Текст книги "Поларис"

Автор книги: Фэй Уэлдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Конечно нет. У тебя паранойя. Станут они так выкладываться ради обыкновенной жены обыкновенного штурмана.

– Должны же они чем-то заниматься, – упорствовала Мег. – К тому же Тимми не обыкновенный: он – треть группы управления лодкой, значит – одна пятнадцатая независимых британских ядерных средств устрашения.

– Он и на самом деле в группе управления? Кто тебе сказал?

– Зелда.

– Ах, Зелда… А знаешь, Зелда никогда бы не легла в постель с мужчиной, который носит теплое белье и нательную фуфайку.

– Тебе лучше знать.

Тони не возражал.

Он стянул с нее кофту и белье.

– С чего ты взял, что я стану спать с таким мужчиной? – осадила она его. – Ты сам забрался ко мне в постель. Я тебя не приглашала.

– Но и не вылезла, когда я в нее забрался. Мужчины мгновенно понимают такие тонкие намеки. А у тебя прелестные сосочки. Нежно-розовые. Намного красивей Зелдиных.

– Не шути, пожалуйста, – обиделась Мег. – Лучше подумай, как мне выжить в этом мире? Сможет Тимми уйти из флота, если он не хочет откладывать деньги?

– Дорогая моя, я совершенно серьезен, а Тимми не собирается бросать морскую службу.

– Нет, собирается. – Она прикрыла грудь простыней.

– Даже если это у него на уме, то не в подсознании. Подсознание – вот что важно.

Мег решила, что он прав, и рука ее разом обессилела, простыня упала. В этот миг за дверью послышались визг, царапанье, и ненадежная задвижка отскочила. В комнату ворвался Томпсон и залег под кроватью.

– Вовремя поспел, – сказал Мег. – А ну-ка, Тони, вылезай отсюда – пожалуйста.

– Почему? Он же бессловесный!

– Я лично в этом вовсе не уверена.

Тони вылез из постели и оделся, позабыв про галстук. Томпсон тотчас уволок его под кровать и изжевал, слегка отыгравшись за отнятую крысу.

Мег прониклась искренней симпатией к Томпсону: ведь он ее спас. Но потом пошли дожди, и земля вокруг дома, развороченная за долгие месяцы ремонта, превратилась в сплошное месиво. Томпсон не мог высидеть взаперти и пяти минут; выбегая, он уносил массу драгоценного тепла, а возвращаясь, затаскивал в дом комья грязи. По обыкновению, Томпсон несся сразу наверх, в спальню, и там отряхивался. Если Мег не выпускала его или не впускала, Томпсон отчаянно визжал и колотился в дверь, словно капризный ребенок, пока она не сдавалась. Мег штукатурила и оклеивала обоями кухню, и времени из-за Томпсона у нее ушло вдвое больше, чем она предполагала.

Приехали мать и отец Тимми – навестить Мег и выразить ей свое восхищение и сочувствие, они были самые милые и далекие из всех милых и далеких людей. Мег предложила им забрать Томпсона. Это предложение удивило и, не будь они так милы, шокировало бы их.

– Но ведь он ваш компаньон и защитник!

Он – хаос, вертелось на языке у Мег, он – безумие, он – стихийное бедствие. Он мне дорого обходится – семьдесят пять пенсов в день, он – грязнуля, но, что самое главное, он принадлежит Тимми. А Тимми – у Мег появилось неприятное чувство, будто они скинули с себя всю ответственность за сына, – Тимми скорей ваш, чем мой. В конце концов (она сознавала, что такие мысли – ребячество с ее стороны) это вы задумали Тимми.

Мег мило улыбнулась и принялась жарить на плите лепешки; плита – спасибо Тони! – уютно гудела, превосходно пекла и не доставляла никаких хлопот, если, конечно, Томпсон не подползал к ней слишком близко – тогда воздух наполнялся запахом паленой шерсти. Свекор со свекровью уехали, потрепав напоследок Томпсона по загривку.

Еще месяц – и Тимми вернется домой. Может быть, он будет дома к Рождеству!

– Держу пари, ты знаешь, когда возвращается второй экипаж, – сказала Мег Тони, повстречав его возле библиотеки.

Он посмеялся глазами и посоветовал ей обратиться к Зелде. С Зелдой Мег почти не виделась. Считала, что она во всем виновата: ведь Зелда по сути дела толкнула ее в постель к Тони (или, скорей, Тони в ее постель). И жалела Зелдиного мужа, Джима, милого, простого, улыбчивого. Жены должны блюсти себя: женская верность – что-то вроде талисмана, отводящего беду.

Пацифистки сняли лагерь и уехали, и Мег уверилась, что талисман действует. Когда пришел Тони – помочь ей выложить кафелем стену на кухне возле раковины – и провел рукой по нижней части ее джемпера, Мег влепила ему такую звонкую пощечину, что у него слезы выступили на глазах.

