Текст книги "Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Бартон смутился.

– Мои враги, – сказал он, покачав головой, – распространили эти безосновательные и грязные слухи. Но любой, кому известны факты, кто знаком со мной, знает правду. А сейчас, я думаю, вам следовало бы...

– Так что же – это не вы написали «Еврей, Цыган и Эль-Ислам»? – спросил Руах, насмешливо улыбаясь.

– Я, – ответил Бартон. Его лицо раскраснелось, и когда он опустил глаза, то заметил, что кровь прилила даже к предплечьям и груди.

– А теперь – я хотел сказать это, но вы меня грубо перебили – теперь, мне кажется, вам лучше покинуть нас. Я не привык прощать оскорбления. Человек, осмелившийся говорить со мной подобным тоном, должен подкреплять свои слова действием. Но сейчас мы все находимся в необычной ситуации и, наверное, вы слишком возбуждены. И тем не менее – если вы немедленно не извинитесь или не уберетесь прочь, то здесь появится еще один труп.

Руах сжал кулаки и пристально посмотрел на Бартона, потом развернулся и пошел прочь.

– Кто такой нацист? – спросил Бартон у Фригейта.

Американец, как мог, объяснил.

– Мне нужно многое узнать о том, что случилось после моей смерти, – задумчиво произнес Бартон. – Этот человек ошибается, я – не нацист... Вы говорите, Англия стала второразрядной державой? Всего лишь через пятьдесят лет после моей смерти? Трудно в это поверить...

– Какой смысл мне лгать вам? – удивился янки. – К тому же, вы не должны огорчаться. В конце двадцатого столетия ваша родина возвысилась опять, причем весьма любопытным образом. Правда, было уже слишком поздно...

Слушая американца, Бартон испытывал гордость за свою страну. Хотя его заслуги не были оценены is Англии по достоинству, он без колебаний отдал бы за нее свою жизнь. И он всегда был предан королеве.

Неожиданно он произнес:

– Если вы догадались, кто я такой, почему вы ничего не сказали мне об этом?

– Я хотел иметь полную уверенность. Кроме того, у нас не было времени для общения, – ответил Фригейт. – Как и для всего прочего, – добавил он, покосившись на великолепную фигуру Алисы Харгривс.

– О ней я тоже слышал, – сказал он. – Если она именно та женщина, о которой я думаю...

– Мне ничего о ней неизвестно, – прервал его Бартон и остановился; они уже поднялись на вершину первого холма. Здесь носильщики опустили тело на землю рядом с огромной красной сосной.

Тотчас же Казз, зажав в ладони кремневый нож, присел на корточки перед трупом. Он поднял голову и произнес нараспев несколько фраз – должно быть, молитву. Затем, прежде чем кто-нибудь успел его остановить, неандерталец вспорол живот мертвеца и вытащил печень.

Почти все вскрикнули от ужаса, и даже с губ Бартона слетел хриплый возглас. Глаза Моната округлились от изумления.

Казз впился огромными зубами в еще теплую, кровавую плоть и оторвал большой кусок. Полузакрыв глаза от наслаждения, он принялся пережевывать мясо своими мощными челюстями. Бартон непроизвольно шагнул вперед, протянув руку, словно хотел защититься от ужасного зрелища. Но Казз понял его совершенно иначе. Расплывшись в широкой улыбке, он оторвал кусок печени и протянул Бартону. Казалось, он был очень удивлен отказом.

– Каннибал! – вскричала Алиса Харгривс. – О, боже мой, кровожадный грязный каннибал! Вот она – загробная жизнь, которую нам даровали!

– Этот малый ничем не хуже наших собственных предков, – возразил Бартон. Он уже оправился от потрясения и теперь слегка забавлялся, наблюдая за реакцией остальных. В местности, где мало пищи, его действия в высшей степени практичны. Что ж, проблему погребения трупа можно считать решенной. В недалеком будущем – если, конечно, мы ошиблись в предназначении чаш – нам придется последовать примеру Казза.

– Никогда! – крикнула Алиса. – Раньше я умру!

