Текст книги "Мятеж"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Фармер Филип Жозе
Мятеж

1

Он жил в образах семи разных людей.

Об этом он узнал от женщины, в кабинете которой ему пришлось теперь проводить по часу ежедневно. До того он ничего не подозревал, хотя она и утверждала, что ему все должно быть известно. По ее словам, он все еще мог помнить перипетии происшедшего с ним, и, вполне возможно, действительно помнил. У него, однако, не возникало ни малейших сомнений в ее заблуждении. Ни малейших. Если он хочет жить, он должен убедить ее, что ничего не ведал об этом.

Все это несомненно было весьма странным; я раскрою вам суть дела а потом вы постараетесь убедить меня в том, что все именно так и обстоит.

Если бы ему удалось уверить власти в своей искренности, его не стали бы казнить, хотя ожидавшая его участь была не менее ужасной. Тем не менее в таком случае оставалась хоть и призрачная, но все-таки надежда на то, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, кто-то мог решить вернуть его к жизни.

Женщина-психиатр казалась озадаченной и заинтригованной. Он подозревал, что и ее начальникам ситуация представлялась загадочной. Пока они пребывали в этом состоянии, у него сохранялась надежда остаться в живых, а значит – и шансы выбраться отсюда. Однако он знал – или полагал, что знает, – и то, что за все время существования этой странной больницы выбраться из нее еще никому не удавалось.

Человек, который теперь называл себя именем Вильям Сен-Джордж Дункан, сидел в кресле в кабинете психиатра Доктора Патриции Чинг Арезенти. Он только недавно пришел в сознание после очередного сеанса, и состояние его еще оставалось немного сумбурным. Вдыхание тумана истины на всех оказывает подобное действие. Спустя несколько секунд обрывки его сознания, словно мелкие кусочки – картинки – головоломки, встали на нужные места. Цифры настенного хронометра свидетельствовали: и на этот раз он находился в парах тумана ровно тридцать минут. Мышцы ломало, спина болела, разум подрагивал, как трамплин для прыжков в воду, с которого только что прыгнул ныряльщик.

Удалось ли ей узнать что-нибудь на этот раз?

– Как вы чувствуете себя? – улыбаясь, спросила Арезенти.

Он уселся прямо и принялся пальцами разминать затекшую шею.

– Мне снился сон. Я был облаком, состоящим из маленьких железных частичек, которые, подхваченные ветром, метались и крутились в просторной комнате. Потом кто-то бросил в нее огромный магнит, и я, облачко частичек, помчался к нему и превратился в сгусток единой твердой массы железа.

– Железа? Вы скорее похожи на воск или на термопластик. Вы лепите себя в другого – или в других – по желанию.

– Не знаю, о чем вы говорите, – ответил Дункан.

– А какую форму приняла эта ваша железная масса на сей раз?

– Это был плоский клинок с двумя острыми лезвиями.

– Психоанализ не входит в мои непосредственные обязанности, но я нахожу этот образ весьма характерным и существенным.

– А что он символизирует?

– Для вас и для меня он может иметь совершенно различный смысл.

– Что бы я ни сказал вам, это неизбежно должно оказаться правдой. Разве можно лгать, когда ты вдыхаешь туман истины? Это никому не под силу.

– Я всегда верила этому, – заметила врач и после паузы добавила: Раньше.

– Раньше? Почему? И вообще, не могли бы вы, наконец, открыть мне, отчего вы считаете меня отличным от всех других людей. По-моему, вы должны мне это сказать. Мне кажется, что вы этого не делаете просто потому, что не в состоянии дать разумное объяснение.

Подавшись вперед, он пристально смотрел на женщину.

– За вашим заявлением не стоит ничего, кроме необоснованного, иррационального подозрения. Или вы выполняете дурацкие приказы своих начальников, которые с ума посходили от подозрительности. Вам известно, да и им не мешало бы знать, что я не обладаю никаким иммунитетом к туману истины. Никаких доказательств противного у вас попросту нет. Значит, я действительно не имею ничего общего с теми людьми, которых вы арестовали за нарушение правил пребывания в определенном дне и за принадлежность к подрывной организации. Я не могу нести никакой ответственности за совершенные ими преступления, поскольку не имею к ним никакого отношения. Я невиновен, как невиновно новорожденное дитя.

