Текст книги "Страх гиацинтов"

Автор книги: Филип Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Я подобрал журнал и незаметно запихнул его под рубашку.

– И что же дальше?

– Мне всегда казалось – где-то глубоко внутри – что наступит день, когда мы с Троем Фламинго подружимся. Ох, я знал, что я тихоня, что он старше, что всё против этого, но я по-прежнему надеялся – молился – что это произойдет. Он мне часто снился, и в этих снах мы были друзьями. Но потом… потом все изменилось.

– Изменилось? Как?

– Это началось в тот день, когда я обнаружил полотенце. – Он запнулся и взглянул на меня. – Ох, боже, – пробормотал он.

– Продолжайте, – попросил я.

– Пожалуй, мне вообще не стоило этого говорить. Это из-за аспирина я так разболтался. Потерял голову. Я смущен, Карадог. Не могу продолжать.

– Но вы должны, – мне хотелось подойти к нему и потрясти. Заставить его рассказать. Но я не мог. Мешал журнал под рубашкой. – Что там было на полотенце? Что?

– Волосы! – громко ответил Папа Бритва. – Ну вот! Я сказал это! Вот что я нашел! Волосы! – Папа Бритва перевел дух и снова закрыл глаза. – Понимаешь, каждый вечер я смотрел, как он принимает душ. Я целый день ждал этого момента. Я находил какой-то предлог, чтобы пойти в раздевалку. Обычно я мыл пол. И тут был он, стоял голый, под струями воды. Ох, он был великолепен. Конечно, всякий раз, когда он смотрел на меня, я отворачивался. Думаю, он даже не подозревал, что я испытываю. А потом… потом он уходил, вытирался, одевался и уходил. Не говоря мне ни слова. Даже не прощаясь.

Я посмотрел в окно. Отец Ллойда, Кинжал, шел по улице. Тащил тяжелую сумку и насвистывал. Он подошел к своему дому и не успел вставить ключ, как Вел отперла дверь и бросилась ему на шею. Он затащила его в прихожую и захлопнула дверь. Захлопнула так сильно, что задрожали окна.

– Что это? – приподнялся в постели Папа Бритва.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Это у Ллойда – ну, моего друга из соседнего дома – его отец работает на нефтяной вышке. Так вот он вернулся.

Папа Бритва лег.

– На чем я остановился?

– Как Трой принимал душ.

– Ах да, – продолжал он. – Как-то вечером, когда Трой ушел из раздевалки, я взял полотенце, которым он вытирался – полотенца принадлежали спортзалу, и в мои обязанности входило их стирать – так вот, я взял его и заметил волосы. Белые. Я отцепил их от полотенца. Семь волосков. Они сверкали, как золотые. Я очень бережно завернул их в носовой платок.

– Вы их сохранили? – спросил я.

– Вот именно. Они принадлежали моему Трою. И раз его я не мог заполучить его, волосы были заменой. Вот так… Я взял их домой и положил в старую коробку из-под ботинок. Какое-то время у меня были только эти волоски. Но как-то вечером Трой стриг в раздевалке ногти на ногах. Я слышал, как отлетают кусочки. А потом, когда Трой ушел, я встал на четвереньки и собрал обрезки, какие смог отыскать. Довольно много. Вечером я взял их домой и положил в коробку с семью золотыми волосками.

Я уставился на Папу Бритву.

– Но… но ведь это гадость. Как вы могли их трогать?

– Да потому что я не мог притронуться к нему! – раздраженно откликнулся Папа Бритва. – Вот почему. Как ты не понимаешь? Золотце, ты должен понять. Это не было отвратительно. Для меня. Волосы и ногти были только началом. Как-то вечером я украл носовой платок Троя. Он был твердый и желтый от засохших соплей. Потом взял его носок. Он был теплый, влажный, пах его потом, но мне это очень нравилось. А потом… потом я нашел его использованные пластыри. Он сильно поранил руку и залепил пластырями кулак. И я нашел их в душевой. Они были в крови и покрыты струпьями. Но мне они нравились, Карадог. Мне они нравились. Потом как-то раз Трою стало плохо. Его сильно ударили в живот, и его вырвало на шорты. Мне велели выстирать шорты. Но я не стал. Я положил их в свою коробку. Сказал, что потерял их. Деньги на новую пару вычли из моей зарплаты. Но мне было все равно. – Папа Бритва разволновался, ему не хватало дыхания. – Шорты ужасно воняли. Но мне было все равно. Они были частью его. Частью моего Троя Фламинго.