– Вот это как раз и может случиться, – спокойно заметил Бартон. – А сейчас я предлагаю отойти подальше и оставить Казза наедине с его обедом. Хотя это зрелище не влияет на мой аппетит, я все же нахожу его застольные манеры столь же вульгарными, как и у пионеров дикого Запада. Или сельских священников, – добавил он, покосившись на Алису.

Они отошли подальше – так, чтобы Казза не было видно – и собрались позади одного из огромных, покрытых наростами деревьев.

– Я не хочу находиться с ним рядом! – дрожащим голосом произнесла Алиса. – Он – животное! Чудовищная, отвратительная тварь! Я не могу чувствовать себя в безопасности ни единой секунды, пока он находится тут!

– Вы просили у меня защиты, – сказал Бартон. – И я готов ее обеспечить, пока вы остаетесь членом нашей группы. Но вы должны подчиняться моим решениям. А я решил, что этот обезьяночеловек останется с нами. Мы нуждаемся в его силе и навыках, они могут оказаться спасительными для нас в этом примитивном мире. Мы должны стать первобытными людьми – следовательно, надо учиться у первобытного. Он останется – я сказал!

Алиса умоляюще посмотрела на остальных, Монат высоко поднял густые брови. Фригейт пожал плечами и мягко произнес:

– Миссис Харгривс, постарайтесь забыть привычные для вас условности. Мы находимся сейчас отнюдь не в высшем обществе викторианской эпохи. Вы не можете рассуждать и вести себя здесь так, как прежде на Земле. Возьмите, хотя бы только одну вещь – одежду, которую носили женщины в ваше время в Англии. Она скрывала их тела от шеи до щиколоток – так что зрелище обнаженного женского колена казалось волнующе сексуальным откровением. Однако сейчас вы, похоже, не испытываете смущения от своей наготы. Вы держитесь так достойно и уверенно, словно на вас одеяние монахини.

– Мне совсем не нравится отсутствие одежды, – сказала Алиса Харгривс. – Но почему я должна ощущать стыд? Там, где все нагие, никто не наг. Только так нужно воспринимать ситуацию, в которой мы оказались. И если бы какой-нибудь ангел одарил меня самым роскошным нарядом, я бы его не надела.

Иначе я нарушила бы стиль, присущий нашему окружению. К тому же у меня неплохая фигура. Если не это, я, возможно, страдала бы больше.

Мужчины рассмеялись; потом Фригейт произнес:

– Вы – фантастическая женщина, Алиса. Несомненно так. Кстати, могу ли я называть вас Алисой? Миссис Харгривс звучит слишком официально в нашем положении.

Алиса не ответила ничего; склонив голову, она отошла от мужчин и скрылась за огромным деревом.

Бартон проводил ее взглядом и повернулся к Фригейту.

– Нам нужно что-то предпринять, чтобы справиться с санитарной проблемой – причем в самое ближайшее время. Значит, кому-то придется принимать решения в области охраны здоровья людей и обладать властью, чтобы проводить их в жизнь. Как вы думаете, сколько потребуется времени для формирования законодательных, судебных и исполнительных органов, способных вывести общество из нынешнего состояния анархии?

Фригейт пожал плечами:

– У нас есть более неотложные проблемы. Например – что нам делать с этим мертвецом?

Бартон с сомнением посмотрел на него. Лицо американца еще сохраняло бледность и выглядел он немногим бодрее, чем в тот момент, когда Казз вонзил нож в мертвое тело.

– Я уверен, что дубленая человеческая кожа или кишки – после надлежащей обработки, конечно – подойдут для изготовления веревок и ремней гораздо лучше травы. Я собираюсь вырезать несколько полос. Не хотите ли мне помочь?

Только шелест листьев нарушил тишину. Легкий ветерок приятно холодил кожу, нагретую палящими лучами солнца. Не было слышно ни птичьих трелей, ни жужжания насекомых. Внезапно раздался детский крик, потом послышался голос Алисы; бегущая фигурка Гвиневры мелькнула среди деревьев.