– Любой ребенок – потенциальный преступник, – произнесла Арезенти, и все же…

Некоторое время оба молчали. Он, вольготно рассевшись в кресле, откинувшись на спинку, расслабленно улыбался. Арезенти сидела столь неподвижно и тихо, как только способен здоровый взрослый человек, подрагивания и движения ее просто невозможно было заметить. Теперь уже она на него не смотрела, а вместо этого уставилась в окно. Просторный двор с высокой стеной позади виден не был, зато она могла спокойно разглядеть правую сторону улицы и здание за широким тротуаром. В обеденный час перекресток Бульвара Фредерика Дугласа и Авеню Святого Николая всегда был очень оживленным. Пешеходы заполняли тротуары, велосипедисты – проезжую часть. Седьмая часть населения Манхэттена высыпала на улицы, радуясь первым теплым лучам весеннего солнца. Иначе и быть не могло. Ведь из общего числа примерно в девяносто обдней, составлявших это время года, им суждено стать свидетелями всего-то около одиннадцати дней.

Попрыгунчики во времени, подумал он. В памяти непонятно почему промелькнул кузнечик, вцепившийся в травинку, которая прогнулась под тяжестью его тела. Видение это странным образом принесло с собой боль. Или только воспоминания о боли? Дункан не мог понять, какая связь существует между этим безобидным привидевшимся ему кузнечиком и ощущением тоски. В памяти своей он не находил этому объяснения.

Внезапно, словно муха, изо всех сил старающаяся вырваться из сковавшей ее паутины, – паутины памяти? – Арезенти оторвала взор от окна и подалась вперед. Женщина свирепо посмотрела на него, отчего она – крупная красивая блондинка – сделалась еще привлекательнее. Ее большие, белые зубы, казалось, вот-вот вцепятся в него. Они блестели, словно солнце на тюремной решетке.

Вильям Дункан усмехнулся. Его подобными уловками вряд ли можно напугать.

– Не понимаю, каким образом вам удалось это сделать, – сказала врач. – Вы объединили в себе семь совершенно разных, несовместимых личностей. Нет, нет. Это не совсем правильно. Вы не объединили их. Точнее будет сказать, что вы просто _р_а_с_т_в_о_р_и_л_и_с_ь_ в них, подавив собственное «я» до такой степени, что его уже и обнаружить-то невозможно. Вы превратились в новую личность, восьмую. У вас даже сохранились некоторые из воспоминаний этой восьмой личности, той, которая теперь и составляет ваше существо хотя они ложные. Но вы не в состоянии изменить свои отпечатки пальцев, характерный запах, выделяемый вашим телом, состав и группу крови, рисунок радужной оболочки глаз, форму волны, которую испускает ваш мозг, – все это безошибочно говорит о том, что вы по-прежнему не кто иной, как Джефферсон Сервантес Кэрд, полицейский из Вторника, но и все эти другие – Тингл, Дунски, Репп, Ом, Зурван и Ишарашвили. Личностные черты вы изменили, но тело… это дело совсем другое. Вы все-таки не Протей [1]1
  в греческой мифологии морское божество; обладал даром превращения: умел принимать облик зверей, воды и дерева


[Закрыть], чтобы по собственному усмотрению изменять внешность.

– Пока вы не рассказали мне всю эту историю, не показали видеозаписи людей, о которых говорите, я и понятия не имел об их существовании.

– Кажется, что так оно и есть, – сказала женщина. – _К_а_ж_е_т_с_я_ весьма действенное слово в нашем случае.

– Побойтесь Бога! Я уже столько раз сидел в парах тумана истины. Вы наблюдали за мной, делая химический анализ состава моей крови, контролировали волны, излучаемые моим мозгом. Если не ошибаюсь, вам так и не удалось найти ни единой улики, которая изобличала бы меня во лжи.