– Успокойтесь, – сказал я. – А то у вас опять температура подскочит.

– Да… да, ты прав. Что-то мне жарковато. Ты не мог бы принести еще холодной воды, Карадог?

Осторожно, стараясь не обронить журнал, я встал и подлил Папе Бритве воды.

– Спасибо, – он сделал глоток. – Я тебе страшно надоел, знаю.

– Нет, – я уселся снова. – Совсем нет. Честно. Я рад, что вы рассказываете мне эту историю. Так что же случилось дальше? У вас была коробка, полная кусочков Троя Фламинго и вы хотели стать его другом…

– Но этого вполне достаточно! – воскликнул Папа Бритва. – Как ты не понимаешь? В конце концов я уже не хотел никем ему быть. Ни другом. Ни любовником. Ничего. В один прекрасный день я понял, что единственное, что мне нужно, это моя коробка. Я вовсе не хотел Троя. Я перестал чувствовать себя подавленным и одиноким. Коробка полностью меня удовлетворяла. Я серьезно, Карадог. Полностью.

– А при чем здесь серебряная шкатулка?

– Ах, – вздохнул Папа Бритва, – это последняя часть истории. Как-то раз я пошел в…

Его прервал стук входной двери и мамин голос: "Я дома". Мы услышали, как она поднимается по лестнице и влетает в комнату.

– Ну, как наш больной?

– Ох, дорогая моя, – сказал Папа Бритва. – У вас из-за меня столько хлопот.

Мама цокнула языком и открыла окно.

– Топор можно вешать. Пойдем, Дог. Поможешь обед приготовить. – Она окинула Папу Бритву оценивающим взглядом. – Вы можете есть?

– О, да, – сказал он. – Мне намного лучше.

Перед тем, как спуститься к маме, я заскочил в свою комнату и запихнул журнал под матрас.

– Ну как он? – спросила мама, когда я спустился.

– Нормально, – ответил я. – Почти все время спал.

– От него больше проблем, чем он заслуживает.

– Кинжал вернулся, – сообщил я.

– Правда? – произнесла она тихо. – Вел не говорила, что он приедет. – Значит, теперь ее не будет видно. Ты ведь знаешь эту парочку. То скандалят, то милуются. В любом случае, она не захочет меня видеть. Дня три, по крайней мере.

Этим вечером Папа Бритва ужинал у себя комнате. Сначала я хотел расспросить его про Троя Фламинго и про то, что было в серебряной шкатулке, но потом передумал. Лучше, когда мамы не будет дома. Так что вместо этого я снова спрятал журнал под рубашку и пошел к Ллойду.

Вел открыла дверь.

– Он дома, ты знаешь, – улыбнулась она.

– Знаю.

– Кинжал! – позвала она. – Смотри, кто пришел!

Отец Ллойда появился на лестнице, голый по пояс и в черных шортах. – Чего орешь? Я ведь не на другом конце света. – Он взглянул на меня. – Проходи, Дог.

Я поднялся по лестнице.

Кинжал упражнялся с гантелями, он взмок от пота. Его грудь поросла черными волосами, они ползли по плечам и спине.

– Чертовы бабы, – он положил мне руку на плечо. – Скажу тебе, предложи мне болтливую бабу и холодную волну в двадцать футов в Северном море, и я выберу волну.

Вел подала голос снизу.

– Ох, перестань так шутить, Кинжал. Он решит, что ты серьезно.

– А кто сказал, что я шучу? Закрой-ка рот на минуту и приготовь поесть. Сделай хоть что-то полезное.

Вел хихикнула и отправилась на кухню.

– Вот тренировался, – сказал Кинжал. – Попробуй, ударь меня.

– Куда? – спросил я.

– В живот. – Он приготовился к удару. – Давай же.

Я ударил его. Это было все равно, что стукнуть кулаком по дереву.

– Видишь. Твердый, как камень. Скажу тебе, Дог, я в прекрасной форме. Никакого жира. Потрогай руки. Давай.

Я потрогал его бицепсы.

– Ну как? – спросил Кинжал.

– Твердые, – тихо подтвердил я.

– Потрогай ногу. Давай.

Я пощупал его ногу под коленом.

– Ну как?

– Твердая, – признал я.

