Текст книги "Сдвиг времени по-марсиански"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Судя по всему, это самоубийство, – добавил Тувим.

– Не может быть – изумился доктор Глоб.

– Последние полчаса я обсуждал это с персоналом Бен-Гуриона, и мне сообщили, что, перед тем как покинуть лагерь. Стайнер имел продолжительную беседу с вами. На допросе наша полиция заинтересуется, проявлял ли Стайнер признаки подавленного состояния и что он говорил. Короче говоря, была ли у вас возможность предложить ему прохождение курса терапии. Как я уже понял, ничего в его поведении не насторожило вас, не дало оснований догадываться о его намерениях.

– Совершенно верно, – подтвердил Глоб.

– Тогда я на вашем месте не стал бы тревожиться, – заметил Тувим. – Просто будьте готовы изложить его клиническую историю… и выдвинуть предположение относительно того, что могло побудить несчастного к совершению самоубийства. Понимаете?

– Спасибо, мистер Тувим, – слабо откликнулся Глоб. – Возможно, он был огорчен из-за своего сына, но я рассказал ему о новом методе лечения, на который мы возлагаем большие надежды. Правда, Стайнер отнесся к нему довольно критически и оборвал разговор, его реакция совершенно не соответствовала моим ожиданиям. Но чтобы покончить жизнь самоубийством!..

«А если я потеряю работу в Бен-Гурионе? – спрашивал себя доктор. – Нет, это немыслимо». Посещение лагеря раз в неделю существенно поддерживало его бюджет, хотя и не обеспечивало финансового благосостояния. Чеки из Бен-Гуриона, по крайней мере, придавали некоторую реалистичность его целям.

«Неужели этот идиот Стайнер не понимал, как повлияет его смерть на окружающих? Он просто хотел отомстить нам. Отплатить – но за что? За то, что мы пытались вылечить его ребенка?

Все это очень серьезно. Самоубийство, последовавшее сразу вслед за беседой с врачом. Слава богу, что мистер Тувим предупредил меня. Но газеты все равно поднимут шум, и жаждущие закрытия Бен-Гуриона только выиграют от этого».

Закончив с починкой холодильной установки на ферме Мак-Олифа, Джек Болен вернулся в вертолет, убрал ящик с инструментами под сиденье и связался с мистером И.

– Школа, – сообщил И. – Отправляйся немедленно, у меня до сих пор никого нет, чтобы послать туда.

– О'кей, мистер И. – Смирившись, Джек завел мотор.

– Тебе звонила жена.

– Да? – Джек удивился – его начальник плохо относился к звонкам жен своих сотрудников, и Сильвия это знала. Может, что-нибудь случилось с Дэвидом… – Она что-нибудь просила передать?

– Миссис Болен просила девушку у нас на коммутаторе сообщить тебе, что ваш сосед, мистер Стайнер, покончил жизнь самоубийством. Миссис Болен передала, что сейчас занимается детьми Стайнера. Она также спрашивала, не можешь ли ты прилететь сегодня домой, но я сказал, что, к сожалению, мы не сумеем обойтись без тебя. Ты должен доработать до конца недели, Джек.

«Стайнер мертв, – повторил Джек про себя. – Бедный беспомощный дурак. Ну что ж, может, оно и к лучшему».

– Спасибо, мистер И, – сказал он в микрофон.

«Его смерть окажет сильное влияние на всех нас, – думал Джек, поднимаясь с пастбища, покрытого редкой травой. Это интуитивное ощущение было резким и отчетливым. – Я и десятком слов не обмолвился со Стайнером, и тем не менее в его смерти есть что-то очень важное. Смерть сама по себе имеет огромное значение. Трансформация, столь же загадочная, как и сама жизнь, абсолютно необъяснимая для нас».

Он развернул вертолет в сторону штаба Объединенных Наций, направляясь к великому и уникальному автоматическому организму, которым являлась Общественная Школа – место, которого он боялся больше всего на свете.