– Но в официальных записях отсутствуют какие-либо упоминания о человеке по имени Вильям Сен-Джордж Дункан. А следовательно, такого человека не существует. Нам ИЗВЕСТНО, кто вы такой… вернее, кем вы были прежде. И…

Врач откинулась назад, держась руками за край стола. В пронзительном взгляде ее появилось выражение замешательства.

– Я имею полномочия сообщить вам, что, по мнению официальных властей, вовсе не исключено, что вы в определенном смысле можете считаться человеком уникальным. Можете. Власти не полностью уверены, что вы действительно являетесь единственным человеком, обладающим способностью сопротивляться воздействию тумана истины.

– Подобные события вполне могут вызвать у них панику, – улыбаясь, произнес он.

– Нонсенс. При определенных обстоятельствах, скажем так, они действительно могли бы немного взволновать общество, внести некоторую временную неопределенность. Но они совершенно неспособны потрясти основания нашего общества. Просто придется проявить некоторую гибкость и приспособиться к новой ситуации.

– Бюрократия, а именно она и есть правительство, не обладает никакой гибкостью, – сказал Дункан. – Никогда не имела ее и никогда не будет иметь.

– На вашем месте я не стала бы радоваться, – заметила врач. – Вам еще предстоит пройти длительные и скрупулезные исследования. Мы собираемся провести на вас некоторые эксперименты. Они способны причинить вам немало эмоциональных страданий. Надеюсь, результаты опытов позволят определить, действительно ли вы устойчивы к воздействию тумана истины. А если _д_а_, то выяснить – почему.

– Ну что ж, по крайней мере это отсрочит тот момент, когда меня посадят в стоунер.

Женщина снова наклонилась вперед, поставив локти на стол и опершись подбородком на ладонь.

– Ваше отношение ко всему, что происходит, очень беспокоит меня. Вы совершенно неадекватно веселы и, видимо, ничего не боитесь. Такое впечатление, что в скором времени вы собираетесь сбежать отсюда.

По-прежнему с улыбкой на губах, он ответил:

– Не сомневаюсь, что под парами истины вы спрашивали меня об этом, интересовались, имеются ли у меня какие-то планы побега.

– Да. Это волнует меня более всего. Вы утверждали, что никаких подобных планов у вас нет, и вы прекрасно понимаете, что отсюда сбежать просто невозможно. Что… не могу поверить этому.

– Должны поверить.

Женщина встала.

– Интервью закончено.

Он тоже поднялся, его длинное, худощавое тело вытянулось, как клинок.

– Вы показывали мне некоторые из лент с записями допросов. Я не знаю, о каком таком эликсире вы меня спрашивали, но это должно быть нечто необычайно важное. Что это?

Она слегка побледнела:

– Мы уверены, что вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

Она крикнула охранников, и дверь сразу же резко открылась вовнутрь. В холле стояли двое плечистых мужчин в зеленой форме. Они смотрели сквозь открытый дверной проем. Дункан сам направился к ним. Проходя мимо врача, он краем рта произнес:

– Что бы там ни было, вы находитесь в опасности, поскольку знаете о нем. Увидимся в следующий Вторник… если вы еще будете здесь.

У него не было особого желания нагонять страх на эту женщину: в конце концов она всего лишь выполняла свои обязанности и вела себя с ним не столь уж грубо. И все же возможность попугать ее доставляла Дункану некоторое удовлетворение. Другого способа хоть как-то нанести ответный удар у него не было. И пусть удар до смешного слаб, все лучше, чем ничего.

Следуя по коридору впереди двух сопровождавших его охранников, Дункан, размышлял об истоках своего оптимизма. По логике вещей оптимизму вообще неоткуда было взяться. Никому и никогда еще не удавалось убегать из этого учреждения. И все-таки он верил, что ему это удастся.