– Вот уж не ожидал подобной реакции, – посетовал он. – Ты, право, непредсказуема.

– Сплю неважно.

– Существует хорошее средство от бессонницы, ты его знаешь.

Это не то, о чем ты думаешь. У меня что-то вроде цистита.

Ночью то и дело вскакиваю.

– Ты беременна, – сделал вывод Тони. Он отвез ее на базу к врачу, и тот подтвердил диагноз.

– Жаль, что это не мой ребенок, – вздохнул Тони. – Обожаю младенцев. А сейчас я отбываю на юг. Пробуду там с месяц.

Мег позвонила Зелде и сообщила ей новость.

– Как ты думаешь, стоит обратиться к попечителю? – спросила она. – Может, он пошлет Тимми телеграмму?

– Какой смысл? Через несколько дней они вернутся. И твой Тимми будет в плохом настроении. Они всегда возвращаются злыми. В общем, я тебя предупредила.

Тимми ступил на землю, закачавшуюся у него под ногами, вдохнул свежий, холодный воздух и захмелел. Время будто остановилось с тех пор, как он ушел в море. У Тимми были две разные жизни. Одна – на суше, другая – под водой. Там, под водой, в вечном ожидании конца плавания, было безопаснее. Он вывел свой велосипед из-под навеса. С удовлетворением отметил, что он хорошо смазан. Зелда ждала Джима и сказала проезжавшему мимо Тимми: «Мег беременна», и он вскрикнул. Почему? От радости, удивления, потрясения? Или от полноты жизни, которую пробудил в нем чистый, холодный воздух? Он остановил велосипед возле винного магазина и купил шампанского. Когда он приехал домой, Мег еще спала, и он примостился возле нее, как Томпсон, почти обезумев от желания. Кстати, Томпсон, на его взгляд, растолстел. Мег, конечно, не смогла дать ему достаточной нагрузки.

– Шампанское в постели, – Мег вздохнула. – Непозволительная роскошь. Мы должны экономить деньги.

Ее замечание уязвило Тимми.

– Не подумай только, что я тебе не рада. – Уж лучше бы ей промолчать: слова прозвучали фальшиво.

Он взял ее так яростно и быстро, что близость скорей разъединила их, оставив на душе чувство неудовлетворенности.

– А ты растолстел, – бестактно заявила Мег. – И бледный.

– Вероятно, потому, что остальной мир слишком яркий. – Тимми отступал: ему хотелось лишь тишины и размеренного ритма своей другой, подводной жизни. Той, где капитан Джим и он сам.

– Чем вас там кормят, под водой? Консервированными бобами и солониной?

– Чем-то в этом роде.

– А я приготовила вкусную картофельную запеканку с мясом. – Мег помедлила. – Приложи-ка ухо к животу. Чувствуешь? Там идет своим чередом новая жизнь!

– Не чувствую никакой разницы, – сказал он – и напрасно, а потом добавил, пытаясь сгладить собственную бестактность: – Я рад, что ты позабыла принять пилюлю.

– Так сколько стоило шампанское? – Мег вернулась к старой теме мотовства. Ей уже хотелось, чтоб Тимми снова ушел в плавание.

– По-моему, ты могла бы отучить пса от привычки торчать в спальне, – сказал Тимми. – Он не пудель и не болонка какая-нибудь. Томпсон – охотничья собака.

– А я люблю, когда он сидит под кроватью, – призналась Мег. – Мне даже нравится, как он скребется и выискивает блох.

– Блох? – вскинулся Тимми.

– У всех собак есть блохи.

– Только не у тех, за которыми хорошо ухаживают.

Последовала невыносимая сцена. Мег срывалась на крик, не уступал ей и Тимми. Она заявила, что уедет домой, к матери, он – что снова уйдет в море. Она пригрозила, что сделает аборт, и он ответил: хорошо, я согласен. Когда оба выплеснули наружу свое возмущение и усталость, а Томпсон перестал шлепать по комнате, пыхтеть и уснул с засохшей капелькой слюны на подбородке, Тимми засмеялся.

– Жаль, что все так глупо получилось, – сказал он.

Они легли в постель и заснули – плотью единой, а когда проснулись, он снова взял ее, но на сей раз их близость была нежней, спокойнее, и они, казалось, уже могли продолжить семейную жизнь с того момента, где она чуть было не оборвалась. Впрочем, не совсем так. Тимми беспокоило, как много дров пожирает их плита «Рейберн», он утверждал, что всему виной труба: ее не следовало переделывать.

– А вьюшку надо держать закрытой, – сказал он.

– Тогда плита дымит, – сказала она.

– Ерунда, – ответил он.

– Мне лучше знать свою собственную плиту, – сказала она.