Глава 5

И почему его так нервировала Общественная Школа? Сверху он различил белое на темном фоне здание в форме утиного яйца, которое словно кто-то обронил в спешке – настолько оно не гармонировало с окрестностями.

Посадив вертолет на асфальтированную площадку перед входом, Джек заметил, что кончики пальцев у него побелели и потеряли чувствительность; этот хорошо известный ему симптом означал, что он испытывает сильное напряжение. А вот Дэвида школа нисколько не смущала – мальчик посещал ее три раза в неделю вместе с другими ребятами, имевшими такой же уровень успеваемости. Вероятно, это отношение определялось какими-то личными качествами: возможно, Джек настолько хорошо знал технику, что не мог участвовать в этой игре. На него школьные машины одновременно производили впечатление и одушевленных существ, и безжизненных механизмов.

Джек вошел в здание школы и устроился в приемной, поставив рядом ящик с инструментами. Взяв с полки журнал «Мото-Мир», он уловил своим профессиональным слухом легкий щелчок: школа отметила выбранный им журнал и время, проведенное им в кресле. Она анализировала его.

Дверь открылась, и в приемную вошла женщина средних лет в твидовом костюме.

– Наверное, вы мастер от мистера И.

– Да. – Джек встал.

– Как я вам рада. – И она пригласила его следовать за ней. – Мы столько возились с этим преподавателем, а он ни с места.

Пройдя по коридору, женщина распахнула дверь.

– Сердитый Привратник, – указала она.

Джек узнал его, вспомнив описание Дэвида.

– Сломался совершенно неожиданно, видите? Прямо в середине цикла – шел по улице, кричал и как раз собирался поднять кулак.

– А специалист-электронщик не знает…

– Специалист-электронщик – это я, – жизнерадостно улыбнулась женщина, и глаза ее блеснули за стальной оправой очков.

– Ах да, – с досадой проговорил Джек.

– Мы подумали, может, дело в этом. – И женщина, вернее ходячий школьный механизм, протянула ему сложенный лист бумаги.

Развернув его, Джек обнаружил массу электронных схем.

– Это представитель власти, не так ли? – поинтересовался он. – Учит детей уважать собственность. Очень правильный тип.

– Да, – откликнулась женщина.

Вручную он вернул Сердитого Привратника к началу цикла и запустил его. Некоторое время Привратник просто щелкал, потом покраснел и, подняв руку, завопил: «Эй, мальчики, уйдите оттуда, слышите меня?» Глядя, как дрожат от негодования его покрытые щетиной щеки, как открывается и закрывается рот, Джек Болен подумал, что он может оказывать сильное влияние на ребенка. Лично у него робот вызывал только неприязнь. И тем не менее это создание было образцовой обучающей машиной, оно делало доброе дело вместе с двумя десятками других автоматов, расположенных в коридорах школы, словно киоски в увеселительном парке. За углом виднелся еще один обучающий автомат, вокруг которого почтительно застыли несколько ребятишек, внимая его разглагольствованиям.

– …И тогда я подумал, – вещал автомат приветливым дружелюбным голосом, – господи, и какие мы можем сделать из этого выводы? Кто-нибудь из вас знает, ребята? Салли?

– Ну, наверное, мы можем сделать вывод, – начала девочка, – что в каждом человеке есть что-то хорошее, как бы плохо он себя ни вел.

– А ты что думаешь, Виктор? – запинаясь, спросила машина. – Давайте послушаем Виктора Планка.

– Я думаю то же самое, что Салли, – неуверенно произнес мальчик. – Большинство людей в сущности хорошие, если только как следует присмотреться. Правильно, мистер Добрый Тюремщик?

Дэвид часто рассказывал об этой обучающей машине, к которой он испытывал особую симпатию. Доставая инструменты. Джек прислушивался к беседе. Добрый Тюремщик был пожилым седовласым джентльменом с незначительным местным акцентом, возможно канзасским… Он был добр и не мешал ребятам высказывать свои мнения – ничего от грубоватой авторитарности Сердитого Привратника. Что-то среднее между Сократом и Эйзенхауэром, насколько мог судить Джек.

