моим ребенком.

– Когда нужно, так ты всегда… – начала Анна. – Да Господи! Если бы ты был здесь, а не нажирался со своими ублюдочными друзьями, этого бы не случилось.

– Ах так, значит это моя вина?

– Никто не виноват, – вмешался я. – Просто так случилось.

– О, наш гений подал голос. Ты так все хорошо понимаешь, Доминик. Просто удивительно. Ты станешь звездой колледжа. Мы с восторгом предвкушаем твое великолепное будущее.

– Оставь его в покое, – огрызнулась Анна.

– Что это ты вдруг так о нем забеспокоилась? Ты ведь о нем доброго слова не сказала с тех пор, как он приехал.