Текст книги "Свободное радио Альбемута"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 8

Они оба очевидно смирились с тем, что в Николаса вторглось нечто; в их поведении сквозила покорность. Мне же все происходящее казалось неестественным, кошмарным, чем-то таким, от чего надо отбиваться любыми доступными способами. Поглощение человеческой личности этим… ну, в общем, тем, что поглощало – чудовищно!

При условии, что теории Николаса верны; на самом-то деле он скорее всего заблуждается. И все равно, я хотел быть рядом. Многие годы Николас был моим лучшим другом и все еще оставался им, хотя нас разделяли шесть сотен миль. Кроме того, мне тоже стала нравиться Пласенсия.

– Красивый жест, – сказала Рэйчел. – Не покинуть друга в трудное время…

– Это больше, чем жест, – возразил я.

– Пока ты еще окончательно не переехал, хочу вам обоим кое-что рассказать. Я сама только вчера узнала, совершенно случайно. Еду я по какой-то маленькой улочке, просто так еду, наобум – хочу, чтобы Джонни успокоился и заснул – и вдруг вижу зеленый дощатый домик с мемориальной доской: «Здесь родился Феррис Ф. Фримонт». Представляете?!

– Ну сейчас его здесь нет, – резонно указал Николас. – Он в Вашингтоне, в трех тысячах миль отсюда.

– Но каков гротеск! – воскликнула Рэйчел. – Жить в городе, где родился тиран! Родился в таком же, как он сам, жалком маленьком домике отвратительного цвета… Я из машины, конечно, не вылезла, не хотела и близко подходить, но видно было, что дом открыт и там ходят люди. Вроде как в музее: вот его учебники, а вот постелька, где он спал…

Николас повернулся и посмотрел на жену странным внимательным взглядом.

– И никто вам об этом не говорил? – спросил я.

– Похоже, здесь об этом говорить не хотят, – ответила Рэйчел. – Я имею в виду местных жителей. Похоже, они предпочли бы держать это в тайне. Думаю, Фримонт платит из собственного кармана, чтобы из его дома сделали музей.

– Знаешь, а я бы туда сходил, – промолвил я.

– Фримонт, – с задумчивым видом произнес Николас. – Величайший лжец в истории мира. Наверное, он родился совсем не там. Просто специалисты по общественным связям выбрали это место как наиболее подходящее его имиджу… Любопытно. Рэйчел, давай съездим прямо сейчас. Посмотрим.

Рэйчел сделала левый поворот, и некоторое время мы ехали по узким немощеным аллеям, с двух сторон засаженным деревьями.

– Улица называется Санта-Фе, – произнесла Рэйчел. – Помню, я заметила название и еще подумала: хорошо бы вытурить Фримонта из города прямо на паровозе! – Она подъехала к обочине и остановилась. – Вот, справа.

В полумраке смутно виднелись очертания домов. Воздух был теплым. Где-то громко работал телевизор, слышалась испанская музыка. Поблизости лаяла собака.

Мы с Николасом вылезли из машины и медленно побрели по улице; Рэйчел осталась за рулем, баюкая спящего ребенка.

– Ну глядеть тут особенно не на что, и ночью туда не попадешь, – заметил я.

– Я хотел посмотреть, то ли это место, что являлось мне в видениях, – сказал Николас.

Мы бесцельно шли по тротуару; из трещин в асфальте росла трава. Николас споткнулся, ушиб ногу и сдавленно выругался. На углу мой друг замедлил шаг, нагнулся и прочитал отпечатанное на асфальте слово – видимо, аккуратно вписанное, когда асфальт был горячим, при укладке.

АРАМПРОВ

– Это, должно быть, первоначальное название улицы, – сказал Николас. – Потом его изменили. Вот откуда Фримонт взял название своей тайной группы заговорщиков – из собственного детства. Сейчас он и не помнит-то ничего. Но когда-то здесь играл.