– Смешные существа – овцы, – продолжал автоматический наставник. – Взгляните, как они себя ведут, когда через ограду им кидают что-нибудь съедобное, вроде пшеницы. Пищу чуют за милю. – Добрый Тюремщик откашлялся. – Они очень умные, когда дело касается их. Наверно, это и поможет нам понять, что такое истинный ум: это не количество прочитанных толстых книжек и не знание длинных слов, это – способность определить, что нам пойдет на пользу. Поэтому быть умным очень полезно.

Встав на колени, Джек начал отвинчивать спину Сердитого Привратника. Женщина стояла рядом, наблюдая за ним.

Как он знал, автомат работал в соответствии с программой, но на любом этапе его поведение могло изменяться в зависимости от поведения аудитории. Слова детей соотносились с записью, подгонялись, классифицировались, и только затем следовал ответ. Возможность неожиданного ответа исключалась, так как обучающая машина воспринимала лишь ограниченное число вариантов. И тем не менее автомат производил убедительное впечатление живого и подвижного существа – истинный триумф инженерного искусства.

Его преимущество по сравнению с человеком заключалось в способности индивидуально общаться с каждым ребенком. Он не просто учил, но и воспитывал. Обучающий автомат может одновременно иметь дело с тысячью учеников и тем не менее отличать одного от другого: в зависимости от индивидуальности ребенка ответы его слегка видоизменялись, и каждый раз он представлял собой чуть-чуть иное существо. Почти бесконечно сложное, хотя и действующее механически. Обучающие автоматы подтверждали факт, хорошо известный Джеку Болену: понятие «искусственный» обладало поразительной глубиной.

И тем не менее его раздражали эти автоматы. Потому что вся деятельность Общественной Школы противоречила природе Джека: вместо того чтобы обучать, сообщать ученикам новые сведения, она загоняла их в жесткие рамки шаблона. Школа соединяла детей с унаследованной культурой и внедряла ее в их сознание. Она подгоняла детей под эту культуру: цель заключалась в ее увековечивании, и, если индивидуальные особенности ученика могли увести его в сторону, они целенаправленно вытравлялись.

Весь процесс обучения представлялся Джеку сражением между сложным механизмом школы и душами детей, причем выигрышные карты были на руках у школы. Неадекватно реагирующий ребенок признавался аутичным, то есть констатировалось, что в нем преобладает субъективный фактор, мешающий восприятию реальности. И такой ребенок изгонялся из школы в другое заведение, на самом деле действующее по такому же принципу, где его должны были реабилитировать, – в Бен-Гурион. Ребенка отказывались учить и начинали относиться к нему как к больному.

«Аутизм, – размышлял Джек, отвинчивая спину Сердитого Привратника, – превратился в удобную теорию для руководства Марса. Она заменила более старый термин „психопат“, который, в свою очередь, вытеснил понятие „морального урода“». В Бен-Гурионе педагогами работали люди, но они выполняли скорее врачебные, чем воспитательные обязанности.

С первого же дня учебы Дэвида в школе Джек готовился к неприятным известиям о том, что мальчик не попадает в шкалу успеваемости, по которой обучающие автоматы классифицировали своих учеников. Однако Дэвид охотно занимался и даже достиг высоких результатов. Большинство учителей ему нравилось, и он с энтузиазмом рассказывал о них дома. Парень прекрасно ладил даже с самыми строгими, и сейчас уже видно, что у него не будет никаких проблем – он не страдал аутизмом и мог не бояться Бен-Гуриона. Но это не делало Джека счастливее. Ничто, как заметила Сильвия, не приносило ему радости. На Марсе перед ребенком открывались лишь две возможности: Общественная Школа или Бен-Гурион; Джеку не внушало доверия ни то ни другое. А почему – он и сам не знал.

