Текст книги "Вера наших отцов (= Вера отцов наших)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Филип Кинред Дик
Вера наших отцов

* * *

Выйдя на улицу, он обнаружил прямо перед собой безногого нищего толкача на деревянной тележке-платформе. Толкач оглашал улицу оглушительными воплями. Чьен замедлил шаг, прислушался, но не остановился.

Ему не давало покоя последнее дело, которым он занимался в Министерстве произведений искусств в Ханое. Чьен был настолько поглощен своими мыслями, что совершенно не замечал окружавший его водоворот велосипедов, мотороллеров и мотоциклов с небольшими реактивными моторчиками.

Соответственно, и безногий толкач сразу перестал существовать для него.

– Товарищ! – позвал толкач, устремившись в погоню за Чьеном.

Его тележка приводилась в движение гелиевой батареей, и калека управлялся с рычагами весьма ловко.

– У меня широкий выбор проверенных временем народных травяных средств. Имеется также заверенный юридически список лиц, испытавших благотворное воздействие лекарств. Если ты чем-то страдаешь, только назови свою болезнь, и я помогу.

– Прекрасно, но я здоров, – бросил Чьен, приостановившись.

Разве что, – подумал он, – не мешало бы избавиться от хронического недомогания всех служащих Центрального Комитета – карьеризма, заставляющего их атаковать врата всякой выгодной должности на государственной службе, включая и мою.

– Могу вылечить лучевую болезнь, – монотонно бубнил толкач. – Или усилить сексуальную потенцию. Могу обратить вспять течение раковых заболеваний, включая ужасную меланому, которая зовется черным раком…

Калека подсунул ему подносик с набором разнообразных бутылочек, алюминиевых баночек и пластиковых коробочек…

– …"Если соперник настойчиво стремится занять твою выгодную должность, я снабжу тебя особым веществом, внешне очень похожим на бальзам для улучшения кожи, но на самом деле это изумительно эффективный токсин. И цены, товарищ, низкие, низкие цены – у меня. А в знак особого уважения к столь достойному товарищу, я готов принять послевоенные бумажные доллары.

Предполагается их свободная международная конвертируемость, но реально они стоят едва ли дороже хорошей туалетной бумаги…

– Пошел ты к черту, – оборвал его Чьен и подал знак проплывавшему аэротакси.

Он уже и так опоздал на три с половиной минуты. Предстояла важнейшая встреча, и все его толстозадые начальники с наслаждением отметят в уме его опоздание. Подчиненные сделают то же самое с еще большим наслаждением.

Но калека-толкач сказал тихо:

– Товарищ, ты ОБЯЗАН купить что-нибудь.

– Почему же? – негодующе поинтересовался Чьен.

– Потому что, товарищ, я ветеран войны. Я сражался в последней титанической войне Народного Демократического Объединенного фронта против презренных сил империалистов. Я потерял нижние конечности в битве за национальное освобождение при Сан-Франциско. – Теперь, в тоне калеки появились торжественные нотки. Если ты откажешься купить предлагаемый ветераном товар, рискуешь уплатить штраф или даже оказаться в тюремной камере. ТАК ГЛАСИТ ЗАКОН. А вдобавок – подумай о своей репутации.

Чьен устало кивнул, отпуская аэротакси.

– Согласен, – сдался он. – Я должен купить что-нибудь.

Он окинул взглядом жалкий набор знахарских лекарств и выбрал наугад бумажный пакетик.

– Вот это.

Калека рассмеялся.

– Товарищ, это сперматоцид. Его покупают женщины, которые не имеют политического права приобрести таблетки. Тебе он едва ли пригодится, поскольку ты мужчина.

– Закон, – торжественно изрек Чьен, – не требует покупать только полезное. Я должен купить просто что-нибудь. Я беру этот пакет. – Он полез за бумажником, разбухшим от пачки послевоенных инфляционных долларов.

Будучи слугой государства, Чьен получал эти доллары четыре раза в неделю.

– Поведай мне о своих проблемах, – настаивал калека-толкач.

Чьен уставился на него. Он был шокирован – такое наглое вторжение в личную жизнь, да еще со стороны негосударственного служащего!