– Но ее устанавливал я, – заметил он.

– Значит, плохо устанавливал, – сказала она, и тут они оба рассмеялись, прекратили спор и поцеловались. – Зачем я тебя огорчала? – сожалела Мег. – Офицер с базы наказывал: «Берегите мужа от волнений и тревог – ради флота, ради страны, ради всего мира». Он только нас с тобой не помянул. Вот о чем я сейчас думаю. Видишь, я уже улыбаюсь. Хочешь, я буду всегда тебе улыбаться? – И она улыбалась – до последнего дня отпуска.

Но когда Тимми пробыл дома почти три месяца, Томпсон, обозленный тем, что его посадили на диету и гоняют до седьмого пота, вытащил из-под кровати галстук Тони и положил его перед носом хозяина, отжимавшегося на полу.

Пока Тимми недоуменно смотрел на галстук, зазвонил телефон. Тимми снял трубку, послушал и ответил: «Есть!»

– Это они? – спросила Мег.

– Да, – подтвердил Тимми, не сводя глаз с галстука.

Стоял конец марта. Зима выдалась мягкая, почти бесснежная. Тони никто не видел, но в разговоре его порой поминали недобрым словом: ведь это по его рекомендации явился печник и испортил трубу. Тимми пришлось ее чинить. Они провели Рождество с родителями Тимми, милыми, бесконечно далекими людьми, и встретили Новый год с далеко не безупречной матерью Мег. Мег была на седьмом месяце.

– Как попал сюда этот галстук? – спросил Тимми.

– Не знаю, – ответила она. – Он очень пыльный.

– Сколько он здесь провалялся? Месяцев шесть? Ты же принимала противозачаточные пилюли. Как можно забеременеть, если ты предохраняешься? Ты забеременела, когда я ушел в плавание, от человека, который носит зеленый галстук с красными звездами. О боже!

Мег засмеялась – от потрясения и неожиданности. Это было очень некстати.

– А теперь ты смеешься. Еще бы! Ведь ты распоряжаешься моим жалованьем, смешно, правда? Но мною ты распоряжаться не будешь!

Лицо у него сделалось холодным и жестким. Мег почувствовала, что и ее собственное становится холодным и жестким.

– Тебе галстук пришелся не по вкусу? – Она не снизошла до оправданий.

Тимми не отвечал. Он укладывал свои немногочисленные вещи. Пистолет висел в кобуре у него под рукой. Да он застрелит меня, подумала Мег, и ей даже отчасти захотелось, чтоб это случилось.

– С тех пор как я вернулся, все не так, как надо, – сказал он. – Все. Теперь я понимаю почему.

– Спроси у врача, – предложила она. – Он тебе все растолкует.

– Когда мне спрашивать? Я на три месяца ухожу в море, ухожу с этой мыслью!

Мег заплакала. Томпсон завыл. Тимми топнул ногой, хлопнул дверью и вышел.

– Но я беременна! – крикнула она ему вслед, обливаясь слезами.

– Жалуйся отцу ребенка, а не мне, – бросил он в ответ и уехал.

Мег ждала, что Тимми позвонит с базы, но он не позвонил. Она поднялась в горы и долго сидела там, глядя вниз, и наконец увидела, как «Поларис» выскользнул из своего укрытия и где-то посреди залива ушел под воду. Томпсон так сильно прижался костлявым подбородком к ее колену, что на следующий день она обнаружила на этом месте синяк. С тех пор как она забеременела, синяки появлялись у нее то здесь, то там.

– «Сладок свет, – процитировал капитан, стоявший у перископа, – и приятно для глаз видеть солнце[5]5
  Екклесиаст, 11, 7.


[Закрыть]». Видите бугорки у меня на веках, мистер Штурман? Говорят, холестериновые бляшки. Профессор рекомендует сократить потребление животных жиров. На сей раз вы явились первым, мистер Штурман. Как отпуск провели – хорошо?

– Плохо, сэр, – ответил Тимми.

Мег, чувствуя себя глубоко несчастной, отправилась к Зелде. Зелда дохаживала срок и была в прекрасном настроении. Новый музыкальный звонок разливался: «Плинг-плонг, плинг-плонг-плонг!»

– Лесные колокольчики! – торжествующе возвестила Зелда. – Джим решил, что они мне понравятся. Слышишь, как они вызванивают – вместе работай, вместе живи, вместе думай. А с тобой что случилось, Красноглазая? Впрочем, можешь не рассказывать. Ты поссорилась с Тимми, и он напоследок обидел тебя грубым словом.

– И не одним. Шлюха. Прелюбодейка. Не больше не меньше.