Возможно, проблема заключалась в самом состоянии аутизма-детской форме шизофрении, которой страдало большинство людей. Шизофрения была самым распространенным заболеванием, которое рано или поздно затрагивало любую семью. Она попросту означала, что человек не в состоянии выполнять обязанности, возлагаемые на него обществом. Шизофреник выпадал, а вернее, никогда и не принимал участия в реальности, предполагающей межличностные отношения и существование в данной культуре с данными ценностями. Это была не биологическая жизнь, а жизнь, которой требовалось учиться, черпая понемногу от окружающих – родителей, учителей, высокопоставленных лиц… от всех, с кем ребенок вступал в контакт в период становления личности.

Таким образом, Общественная Школа имела полное право отторгать ребенка, не поддававшегося обучению. Потому что то, чему его учили, включало не просто факты или основы преуспевания и полезной карьеры. Речь шла о более серьезных вещах. Ребенку внушали, что определенные компоненты окружающей его культуры должны быть сохранены любой ценой. Его личные ценности включались в объективный ход развития человечества, таким образом он становился частью переданной ему традиции. В течение своей жизни ему следовало сохранять и даже совершенствовать ее. «При внимательном рассмотрении выясняется, что истинный аутизм – это апатия к каким бы то ни было общественным устремлениям, – решил Джек, – это частная жизнь, предполагающая, что любые ценности создаются самим человеком, и тот не является лишь простым вместилищем унаследованных традиций». Потому-то Джек Болен и отказывался считать Общественную Школу с ее обучающими автоматами единственным арбитром, определяющим, что имеет ценность, а что нет. Общественные ценности находились в непрестанном движении, а школа стремилась законсервировать их, разложить по полочкам, навечно закрепив на своих местах. Общественная Школа – настоящий источник неврозов. Она отрицает все новое, неожиданное, создает нездоровый мир испуганно-покорного невротика.

Как-то раз, года два назад, Джек изложил свою теорию жене. Сильвия выслушала его достаточно внимательно, а потом заметила: «Ты не видишь главного, Джек. Попробуй понять. На свете существуют гораздо более страшные вещи, чем невроз. – Она говорила тихо и уверенно, и он прислушался к ее словам. – Мы только сейчас начали это понимать. Ты знаешь, о чем идет речь. Ты уже прошел через это».

И он кивнул, понимая, что она имеет в виду. Джек сам пережил нарушение психики в двадцать с небольшим лет – широко распространенное и довольно обычное явление. Но, надо признать, это было страшно. По сравнению с тем состоянием прямолинейная, жесткая, принудительная система Общественной Школы представлялась якорем, благодарно уцепившись за который человек мог вернуться к человечеству и воспринимаемой сообща действительности. Так что он был вынужден признать, что невроз является искусственным порождением, сознательно создаваемым больным индивидуумом или обществом в состоянии кризиса. Это изобретение вызывалось необходимостью.

– Не надо бороться с неврозом, – добавила Сильвия, и Джек понял ее. Невроз был сознательной остановкой на каком-то отрезке жизненного пути. Потому что дальше лежала…

Что было дальше, прекрасно знал любой шизофреник. «И бывший шизофреник», – добавил про себя Джек, вспоминая собственный опыт.

Сидевшие напротив мужчины смотрели на него очень странно. Что он такое сказал?

– Каррингтону никогда не стать таким руководителем ФБР, каким был Герберт Гувер. Я в этом уверен. Могу доказать. – В голове у него мутилось, и он отхлебнул пива. Все тело налилось тяжестью, проще было смотреть вниз, чем вверх… Он принялся рассматривать упаковку спичек на кофейном столике.

– Ты хотел сказать, не Герберт Гувер, а Эдгар… – заметил Лу Ноттинг.

«Да, я действительно сказал Герберт, – в растерянности подумал Джек; пока они не обратили на это внимания, ему казалось, что все в порядке. – Что со мной? Такое ощущение, что я полусплю». А ведь накануне он лег в десять вечера и проспал почти двенадцать часов.