Дункан прошел через холл по толстому светло-зеленому ковру, невидящим взглядом смотря на морские и горные пейзажи, заполнившие многочисленные настенные телеэкраны. В конце пустого зала, в котором царила тишина, один из охранников отрывистой командой остановил Дункана. Дункан стоял неподвижно, наблюдая за тем, как второй охранник набирает код на пульте рядом с дверью, нимало не заботясь о том, что его подопечный может запомнить заветную комбинацию. Код меняли один раз в день, а иногда даже чаще, дополняя ежедневную процедуру замены еще одной, в полдень. Кроме этого, на противоположной стене висела специальная камера – телеглаз, – а для того, чтобы дверь открылась, код должен был еще ввести и дежурный, сидевший в комнате этажом ниже.

Охранник отступил в сторону, давая Дункану дорогу. Хотя охранники не имели при себе никакого оружия, можно было не сомневаться: приемами боевого искусства они владели в совершенстве. К тому же, если бы заключенный и сумел каким-то образом расправиться с двумя охранниками, он все равно остался бы взаперти: двери, расположенные с обеих сторон зала, были на замке, выйти можно было только, выполнив ту же процедуру, которую, Дункан уже наблюдал. При этом за каждым шагом заключенного постоянно следили дежурные у камер.

– Увидимся завтра, – бросил Дункан, имея в виду следующий Вторник.

Охранники промолчали. Приказы предписывали произносить только команды, а если пленник разговорятся, заткнуть ему рот: кулаком по почкам или в солнечное сплетение – этого вполне достаточно, чтобы остановить его. При случае можно испробовать и другие, не менее надежные способы, например, рубануть ребром ладони по шее или залепить ногой по яйцам. То, что подобные действия находились в противоречии с законом, нимало их не заботило.

Из щели в стене выдвинулась дверь, наглухо прикрывшая собой вход. Он очутился в комнате длиной футов тридцать, около двадцати футов в ширину и десяти в высоту. Едва он вошел в нее, загорелся мягкий, не отбрасывающий тени, свет. Пол комнаты устилал толстый ковер, стены были почти сплошь покрыты экранами – одни для наблюдения, другие – для демонстрации развлекательных программ. В дальнем конце комнаты находилась дверь в ванную комнату и туалет – единственный укромный уголок, где не велось наблюдение. По крайней мере, ему так говорили, хотя он и подозревал, что за ним и здесь следили столь же пристально. Рядом находился вход в спальню, в которой на цепях свисала с потолка одинокая кровать.

Вдоль западной стены спальни редком стояли семь высоких, окрашенных в серый цвет, стоунеров, у основания которых размещались таблички с именами, а ближе к верху – на три четверти высоты стоунера – смотрели круглые окошки, сквозь которых можно снаружи заглянуть внутрь цилиндров. Через все окошки, кроме двух, были видны плечи и головы окаменевших людей неподвижных, словно гранитные монументы. В определенном смысле действительно вполне можно было сказать, что они были каменными. Движение молекул в их телах замедлилось почти до полной остановки, в результате чего люди замерли, «окаменели» в состоянии приостановленного движения.

Цилиндр, отведенный для Вторника, пустовал, поскольку принадлежал Дункану. Свободным был и стоунер Среды. Его обитателя, наверно, отправили на склад или, наоборот, освободили. Когда Дункана привезли в это учреждение, житель Среды еще находился здесь, но утром в этот день Дункан, будучи дестоунирован, обнаружил его отсутствие. Не исключено, что в следующий Вторник Дункан увидит здесь другого пациента. ПАЦИЕНТА, читай ЗАКЛЮЧЕННОГО. Опустевший цилиндр являлся на сегодня для Дункана главной надеждой. Сейчас его еще нельзя использовать, но вот, когда наступит ночь… Пока же был всего лишь час пополудни.

Дункан подтащил кресло к большому круглому окну в середине стены, обращенной к улице. Некоторое время он развлекался, наблюдая за пешеходами, велосипедистами и автобусами с электрическим приводом, которые сновали по улице. К двум часам дня небо начало понемногу затягиваться бледными облаками, а к трем было уже почти полностью покрыто густыми, темно-серыми тучами. Прогноз погоды предсказывал к семи часам ночи сильный дождь, который скорее всего продолжится до самой полуночи. Подобная новость обрадовала. Дункана.