– Ладно, товарищ, – сказал калека, видя реакцию Чьена. – Не буду настаивать. Как врач – народный целитель – ограничусь тем, что мне известно.

Он задумался, изможденное лицо его стало серьезным.

– Ты часто смотришь телевизор? – неожиданно спросил он.

Захваченный врасплох, Чьен признался:

– Каждый вечер, кроме пятницы. По пятницам я хожу в клуб упражняться в завезенном с побежденного Запада эзотерическом искусстве рулевого.

Это было единственное хобби Чьена. Всю остальную энергию он посвящал исключительно партийной деятельности.

Калека выбрал серый пакетик.

– Шестьдесят торговых долларов, – объявил он. – Гарантия полная. В случае, если не подействует согласно назначению, прошу обратиться ко мне для полного и щедрого возмещения затрат.

– А как оно должно подействовать? – ехидно поинтересовался Чьен.

– Снимет усталость после долгих и утомительных своею бессмысленностью официальных монологов. Это успокаивающий порошок. Прими его, как только опять окажешься перед фактом длинной вечерней официальной телепроповеди, которая…

Чьен заплатил и взял пакетик. Фигу я тебя приму, – решил он в уме. – Все-таки это грабеж среди белого дня. Сделали ветеранов привилегированным классом. Теперь они кормятся за счет нас – молодого поколения, – как стервятники.

Забытый серый пакетик так и остался в кармане его пиджака. Чьен вошел в величественное здание Министерства произведений искусства, чтобы начать рабочий день в собственном солидном кабинете.

* * *

В приемной его ожидал плотного телосложения смуглолицый мужчина в коричневом шелковом двубортном костюме с жилеткой, производства Гонконга.

Рядом с незнакомцем стоял непосредственный начальник Чьена, Ссу-Ма Тзо-Пин. Он представил их друг другу на кантонском диалекте, которым Тзо-Пин владел довольно слабо.

– Товарищ Тунг Чьен, познакомьтесь с товарищем Дариусом Петелем. Он представляет новое учреждение дидактико-идеологического характера, скоро открывающееся в Сан-Фернандо в Калифорнии. – Тзо-Пин сделал паузу и добавил:

– Товарищ Петель отдал свою жизненную энергию борьбе со странами империалистического блока через педагогические каналы. Поэтому он назначен на столь высокий пост.

Рукопожатие.

– Чаю? – предложил гостям Чьен.

Он нажал кнопку инфракрасного хибачи, и мгновение спустя забулькала вода в керамическом сосуде – японского производства, с орнаментом.

Усевшись за стол, он обнаружил, что преданная товарищ Хси уже тайком положила на стол тоненькую папиросную бумажку с секретным досье на товарища Петеля. Чьен просмотрел листок, делая вид, будто это малозначительная бумажка.

– Абсолютный Благодетель Народа, – заговорил Тзо-Пин, – лично принял товарища Петеля. Абсолютный Благодетель доверяет товарищу Петелю. Это большая честь. Его школа в Сан-Фернандо будет заниматься обычной философией дао, являясь по сути нашим каналом связи с либерально-интеллектуальным крылом молодежи на западе США. Их довольно много уцелело в зоне между Сан-Диего и Сакраменто. По нашим предварительным данным – около десяти тысяч. Школа примет две тысячи.

Запись будет обязательной для всех отобранных нами. Гм, кажется, вода уже кипит.

– Благодарю, – пробормотал Чьен, опуская в керамический чайник мешочек одноразового чая «Липтон».

Тзо-Пин продолжил:

– Все экзаменационные работы студентов школы будут направляться в ваш кабинет, дабы вы могли тщательно изучить их идеологическую суть. Другими словами, вы, товарищ Чьен, будете определять, кто из двух тысяч студентов действительно искренне воспринимает идеи, заложенные в учении, которое будут преподавать инструкторы во главе с Петелем, а кто – нет.

– Я налью чай, – предложил Чьен, хорошо владевший тонкостями церемонии.