– Простите, конечно, я имел в виду… – начал Джек и тут же ощутил, с каким трудом ворочается язык, – Эдгара Гувера, – старательно договорил он.

Но голос его звучал искаженно и растянуто, словно запись, пущенная не на той скорости. Теперь он уже и вовсе не мог поднять голову – засыпал на месте, прямо в гостиной Ноттинга, хотя глаза у него были открыты, более того, ему даже не удалось их закрыть, когда он попытался это сделать. Все его внимание сосредоточилось на спичечном коробке.

Пока Лу Ноттинг и Фред Кларк обсуждали такие отвлеченные темы, как ущемление свобод и демократические процессы. Джек продолжал смотреть не мигая… Он отчетливо различал слова, но не вслушивался в суть беседы. Не было никакого желания включаться в разговор, хотя он и знал, что оба собеседника не правы. Пусть себе спорят – так было проще. Все происходило само собой, и он не хотел мешать этому.

– Джек сегодня как будто не с нами, – заметил Кларк.

Вздрогнув, Болен понял, что их внимание переключилось на него: теперь надо что-то говорить или делать.

– Да нет, я здесь, – произнес он; это стоило ему неимоверных усилий, словно он всплывал на поверхность со дна моря. – Продолжайте, я слушаю.

– Господи, да ты как неживой, – возразил Ноттинг. – Ступай домой и выспись, ради бога!

– Тебе не удастся добраться до Марса в таком состоянии. Джек, – заметила Филис, жена Лу, входя в гостиную. Она включила проигрыватель и поставила какую-то модную джазовую группу – виброфоны, ударники… или это электронные инструменты?

Светловолосая развязная Филис уселась на кушетку рядом с Джеком и принялась его рассматривать.

– Джек, ты на нас не обиделся? Ты такой замкнутый!

– Просто он не в настроении, – ответил Ноттинг. – Когда мы служили в армии, с ним такое регулярно случалось, особенно по субботним вечерам. Насупится, молчит и все думает о чем-то. О чем ты сейчас думаешь. Джек?

Вопрос показался ему странным: он ни о чем не думал, в голове была полная пустота. Спичечный коробок все еще владел его вниманием. Тем не менее требовалось дать им отчет о своих размышлениях – они этого ждали, и он смирился.

– О Марсе. О том, сколько мне потребуется времени, чтобы привыкнуть. У разных людей по-разному. – Подавленный зевок распирал грудь, уходя обратно в легкие. Рот у него полуоткрылся, и Джек с трудом сомкнул челюсти.

– Пожалуй, пойду завалюсь в койку. – Собрав все оставшиеся силы, он поднялся.

– В девять часов? – удивился Фред Кларк.

Позже, идя домой по темным прохладным улицам Окленда. Джек почувствовал себя лучше. Он даже не мог понять, что с ним приключилось у Ноттинга. Может, духота.

Но все было не так просто.

В голове крутился Марс. Джек оборвал все связи, особенно на работе, продал свой «плимут», известил хозяина квартиры. А ведь он целый год боролся за ее получение! Огромное здание, частично уходящее под землю, вмещавшее тысячи квартир, собственный супермаркет, прачечные, детский центр, больницу и целый ряд магазинов в аркаде под цокольным этажом, принадлежало некоммерческому кооперативу Западного побережья. На последнем этаже располагалась радиостанция, транслировавшая классическую музыку по заявкам жителей, а в центре – театр и концертный зал. Это был новейший проект многоквартирного кооперативного дома – и внезапно он от всего отказался.

Уже известив руководство об уходе, Джек как-то бродил по аркаде своего кооперативного монстра и набрел на доску с объявлениями. Автоматически остановившись, он принялся их читать. Мимо бежали дети, направляясь на площадку за домом. Одно большое отпечатанное объявление привлекло его внимание:

«Способствуйте распространению кооперативного движения в недавно колонизированных районах. В ответ на начавшуюся разработку богатых минералами областей Марса в Сакраменто организован эмиграционный кооперативный совет. Записывайтесь!»