Нарисованная картина – шаловливо играющий Феррис Фримонт (вообще дико себе представить: Феррис Фримонт – беззаботный мальчуган!) – была слишком абсурдной. И все же… Рядом с этими самыми домами он катался на трехколесном велосипедике, по тем же выбоинам, где спотыкались мы с Николасом; и мать, наверное, предупреждала его, чтобы не лез под машины. Маленький мальчик играет себе на улице и как всякий ребенок фантазирует обо всем услышанном и увиденном: о проходящих мимо людях, о загадочном слове, впечатавшемся в асфальт под ногами… Недели и месяцы по-детски ломает себе голову, пытаясь понять его смысл, воображая страшные тайны… Чтобы потом, став взрослым, родить полнокровную, зрелую манию о чудовищной конспиративной организации, без постоянного членства и устоявшихся целей, но, безусловно, враждебной всему обществу. Враг! Заклятый враг, которого надо во что бы то ни стало разыскать и любой ценой безжалостно раздавить.

Интересно, что из всего этого родилось еще тогда, в детском сознании? Может, взрослый ничего и не придумывал, а просто облек мысли в слова?

– Скорее фамилия какого-нибудь подрядчика, – сказал я, – чем название улицы. Закончив работу, они часто пишут свои имена.

– А может, проходил инспектор и как раз здесь завершил проверку всех арамов, – предположил Николас. – Проверено, арамов нет!.. Что такое «арам»? Или надпись обозначает место, где положено проверять арамы? Суешь такой металлический штырь в маленькую дырочку в асфальте и снимаешь показания счетчика!

Он засмеялся.

– Мы идем по следам Ферриса, – заметил я.

– Но в более разумном направлении. Мы же не психи.

– Не исключено, что Феррис Фримонт знает много такого, чего не знаем мы. Может, став взрослым и заработав деньги, он нанял частных сыщиков. Реализовал детскую мечту: выяснил, что на самом деле означает загадочное слово «АРАМПРОВ» и зачем его на веки вечные впечатали в асфальт.

– Жаль, что Феррис просто-напросто у кого-нибудь не спросил.

– Может, и спросил. Может, и по сей день продолжает спрашивать. В том-то и дело: он до сих пор не успокоился. Его не удовлетворил ни один из ответов – например, «это название улицы» или «это фамилия подрядчика». Название предвещало гораздо большее.

– Мне оно ничего не предвещает, – сказал Николас. – Просто нелепое слово, много лет назад написанное на горячем асфальте. Пойдем отсюда.

Мы вернулись к машине, и Рэйчел отвезла нас домой.

Глава 9

Через несколько лет после того, как Ферриса Фримонта избрали президентом Соединенных Штатов, я переехал в Южную Калифорнию, чтобы быть рядом со своим другом Николасом Брейди. Писательские дела мои шли хорошо: в 1963 году я получил премию «Хьюго» за научно-фантастический роман «Человек в высоком замке». В романе описывался альтернативный мир, где Германия и Япония одержали победу во Второй мировой войне и поделили США между собой, оставив посредине буферную зону. Другие мои работы тоже были хорошо приняты и стали получать положительную прессу, особенно на безумный роман «Стигматы Палмера Элдрича», построенный на психоделических явлениях. Так впервые стали говорить, что я сам регулярно принимаю наркотики. Эта пресловутая известность в немалой степени способствовала популярности моих книг, но потом вышла мне боком.

Неприятности начались, когда Харлан Эллисон в сборнике «Опасные видения» заявил в предисловии к моему рассказу, что он «написан под влиянием ЛСД». Так из-за стремления Харлана к скандальной шумихе я приобрел репутацию законченного наркомана. Мне представилась возможность добавить параграф к послесловию, где я прямо заявил, что Харлан сказал неправду, но сделанного было не исправить. Мною и моими гостями стала интересоваться полиция. Положение усугубилось, когда весной 1969 года президентом избрали Фримонта и на Соединенные Штаты опустилась тьма.