– Крепкий, как бревно, – сказал он. – Никто на вышке не дает мне моих лет. Думают, мне двадцать с чем-то. Когда я говорю, сколько мне, все отвечают "Не может быть", а я им: "Да, это так. Моему сыну тринадцать". Небось, думаешь, что я выгляжу старым? Из-за лысины? Но это не правда. Люди говорят, лысый ты или нет, разницы никакой. На самом деле, многие считают, что от этого я выгляжу моложе. Словно младенец. Ты думаешь…

– Будешь сосиски или ветчину? – крикнула Вел из кухни.

Кинжал закатил глаза.

– И то, и другое, женщина! Я всегда хочу и то, и другое, – затем, понизив голос, сказал мне: – Глупая толстая корова. Напрасная трата кислорода. Запомни, что я тебе говорил, Дог. Я выберу волну. Женщины хороши для двух дел. И она на кухне как раз занимается одним. – Он ухмыльнулся. – Понимаешь, о чем я?

– А где Ллойд? – спросил я.

– У себя, – ответил Кинжал. – Ну, рад был тебя повидать.

Я постучал в дверь и вошел. Ллойд лежал на полу, перед ним – его фотоколлекция.

– Посмотри вот эту, – предложил он. – Эта лучше всех.

Ллойд протянул мне фотографию: американский солдат приложил пистолет к голове вьетнамца. Пистолет только что выстрелил. Вился дымок. Кровь и мозги вылетали из черепа. Вьетнамец кричал.

– Круто, да? – сказал Ллойд. – Момент смерти. И, к твоему сведению, я спросил папу насчет отрубленной головы. Он сказал, что когда тебе отрубают голову, ты мертв. Неважно, дрожат у тебя губы или нет. Ты все равно умер. Говорит, у них на буровой был однажды несчастный случай. Одного мужика перерубило пополам стальным тросом. Прямо по поясу. Папа говорит, что у него ноги дрожали еще минут пять, словно он отплясывал. Но это не значит, что он был жив. Хотелось бы мне такую фотографию. Представь себе – человек, разрезанный пополам.

– У меня есть кое-что покруче, – я вытащил из-под рубашки журнал и дал его Ллойду.

Он взглянул на обложку, потом открыл.

– Посмотри! Тут видны пиписьки.

– Да, – я посмотрел ему через плечо.

– И глянь, – сказал Ллойд. – Тут что-то капает из дырки на конце, – он рассмеялся. – А этому что-то засунули в жопу. – Он засмеялся громче.

Я тоже стал смеяться.

Мы услышали шаги Кинжала. Ллойд запихнул фотографии и журнал под матрас.

Дверь открылась.

– А как твоя мама, Дог? – Кинжал вытирал голову полотенцем.

– Все в порядке.

– Передавай ей привет, – он закрыл дверь.

– Завтра, – прошептал Ллойд, – у меня будет лучшая фотография на свете.

– Что же? – спросил я.

– Американские солдаты закалывают ребенка.

Я еще посидел, потом пошел домой. Мама сидела в гостиной. Она держала одно из платьев Катрин. Я заметил, что она плакала.

– Они по-прежнему пахнут ею. Все.

– Незачем тебе так расстраиваться, – сказал я.

– Знаю. Но ничего не могу поделать, – она снова уткнулась лицом в платье. – Я не хотела, чтобы ее звали Катрин. А тебя – Карадог. Но мне пришлось. Представь себе. Не имела права даже решить, как назвать детей. "У нас будут Кет и Дог и никаких разговоров", – заявил твой отец. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн. Оуэн – прекрасное имя. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн, а ее – Шарон. Но он меня не слушал. Можешь поверить? Он мне не разрешил.

– Называй меня Оуэн, если хочешь, – предложил я.

– О, нет. Слишком поздно. Теперь ты Дог, и ничего не попишешь. Твой отец должен был послушать меня, хотя бы потому, что я тебя родила. У меня тоже есть право голоса. Хотела бы я, чтобы он сейчас оказался здесь.

– Понять не могу, чего ты по нему скучаешь.

– И не поймешь, – тихо сказала мама, – пока не повзрослеешь. Просто… я привязана к нему. Физически. Он был моим первым и единственным, понимаешь. Больше никого не было. Когда я лежу в постели… я чувствую, что твой отец рядом. Хочу, чтобы он меня ласкал. И ничего тут не изменишь. Знаю, он был плохим человеком, но со своими чувствами ничего не могу поделать.

После ужина я постучал в дверь Папы Бритвы. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину. Увидел, что он спит. Мне очень хотелось войти и разбудить его. Потребовать, чтобы он рассказал историю до конца. Но я не осмелился. Пошел к себе.