Объявление мало чем отличалось от других таких же, и все же – почему бы и нет? Много молодежи уже отправилось туда. И что ему делать на Земле? Он отказался от квартиры, но пока еще оставался членом кооператива и продолжал владеть своей долей акций.

Позднее, когда Джек уже записался и начал обходить врачей и фотографироваться, последовательность событий перемешалась в голове: ему казалось, что сперва пришло решение отправиться на Марс, после чего он уже уволился и отказался от квартиры. Это представлялось более разумным, и именно в таком виде он рассказывал это друзьям. Но на самом деле все было не так. А как? Почти два месяца Джек бродил в растерянности и отчаянии, не думая ни о чем, кроме того, что четырнадцатого ноября двести членов кооператива отправятся на Марс и все переменится. Временами смятение покидало его, и картина виделась невероятно отчетливо. Когда-то он умел выстраивать порядок вещей в пространстве и во времени; теперь же по неизвестным причинам временные и пространственные координаты сместились, и он не мог сориентироваться.

Прежнее существование потеряло смысл. Четырнадцать месяцев он жил, движимый одной великой целью: получить квартиру в новом кооперативном доме, а когда получил ее, то оказался перед пустотой. Он слушал сюиты Баха, исполнявшиеся по его заявкам, покупал продукты в супермаркете, рылся на полках книжного магазина… «Но для чего? – спрашивал он себя. – Кто я?» На службе его продуктивность тоже снизилась. Это было первым признаком, и во многих отношениях самым зловещим: заметив его, Джек впервые испугался.

Началось все со странного инцидента, который он так и не смог объяснить для себя до конца. Вероятно, отчасти этот случай был чистой галлюцинацией. Но в какой именно части? Все происходило как во сне, и в какой-то момент его захлестнула паника – захотелось убежать, исчезнуть любой ценой.

Джек работал в электронной фирме в Редвуд-Сити, к югу от Сан-Франциско, управлял системой, осуществлявшей контроль качества на сборочном конвейере. В его обязанности входило следить, чтобы прибор ни по одному параметру не отклонялся от стандартного допуска. В один прекрасный день Джека неожиданно пригласили в кабинет заведующего кадрами. Он не знал, чем это было вызвано, и, поднимаясь на лифте, вдруг начал страшно волноваться. Позднее он вспомнил, что волнение было каким-то необычным.

– Входите, мистер Болен, – пригласил его в кабинет заведующий – опрятный мужчина с курчавыми седыми волосами. – Я вас долго не задержу. – Он внимательно рассматривал Джека. – Мистер Болен, почему вы не тратите получаемую вами заработную плату?

Тишина.

– Разве? – откликнулся Джек. Сердце колотилось у него в груди с такой силой, что все тело сотрясала дрожь. Ноги не держали, словно он смертельно устал. «Мне кажется, что трачу», – проговорил он про себя.

– Вы вполне в состоянии купить себе новый костюм, – продолжил заведующий, – и вам надо подстричься. Конечно, это ваше личное дело.

Джек в замешательстве провел рукой по волосам: надо подстричься? Разве он не стригся только что, на прошлой неделе? Хотя, возможно, с тех пор прошло больше времени.

– Спасибо. Хорошо, я так и сделаю. Как вы сказали.

Тут-то и началась галлюцинация, если это была она. Он увидел заведующего кадрами в новом свете. Тот был мертв.

Через человеческую оболочку проступал его скелет. Кости соединялись между собой тончайшей медной проволокой. Внутренние органы – почки, сердце, легкие – засохли и были заменены искусственными из пластика и нержавеющей стали. Все они прекрасно функционировали, однако настоящая жизнь в них отсутствовала. Голос заведующего воспроизводился с пленки через усилитель.

Возможно, когда-то в прошлом он и был живым, но теперь все было кончено – дюйм за дюймом осуществлялась незаметная подмена органов, пока она не охватила весь организм, чтобы вводить в заблуждение окружающих. «На самом деле, чтобы ввести в заблуждение меня», – решил Джек Болен. Никакого заведующего кадрами не было, он стоял один в кабинете. Никто к нему не обращался, а когда он отвечал, его никто не слышал.