– Я попытаюсь, – ответил, наконец, Фригейт. – Но не уверен, что окажусь вам полезным. Пожалуй, для одного дня впечатлений будет многовато...

– Поступайте, как знаете, – сказал Бартон. – Но тот, кто мне сейчас поможет, первым получит кожу. Вам, пожалуй, пригодится кожаный ремешок, чтобы привязать топор к рукояти?

Фригейт тяжко вздохнул и произнес:

– Я иду.

Казз все еще сидел на корточках возле трупа, держа в одной руке кусок мяса, а в другой – окровавленный каменный нож. Увидев Бартона, он ухмыльнулся, растянув покрытые запекшейся кровью губы, и протянул ему остаток печени. Бартон покачал головой и показал на нож. Остальные – Галеацци, Бронтич, Мария Туцци, Филиппо Рокко, Роза Налини, Катарина Капоне, Фьеренца Фиорри, Бабич и Джунта – удалились, чтобы не видеть этой омерзительной сцены. Они укрылись за толстым стволом огромной сосны и тихо переговаривались о чем-то по-итальянски.

Бартон опустился на колени рядом с телом, вонзил кончик ножа в правую голень и провел разрез до ключицы. Фригейт стоял рядом с ним. Он еще больше побледнел, тело его сотрясала дрожь, но американец держал себя в руках. Наконец, Бартону удалось отделить две длинные полосы кожи.

– Ну что? Теперь попробуете вы? – спросил он и перевернул тело на бок, так, чтобы можно было снять кожу со спины. Фригейт взял нож, с кончика которого капала кровь, и, стуча зубами, принялся за работу.

– Не так глубоко, – сказал ему Бартон. И через мгновение добавил: – А теперь у вас получился слишком неглубокий разрез. Ну-ка, дайте мне нож. Смотрите!

– У меня был сосед, который частенько подвешивал кроликов за своим гаражом, а потом выпускал им кишки. Как-то я наблюдал за ним. И одного раза оказалось достаточно.

– Нельзя быть таким привередливым, – сказал Бартон. – Мы очутились в первобытном, примитивном мире. Придется приспосабливаться к новому окружению, нравится нам это или нет.

Бронтич, высокий, жилистый словенец, который был раньше управляющим гостиницей, подбежал к ним.

– Мы нашли еще один камень, похожий на гриб! Ярдах в сорока отсюда. Он находится там, за деревьями, в ложбине.

Наслаждение, с которым Бартон поучал Фригейта, внезапно изчезло. Ему стало жаль парня.

– Послушайте, Питер, – сказал он. – Может, вам лучше пойти взглянуть на этот камень? Если это то, что нам нужно, мы избавимся от вечернего похода к реке.

Он передал Фригейту свою чашу.

– Поставьте ее в одну из лунок на камне, но запомните точно, в какую. Пусть другие сделают так же. Проверьте, что все твердо помнят, куда поместили свои чаши. Нам, знаете ли, следует избегать ненужных ссор.

Казалось, Фригейт не решался уйти, словно стыдился проявить слабость. Он постоял еще мгновение, переминаясь с ноги на ногу и судорожно вздыхая. Бартон сосредоточенно соскребал остатки плоти с внутренней стороны кожаного ремня, не обращая на американца внимания. Фригейт побрел прочь, держа в одной руке две чаши, а в другой – каменный топор.

Бартон бросил работу, как только американец скрылся из виду. Ему хотелось опробовать каменный нож; теперь он убедился, что сумел бы с его помощью рассечь тело и вынуть внутренности. Однако Бартон понимал, что сейчас ему не удастся сохранить кожу. Возможно, кора этих деревьев, похожих на дубы, содержит танин, необходимый для дубления, – но пока он приготовит все необходимое, ремни, конечно, сгниют.

Но все же он не потратил время зря. Нож годится в дело; кроме того, он немного освежил в памяти свои познания о человеческой анатомии. Когда-то в юности, в Пизе, Ричард Бартон и его брат Эдвард дружили с итальянцами, студентами-медиками местного университета. Оба молодых Бартона многое почерпнули из этой дружбы, и, в дальнейшем, их интерес к анатомии не ослабевал. Эдвард стал хирургом, а Ричард, находясь в Лондоне, никогда не упускал случая посетить лекцию или публичное вскрытие. Теперь, конечно, он многое позабыл.