В своей речи во время торжественного вступления в должность тиран коснулся вьетнамской войны, которую США вели уже ряд лет, и объявил ее войной на два фронта: один фронт в шести тысячах миль отсюда, а второй – дома. Он имел в виду, последовало позднее разъяснение, внутреннюю войну против Арампрова и всего того, что воплощает собой эта организация. Итак, мы ведем войну в двух регионах, и главное сражение, заявил Фримонт, происходит здесь, ибо именно здесь решается судьба Соединенных Штатов. Желтокожим никогда сюда не вторгнуться и нас не покорить; а Арампров, выросший и укрепившийся во время пребывания у власти двух последних президентов, на это способен. Теперь, когда в Белый дом вернулся республиканец, за Арампров наконец возьмутся, после чего победа во вьетнамской войне гарантирована. Нам не победить, объяснил Феррис Фримонт, пока дома действует Арампров, подрывая волю и жизнеспособность американского народа. Антивоенные настроения в Соединенных Штатах, по Фримонту, рождают именно Арампров и его усилия.

Едва приняв присягу, Феррис Фримонт объявил открытую войну всем проявлениям Арампрова. Операция по наведению в стране порядка называлась «Обследование»; медицинские ассоциации, навеваемые названием, по словам Ферриса, напрямую связаны с необходимостью укрепить моральное здоровье Америки. Президент обещал вылечить Америку, избавить ее от болезни, уничтожить «древо зла», как он именовал Арампров, «с корнем вырвав его семена» – метафора совершенно абсурдная, если вдуматься. А «семенами древа зла» были, разумеется, диссидентствующие пацифисты, в том числе и я. Уже состоя на учете в полиции из-за предполагаемой причастности к обороту наркотиков, я тем более вошел в конфликт с власть имущими благодаря своим антивоенным взглядам, выраженным как в публичных высказываниях и речах, так и в моих произведениях. Весь этот шум по поводу наркотиков делал меня уязвимым – вдвойне тяжелое положение для человека, желающего бороться за мир. Нельзя сказать, что спал я безмятежно.

Тем не менее основания для беспокойства были не только у меня. Вспоминая свои левацкие настроения в дни учебы в университете, Николас начал сомневаться в собственной безопасности – теперь, когда Феррис Ф. Фримонт пришел к власти и запустил операцию «Обследование». В конце концов, Николас занимал ответственный пост в процветающей фирме «Новая музыка», а задачей операции «Обследование» как раз и было выявление таких людей – Фримонт окрестил их «кротами». С этой целью правительство организовало и финансировало «Друзей американского народа» – агенты-информаторы проверяли любого, кто когда-либо подозревался в антиобщественных настроениях, вроде Николаса, или подозреваемых ныне, как я, или потенциально способных к таким настроениям в будущем – то есть всех. «Дановцы» носили белые повязки на рукаве с изображением звезды, помещенной в круг; вскоре они появились в каждом уголке Соединенных Штатов и воинственно вынюхивали все интимные детали морального состояния сотен тысяч граждан.

На равнинах Среднего Запада власти начали сооружать огромные фильтрационные пункты и лагеря для содержания тех, кого взяли «дановцы» и иные добровольческие органы правопорядка. «Эти сооружения, – заявил, выступая по национальному телевидению, президент Фримонт, – не будут использованы, пока не возникнет такая необходимость». Он имел в виду – пока антивоенные настроения не окрепнут. Намек был понятен каждому, кто возражал против войны во Вьетнаме: в один прекрасный день ты можешь оказаться в Небраске и будешь возделывать там общественные поля, засаженные репой. Весьма прозрачная угроза, и именно такой угрозой служило само существование пока не используемых лагерей.

С одним «дановцем» столкнулся и я, причем с «дановцем» тайным, без повязки. Он написал мне письмо, представившись сотрудником маленькой студенческой радиостанции близ Ирвина: мол, нельзя ли дать ему интервью, потому что ирвинские студенты интересуются моими книгами. Я ответил согласием, но едва он появился и задал три вопроса, как стало ясно: это стукач. Спросив для начала, не писал ли я тайком порнографические романы, парень громовым голосом стал требовать ответов: принимаю ли я наркотики? есть ли у меня внебрачные сыновья-негры, которые пишут научную фантастику? являюсь ли я Богом, а также главой коммунистической партии? и, разумеется, финансирует ли меня Арампров?

Неприятная получилась сцена. Пришлось просто вытолкать его за дверь, а он еще долго продолжал выкрикивать обвинения, пока я запирал замки. После этого случая я стал весьма разборчив в общении с прессой.