Позже он просмотрел две телевизионные программы. Одна из них была посвящена ранним годам жизни Ванг Шена, Неуязвимого и Благородного, величайшего из всех людей в истории человечества, покорителя мира и основателя современной цивилизации. Последующий час был занят десятой серией кинофильма, который назывался «Свинопас». Фактически действие фильма являлось переложением событий и сюжета «Одиссеи» Гомера в трактовке Эвмея [2]2
  Эвмей – в греческой мифологии свинопас, слуга Одиссея, сохранивший ему верность после долгого отсутствия хозяина


[Закрыть] – главного свинопаса Одиссея. В качестве основного источника внутреннего напряжения повествования выбрано противоречие между преданностью Эвмея царю и его же резким неприятием своего низкого общественного положения и бедности. Хотя постановка была выполнена довольно добротно и профессионально, для Дункана она представлялась неприемлемой. Он знал, что во времена Микен [3]3
  Микены крепость и город в северной части Пелопоннеса, во 2-й половине 2-го тысячелетия до н. э. один из центров культуры, получившей название микенской


[Закрыть] престиж свинопасов был чрезвычайно высок, и достаточно было прочитать оригинальный текст Гомера, чтобы понять: Эвмея можно представлять кем угодно, но только не человеком бедным, забитым и не пользующимся никаким авторитетом. Кроме того, в те времена люди были настолько покорны доставшейся им судьбе, что никому и в голову не могло прийти протестовать против своей части, даже если она вызывала возмущение. В довершение ко всему практически все артисты были абсолютно непохожи на древних греков. Зритель, не знакомый с историей или не понимающий английского языка, вполне мог ошибочно посчитать, что спектакль повествует о первых контактах между европейцами и китайцами.

Дункан сам не представлял, откуда ему известно, что пьеса исторически недостоверна. Это знание просто покоилось где-то в глубине его памяти без связи с воспоминаниями о каком-либо учителе, книге или видеозаписи.

Просидев два часа почти неподвижно, Дункан приступил к физическим упражнениям. Хотя в этот день он, как и полагалось узникам больницы, уже провел час в занятиях плаванием и бегом в гимнастическом зале, он весь день оставался в одиночестве, точнее – в обществе двоих охранников. Несмотря на явную незаконность своих действий, администрация учреждения запрещала Дункану общаться с товарищами по несчастью. Причина такого своеволия властей была очевидна: Дункан ни в коем случае не должен передать кому-либо знания об _э_л_и_к_с_и_р_е_. Смешно, но все, что было известно о нем самому Дункану, он узнал из бесед с психиатром.

Совершив несколько пробежек, перемежаемых сальто, от одной стены комнаты до другой, Дункан расположился в центре ковра и принял позу лотоса. Закрыв глаза, он погрузился в состояние трансцендентальной медитации, по крайней мере, придал себе такой вид, чтобы у наблюдателей не возникло никаких подозрений в предосудительности его занятий. На самом же деле снова и снова обдумывал он подробности плана своего пробега. Просидев таким образом около часа, Дункан встал и еще тридцать минут ходил по комнате, после чего посмотрел еще одну передачу – документальный фильм, посвященный реализуемому в настоящее время проекту превращения бассейна Амазонки из пустыни в джунгли. За этой программой последовала другая, во всех красках изображавшая ужасы, связанные с недавней попыткой пробурить скважину до самого земного ядра. В четырех местах рабочие сумели добраться до самого ядра, а отведенную от него тепловую энергию удалось преобразовать в термоионную. В других случаях достичь успеха помешали те или иные неудачи. Но буровое оборудование для Даллаского проекта было уничтожено извержением лавы, которая превратила его в груду расплавленного и нагретого добела металла. В результате погибли двести рабочих, а магма залила все окрестности на площади более пятидесяти квадратных миль, пока не остановилась. К счастью, сравнительно немногочисленных жителей этого района удалось вовремя эвакуировать, а непосредственной угрозы городу Абилину в соседнем графстве Тэйлор не было.