Ночью, в постели, я слышал, как Кинжал орет на Вел. Кинжал кричал, что она ленивая корова и что он ее ненавидит. Вел плакала.

– Не умеешь готовить, – вопил Кинжал. – Не умеешь убираться в доме. Не можешь вырастить ребенка. Ты разжирела. Меня от тебя тошнит. Почему ты не следишь за собой? Не хочу возвращаться домой к жирному чучелу.

Вел выбежала в садик. Я слышал, как она всхлипывает. Потом встала мама, открыла окно.

– Вел! – крикнула мама. – Ты в порядке, дорогая?

– Он снова завелся, – пожаловалась Вел. – Полез на меня с кулаками.

– Переночуй у нас.

– Не могу.

Окно маминой спальни закрылось. Вел поплакала еще немного и вернулась в дом.

Утром за завтраком мама сказала:

– Он все еще болен, знаешь.

– Кто?

– Папа Бритва. Кто ж еще?

– Я останусь дома.

– Второй день подряд не ходить в школу… Не знаю, стоит ли? Не хочу, чтобы ты много пропустил. Потом не нагонишь.

– Сегодня только игры. Кроме того, должен же кто-то за ним присматривать.

Когда мама ушла на работу, я вымыл посуду и отнес чашку чая Папе Бритве.

– Не лучше?

– Ах нет, – отвечал он. – Наверное, из-за этих вчерашних разговоров. И спал всего несколько часов. Что-то меня разбудило. Кто-то плакал, кажется.

– Это у соседей, – я сел на край постели. – Вел с Кинжалом поцапались. Как обычно. Кинжал приезжает всего на несколько дней. А потом снова уезжает. Понимаете? Ему противно быть дома.

Папа Бритва сел, отхлебнул чаю. Я понаблюдал за ним немного. Потом спросил:

– А дальше вы мне расскажете?

– Дальше?

– Что там, в серебряной шкатулке?

Он поставил чашку на тумбочку и откинулся в постели.

– Боже, Карадог. Ты настойчивый молодой человек. Зачем тебе это знать? У тебя наверняка очень насыщенная жизнь. Какая тебе разница, что случилось со мной почти сорок лет назад?

– Но мне важно, – сказал я. – Я думал об этом всю ночь. Я должен знать, что там было у вас с Троем Фламинго. И что в серебряной шкатулке.

Папа Бритва кивнул.

– Да, – сказал он ласково, – думаю, ты должен. – Он помолчал. – Так вот, была коробка и в ней семь золотых волосков, обрезки ногтей, пластыри со струпьями, носок и шорты со следами рвоты. Все эти вещи были кусочками красивого юноши. Юношу звали Трой Фламинго. Никто не знал, настоящее это имя или нет. На спине у него была татуировка: розовые птицы, летящие кругом. Трою поклонялся тринадцатилетний мальчик, сначала он мечтал коснуться Троя, любить его, подружиться с ним. Но, в конце концов, удовлетворился коробкой. – Папа Бритва улыбнулся. – Как, оказывается, легко рассказывать истории. Как легко.

– Но что же было дальше?

– Каждый вечер, – Папа Бритва закрыл глаза. – Я ходил в раздевалку смотреть, как Трой принимает душ. Конечно, там были и другие мальчики. Но меня они не интересовали. Я их едва замечал. Трой был единственным. Я мыл пол и собирал грязные полотенца. Но не спускал глаз с Троя. Он всегда уходил последним.

Как-то вечером, когда Трой и еще один мальчик мылись в душе, я заметил на полу расческу Троя. Она была черной, между зубьев – жир и перхоть. Осторожно я стал отпихивать расческу в угол. Зашвырнул за шкафчики, и, убедившись, что меня никто не видит, подобрал. – Папа Бритва вздохнул. – О, это было изумительно, Карадог. Просто изумительно. Расческа пахла бриолином – запах Троя Фламинго. Я ее нюхал, проводил ею по губам.