Однако куда больше вреда, чем тайный «дановец» в роли интервьюера со студенческой радиостанции, нанес мне взлом моего дома в конце 1972 года, когда при помощи взрывпакетов вскрыли мои ящики с архивами и все их содержимое разбросали. Вернувшись домой, я увидел дикий беспорядок. На полу стояла вода, деловая переписка и непринятые чеки исчезли; одежду перетрясли, окна с тыльной стороны дома были разбиты, а дверные замки взломаны.

Полицейские поверхностно все осмотрели – лишь бы отвязаться – и нагло заявили мне, что скорее всего я это сделал сам.

– Зачем?! – спросил я инспектора, их начальника.

– О-о, – ответил он, ухмыляясь, – чтобы отвести от себя подозрение, например.

Никого так и не арестовали, хотя на каком-то этапе полиция признавала, что им известно, кто это сделал и где находятся пропавшие вещи. Зато мне совершенно недвусмысленно дали понять: с одной стороны, похищенное не вернут, а с другой стороны, меня и не арестуют. Очевидно, они не нашли ничего такого, что можно было бы поставить мне в вину.

Это происшествие оставило глубокий след в моей жизни. Я осознал, как далеко зашло бесчинство властей и как быстро забылись при Фримонте наши конституционные права и свободы. О взломе и наглом грабеже я рассказывал всем, кому только мог, однако очень скоро понял, что большинство людей не желают ничего знать, даже либералы-антимилитаристы. Я видел лишь безразличие или страх, а некоторые, подобно полиции, намекали, что я сделал это сам, чтобы «отвести подозрения» – в чем, они не говорили.

Ближе всех к сердцу принял случившееся Николас. Однако он был уверен, что я пострадал из-за него. Ему казалось, что именно он послужил причиной налета.

– Они хотели установить, не собираешься ли ты писать обо мне. Ты ведь можешь выставить их на всеобщее обозрение, изобразив в каком-нибудь научно-фантастическом произведении. Миллионы людей прочитают твою книгу, и секрет выйдет наружу.

– Какой секрет?

– Ну то, что я являюсь представителем внеземного разума.

– Честно говоря, я думаю, что они интересовались мной – именно в мой дом они вломились, мои бумаги прочитали или украли.

– Хотели узнать, не сформировали ли мы организацию.

– Хотели узнать, с кем я общаюсь, – указал я. – А также к каким организациям я принадлежу и кому плачу взносы или оказываю иную финансовую поддержку. Вот почему они забрали все непринятые чеки, накопившиеся за многие годы. Вряд ли они догадываются о твоих снах и вообще о тебе.

– А ты обо мне пишешь? – спросил Николас.

– Нет.

– Главное, не называй мое имя. Мне надо думать о своей безопасности.

– Боже, – сердито воскликнул я, – да сейчас никто не может считать себя в безопасности, когда полным ходом идет операция «Обследование» и повсюду шныряют прыщавые «дановцы»! Мы все окажемся в небрасковских лагерях, и ты прекрасно это знаешь, черт возьми! Как ты надеешься остаться в стороне, Ник? Посмотри, годами я делал заметки для будущих книг, а их забрали. Да меня просто уничтожили! И теперь, стоит мне написать пару страниц, я боюсь, что, вернувшись из магазина домой, я их не найду. Нет никакой безопасности! Никакой и ни для кого!

– Думаешь, так и к другим вламываются? – спросил Николас.

– Наверняка.

– А в газетах ничего не пишут.

Я ответил ему долгим взглядом.

– Ну, наверное, о подобных фактах умалчивают, – наконец пробормотал Николас.

– Вот уж действительно. Я, к примеру, фигурирую в недельном списке краж по округу. «18 ноября поступило заявление от Филиппа К. Дика из Пласентии о краже у него радиоаппаратуры общей стоимостью шестьсот долларов». Никакого упоминания о перерытых архивах, уничтоженных записях, украденных чеках. Как будто самая обыкновенная наркота шарила по дому в поисках чего-нибудь на продажу. Никакого упоминания о том, что стена возле шкафчика с архивами почернела от взрыва. Никакого упоминания о груде мокрых тряпок и одеял, которыми обернули шкафчик, когда подрывали взрывпакет; там получается такая температура, что…

– Слушай, а ты немало обо всем этом знаешь, – заметил Николас.