Стемнело. Солнце спряталось за выступом скалы. Бледная тень упала на лицо Бартона, и в течение нескольких минут вся долина погрузилась в сумерки. Но небо еще долго сохраняло яркую голубизну. Продолжал дуть слабый ветерок; пропитанный влагой воздух стал немного прохладнее. Бартон и неандерталец оставили тело и направились к деревьям, за которыми раздавались голоса их спутников. Все собрались возле камня, который нашел Бронтич. На нем не было чаши в центральном углублении и Бартон подумал, что этот камень, возможно, еще не подготовлен к работе. Но потом он отбросил эту мысль. Скорее всего существа, соорудившие каменные грибы, поместили чаши только на тех устройствах, что находились у реки. Они знали, что воскрешенные сначала обнаружат прибрежные камни. К тому времени, когда люди разыщут камни у подножия гор, они уже будут знать, как ими пользоваться.

Спутники Бартона расставили серые цилиндры в углублениях, которые образовывали внешнюю окружность. Люди стояли и сидели вокруг, переговариваясь друг с другом, но помыслы их были устремлены к чашам. Все ждали, когда же – если это вообще произойдет – над камнем взметнутся языки пламени. Почти все разговоры касались еды. Некоторые предавались размышлениям о том, каким образом люди попали сюда, кто воскресил их в этой долине и какие намерения неведомый благодетель питает в отношении человечества. Только совсем немногие вспоминали свою жизнь на Земле.

Бартон уселся под развесистыми ветвями «железного» дерева, толстый черный ствол которого покрывали наросты. Он чувствовал усталость, как и все остальные, кроме, может быть, Казза. Пустой желудок и натянутые как струна нервы не давали возможности вздремнуть, хотя тихие голоса и шелест листьев клонили ко сну.,. Ложбину, в которой собралась группа, ограждали склоны четырех холмов, поросших деревьями. Хотя здесь было темнее, чем на возвышенностях, ложбина лучше сохраняла дневное тепло. Через некоторое время, когда сумерки еще более сгустились и усилился холод, Бартон послал команду на поиски дров для костра. Пользуясь ножами и топорами, они нарезали большое количество сухого бамбука и собрали несколько охапок травы. С помощью зажигалки Бартон запалил костер. Трава и зеленые листья сильно дымили, пока в огонь не подбросили хворост и обломки бамбуковых стволов.

Раздавшийся внезапно грохот заставил всех подскочить от испуга. Женщины вскрикнули. Занятые костром, они перестали наблюдать за камнем и своими чашами. Бартон обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как голубые языки пламени взметнулись ввысь почти на двадцать футов. Даже на расстоянии добрых десяти ярдов от камня он ощутил тепло разряда.

Затем грохот стих и все, как завороженные, уставились на серые цилиндры. Бартон первым вспрыгнул на камень; остальные не отважились коснуться чаш сразу после исчезновения разряда. Он поднял крышку, заглянул внутрь и завопил от восторга. Остальные тоже бросились к камню и принялись открывать свои чаши. Через минуту все сидели вокруг костра и жадно ели, время от времени вскрикивая от удивления и демонстрируя друг другу свои находки. Дела были не так уж плохи – похоже, тот, кто вершил их, принял на себя заботы о хлебе насущном.

Содержимого чаш хватило всем – несмотря на вынужденный дневной пост, или, как заявил Фригейт, «пост длиною в добрую половину вечности». Как он пояснил Монату, его утверждение означало, что невозможно определить промежуток времени между 2008 годом и сегодняшним днем. Окружающий мир нельзя было создать за один день, а подготовка к воскрешению человечества определенно заняла больше недели. Конечно, если все это проделано с помощью научных знаний, а не каким-нибудь сверхъестественным образом.