Джек не знал, что делать, пытаясь не слишком глазеть на человекоподобный механизм, сидевший перед ним. Он старался спокойно и естественно продолжать разговор о своей работе и даже о своих личных трудностях. Механизм зондировал его, пытаясь чего-то добиться. Естественно, Джек пытался отвечать как можно лаконичнее. Но, даже устремив взгляд на ковер, он не мог не видеть все трубки, клапаны и прочие рабочие части, двигавшиеся внутри «заведующего», – он не мог заставить себя не смотреть.

Единственное, чего ему хотелось, – уйти как можно скорее. Он покрылся крупными каплями пота, его била дрожь, сердце стучало все громче и громче.

– Болен, вы нездоровы? – осведомился механизм.

– Да, – ответил он. – Я могу идти? – Он повернулся и направился к двери.

– Минуточку, – послышался механический голос за его спиной.

И тут Джека охватила паника; распахнув дверь, он выскочил в коридор.

Час спустя он обнаружил, что идет по незнакомой улице в Берлингейме. Он не помнил, что с ним произошло за этот час и как он оказался здесь. Ноги болели, так что, судя по всему, он добрался сюда пешком.

Голова была почти ясной. «Я – шизофреник, – сообщил себе Джек. – Симптомы всем известны: кататоническое возбуждение с параноидальной окраской – врачи объясняли нам это еще в школе. Я – один из них. Это-то и пытался выяснить заведующий кадрами. Я нуждаюсь в медицинской помощи».

Джек извлек из Сердитого Привратника источник питания и положил его на пол.

– Вы очень искусны – заметила женщина.

Джек поднял глаза на женскую фигуру и подумал: «Неудивительно, что это место так выводит меня из себя. Сразу вспоминаются обстоятельства, при которых произошел мой первый нервный срыв. Мог ли я тогда предвидеть будущее?»

В ту пору таких школ не существовало. А если они и были, то он не знал и не видел их.

– Спасибо, – ответил Джек.

После эпизода с заведующим кадрами корпорации «Корона» больше всего его мучило одно: а что, если это была не галлюцинация? Что, если так называемый заведующий кадрами был автоматом, таким же механизмом, как эти обучающие машины?

Если так, то он не страдал никаким психозом.

Он снова и снова возвращался к мысли о том, что это могло быть просто видением, проникновением в абсолютную реальность, когда внешняя оболочка снята. Мысль была настолько необычной, что никак не согласовывалась с его привычными представлениями, в результате этого-то и возникло психическое нарушение.

Вскрыв проводку Сердитого Привратника, Джек принялся профессионально ощупывать ее своими длинными пальцами, пока не обнаружил то, о чем догадывался, – сорванную пломбу.

– Кажется, нашел, – сообщил он школьному мастеру. «Слава богу, не старая печатная плата, иначе пришлось бы заменять весь блок. И починить его было бы невозможно».

– Насколько я понимаю, основная проблема при создании обучающих автоматов – это проблема надежности, – заметила дама. – Пока нам везло – никаких существенных поломок не случалось. Однако я думаю, что профилактический осмотр не помешает. Пожалуйста, посмотрите еще одного учителя. Признаков поломки в нем пока не наблюдается, но он имеет исключительно важное значение для работы всей школы. – Она вежливо умолкла, видя, как Джек пытается пропихнуть тонкое сопло паяльника через переплетения проводков. – Я бы хотела, чтобы вы осмотрели Доброго Папу.

– Доброго Папу – повторил Джек. «Интересно, нет ли у них тут Ласковой Мамы – едко подумал он. – Сладкие мамочкины домашние байки для вскармливания малышей». Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.

– Вы знакомы с этим учителем?

Он не был знаком – Дэвид ничего о нем не рассказывал.