Я услышал, как Трой и другой боксер вышли из душа. Сначала я просто стоял там, сжимая расческу. Я знал, что они меня не заметят, так что на время был в безопасности. Но мне надо было уйти из раздевалки до того, как Трой оденется и заметит, что расческа исчезла. Я выглянул из-за шкафчика. Трой стоял голый в центре раздевалки. Другой парень, он был чуть постарше Троя, волосы у него были черные и блестящие, склонившись, вытирал ноги. И… Трой смотрел на этого парня. Просто глядел на него. И я понял – догадался мгновенно – что Трой испытывает к нему то… то, что я испытываю к Трою. Я не мог в это поверить. Меня потрясло выражение его лица. – Дыхание Папы Бритвы участилось. – И… потом Трой подошел. Он подошел к этому парню… и… дотронулся до него. Потрогал его между ног. Тот отпрыгнул. Он был в бешенстве. Трой пытался что-то сказать. Отрицать всё. Сделать вид, что это произошло случайно. Но мальчик разъярился. Он ударил Троя. Сильно ударил по лицу. Трой отлетел назад. Из губы пошла кровь. Трой был сильнее этого парня и куда лучший боксер, но он… он не хотел отвечать. Совсем не сопротивлялся. Казалось, он хочет, чтобы его избили. Как будто понимает, что этого заслужил. Тот парень быстро оделся и позвал моего отца. Отец спустился с одним из молодых боксеров. Парень рассказал моему отцу, что произошло.

– Это правда? – спросил Троя отец. – Ты трогал его?

– Нет, – отвечал Трой. – Пальцем к нему не притронулся.

– Он врет, – крикнул парень.

– Неправда, – ответил Трой. – Это он меня трогал.

И вот тогда я… я вышел из своего укрытия. Я вышел, сжимая расческу, и сказал: "Я все видел, папа". "Кто же кого трогал, сынок? – спросил отец. – Кто это сделал?"

Помедлив, я указал на Троя: «Он».

Тут же отец и тот боксер, с которым он спустился, схватили Троя. Трой был все еще голый и мокрый. Помню, его кожа как-то странно поскрипывала, когда они его держали. Потом парень – тот, которого трогал Трой – ударил его. Ударил в живот. Папа сказал: "Не надо нам тут полиции. Сами разберемся. Извращенец поганый". Парень врезал ему еще и еще раз. Я подошел поближе. "Смотри, сынок, – крикнул отец. – Вот как надо поступать с такими, как он". Лицо Троя было залито кровью. Парень все бил его и бил. И я смотрел… смотрел, как кровь течет по его лицу, по груди, животу… по ногам. Я смотрел… – Папа Бритва заплакал. – И это… Это…

– Что? – спросил я.

– Это мне нравилось! – выкрикнул Папа Бритва. – Как ты не понимаешь! Боже, ну что я плачу? Какой толк от слез? Это тогда мне надо было плакать. Но я не плакал. Я наслаждался этим, Карадог. Мне нравилось смотреть на то, что они с ним делали. – Он вытер слезы уголком простыни.

Я смотрел на него.

Папа Бритва несколько раз глубоко вздохнул.

– Наконец, они насытились и отпустили его. Он свалился на пол. Отец и те двое вышли. Мы с Троем остались одни. Я слышал, как отец зовет меня. Трой попытался сесть. Я схватил полотенце, намочил в душе и вернулся к Трою. Я вытер кровь с его лица. Его губы были разбиты и окровавлены. Нос сломан. Глаза заплыли. Я вытер кровь с его груди. Он вздрагивал, морщился от боли. Очевидно, ему сломали несколько ребер.

И тут… он взял мою руку и поднес ко рту. Он издал такой гортанный, задыхающийся звук, наклонился и выплюнул мне что-то в ладонь. С кровавой слюной. Выплюнул мне в ладонь, словно подарок.

– Зуб, – сказал я.

– Зуб, – подтвердил Папа Бритва. Он пошарил под одеялом, достал серебряную шкатулку и открыл. Я увидел желтый коренной зуб. – Зуб Троя Фламинго, – сказал Папа Бритва.

– И что с ним стало?

– С Троем? Не знаю. Я его немножко помыл, потом отец выволок его из спортзала. Трой едва мог ходить. Наверное, попал в больницу. Но мы о нем ничего не слышали. Ты только представь, что означало жить после того, что я наделал. Как я себя чувствовал. Ужасно, Карадог. Ты не мог бы налить мне воды? Горло пересохло.

Наливая воду, я спросил:

– Почему вы сохранили зуб?

– Потому что это часть меня. Я не могу объяснить. Но вся моя жизнь словно прояснилась в этот момент. Когда мальчик, которого я так страстно желал, выплюнул мне в ладонь свой зуб. Это ведь единственное, что он мне дал.

Я протянул Папе Бритве стакан, он сделал несколько глотков.

– А как же ваш отец? Я думал, ему нравился Трой.