Бартон обнаружил в своей чаше кусок мяса величиной с кулак, небольшой черный хлебец, масло, картошку с соусом и салат с непривычной, но очень вкусной приправой. Вдобавок, там была еще вместительная кружка отличного бурбона и маленькая чашечка с четырьмя кубиками льда.

В сером цилиндре нашлось еще много неожиданного. Небольшая трубка, вырезанная из шиповника. Кисет с табаком. Три отличные сигары. Коробочка из пластика с десятью сигаретами.

– Без фильтра! – разочарованно сообщил Фригейт.

Отдельно лежала маленькая коричневая сигарета, понюхав которую, Бартон и Фригейт одновременно воскликнули:

– Марихуана!

Алиса достала из чаши маленькие металлические ножницы и черную расческу.

– Наверное, наши волосы отрастут снова, – с улыбкой сказала она. – Иначе к чему все это нужно? Я рада... так рада! – она сунула руку в контейнер и вытащила тюбик ярко-красной губной помады. На лице ее появилось недоуменное выражение. – Что это? Неужели Они на самом деле думают, что я стану пользоваться тут косметикой?

Фригейт рассмеялся и показал ей такой же тюбик, который он обнаружил в своей чаше.

– Они в высшей степени практичны, – заметил Монат, вертя в руках пачку бумажных салфеток. Затем он вытащил круглое зеленое мыло.

Бифштекс Бартона оказался очень сочным, хотя он предпочитал менее прожаренное мясо. С другой стороны, Фригейт жаловался, что его кусок оказался недожаренным.

– Очевидно, чаши не настроены на индивидуальное меню, с учетом привычек и вкусов владельца, – предположил Фригейт. – Поэтому и мужчинам, и женщинам достались помада и трубки. Это – массовое производство.

– Два чуда в один день, – произнес Бартон. – Но можно ли их считать чудесами? Я предпочитаю рациональное объяснение и хотел бы его получить. Не думаю, что кто-то может в данный момент сказать мне, каким образом нас воскресили. Но, наверное, вы, люди двадцатого века, имеете какую-нибудь гипотезу относительно волшебного появления всех этих предметов в прежде пустом контейнере?

– Если сравнить внешние и внутренние размеры чаши, – сказал Монат, – то можно заметить разницу по высоте примерно в пять сантиметров. Внутреннее днище, по-видимому, скрывает некое устройство – конвертер, способный превращать энергию в материю. Энергия попадает туда во время разряда. В дополнение к конвертеру в чаше должны быть также молекулярные шаблоны – нечто вроде справочного каталога, определяющего способы синтеза различных веществ. Мои рассуждения, скорее всего, верны, так как на моей родной планете были созданы подобные преобразователи. Но не таких миниатюрных размеров – в этом я абсолютно уверен!

– Могу сказать то же самое и о Земле, – кивнул Фригейт. – Еще до 2002 года человечество научилось производить железо из чистой энергии, но это был очень трудоемкий и дорогой процесс с почти микроскопическим выходом готовой продукции.

– Ладно, – сказал Бартон. – Нам это изобилие пока ничего не стоит. Пока... —он осекся, вспомнив о сне, который видел перед пробуждением.

– «Плати!» – требовал тогда Бог.– «Ты задолжал мне за плоть!»

Что все это могло означать? На Земле, в Триесте, в 1890 году он умирал на руках у жены и просил... Что? Хлороформ? Что-то, чего он не мог вспомнить... Он погружался в тишину, во мрак забвения...

А затем очнулся – и оказался в том странном месте, заполненном мириадами нагих тел. Ничего подобного не могло существовать на Земле – да и на этой планете тоже, насколько он мог понять. Но Бартон был твердо уверен в одном – то, что он тогда увидел и испытал, не являлось ни сном, ни бредом.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Они быстро покончили с едой и установили опустевшие контейнеры обратно в чаши. Воды поблизости не было, и им пришлось бы ждать до утра, чтобы сполоснуть посуду. Однако Фригейт и Казз соорудили несколько ведер из секций гигантского бамбука. Американец вызвался пойти к реке, если кто-нибудь составит ему компанию, и принести воду.