В 5:30 он посмотрел «Час новостей», большая часть которых посвящалась заседанию Совета Всемирного Правительства Всех Дней, которое состоялось в Цюрихе, Швейцария – столице Мирового правительства.

Когда программа новостей закончилась, Дункан подошел к панели в стене у южного угла комнаты и потянул на себя поднос с ужином. Охранники вставили его в специальную печь с наружной стороны из холла. Поместив поднос в дестоунирующую комнатную камеру, он на секунду включил подачу энергии, а затем, открыв дверцу, вытащил его и поместил в микроволновую печь. Спустя некоторое время, когда еда была готова, Дункан поставил поднос на столик около окна и начал не спеша есть, поглядывая на улицу. Сильный ливень хлестал в окно, ухудшая видимость, хотя, впрочем, смотреть-то особенно было не на что. Единственным примечательным объектом в поле зрения Дункана был укрепленный контрольно-пропускной пункт по другую сторону проезда. Большинство обитателей больницы в это время ужинали, как и сам Дункан, а дождь несколько охладил обычно снующих по магазинам покупателей.

Сегодня ночью Дункан проспал довольно долго – от полуночи до шести утра. Аппарат Морфея – так называли специальные приборы для обеспечения глубокого сна пациентов – гарантировал, что четырех часов сна вполне достаточно, чтобы полностью освежить тело и разум, но Дункан на этот раз установил его на большее время – сегодня вставать раньше не было никакой необходимости. Вот и теперь, вовсе не чувствуя усталости, Дункан все-таки прилег на кровать. Если события будут развиваться так, как он надеется, сегодня ему понадобится уйма энергии. Он приложил руку с электродом ко лбу и закрепил шнур, обмотав его вокруг головы, закрыл глаза и погрузятся в море сновидений. Большинство снов – надо сказать, приятных – странным образом были связаны с людьми, которых он не знал, но которые – так ему казалось – давным-давно были знакомы с ним.

В одиннадцать тридцать машина сновидений внезапно бросила его прямо из середины несуразного сна в холодную и унылую реальность. Дункан неохотно вылез из постели, аккуратно сложил покрывала, простыни и наволочку, положил их в шкафчик на стене и отправился в душ. Выйдя из ванной, он почувствовал себя немного лучше. Экран на стене уже вовсю мерцал и звенел, напоминая о необходимости приготовиться к стоунированию. Сигнал звучал в эту минуту по всему Манхэттену, по всему часовому поясу, в котором находился город.

Надев на себя только шорты, в полной уверенности, что за ним следят электронные глаза, Дункан подошел к окну. Если дождь и прекращался, пока он спал, то сейчас он хлестал пуще прежнего. По дорожке, под окнами, согнувшись под дождем и ветром, поспешно двигались двое мужчин и женщина. Мерцали яркие, оранжевые огни уличных фонарей.

Время от времени ночную мглу прорезали вспышки молнии, очевидно, гром составлял им компанию, но Дункан, отгороженный от внешнего мира толстыми стенами и герметически закрытыми окнами, ничего не слышал. В мозгу его тоже будто раздалась бешеная гроза, которую какой-нибудь врач наверняка назвал бы бурей из электрических импульсов, гормонов, адреналина, среди многих миллионов других взаимодействий, исключая лишь участие мозга. Однако если бы кто-нибудь поинтересовался мнением на этот счет самого Дункана, тот не задумываясь ответил бы, что не считает себя роботом, а, наоборот, убежден, что он – вполне нормальный человек. Существо, возникшее в результате слияния многих частей, превзошло их механическую сумму.