– Интересовался, – коротко ответил я.

– Главное, чтобы были в безопасности мои четыреста страниц наблюдений, – сказал Николас. – Наверное, стоит отнести их в банк и положить там в сейф.

– Сны подрывного характера, – прокомментировал я.

– Это не сны.

– Полиция по разоблачению снов. Борется с распространением вредоносных снов.

– А ты уверен, что в твой дом вломилась полиция? – спросил Николас. – Может, это какая-нибудь группа частных лиц, злых на тебя из-за твоих пронаркоманских взглядов?

– У меня никогда не было никаких «пронаркоманских» взглядов, – раздраженно ответил я. – Я порой пишу о наркотиках и их употреблении, но это не значит, что я за наркоманов; все равно что назвать авторов детективов преступниками.

– В твоих книгах очень трудно разобраться. Их можно запросто неверно истолковать, особенно после того, что написал о тебе Харлан Эллисон. Твои книги такие… Ну, со сдвигом.

– Пожалуй, – кивнул я.

– Знаешь, Фил, ты пишешь самые странные книги во всех Соединенных Штатах, – продолжал Николас. – Книги о разных там сумасшедших и наркоманах, о выродках и чудилах всех мастей… впрочем, и мастей-то таких нет. Не мудрено, что власти в толк не возьмут, откуда ты берешь подобные персонажи. Я хочу сказать, твои главные герои, не найдя себе места в жизни, всегда за бортом общества…

– Et tu, Николас! – в ярости вскричал я.

– Извини, Фил… Послушай, а нельзя писать про нормальных людей, как делают другие авторы? Про нормальных людей с нормальными интересами, которые живут нормальной жизнью. А у тебя откроешь книгу – а там какой-нибудь неудачник на всеми презираемой низкооплачиваемой работе балуется наркотиками, подружка у него лежит в психлечебнице, но он все равно ее любит…

– Ладно! – не выдержал я. – Мне известно, что в мой дом вломились власти, потому что они вывезли моих соседей. С тыльной стороны двора живет негритянская семья, у них только детей человек десять, так что кто-нибудь постоянно на месте. А в ночь взлома их дом стоял совершенно пустой, я обратил внимание, и оставался пустым всю неделю. Ко мне забрались через задние окна и двери. Обычные взломщики не эвакуируют целый дом соседей. Это были власти.

– В покое тебя не оставят, Фил, – сказал Николас. – Может, они хотели посмотреть, о чем ты сейчас пишешь. А между прочим, о чем ты сейчас пишешь?

– Не о тебе, это уж точно.

– Они нашли рукопись?

– Рукопись последнего романа лежит в сейфе у моего адвоката. Я положил ее туда за месяц до происшествия.

– А о чем роман?

– О том, как по образцу советского ГУЛАГа у нас создали полицейское государство, – немного помолчав, ответил я. – Полицейско-рабовладельческое. Роман называется «Пролейтесь слезы».

– А чего это ты отнес рукопись адвокату?

– Ну… черт побери, знаешь, Ник, по правде говоря, мне приснился сон.

Глава 10

Николас не зря опасался, что им заинтересуются «дановцы». Вскоре после того нашего разговора, когда он сидел за столом в своем кабинете «Новой музыки», ему нанесли визит два агента «Друзей американского народа». Средних лет, плотного сложения, оба могли похвастаться толстыми красными шеями и новомодными костюмами из полиэстера; свои портфели они положили на стол между собой и Николасом. Николас тут же вспомнил двух агентов ФБР, которые пришли к нему много лет назад. Тогда его охватили одновременно ярость и страх; сейчас ярости не было.

– Что, мы выпускаем слишком много песен протеста? – спросил Николас. Мелькнула мысль: можно доказать, что отвечает за это не он, а руководитель отдела исполнителей и репертуара Хьюго Венц.

Ответил более крупный из агентов:

– Напротив, ваша компания у нас на хорошем счету – по крайней мере по сравнению с общим положением дел в области звукозаписи.