Это предложение удивило Бартона – двухмильное путешествие с полными ведрами не было легкой прогулкой. Затем, бросив взгляд на Алису, он понял, в чем дело. Фригейт, вероятно, рассчитывал найти себе на берегу подружку, полагая, что Алиса Харгривс в эту ночь предпочтет Бартона. Другие женщины, примкнувшие к их группе – Мария, Фьеренца, Роза и Катарина – уже сделали свой выбор. По-видимому, из пяти мужчин, жителей Триеста, обойденным оказался Бабич; он исчез сразу после ужина.

Монат и Казз вызвались сопровождать американца.

Наступила ночь. Мягко светящиеся газовые облака и огромные, неправдоподобно яркие звезды озарили небеса. Некоторые из звезд были так велики, что могли сойти за осколки земной луны; они теснились в вышине подобно гроздьям спелых вишен, и их яростный, безжалостный блеск вселял в людей ужас и ощущение собственной ничтожности.

Бартон лежал на спине, попыхивая сигарой. Он счел ее отличной; в Лондоне его дней такая сигара стоила бы по крайней мере шиллинг. Первый шок прошел, и сейчас он уже не чувствовал себя жалкой крохотной козявкой. В конце концов, звезды, сиявшие над ним, являлись всего лишь бездушной материей – а он был разумным существом, переполненным ощущением жизни. Здесь, рядом с ним, находится нежная, очаровательная женщина, одно ее присутствие дарило ему счастье, недоступное любому из этих величественных и мертвых небесных огней.

По другую сторону костра, скрытые травой и сумраком, расположились жители Триеста. Пьянящее ощущение молодости и силы, подогретое спиртным, оживило их; до Бартона долетали звуки громких поцелуев и веселый смех. Затем, пара за парой, они исчезли в темноте.

Девчушка устроилась рядом с Алисой и быстро уснула. Свет костра золотил великолепное тело и длинные стройные ноги молодой женщины, отблески пламени играли на ее красивом лице с тонкими аристократическими чертами. Ее не портило даже отсутствие волос. Внезапно Бартон ощутил себя мужчиной; сила и радость бытия переполняли его. Определенно, он больше не был стариком, который последние шестнадцать лет своей жизни жестоко расплачивался за раны, лихорадки и болезни, которые он подцепил во время своих странствий в тропиках. Все это осталось на Земле; теперь же он был снова молод, здоров и одержим прежним неугомонным бесом.

Да, но он обещал этой женщине защиту... она находилась под порукой его чести. Он не должен ничего предпринимать, что можно было бы истолковать как покушение на ее добрую волю... и тело.

Ну что ж, она – не единственная женщина в этом новорожденном мире. В его распоряжении все женщины – или, по крайней мере, те, которые готовы откликнуться на его просьбу. Если все разумные существа, когда-либо жившие и умершие на Земле, находятся сейчас на берегах реки, то, по оценке Фригейта, их не менее тридцати шести миллиардов. И Алиса – всего лишь одна женщина из неисчислимого множества юных красавиц, ожидающих его где-то там, во тьме.

Однако похоже, что дьявол сыграл с ним злую шутку. Возможно, завтра он заведет целый гарем, но в это мгновение Алиса была единственной желанной для него женщиной. И потом, он не может просто так подняться и уйти в темноту на поиски другой подружки, потому что и она, и ребенок останутся без защиты. Алиса, конечно, не будет чувствовать себя в безопасности в компании Моната и Казза, и он не должен порицать ее – эти двое были так ужасающе безобразны! Он не может доверить ее попечению Фригейта – даже если янки вернется этой ночью, в чем Бартон сомневался. Многое в поведении американца оставалось для него непонятным – и, следовательно, подозрительным.

Оценив создавшееся положение, Бартон неожиданно рассмеялся. Он подумал, что грешные мысли можно было бы прекрасно отложить на потом. Это вновь вызвало у него смех, он не мог остановиться, пока Алиса не поинтересовалась, все ли с ним в порядке.