Дункан испытывал необъяснимое напряжение. Казалось, невидимый кулак сжимает его сердце. С невозмутимым видом (по крайней мере, он надеялся, что ему удалось имитировать прохладное спокойствие) он подошел к цилиндру, принадлежащему Вторнику. Дункан потянул на себя дверь, думая о том, что в этот момент начала мерцать красная лампа, находящаяся напротив дежурного, который, как обычно, сидел в своей комнате на первом этаже. Этот сигнал должен был уведомить дежурного о том, что заключенный входит в цилиндр. Конечно, он не имеет возможности следить за всеми одновременно, ведь на одного дежурного приходится ни мало ни много целых двенадцать комнат. Дункану оставалось только надеяться, что все они заняты жильцами, тогда у него будет больше шансов обмануть дежурного.

Он закрыл дверь стоунера, приписанного ко Вторнику, – на пульте у дежурного должен мигать оранжевый сигнал. Если сейчас он посмотрит на экран, отображающий то, что происходит в комнате Дункана изнутри, – все кончено. Ему останется только послать туда охранников, которые насильно усадят мятежника в цилиндр. Следующие несколько секунд должны показать, удастся ли Дункану выполнить задуманный план. Он подошел к стоунеру Среды, взялся за ручку на его двери, открыл ее и вошел внутрь. Закрыв за собой дверь, он пригнулся так, чтобы его нельзя было рассмотреть через окошко.

Дункан гадал, что могло происходить в эту минуту в помещении наблюдательного поста. Возможно, дежурный, изнывая от скуки, не уделял особого внимания выполнению своих обязанностей, и глаза его были заняты чем-нибудь другим. Он вполне мог просто отвернуться как раз в то время, когда Дункан перебегал от стоунера Вторника к цилиндру Среды. Да мало ли что могло помешать дежурному засечь его? А вдруг он просто разговаривал в это время со своими коллегами… У Дункана сохранились смутные воспоминания о том, что он бывал прежде в этой комнате, вот только кто он тогда был и когда все происходило – он совершенно не помнил. Наверно, тут была какая-то связь с деятельностью Кэрда в бытность его органиком. Кажется, врач упоминала это имя.

Что бы там ни происходило внизу, Дункан верил, что скоро, очень скоро он узнает об этом. Если – ох, как бы ему хотелось надеяться, что это не так! – дежурный рьяно выполнял свои обязанности и внимательно следил за изображениями на экранах мониторов, он неизбежно должен был заметить уловку Дункана. Не пройдет и двух минут, как охранники прибегут и откроют двери стоунера Среды. И тогда уж ему, Дункану, не миновать судьбы – его закроют в цилиндре Вторника.

На панели, конечно, не будет никакой информации о том цилиндре, в котором сейчас спрятался Дункан. Следить за этим стоунером – дело Среды. Когда в полночь будет происходить смена персонала, заступающий на вахту дежурный с помощью специальной кнопки переключит схему со Вторника на Среду. Таким образом, дежурный, сидящий сейчас у пульта, не имеет информации о том, что кто-то занял чужой стоунер.

«Ошибочно – это и есть правильно», – подумал Дункан.

Прошло по меньшей мере две минуты. К этому моменту стоунирующая мощность уже была автоматически подведена к цилиндру Вторника. Если бы Дункан находился сейчас в нем, тело его уже превратилось в самую твердую субстанцию в мире, а сознание покинуло бы его. В таком состоянии, когда движение молекул практически останавливается, его можно было бы без каких-либо последствий поместить хоть в самый центр солнца – даже там он нисколько бы не расплавился.

«Прекрасно, – подумал Дункан. Сейчас дежурный увидел индикатор, сигнализирующий о том, что я окаменел. Он пробежит глазами по всем двенадцати экранам и убедится, что никто из его подопечных не спрятался в спальне или еще где-нибудь. Он, конечно же, захочет удостовериться, что я не укрылся в данной, и включит масс-детектор. Надеюсь, он не станет всматриваться в окна цилиндров Вторника, чтобы определить, всели на месте. А ведь он вполне может проделать это». Дункан рассчитывал, что бдительность дежурного к концу смены притупилась, и он устал от утомительного и одноообразного напряжения.