– Мы должны понять одну вещь, – отрубил Петель, чей кантонский диалект был еще хуже, чем у Тзо-Пина. – Проиграв мировую войну, американцы и их молодежь научились маскировать свои истинные чувства и убеждения. – Слово «маскировать» он произнес по-английски. Не поняв, Чьен вопросительно взглянул на начальника.

– Лгать, – перевел Тзо-Пин.

– Они послушно повторяют правильные лозунги, но внутренне убеждены в их ошибочности. Экзаменационные работы этой группы будут очень похожи на работы искренне убежденных студентов…

– Простите, но если я правильно понял, две тысячи работ должны пройти через мои руки? – Чьен был в ужасе. Он не верил своим ушам. – Этой работы хватит для специально организованного отдела. У меня нет ни минуты времени на что-либо подобное. – Он покачал головой. – Дать официальное заключение по поводу идейного уровня работ коварных противников, стоящих на ложных мировоззренческих позициях… Ну, ни хрена себе! – добавил он в довершение по-английски.

Тзо-Пин сморгнул, услышав крепкое западное ругательство и сказал:

– У вас есть люди. Дополнительно можете потребовать несколько работников – бюджет министерства, дополненный в этом году, позволяет. И помните: Абсолютный Благодетель Народа лично выбрал товарища Петеля для этой работы.

Его тон приобрел угрожающий оттенок. Правда, лишь слегка – только для того, чтобы упредить истерику Чьена и вернуть последнего в русло субординации. Хотя бы временно. Для усиления эффекта Тзо-Пин перешел в другой конец кабинета, к трехмерному портрету Абсолютного Благодетеля в полный рост. Несколько секунд спустя его присутствие заставило сработать специальный датчик автоматического магнитофончика. Знакомый голос начал более чем привычную проповедь.

– Сражайтесь ради мира, сыны мои, – зазвучал твердый, но проникновенный голос.

– Хм… – хмыкнул Чьен, немного успокоившись. – Возможно, удастся разработать программу для какого-нибудь из министерских компьютеров. Если использовать структуру ответов типа «да» – «нет» на базе предварительного семантического анализа идеологической верности… и неверности.

Возможно…

– У меня с собой один интересный материал, – сообщил Дариус Петель. – Не могли бы вы, товарищ Чьен, его изучить подробно? – Он затрещал «молнией» невзрачного старомодного пластикового портфеля. – Два сочинения, – пояснил он, – передавая бумаги Чьену. – Ваш ответ покажет, насколько вы квалифицированны. – Его взгляд встретился со взглядом Тзо-Пина. – Как я понимаю, если вам сопутствует удача, вы будете назначены вице-советником министерства, а Абсолютный Благодетель Народа лично пожалует вам медаль Кистеригана.

Оба – Петель и Тзо-Пин – неискренне улыбнулись в унисон.

– Медаль Кистеригана, – эхом повторил Чьен.

Он взял сочинения, придав лицу беззаботное и уверенное выражение. Но сердце его вибрировало в тревоге.

– Почему именно эти работы? Я хочу сказать, что именно я должен выяснить?

– Одна из этих работ принадлежит преданному прогрессивному деятелю партии, чьи верность и убежденность тщательно и неоднократно были проверены. Вторая написана неким юнцом, который стремится скрыть свои презренные мелкобуржуазные идейки. Вы должны определить, кому какая работа принадлежит.

Спасибо вам огромное, – подумал Чьен. Кивнув, прочел название первой работы: «Предвосхищение доктрин Абсолютного Благодетеля в поэзии Баха ад-Дин Зуара (Арабия, XIII век).»

На первой странице Чьен прочел четверостишие, хорошо ему знакомое.

Оно называлось «Смерть», он знал его едва ли не с детства.

 
"Пока еще не время, свежи следы весны,
Но у Него ошибок не бывает;
Нет для Него ни высоты, ни глубины,
А только сад,
Где нас он, как цветы, срывает".
 

– Да, сильное стихотворение, – сказал Петель, глядя на шевелящиеся губы Чьена, который перечитывал стихи, – для указания на древнюю мудрость, заключенную в идее Абсолютного Благодетеля о том, что каждый индивид смертен, смертен внезапно, а выживает лишь историческое дело. Как тому и надлежит быть. Вы с ним согласны? С этим студентом? – Петель сделал паузу.