– Даже в большей степени, чем вы можете себе представить, – ответил он и повернулся к ней спиной. Он запустил руку в свою чашу и извлек последний дар этого вечера – маленькую пластинку из похожей на резину субстанции. Фригейт перед уходом заметил, что их неведомые благодетели, должно быть, американцы. В противном случае им бы в голову не пришло снабжать воскресших жевательной резинкой.

Потушив сигару о землю, Бартон сунул пластинку в рот.

– Странный вкус, но довольно приятный, – отметил он, опять поворачиваясь к Алисе. – Вы уже пробовали ее?

– Я хотела... но потом представила себе, что буду похожа на корову, жующую свою жвачку.

– Забудьте о земных правилах хорошего тона, – рассмеялся Бартон. – Или вы полагаете, что существа, способные вас воскресить, могут обладать вульгарными вкусами?

Слабая улыбка скользнула по губам Алием потом она нерешительно произнесла:

– Я и в самом деле не знаю, что думать... – и положила в рот кусочек жвачки. Некоторое время они неторопливо жевали сладкую упругую массу, посматривая через костер друг на друга, когда их взгляды встречались, Алиса поспешно отводила глаза в сторону.

– Фригейт упомянул, что знает вас, – начал Бартон. – Вернее – знает о вас. Могу я спросить, кто вы? И надеяться при этом, что вы простите мое любопытство?

– Ах, какие секреты могут быть среди покойников? – легкомысленно ответила она. – Как, впрочем, и среди бывших покойников...

Она была урожденной Алисией Лиддел и появилась на свет 25 апреля 1852 года...

Бартон отметил, что ему тогда уже было тридцать лет.

...Ее семья происходила по прямой линии от короля Эдуарда и его сына Иоанна. Отец ее являлся деканом колледжа Церкви Христовой в Оксфорде и соавтором знаменитого греко-английского словаря (Лиддел и Скотт, вспомнил Бартон). У нее было счастливое детство, она получила отличное образование. Она встречалась со многими знаменитостями того времени – Гладстоном, Мэтью Арнольдом, принцем Уэльским (кг горый был препоручен заботам ее отца во время обучения в Оксфорде). Ее мужем стал Реджинальд Джарвис Харгривс, и она очень его любила. Он был «сельским джентльменом», обожал охоту, рыбную ловлю, игру в крикет, садоводство и чтение французских романов. Она родила ему трех сыновей, выбравших военную карьеру; двое из них погибли в мировой войне 1914—1918 годов. (Второй раз за этот день Бартон слышал о мировой войне).

Она все говорила и говорила, будто глоток выпитого за ужином виски развязал ей язык. Или словно хотела возвести стену из слов между ней и Бартоном.

Она рассказывала о забавном котенке, которого очень любила в детстве, о могучих деревьях в лесном питомнике своего мужа, о том, как ее отец, работая над словарем, всегда чихал ровно в двенадцать часов дня и никто не знал почему... В возрасте восьмидесяти лет ей присудили почетную степень доктора литературы в одном из американских университетов, кажется, Колумбийском, за ту исключительно важную роль, которую она сыграла в создании знаменитой книги мистера Доджсона (Алиса забыла упомянуть название, а Бартон, хотя и был ненасытным читателем, не помнил ни одной книги этого автора).

– Это был самый светлый день в моей жизни, – рассказывала она. – Несмотря на... впрочем, был еще один, – Алиса мечтательно прикрыла глаза. – Четвертое июля 1862 года. Мне исполнилось десять лет... На мне и на моих сестрах были черные туфельки, белые ажурные носочки, белые ситцевые платьица и шляпки с широкими полями...

Внезапно женщина замолчала; ее руки и губы дрожали, словно она пыталась удержать что-то, рвущееся наружу... Потом она заговорила еще быстрее.

– Мистер Доджсон и мистер Дакворт несли корзинки с провизией для пикника... мы уселись в нашу лодку возле Фолли Бридж... Мистер Дакворт взялся за весла. Капли воды падали с их лопастей подобно стеклянным слезинкам на гладкое зеркало реки...