– Да, – вставил второй агент, – понимаете, мистер Брейди, несмотря на сотрудничество крупных сетей и основных независимых станций, сейчас записывается так много коммунистических исполнителей и крутят так много песен протеста…

Николас знал, что радиостанции отнюдь не увлекаются песнями протеста; именно поэтому «Новая музыка» их не записывала. Бесполезно – ни один диск-жокей не будет их ставить. Дело здесь было не в принципе – их не имело смысла записывать по экономическим соображениям.

– В силу своей работы, мистер Брейди, – сказал первый агент, – вы общаетесь с многими исполнителями и группами, которые не привлекают интереса вашей фирмы, верно? Наверное, на каждого, с кем вы подписываете контракт, приходится иметь дело с сотней, кому вы отказываете.

Николас кивнул.

– Известно нам, и какую зарплату вы здесь получаете, – продолжал агент, – а также то, что у вас растет сын и вам надо очень серьезно заняться его зубами. Известно, что вы в долгах, что хотели бы перебраться из квартиры в собственный дом, что Рэйчел требует устроить Джонни в специальную дорогую школу из-за его заикания, в противном случае грозит от вас уйти… Я прав? Желая помочь вам найти решение, мы обсудили все это с нашим непосредственным руководством и вот к какому мнению пришли: если вы будете предоставлять нам тексты песен всех исполнителей, которые в разговоре с вами проявят прокоммунистические настроения, мы обещаем платить ровнехонько по сто долларов за каждого. По нашим оценкам, таким образом вы увеличите свою зарплату до двух тысяч в месяц, причем прибавок свободен от налогообложения – налоговая инспекция ничего знать не будет. Конечно, решение, какие исполнители из тех, о ком вы сообщили, настроены прокоммунистически, выносим мы, но даже если мы будем принимать только половину присылаемых вами текстов, вы сумеете заработать приблизительно…

– И мы гарантируем, – вмешался второй агент, – что это соглашение останется строго между нами. Никто – ни в «Новой музыке», ни где-нибудь еще – о нем не узнает. Вы получите кодовое имя, и во всех документах, даже в платежных ведомостях, будет фигурировать только оно.

– Но если мы отказываем этим исполнителям, не записываем их музыку, – спросил Николас, – какой вред они могут принести?

– Возьмут да и изменят слова, – ответил более крупный из агентов. – Тогда в песнях не будет ничего прокоммунистического, и их могут взять в каком-нибудь другом месте.

– Но если текст не является подрывным и не наносит урона моральному здоровью общества, зачем тогда вам заниматься такими исполнителями?

– Добившись успеха, они снова могут внести в свои песни вредоносную струю. А справиться с ними к тому времени будет гораздо труднее – понимаете, они станут известны. Именно поэтому мы не ограничиваемся проверкой лишь тех, кого записывают; нам нужно знать имена и остальных.

– Некоторым образом они даже более опасны, – добавил второй агент.

Вечером Николас рассказал мне о беседе с двумя правительственными агентами. Он злился, злился и дрожал.

– Ты согласишься? – спросил я.

– Нет, конечно, – ответил Николас. – Знаешь, мне не верится, что власти всерьез интересуются музыкантами-неудачниками. На самом деле они проверяют мою лояльность. Визит «дановцев» – хитрый трюк. Очевидно, на меня в Вашингтоне завели досье.

– Досье есть на каждого, – заметил я.

– Если они знают о неправильном прикусе Джонни и о том, что говорит мне Рэйчел, то, безусловно, знают и о моих контактах с ВАЛИСом. Лучше, пожалуй, сжечь мои записки.

– Любопытно, каким может быть досье на ВАЛИС? – вслух подумал я. – Досье на превосходящий нас разум из иной звездной системы…

– Через меня они выйдут на него, – сказал Николас.

– ВАЛИС тебя защитит, – успокоил я.

– Значит, думаешь, мне не стоит соглашаться?

– Конечно, нет! – изумленно воскликнул я.

– Но если я откажусь с ними сотрудничать, меня обвинят в нелояльности. Это они и вынюхивают – подтверждение нелояльности.

– К черту их, – заявил я. – Все равно нет.

– Тогда они все поймут. И я окажусь в Небраске.