Дункан начал отсчитывать минуты. Когда закончилась пятая, он уже не сомневался, что уловка его сработала. В течение следующих пятнадцати минут он будет волен поступать по своему усмотрению. Город полностью окаменел, в каком-то смысле увял так же быстро, как растение, которое библейский Бог вырастил для пророка Ионы. Дежурный и охранники в эту минуту сами залезали в свои цилиндры, до того, как обитатели Среды выйдут из стоунеров, и новый персонал больницы приступит к выполнению своих обязанностей, оставалось не менее двенадцати минут.

У него было в запасе еще и некоторое дополнительное время. Сигнальные лампочки, соответствующие тому цилиндру, в втором сидел сейчас Дункан, гореть не будут, и у дежурного из Среды не возникнет необходимости проверять эту комнату.

Однако Дункану надо было покинуть больницу еще до того, как проснутся жители наступающего дня. Лучше всего выбраться на волю раньше, чем люди появятся на улицах.

Дункан встал и толкнул дверь цилиндра. Она отворилась, и Дункан вышел из стоунера, испытывая странное, непривычное чувство – сейчас за ним никто не следил. Он был свободен от всевидящих глаз. Необычная свобода немного беспокоила: он отвык от нее. Теперь он был действительно один.

«Да возьми же себя в руки, слабак, – ругал он себя. – Ты получил то, что хотел, а паникуешь. Вот так обработали. Приучили чувствовать себя в безопасности только под наблюдением правительственных соглядатаев, когда уж точно нет никакой возможности сделать зло ни другим, ни себе».

Однако неподходящее время раздумывать об иррациональных мотивах. Он затеял трудную и тяжелую работу, которую необходимо проделать, чтобы выбраться из этой комнаты, если, конечно, это вообще возможно.

Стенки цилиндров были бумажно-тонкими. Собственно, стоунеры действительно изготавливали из бумаги, которую предварительно подвергали стоунирующей обработке. В результате движение молекул значительно замедлялось, и материал приобретал чрезвычайную прочность, становясь при этом очень тяжелым. Дункан отсоединил кабель, по которому подводилась энергия, от стены позади стоунера Среды и потащил его к большому круглому окну. Затем, ухватившись за верхний край цилиндра, он наклонил его на себя, совсем немного. Если бы эта штуковина вдруг отвалилась, кто знает, успел бы он отскочить или оказался бы погребенным под его массой. К тому же, если стоунер упадет на пол, поставить его уже не удастся – это уж точно.

Затем Дункан начал перекатывать наклоненный цилиндр сначала на несколько дюймов вправо, потом влево – после каждого маневра стоунер продвигался к цели на один дюйм. Между тем хронометр на стене неумолимо отсчитывал бегущие секунды. Крупный пот заливал глаза, Дункан хрипел и стонал, все время поглядывая на возрастающие цифры. «Время, время, – думал он. – Величайшая неизбежность, непобедимая и вечная. Самое безразличное из всех явлений и понятий. Возможно, Время – именно так, с большой буквы – и есть истинный Бог. Если это действительно так, вот чему следует поклоняться, вот что следует боготворить. И пусть оно остается в вечном равнодушии к тому, как к нему относятся».

Соленый пот разъедал глаза. Наконец, задыхаясь, Дункан поставил стоунер на основание и отошел в угол комнаты, примериваясь, куда ударит верхняя часть цилиндра, если удастся его опрокинуть. Дункан выругался, мысленно прочертив взглядом в воздухе дугу, которую опишет верхняя часть цилиндра при падении. Нет, окно не пострадает. Досадуя на самого себя зачем было ругаться и нервничать, сбивая с таким трудом восстановленное дыхание, – Дункан подошел к стоунеру, встал позади него и принялся толкать его, пока тот не наклонился в направлении стены. Затем он обошел вокруг стоунера, подставил под него плечо и, обхватив обеими руками, попытался перекатывать его. Мышцы стонали от напряжения, словно призывая его ослабить усилия, сжалиться над ними. Дункан, тяжело дыша, все-таки сумел продвинуть цилиндр на несколько дюймов вперед.