Последние слова прозвучали для Бартона раскатами грома. Он удивленно взглянул на Алису, но, казалось, в движениях ее губ не было ничего необычного. Теперь и она не отрывала глаз от Бартона, словно пыталась высверлить взглядом в его теле туннель, ведущий куда-то в глубины времени и пространства. Ее руки были чуть-чуть приподняты, как будто она хотела сделать жест изумления – и не смогла его закончить.

Бартон ощутил, что ночь вокруг него полна звуками. Он слышал дыхание спящей девочки, биение ее сердца и сердца

Алисы, шелест слабого ветра в ветвях деревьев. Издалека донесся какой-то звук – не то крик, не то плач.

Он вскочил и прислушался. Что случилось? В чем причина такого поразительного обострения чувств? Почему он слышит стук сердца Алисы, но не своего? Почва под его босыми ступнями вдруг словно ожила; он ощущал ее рельеф, каждую крохотную впадинку и каждый микроскопический холмик, форму и шероховатость травинок, бархатистую фактуру цветочного лепестка... Еще мгновение – и ему показалось, что молекулы воздуха с грохотом ударили его в грудь... потом в живот, в плечи, голову, руки...

Алиса тоже встала.

– Что происходит? – спросила она, и ее голос обрушился на него, словно ураганный порыв ветра.

Он не ответил, продолжая пристально смотреть на нее. Только теперь он понял, какой прекрасной и желанной была эта женщина.

Алиса шагнула к нему, протянув руки. Ее влажные губы раскрылись, дрожа всем телом, она произносила нараспев как заклинание:

– Ричард! О, Ричард!

Внезапно она замерла; глаза ее расширились. Бартон придвинулся к ней, коснулся ладонью обнаженного плеча... но женщина отпрянула прочь и с криком «Нет! Нет!» бросилась в темноту и скрылась среди деревьев.

Долю секунды он стоял неподвижно. Ему казалось непостижимым, что женщина, которую он так сильно любит, может не откликнуться на его призыв. Она, должно быть, дразнит его. Вот в чем дело.

Потом он ринулся в темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.

Прошло, должно быть, несколько часов – дождь хлынул на них. Возможно, действие наркотика прекратилось или же холодная вода отрезвила их – но, казалось, они в одно мгновение очнулись от наваждения, подобного сну. Она заглянула в его глаза, закричала и яростно оттолкнула его.

Скатившись в траву, он успел выбросить вперед руку и поймать ее за лодыжку, когда она попыталась отползти на четвереньках в сторону.

– Что с тобой? – крикнул он.

Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву, уткнувшись лицом в колени, тело ее сотрясами рыдания. Бартон встал, нежно коснулся ее подбородка и заглянул в глаза. Молния, сверкнувшая неподалеку, озарила искаженное мукой лицо женщины.

– Вы же обещали защищать меня! – простонала она.

– Мне кажется, – сказал Бартон, – вам вовсе не хотелось, чтобы вас защищали. И я не обещал защищать вас от естественных человеческих порывов.

– Порывов! – вскрикнул она. – Порывов! Боже мой, я никогда в жизни не вела себя подобным образом! Всегда, слышите, всегда я была добропорядочной женщиной! Я была девственницей, когда вышла замуж! И всю свою жизнь я была верна моему мужу! А теперь... с абсолютно незнакомым...! Только подумать! Я не знаю, что случилось со мной!

– Значит, я потерпел фиаско, – спокойно сказал Бартон и рассмеялся. Но горечь и раскаяние зашевелились в его душе. Если бы все действительно произошло по ее собственному желанию, у него не возникло бы ни малейших угрызений совести. Но эта жвачка содержала какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать любовниками, страсть которых не имела границ.

– Вам не нужно в чем-либо раскаиваться, не нужно упрекать себя, – нежно сказал он. – Вы были одержимы. Одурманены наркотиком.

– Но я сделала это! – простонала она. – Я... я хотела этого! О, какой низкой, продажной девкой я стала!

– Что-то не припомню, чтобы я предлагал вам деньга!