– Или это скрытая сатира на пропаганду великих идей Абсолютного Благодетеля?

– Я хотел бы взглянуть на вторую работу, – попросил Чьен, чтобы выиграть время.

– Решайте прямо сейчас. Дополнительная информация вам не нужна.

Запинаясь, Чьен пробормотал:

– Признаться, я никогда не рассматривал это стихотворение с точки зрения… – Он почувствовал раздражение. – К тому же, это не Баха ад-Дин Зуара. Это четверостишие из «Тысячи и одной ночи». Тринадцатый век, тем не менее, я согласен.

Он быстро пробежал взглядом текст сочинения. Монотонный и скучный пересказ стертых партийных лозунгов-клише. Штампы, знакомые Чьену с рождения. Безгласый империалистический монстр, вынюхивающий следы истинного вдохновения, антипартийные группировки в восточных районах США, все еще плетущие сети заговоров… Необходимы настойчивость и бдительность, подчеркивал автор. Стереть с лица планеты недобитков Пентагона, подавить упрямый штат Теннеси, а особенно важно разделаться с болезнетворным очагом реакции на холмах Оклахомы. Сочинение вызывало зевоту. Очень серо. Чьен вздохнул.

– Наверно, – заметил Тзо-Пин, – мы должны дать товарищу Чьену возможность подумать над этой сложной проблемой на досуге. Вам разрешается взять сочинения домой на сегодняшний вечер и выработать собственное мнение, о котором вы доложите нам завтра.

Он кивнул, наполовину насмешливо, наполовину ободряюще. По крайней мере, он выручил Чьена из трудного положения, и уже за это тот был ему благодарен.

– Вы крайне любезны, – пробормотал Чьен, – позволив мне выполнить столь важное задание в счет моего собственного свободного времени.

Подонок, – подумал Чьен, имея в виду и Дзо-Пина, и смуглолицего Петеля. – Повесил на меня такую собаку, да и еще за счет моего же отдыха.

Да, компартия США явно в трудном положении. Академии перевоспитания не справляются с обработкой упрямой и своенравной молодежи-янки. И ты вешал эту собаку с одного функционера на другого, пока не добрался до меня.

Спасибо вам огромное, только не за что, – подумал он кисло.

Вечером в своей небольшой, уютно обставленной квартирке, он прочел второе сочинение, принадлежавшее перу некой Майон Калпер, и обнаружил еще одно стихотворение. Да, явно в этом классе занимались поэзией. Честно говоря, Чьен не любил, когда поэзию или любой другой вид искусства использовали как социальный инструмент. Но что поделаешь? Он устроился поудобнее в любимом спецкресле с суперполезной конфигурацией спинки, исправляющей дефекты осанки, закурил громадную сигару «Корона номер один» и начал читать.

Автор сочинения, мисс Калпер, выбрала для своего текста фрагмент из поэмы Джона Драйдена, английского поэта семнадцатого века. Это были финальные строки «Песни на день святой Цецилии»:

 
"Когда последний час отпущенный
Проглотит жалкий хоровод,
Зов трубный упадет с небес,
Воскреснут мертвые окрест
И сфер небесных встанет ход".
 

Черт бы вас всех побрал, – мысленно выругался Чьен. – Драйден, следует полагать, предвосхищает здесь падение капитализма? «Жалкий хоровод» – это значит – капитализм? Боже! Он потянулся к сигаре и обнаружил, что она погасла. Сунув руку в карман за любимой японской зажигалкой, он приподнялся с кресла…

– Твиииии! – послышалось в это время из телевизора в противоположном конце комнаты.

Так. Сейчас мы услышим обращение нашего любимого вождя. Абсолютного Благодетеля Народа. Он заговорит с нами прямо из Пекина, где живет уже девяносто лет. Или сто? Сейчас с нами заговорит, как мы его иногда называем, Великая Задница…

– Да расцветут в вашем духовном саду десять тысяч цветков самоосознанной скромности и бедности, – начал передачу телеведущий.