– Выходит, так или иначе они тебя поимели.

– Ну, – кивнул Николас. – Причем с тех пор как ко мне в пятидесятых заявились два агента ФБР. Я знал, что рано или поздно они займутся моим сомнительным – с их точки зрения – прошлым. Теми днями в Беркли – причиной моего ухода из университета.

– Ты сломал винтовку.

– Я вывел ее из строя. Я уже тогда выступал против войны, раньше всех. Неудивительно, что за меня взялись ищейки Фримонта – им стоило только заглянуть в досье. Меня вычислили компьютеры – первого антивоенного активиста в Америке. А теперь остается одно из двух: сотрудничать с ними или загреметь в тюрьму.

– Меня вот не арестовывали, – заметил я, – а я вел антивоенную деятельность гораздо активнее, чем ты. Да, собственно, ты после Беркли ничем таким и не занимался. С тех пор как к тебе пришли фэбээровцы.

– Это ни о чем не говорит. Я – «крот». Они, вероятно, думают, что по ночам со мной вступает в связь Арампров. ВАЛИС – кодовое название для свободного радио Арампрова.

– Арампров – всего лишь слово на асфальте.

– Арампров – это все, что противостоит Фримонту. Послушай, Фил, – Николас глубоко и прерывисто вздохнул, – наверное, мне придется с ними сотрудничать. Или по крайней мере делать вид.

– Почему?

– А ты посмотри, что произошло с тобой: в дом ворвались, половину бумаг унесли… С тех пор ты не в состоянии писать – по психологическим и практическим причинам. Нервы у тебя ни к черту. Ты плохо спишь – все ждешь, что за тобой придут. Я вижу, что с тобой сделали – в конце концов я твой лучший друг.

– Ничего, переживу, – сказал я.

– Но у тебя нет жены и маленького сына, – тихо произнес Николас. – Ты живешь один, Фил, без семьи. А что, если бы в ту ночь, когда выбили твою дверь и разбили окна, дома находился бы твой маленький сын, один? Они могли бы…

– Они дожидались, пока я не уйду, – возразил я. – Торчали там с неделю, я видел их. Все ждали, когда дом опустеет.

– Для подобных рейдов правительство нанимает бывших вьетнамских ветеранов, – сказал Николас. – Это называется «найти и схватить». Боевая операция, проведенная профессиональными военными с использованием пластиковой взрывчатки. Фил, на твой дом напали солдаты. А у меня Рэйчел и Джонни.

– Если ты сломаешься, пойдешь им навстречу, то тело твое, может, и будет жить, но не душа.

– Я дам им безобидную лирику без всякого криминала.

– А что ты скажешь себе, когда они арестуют одного из тех бедолаг, на которых ты настучишь?

Николас долго смотрел на меня скорбным взглядом. За все годы нашего общения я никогда не видел такого несчастного выражения на его лице.

– А они арестуют обязательно, – добавил я. – И ты это знаешь. Меня еще тоже могут арестовать. Угроза не миновала.

– В том-то и дело, – произнес Николас. – Я хочу отвести от себя угрозу – ради Рэйчел и Джонни. Я хочу быть рядом с сыном, видеть, как он растет; это самое ценное, что есть у меня в жизни. Я не хочу сидеть в концентрационном лагере и вкалывать на плантациях репы.

– Феррис Фримонт властвует не только над страной, – заметил я, – он властвует и над умами. И он их обесчестил.

– «Не судите», говорится в Библии.

– В Библии говорится: «Царствие Мое не от мира сего»,[1]1
  Иоанн, 18;36. – Примеч. пер.


[Закрыть] – сердито отозвался я. – То есть потом за свои поступки придется нести ответ.

– А мне приходится нести ответ прямо сейчас.

– Это ни в какое сравнение не идет с тем, что грядет. Ты советовался с ВАЛИСом?

– С ВАЛИСом не советуются. Он – или они – мне диктуют.

– Пусть велят тебе не сотрудничать.

– Пока указаний не давали. Значит, я продолжаю поступать так, как поступал бы сам по себе.

– Если ты будешь содействовать операции «Накалывание» (так мы издевательски называли операцию «Обследование»), спорю на доллар, что ВАЛИС никогда не выйдет с тобой на связь.