– Конечно, нравился. В тот самый вечер я промывал кулаки отца в соленой воде. Он рыдал, Карадог. Рыдал, как младенец. И все время повторял имя Троя, словно оплакивал его. Я залепил пластырем его разбитые руки. Налил ему какао. Он все время повторял имя Троя. Позже, перед тем, как лечь спать, он посмотрел на меня. Посмотрел на меня с такой ненавистью, таким ожесточением.

– Почему ты не мог держать язык за зубами? – спросил он. И с тех пор я все время задаю себе этот вопрос. Почему? Почему я не мог держать язык за зубами?

Папа Бритва закрыл глаза.

– Пожалуй, мне надо поспать, Карадог, – произнес он тихо.

Я пошел к себе и лег. Отчего-то весь день я чувствовал себя уставшим и сонным. Меня разбудила мама, вернувшаяся с работы. Я слышал, как она быстро поднимается в комнату Папы Бритвы. Потом зашла ко мне.

– Хорошая же из тебя нянька. Он там спокойно помереть мог.

– Он хотел спать.

– Говорит, с утра тебя не видел. Бедный старикан умирает от жажды.

– Мог бы меня позвать.

– Ну ты же его знаешь. – Она вошла в комнату, посмотрела на меня. – Ты себя хорошо чувствуешь, Дог? – Она потрогала мой лоб. – Не заразился от него?

– Нет. Все в порядке.

Мама присела рядом.

– Только что виделась с Вел. Кинжал вчера ее опять ударил. Видел бы ты ее губу. Раздулась, как воздушный шар.

– И что она сказала?

– Ох, ну ты же знаешь Вел. Бодрится. Говорит, Кинжал не хотел. Но мне-то лучше знать. Паскуда он, это уж точно. Твой отец всегда говорил, что буровая вышка – самое для него подходящее место. Либо на вышку, либо за решетку. Что угодно, лишь бы подальше от людей. Я тебе рассказывала, как он однажды напал на твоего отца?

– Нет.

– Мы были в городе, все четверо. Выпили немного, сходили в кино, поесть собирались. Твой отец был за рулем и не пил, как все. Я выпила пару бокалов шипучки, так что была слегка навеселе. И вдруг, мы как раз шли тогда в ресторан, Кинжал вцепился в твоего отца и стал кричать, что тот пялится на Вел. И с чего это, спрашивается? Твой отец знал Вел тыщу лет, даже до того, как она познакомилась с Кинжалом, к тому же она совсем не в его вкусе. Он любит худеньких, твой отец. Таких, как я. Любит чувствовать кости, когда сжимает. И тут, ни с того ни с сего, Кинжал вытаскивает нож и приставляет твоему отцу к горлу. Как раз туда, где у него вена – голубая и нежная. Я чуть в обморок не упала, а Вел жутко закричала. Но твой отец… твой отец совершенно спокойно говорит: "Не глупи, Кинжал. Мы же с тобой кореша. Лучшие друзья. И если я на кого-то и засмотрелся тут, так это ты, и ты это знаешь". И Кинжал прячет нож и начинает хохотать, а мы все обнимаем друг друга и ведем себя, будто ничего не случилось. Только все-таки что-то случилось. Что-то очень важное. Беда в том, что я до сих пор не очень понимаю, что именно.

Я стал кашлять.

– Я же говорила, – сказала мама. – Ты от него заразился. Я сделаю суп.

– Ненавижу суп. И потом мне надо сходить к Ллойду.

– Ничего тебе не надо, молодой человек. К тому же они уехали на выходные в кемпинг. Как раз собирались, когда я говорила с Вел. Кинжал решил их отвезти, хочет загладить вину за вчерашнее. В воскресенье вернутся.

Я снова стал кашлять.

– Ну-ка надень пижаму! – распорядилась мама.

Неохотно я подчинился, потом снова залез в кровать. Внезапно я почувствовал, что мне жарко, температура, все тело болит.

Потом мама принесла мне теплого лимонада.

– Мне нравится, когда ты болеешь, – сказала она. – Как будто снова становишься маленьким. Нуждаешься во мне и такой беспомощный.

Весь вечер и следующий день, субботу, я провел в постели. Мама сказала, что Папе Бритве лучше, и он уже встал.

– Эта простуда ходит кругами, – сказала мама. – Я буду следующей. Вот увидишь.

Вечером ко мне заглянул Папа Бритва:

– Это вирус дня на два, ясное дело. Завтра будешь совсем здоров.

Утром в воскресенье я уже чувствовал себя получше. Достаточно, чтобы встать и помочь маме приготовить мясо.