Чьен, внутренне застонав, поднялся и поклонился экрану, как тому и надлежало быть: каждый телевизор имел скрытую камеру, передававшую в побез – полицию безопасности – информацию о реакции зрителей.

На экране появился четкий цветущий лик стодвадцатилетнего лидера Восточной компартии, правителя многих народов (слишком многих, – подумал Чьен). Хрен тебе, – мысленно нагрубил он ему, усаживаясь обратно в суперкомфортабельное кресло, но уже лицом к экрану.

– Мысли мои, – начал вечно юный Благодетель привычно глубоким и проникновенным голосом, – полны заботами о вас, дети мои. И моя особая забота сейчас – о товарище Тунг Чьене из Ханоя. Перед ним стоит нелегкая задача, решив которую он сможет обогатить духовную сокровищницу народов Востока, а в придачу – и Западного побережья Америки. Пожелаем же удачи этому благородному и преданному человеку. Я решил выделить несколько минут времени, чтобы воздать ему должное и ободрить его. Вы слушаете, товарищ Чьен?

– Да, товарищ Абсолютный Благодетель, – вновь поклонился Чьен.

Какова вероятность того, что партийный лидер действительно выделил его из миллионов и именно в этот вечер? Ответ заставил Чьена цинично усмехнуться, конечно, про себя. Скорее всего, передача идет только на его многоквартирный корпус или в крайнем случае, на город. А может, текст наложен методом синхронного дубляжа на телестудии Ханоя? В любом случае, от Чьена требовалось смотреть и внимать. Что он и делал, имея за спиной годы тренировок. Внешне он являл собой образец напряженного внимания.

Внутренне же он продолжал размышлять о тех двух сочинениях. Где был кто?

Как отличить всепоглощающий партийный энтузиазм от сатирической пародии?

Трудно сказать, потому они и швырнули ему эту горячую картофелину.

Он опять полез в карман за зажигалкой и наткнулся на серый конвертик, купленный у ветерана-калеки. О боже! Он вспомнил уплаченную цену. Деньги выброшены на ветер и ради чего? Он перевернул пакетик, увидел на обороте буквы. Интересно, – подумал он и начал разворачивать. Текст его зацепил – на что он и был рассчитан: «Вы не справляетесь с задачами как член партии и просто человек? Боитесь отстать от времени и оказаться на свалке истории?…»

Он быстро пробежал надпись, пытаясь уловить суть – что же именно он купил?

Абсолютный Благодетель продолжал монотонную проповедь.

Порошок. Крошечные темные крупинки, издававшие дразнящий аромат.

Очень приятно. Когда-то он нюхал табак – курить было запрещено – еще во времена студенчества, в Пекине. Любительские смеси, их готовили в Чанкинге бог знает из чего. К смеси добавляется любой ароматизатор – из апельсиновой цедры до детского кала, используемого в смеси под названием «Сухой тост». Именно после него Чьен бросил нюхать табак.

Пока Абсолютный Благодетель продолжал монотонно жужжать, Чьен осторожно понюхал порошок и перечитал показания – как утверждалось, порошок вылечивал все, от привычки опаздывать на работу и до влюбленности в женщину с сомнительным политическим прошлым. Смешно, но типично…

В дверь позвонили.

Чьен подошел и распахнул ее, заранее зная, что его ждет. За дверью был, конечно, Муа Куи, домовой надзиратель, в металлической каске и с обязательной нарукавной повязкой. Вид у него был решительно-деловой.

– Господин Чьен, мой партийный товарищ! Мне позвонили из телестудии.

Вы не уделяете внимание передаче. Вместо этого вы возитесь с пакетом сомнительного содержания.

Муа извлек на свет божий блокнот и шариковую ручку.

– Две красные отметки. С сего момента вам предписывается занять удобное положение перед экраном и обратить полное внимание на речь великого вождя. Его слова сегодня обращены непосредственно к вам.

– Сомневаюсь, – услышал Чьен собственный голос.

Моргнув Муа сказал:

– Как это понимать?

– Вождь правит восемью миллиардами товарищей. Он не станет выделять именно меня, – Чьен с трудом сдерживал себя.

– Но я явственно слышал собственными ушами. Он упомянул ваше имя, – с доводящим до безумия рвением настаивал надзиратель.