– Я сделаю то, что должен сделать, – сказал Николас.

– Ты и обо мне им настучишь? Ну, о том, что я пишу?

– То, что ты пишешь, они могут прочитать сами; все напечатано.

– Заложи им «Пролейтесь слезы». Книга не вышла, а ты знаешь, о чем она.

– Извини, Фил, для меня самое главное – жена и ребенок.

– И ради этого, – горько произнес я, – я переехал в Южную Калифорнию!..

– Фил, я не могу рисковать ВАЛИСом, это чересчур важно. Важнее, чем ты, я или кто угодно.

Представьте ситуацию: близкий друг регулярно доносит о происходящем клевретам Ферриса Фримонта. Когда я осознал, что Николасу известно обо мне практически все, угроза стала совсем близкой – и очень личной. «Если ВАЛИС существует, – сказал я, – он защитит тебя – ты сам так говорил когда-то. А если не существует, тогда тебе нечего оберегать и, следовательно, нет мотива с ними сотрудничать. Так или иначе, скажи им, чтобы убирались к черту». На самом деле я думал о себе. Не то чтобы я был видным антивоенным активистом или хотел им стать, но в глазах ДАНа моя деятельность выглядела вполне подрывной. И Николас все о ней знал.

Так в наших отношениях наметился первый разлад. Николас нехотя согласился, что в принципе можно устоять против «дановцев» с их досье, сохранив и семью и работу; и все же он явно боролся с сомнениями. Так или иначе, я больше не мог доверять закадычному дружку, которого знал и любил еще со старых дней в Беркли. Власти сделали свое черное дело: вбили клин между людьми, полагавшимися друг на друга безоговорочно.

То, что происходило между нами, в миниатюре отражало картину нашего общества, сложившуюся при ФФФ. На основе собственного опыта я мог догадываться об ужасных трагедиях, разыгрывающихся повсюду. Представьте себе молодых исполнителей: полные надежд, они приезжают в «Новую музыку» петь и играть, – а ответственный за прослушивание сотрудник передает на них информацию в полицейские инстанции. То же самое наверняка происходило и в других фирмах звукозаписи, по всей стране. А коллеги Николаса? В их среде появился стукач (во всяком случае, потенциальный), который готов увеличить себе зарплату за счет их безопасности и свободы. И все это для того, чтобы маленький Джонни прошел курс лечения у зубного врача. Хорошенькая причина.

Хотя, конечно, настоящий мотив – забота Николаса о собственных безопасности и свободе. По сути, он пошел на сделку: угрожал свободе других, чтобы гарантировать собственную. Но в результате подобных действий многих людей в конечном итоге возникнет угроза всем и каждому. К примеру, подойдут сейчас ко мне «дановцы» и попросят доносить на Николаса. Я уже знаю, что он скорее всего на меня доносит; так какова будет моя реакция? Ведь воля к сопротивлению у меня уже существенно подорвана. Сработает известная полицейская тактика запугивания: донеси на своего друга прежде, чем он успеет донести на тебя. Мы перегрызем друг другу глотки, и единственным победителем выйдет Феррис Ф. Фримонт. Полиция использует такие трюки с незапамятных времен, и они до сих пор прекрасно действуют. Стоит Николасу хоть раз на кого-нибудь донести, особенно за деньги, как он на веки вечные будет подвержен полицейскому шантажу. Полиция разложила перед ним петлю, и Николас практически сам в нее лезет. Где тот человек, который готов был скорее повредить оружие, чем пройти курс военной подготовки, хотя бы и ценой университетского образования? Очевидно, растворился в приятности безбедной жизни: теперь у Николаса были тепленькое местечко и недурные перспективы, не говоря уже об определенной власти над другими людьми. Идеализм уступил место более реалистичным мотивациям: безопасность, власть, благополучие семьи. Время печальным заклятием легло на моего друга. Он уже не разгуливал по улицам, распевая бравые песни испанских бригад; напротив, приди к нему какой-нибудь молодой исполнитель, настроенный подобным образом, Николас вполне способен легко зашибить лишнюю сотню долларов.