Издали доносились детские голоса, обсуждавшие жизнь с Добрым Тюремщиком; все время, пока Джек лежал на спине, держа над годовой паяльник, и ковырялся во внутренностях Сердитого Привратника, они продолжали беседовать.

– Именно, – невозмутимо и спокойно излагал Добрый Тюремщик. – Енот. Удивительный парень, старый енот Джимми. Мне не раз доводилось встречаться с ним. Между прочим, этот приятель довольно большой, с мощными, длинными, очень проворными лапами.

– Я однажды видел енота, – возбужденно пропищал какой-то ребенок. – Я видел его, он был совсем рядом!

«Видел енота на Марсе?!» – подумал Джек.

– Нет, Дон, боюсь, ты ошибаешься, – захихикал Добрый Тюремщик. – Здесь нет енотов. Чтобы увидеть этих замечательных зверюшек, надо проделать длинный путь обратно на старушку Землю. Но вот почему я вспомнил о нем, мальчики и девочки. Вам всем известно, как старый енот Джимми берет пищу, тащит украдкой к воде и начинает ее полоскать. И как мы смеялись, когда старина взял кусочек сахара, и тот растворился в воде, так что зверек остался с пустыми лапами. Так вот, мы вспомнили сейчас Джимми-енота потому…

– Кажется, все, – заметил Джек, убирая паяльник. – Помочь поставить на место кожух?

– Вы торопитесь?

– Мне не нравится эта штука, которая там разглагольствует, – ответил Джек. Автомат так раздражал его, что он едва мог работать.

Роликовая дверь в коридор закрылась, и голоса затихли.

– Так лучше? – осведомилась сопровождающая.

– Спасибо. – Но руки у него все еще дрожали. Школьный мастер видела это – Джек чувствовал ее внимательный взгляд. «Интересно, а из чего она сделана?» – внезапно пришло ему в голову.

Комната, в которой содержался Добрый Папа, была декорирована под гостиную с камином, диваном, кофейным столиком и занавешенным окном, нарисованным на стене. Сам Добрый Папа восседал в кресле с газетой в руках. Когда Джек Болен со школьным мастером вошли в комнату, на диване сидело несколько ребятишек: они внимательно слушали разглагольствования автомата и даже не обратили внимания на вошедших.

Дама отпустила детей и сама тоже направилась к выходу.

– Я не очень хорошо понимаю, чего вы от меня хотите, – остановил ее Джек.

– Пропустите его через полный цикл. Похоже, он либо частично повторяет отдельные участки цикла, либо застревает: как бы то ни было, время цикла увеличивается. Он должен возвращаться к исходному положению в течение трех часов.

Дверь открылась, и мастер ушла. Джек остался наедине с Добрым Папой, не испытывая от этого никакого восторга.

– Привет, Добрый Папа, – без всякого энтузиазма поздоровался он. Установив ящик с инструментами, Джек принялся отвинчивать заднюю панель.

– Как тебя зовут, молодой человек? – добродушно отозвался Папа.

– Меня зовут Джек Болен, и я такой же добрый папа, как ты, Добрый Папа, – заметил Джек, отвинтив панель и положив ее перед собой. – Моему сыну десять лет, Добрый Папа. Так что не надо называть меня молодым человеком, ладно? – Его снова сотрясала дрожь, а по лбу катился пот.

– Понимаю, – откликнулся Добрый Папа.

– Что ты понимаешь? – Джек с удивлением заметил, что чуть ли не кричит. – Знаешь, начинай лучше свой чертов цикл, ладно? Если тебе так проще, можешь считать меня маленьким мальчиком.

«Надо побыстрее заканчивать со всем этим и убираться отсюда, причем как можно спокойнее. – Он ощущал, как его переполняют странные чувства. – Работы часа на три».

– Крошка Джекки, похоже, у тебя сегодня тяжело на сердце. Я угадал? – начал Добрый Папа.

– И сегодня, и каждый день. – Джек щелкнул выключателем фонарика и посветил внутрь. Пока механизм действовал нормально, в соответствии с программой.