Подойдя к телевизору, Чьен прибавил звук.

– Слышите, он говорит о неудачах товарищей в Народной Индии. Меня это не касается.

– Все, что считает нужным сообщить вождь, касается каждого. – Муа поставил закорючку в блокноте, сдержанно поклонился и собрался уходить. – Мне звонили из Центральной Студии. Очевидно, ваше внимание к передаче рассматривается как важный фактор. Я должен приказать вам привести в действие автоматический записывающий контур телевизора и заново просмотреть предыдущий фрагмент выступления вождя.

Чьен громко икнул. И захлопнул дверь.

К телевизору! – приказал он себе. К алтарю нашего свободного времени.

А тут еще эти два сочинения – как два камня на шее. И все это вместо нормального отдыха после напряженного дня. Свирепо, ничего не скажешь. Эх, всех вас в… Он подошел к телевизору, собираясь его выключить. Но тут же загорелся красный предупредительный сигнал – Чьен еще не имел права выключить приемник. Нас погубят прослушивания речей вождя, – подумал он. – Хотя бы на миг освободиться от треска штампованных проповедей, от лая партийных гончих, выслеживающих все человеческое…

По крайней мере, он имел право понюхать порошок. Не было закона, запрещающего нюхать табак – или его аналоги, во время речей вождя.

Поэтому, высыпав из конвертика горку черных мелких гранул на тыльную сторону левой ладони, Чьен ловким жестом поднес ладонь к носу и глубоко вдохнул порошок. Старые предрассудки. Когда-то считалось, что носовые полости напрямую соединяются с головным мозгом, и нюхательная смесь непосредственно воздействует на кору, подкорку и прочее. Он снисходительно улыбнулся, уселся в кресло и сфокусировал взгляд на бесконечно знакомой физиономии Абсолютного Благодетеля.

* * *

Изображение мигнуло и исчезло. Пропал звук. Чьен смотрел в пустоту, в вакуум. Экран мерцал белым прямоугольником, из динамика выползал ровный шипящий свист.

Сильная штука, – подумал он и жадно вдохнул остаток порошка, стараясь вогнать гранулы поглубже в носовые полости. – Может, они и в самом деле соединяются с мозгом?

Экран несколько секунд оставался пустым, потом, постепенно, опять появилось изображение. Но это был не вождь. Не Абсолютный Благодетель. По сути, это был даже не человек.

Перед Чьеном материализовалась механическая мертвая конструкция, склепанная из печатных плит, линз, каких-то шлангов-щупалец, коробок с раструбами. Из раструбов исходил угрожающий монотонный звон.

Что это? Чьен не мог оторвать взгляда от механического монстра.

Реальность? Галлюцинация, – решил он. Толкач наткнулся на забытый секретный склад с психоделиками времен Войны за Освобождение. И я купил громадную порцию!

На трясущихся ногах Чьен добрался до видфона и вызвал ближайший участок побеза.

– Я случайно обнаружил торговца психоделическими наркотиками, – пробормотал он в трубку.

– Ваше имя и адрес? – прозвучал в ответ деловой, энергичный голос полицейского бюрократа.

Он сообщил полицейскому нужные сведения, потом с трудом вернулся в кресло. И снова оказался лицом к лицу с чудовищным видением на телеэкране.

Это смертельно, – решил он. – Наверное, какой-то супернаркотик, синтезированный в тайных лабораториях Вашингтона, округ Колумбия, или Лондона. Во много раз сильнее ЛСД-26, который сбрасывали в наши резервуары. И я собирался отдохнуть от речей вождя… Какая наивность! Это гораздо хуже – это электронный пластиковый звонящий и машущий щупальцами монстр. У меня душа уходит в пятки – как можно жить с этим до самой смерти?..

Через десять минут в дверь забарабанили полицейские. К этому времени, постепенно, стадиями, знакомый образ вождя вернулся на экран, заменив сюрреалистического робота с его щупальцами и визгливым раструбом.

– Психоделический токсин, – заявил Чьен, подводя двух побезовцев к столу с конвертиком. – Краткодействующий. Адсорбируется в кровь через носовые полости. Я сообщу подробности относительно обстоятельств его приобретения – где, у кого, все приметы.