– Не знаю, зачем я это затеяла, – мама чистила картошку. – Ты не любишь жареное мясо. Мне тоже все равно. А Папа Бритва ест всё подряд.

Когда обед был готов, мама пошла прилечь. Я читал в гостиной. Папа Бритва надел плащ и шляпу:

– Пойду-ка прогуляюсь, Дог.

– Можно с вами?

– Я хотел бы побыть один.

После того, как он рассказал мне историю про Троя Фламинго, он снова стал держаться со мной холодно. Едва решался взглянуть мне в глаза.

Я решил за ним проследить. Как только захлопнулась входная дверь, я натянул ботинки и выскочил следом. Он шел по главной улице к парку. Я двинулся за ним на безопасном расстоянии. В парке он сел на скамейку и стал смотреть на играющих детей.

Мне очень хотелось, чтобы он сделал что-то еще. Что-то драматичное. Наверняка у него были тайные друзья, незаконные дела. Но нет. Просто сидел и смотрел на детей. Я чувствовал, что меня обманули. Он сидел и смотрел на детей часа три. Лишь дважды поднимался: первый раз, когда в его сторону полетел мяч, он отбил его назад, и второй – купить шоколадное мороженое.

Когда он встал и пошел домой, я двинулся следом. Он шел так медленно, словно в его распоряжении было всё время на свете. Мы свернули на нашу улицу, и я увидел, что Ллойд вернулся. Он как раз вытаскивал чемодан из багажника. Кинжал отвязывал что-то от крыши автомобиля. Вел видно не было.

Папа Бритва прошел мимо них.

Я подбежал к Ллойду.

– Рано вернулся.

– Да, – кивнул Ллойд.

– А я болел.

– Правда?

Кинжал отвесил Ллойду подзатыльник.

– Отнесешь это или как?

Ллойд потащил чемодан в дом.

Кинжал взглянул на меня.

– Вот так мечтаешь о чем-то несколько месяцев, – произнес он хмуро, – мечтаешь, строишь планы, надеешься кого-то встретить, что-то сделать. И вот, когда твоя мечта осуществляется, получается просто куча дерьма. Понимаешь, о чем я, Дог?

– Нет, – признался я.

– Ну, так потом поймешь, – он запер машину. – Поверь мне.

Я вернулся домой и заглянул к маме. Она сидела у окна.

– Так и знала, что все кончится слезами, – она покачала головой. – Как всегда. А чего ж еще ожидать? Когда Кинжал уезжает, вечером или завтра утром?

– Вечером.

– Да. Похоже, ты прав.

Я хотел пойти к соседям и поговорить с Ллойдом, но знал, что лучше подождать. Кинжал успокоится только через несколько часов. Чтобы убить время, я решил поболтать с Папой Бритвой. Я постучал в его дверь. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину и увидел, что он ходит внутри. Я постучал еще раз, громче:

– Я знаю, что вы здесь, – я повернул ручку, но дверь была заперта. – Пожалуйста. Откройте. Пожалуйста.

Дверь открылась.

– Ну что тебе? – спросил Папа Бритва нетерпеливо.

– Поговорить, – сказал я.

– О чем?

– Не знаю. Обо всем.

Папа Бритва был взволнован. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, он обливался потом. Мокрые пряди прилипли ко лбу.

– Послушай, Карадог. Я не хочу говорить. Ни о чем. Понимаешь?

Я заглянул в комнату. Матрас был сброшен с кровати, простыни свалены на пол, ящики комода открыты.

– Вы что-то потеряли? – спросил я.

Папа Бритва прикрыл дверь, высунул только голову.

– Да, – произнес он едва слышно. – Кажется, да.

– А что?

– Не важно.

– Это не зуб?

– Я не хочу говорить про зуб, – ответил он сердито. – Ты что, не понимаешь? Ох, боже мой, это мне урок. Никогда никого не впускай. Слышишь меня, Карадог? Никогда никого не впускай и ничего никому не рассказывай. – Он вытер пот со лба. – Ты… ты ничего не брал у меня в комнате?

– Нет, – ответил я. – С чего бы вдруг?

– Ох, не важно. Не имеет значения. Не стоило и спрашивать. Чушь какая-то. Боже мой. Это должно быть где-то здесь. Просто засунул куда-то и забыл.

Он захлопнул дверь у меня перед носом.

Я немного постоял, послушал, как он мечется по комнате, передвигает вещи, роется. Потом спустился вниз. Мама смотрела телевизор.

– Пойду к Ллойду, – сказал я.