Чьен с трудом вздохнул. Голос у него от потрясения стал хриплым.

Офицеры-побезовцы ждали, изготовив шариковые ручки. И где-то на заднем плане дребезжал неутомимый Абсолютный Благодетель. Как тысячу вечеров до этого. Хотя теперь, – подумал Чьен, – все уже будет не так, как прежде. Я его уже не смогу воспринимать, как воспринимал всегда.

Может, они этого и добивались? – подумал он.

Странно, что он подумал так – «они». Но почему-то именно так он и подумал, и это показалось ему правильным. На миг он засомневался: выдать ли побезовцам точные приметы калеки-толкача? Уличный толкач, – сказал он.

– Не помню где. – Хотя он помнил улицу – Перекресток.

– Спасибо, товарищ Чьен. – Начальник патруля собрал остатки порошка (его оставалось достаточно много) и положил пакетик в карман формы – красивой аккуратной формы. – Мы сделаем анализ как можно скорее и сообщим, если вам потребуется медицинская помощь. Некоторые военные психоделики были смертельно опасны, как вы, несомненно, читали.

– Я читал, – подтвердил Чьен.

Именно этого он и боялся.

– Всего хорошего и спасибо за звонок.

Оба полицейских удалились. Похоже, они не очень были удивлены – очевидно, подобные инциденты случались нередко.

Лабораторный анализ был произведен на удивление быстро – учитывая обычную неповоротливость бюрократического аппарата. Зазвонил видфон – телевизионный лидер еще даже не успел окончить свою речь.

– Это не галлюциноген, – проинформировал Чьена работник побезовской лаборатории.

– Разве?

Странно, но он не испытывал облегчения. Ни в малейшей степени.

– Даже наоборот. Это фенотиазин. Как вам наверняка известно, он является антигаллюциногенным препаратом. Доза на грамм смеси довольно сильная, но безвредная. Возможно, понизится давление, вы будете испытывать сонливость. Наверное, препарат был украден с тайного военного склада, брошенного отступающими варварами. На вашем месте я бы не волновался…

Чьен медленно опустил трубку. И подошел к окну – из него открывался отличный вид на другой ханойский многоквартирный комплекс, – чтобы подумать.

В дверь позвонили. Словно в трансе он пошел открывать.

Девушка была в плаще, платок, повязанный на голову, частично скрывал длинные темные волосы. Она осведомилась тихим кротким голосом:

– Товарищ Чьен? Тунг Чьен? Из министерства…

Чисто машинально он ввел ее в прихожую и закрыл дверь.

– Вы подключились к моему видфону? – спросил он.

Это был выстрел наугад, но что-то внутри подсказывало Чьену, что он угадал.

– Они… забрали препарат? – Девушка посмотрела вокруг. – Хорошо, если нет. Сейчас так трудно его доставать.

– Трудно доставать фенотиазин, – сказал он, – а не нюхательный табак.

Так вас нужно понимать?

Она внимательно посмотрела на него большими лунно-туманными глазами.

– Да. – Она помолчала. – Что вы видели на экране? Скажите мне. Это очень важно. Мы должны точно знать.

– У меня был выбор?

– Да. Это нас и сбивает с толку. Мы этого даже не предполагали. И мы не можем понять… ни в какую схему, теорию не укладывается. – Ее глаза стали еще темней и глубже. – Это был подводный дракон? С чешуей, клыками, плавниками – инопланетное чудовище? Все в слизи, да? Пожалуйста, расскажите, мы должны знать.

Она взволнованно, часто дышала. Плащ поднимался и опускался в такт дыхания. Чьен вдруг обнаружил, что он наблюдает за ритмом.

– Я видел машину.

– Ага! – Она кивнула. – Понятно. Механический организм, абсолютно не гуманоидный. Не андроид, а нечто, вообще на человека не похожее.

– Совершенно не похожее. И разговаривать по-человечески оно тоже не в состоянии.

– Вы ведь понимаете: это была не галлюцинация.

– Мне официально сообщили – препарат оказался фенотиазином. Больше мне ничего не известно.

– Итак, товарищ Чьен… – Она глубоко вздохнула. – Если это была не галлюцинация, что же это было? Что остается? Может, то, что называется «сверхсознанием»?

Он не ответил. Он взял со стола сочинение, повертел его в руках, небрежно положил на место. Он ждал следующей попытки.

Она стояла рядом, словно возникнув из весеннего дождя, она пахла дождем. Он чувствовал ее волнение, и она была прекрасна в этой взволнованности, в том, как она пахла, и выглядела, и говорила. Совсем не то, что телевизор, – подумал он, – к которому привыкаешь с пеленок.

– Люди, принимающие стелазин, – с легкой хрипотцой в голосе произнесла она, – вы приняли стелазин, господин Чьен, видят разные вещи.

Но варианты ограниченно разнообразны, их можно собрать в характерные группы. Некоторые видят то, что увидели вы, – мы называем это феномен «Железо». Другие видят что-то вроде подводного чудовища – «Пасть». Еще существуют «Заоблачная труба» и… – Она замолчала. – Остальные реакции говорят нам еще меньше. Теперь, товарищ Чьен, вы тоже видели ЭТО.

Желательно, чтобы и вы участвовали в наших собраниях. В группе наблюдателей, которая видела то же, что и вы. Это Красная группа. Мы стремимся выяснить, ЧТО же это НА САМОМ ДЕЛЕ… – Она пошевелила гладкими, словно вылепленными из матового воска, пальцами. – Не может же ОНО быть и тем, и другим одновременно. В тоне ее слышалось недоумение, какое-то наивно-детское удивление; ее настороженность явно несколько ослабела.

– А что вы видите? Именно вы?

– Я в Желтой группе. Я вижу… бурю. Воющий разрушительный смерч. С корнем вырывающий деревья, дробящий в пыль здания… – Она грустно улыбнулась. – Это «Разрушитель». Всего двенадцать групп, товарищ Чьен.

Двенадцать совершенно разных восприятий. Одного и того же образа вождя.

Под воздействием одного и того же препарата. Она снова улыбнулась, она смотрела теперь на него из-под длинных – наверное, искусственно удлиненных ресниц – с доверием и ожиданием. Как будто он мог помочь.

– Я должен был бы вас арестовать, – сказал Чьен. – Гражданский арест.

– Нет статьи в законе. Мы тщательно изучили кодекс, прежде чем организовать распространение стелазина. Запас у нас небольшой, и мы не раздаем кому попало. Вы нам показались подходящей кандидатурой – известный, пользующийся доверием молодой бюрократ послевоенного типа, уверенно поднимающийся по ступенькам карьеры. – Она взяла со стола сочинения. – А, вас прочитывают, да?

– Как? – Он не понял термина.

– Дают вам изучить какой-нибудь документ и проверяют, как ваша реакция соответствует текущему взгляду партии на мир. – Она улыбнулась. – Когда вы подниметесь на ступеньку выше, вы узнаете это выражение.

Подниметесь с помощью товарища Петеля, – добавила она уже серьезно. – Товарищ Петель стоит очень высоко. Никакой школы в Сан-Фернандо нет, эти сочинения специально сфабрикованы, чтобы проверить вашу идейную надежность. Кстати, вы уже определили, где здесь ересь? – Она произнесла эти слова тоненьким, как у гнома, голосом, с ноткой насмешливой угрозы. – Один неверный шаг, неверный выбор – и ваша расцветающая карьера будет задушена в зародыше. Но если вы угадаете…

– А вы знаете, где какое сочинение? – раздраженно спросил он.

– Да. У нас есть подслушивающее устройство в кабинете Тзо-Пина. Мы подслушали его беседу с Петелем. На самом деле его зовут Джуд Крейн, старший инспектор высшего отдела секпола – секретной полиции. Наверное, вы слышали это имя – он был главным ассистентом судьи Ворлавского во время послевоенного процесса 1998 года в Цюрихе.

– Я… понимаю, – с трудом выдавил Чьен.

Теперь многое становилось ясным.

– Меня зовут Таня Ли, – представилась, наконец, девушка.