– Подожди еще, – сказала мама. – Ты же знаешь Кинжала.

– Но мне скучно.

– Завел бы других друзей.

Я пошел к соседям, позвонил.

Вел подошла к двери, она была бледная и нервная. Верхняя губа распухла, под глазом синяк. Она была в ночной рубашке, и от нее пахло джином.

– А, это ты, – она впустила меня. – Он у себя. Только не шуми. Кинжал спит.

Я поднялся. Ллойд лежал в кровати, смотрел в потолок. Я сел рядом.

– Я просто хотел на пляж, – сказал он. – Вот и все. Я спросил: "Мы пойдем на пляж?" Мама сказала, что слишком холодно. А отец сказал, что не холодно. И они поссорились. Я сказал, что мне все равно, что делать. Мама предложила посмотреть кино. Потому что очень холодно. А отец сказал: "Почему ты хочешь смотреть кино! Я приехал в этот сраный кемпинг не для того, чтобы смотреть сраные фильмы. И потом слишком жарко, чтобы смотреть сраные фильмы". И ударил ее. Она упала прямо на стол, все чашки разбились. А я прыгнул на отца и схватил его за горло. А он ударил меня. А мама кинулась на него и сказала, чтобы он не смел меня бить. И ударила его. Вот так все и вышло. Все трое. В этом сраном кемпинге. Били друг друга. Кричали. Все вокруг переколотили. Все кувырком. И все потому, что я хотел пойти на пляж.

– Это не твоя вина.

– Нет, моя, – сказал он.

Я засунул руку под матрас и вытащил несколько фотографий.

– Эй, давай-ка лучше поговорим об этом. Какая твоя любимая? Все еще эта?

– Нет, – сказал Ллойд.

– А какая же? Скажи. – Я вытащил все фотографии из-под матраса, разбросал их по полу.

– Вот эта? Где застрелили вьетнамца?

– Нет. – Ллойд сел рядом.

– Вот эта? Девочка с сожженной кожей?

– Нет.

– Ну, тогда вот эта, где голову отрубают?

– Нет. Вот она. – На снимке были четыре американских солдата. Они стояли над телом мертвого младенца. – Вот это моя любимая.

Дверь в комнату отворилась. Вошел Кинжал.

– Услышал ваши голоса, – он посмотрел на Ллойда. – Ну как ты, сынок?

– Нормально, – сказал Ллойд.

Кинжал вошел, закрыл дверь. Замешкался, глядя на нас. Он вдруг показался мне большим ребенком, смущенным, неуклюжим. Потом заметил фотографии, его глаза загорелись, он сел по-турецки на пол.

– Ну и ну. Потрясающе. Где ты их достал?

– В школе, – сказал Ллойд.

– Боже! Ты посмотри на это. Здесь все вены видно. А это! Где ты их прятал, сынок?

– Под матрасом.

Кинжал засмеялся.

– Старые места самые надежные. – Он взял снимок с солдатами и мертвым ребенком. – Ясное дело, американцы его убили, – он усмехнулся. – Они часто так делали. Для них это как игра. Ты посмотри на ребенка. Все кишки наружу.

– Знаю, – сказал Ллойд. – А посмотри на эту. Вот, папа. Посмотри. У него голова отвалилась, кровь так и брызжет.

– Да, верно, – Кинжал положил Ллойду руку на плечо. – А вот эта. Вот уж красавица. Вся кожа сгорела. Ох, мерзость какая. Я тебе рассказывал о своем приятеле, который сгорел?

– Нет.

– Ну, все лицо у него сгорело. Ничего не осталось. Ни ушей, ни носа, ни губ, ни глаз, ничего. Вся голова как жеванная ириска. Его забрали в больницу и засунули голову в пластиковый мешок. Просто, чтобы не развалилась. Кто-то на буровой его сфотографировал. Я попробую тебе достать. Ну-ка, посмотрим, что у тебя там еще за фотографии.

И прежде чем мы могли его остановить – прежде чем поняли, что его надо остановить – он вскочил и поднял матрас.

И замер.

У меня сперло дыхание.

Медленно Кинжал вытащил журнал. Перелистнул страницы.

– Господи Иисусе. – Он весь затрясся. – Что это, сынок?

Я взглянул на Ллойда. Никто из нас не произнес ни слова. Я слышал, как тикают часы. Очень громко.

– Я тебе задал вопрос, – Кинжал повертел журналом перед носом Ллойда. – Эта мерзость – твоя?

Ллойд не отвечал.