– И это перед трехмесячной разлукой! Ничего, не огорчайся. Обычный случай. Постепенно привыкнешь. Что же Джим сказал мне на этот раз? Вылетело из головы. Да это и не важно. Какую-то невообразимую гадость. Ах, вот, вспомнила! Меня приглашали помочь в библиотеке, тут Джим и ляпнул: пойдешь работать, усы еще больше отрастут. Статистика, видите ли, показывает, что у работающих женщин растут усы. Чем они там занимаются в своей подлодке – статистикой?

– Но, Зелда… – Мег ударилась в слезы. – Если… а если с Тимми что-нибудь случится, значит, это – последнее, что он мне сказал?

– Какая ты эгоистка, – укорила ее Зелда. – Ты бы лучше о нем подумала, а не о себе. И запомни: он позабудет то, что сказал. Мужчины всегда забывают. У них дырявая память на свои обиды, вот когда их обижают, они злопамятны. Ты сказала ему что-нибудь ужасное?

– Нет.

– Стало быть, в следующий раз скажешь. Мы с Джимом оскорбляем друг друга по очереди. Напряжение, понимаешь, дает о себе знать. Уходят в море в плохом настроении, возвращаются в плохом, только где-то посередине получаешь передышку. Стоит игра свеч?

Прозвенели лесные колокольчики, и в прихожей появился Тони.

– Привет, – сказал он. – Давно не виделись.

– Привет, – ответили женщины, сразу повеселев.

Была поздняя весна. Холод и слякоть вопреки календарю затянулись до апреля. Несколько бледно-желтых нарциссов распустились в горах, но холодные, колючие ветры тут же выбелили их и разорвали в клочья, и если птицы распевали свои песни, слушать их было некому. Мег жила в фермерском доме и, поверив Зелде на слово, по-прежнему считала себя замужней женщиной. Искушало желание обрушить гнев на Тони, забросать его упреками, утопить в слезах, но дело было слишком серьезным, да и она не в том возрасте, когда устраивают сцены. Ради ребенка следовало сохранять спокойствие. Мег повезло: она легко переносила беременность.

Томпсон стал еще беспокойнее и самовольнее. Охотился на кроликов и возвращался домой перепачканный кровью, будто достиг возмужалости.

Во всем виноваты мужчины, думала Мег, со своими бомбами, ракетами, военными планами, теориями, противоборствующими правительствами; они притворяются, что решение проблемы в том, как бы половчее сбросить друг на друга бомбу; и всюду мужчины, мужчины, злые и сумасшедшие.

Если бы пацифистки не уехали, думала Мег, я пошла бы с ними. Раньше не могла: упивалась медовым месяцем, а теперь скандировала бы со всеми: «Ракеты – долой, ребята – домой!» Да, кричала бы от всей души.

В середине апреля произошла странная история. Утро занялось такое спокойное и ясное, что отпали все сомнения: зиме пришел конец. Мег поняла, что весна, скрытая ветреной зимней завесой, уже давно готовит свои сюрпризы. Деревья, еще вчера голые и черные, налились соком и подернулись зеленоватой дымкой свежей листвы. Там, где вчера была лишь бурая земля, проклюнулись пионы, потянулись к свету анютины глазки и первоцветы. Мег стояла на крылечке, подставив лицо теплым солнечным лучам, и думала о том, что скоро придет лето и все будет хорошо. Томпсон замер на дорожке и, наверное, думал о том же. Мег заметила, что чуть ли не на каждой ветке сидит птичка; скворцы разместились рядком на каменной ограде и повернули головы к теплу, к солнцу. Там, где ограда рухнула, притаился кролик, а позади него стояла овца и спокойно глядела на Мег. Кошка, которую Мег взяла на время у библиотекарши Аманды, чтобы сократить рост мышиного населения, прыгнула с дорожки на подоконник, и две птички испуганно вспорхнули, но тотчас вернулись на свои места. Казалось, все живое в мире наслаждается прекрасным днем, радуется, что тяжелая пора миновала и все теперь будет хорошо; радость была общая, и все понимали друг друга.

Томпсон первым нарушил непривычный покой. С заливистым лаем он бросился за кроликом. Овца рысью припустила прочь, птицы пронзительно закричали, срываясь с насиженных мест, и кошка метнулась вслед за ними в кусты. Закон жизни – убей или убьют тебя – утверждал себя вновь. Будто с общего согласия велась какая-то игра – по крайней мере в царстве животных.

Мег во всем винила Томпсона. Когда он вернулся из погони и запрыгал вокруг нее, пытаясь подольститься к хозяйке, Мег его ударила и с криками гонялась за ним по дому. Потом ей стало стыдно за себя. Томпсон залез под софу и рычал, стоило ей подойти поближе, а когда Мег сунула под софу руку, желая помириться с ним, он ее цапнул.

Чуть позже зазвонил телефон. Местный фермер просил держать собаку под присмотром. Сказал, что он живет разведением овец, и если собака не уймется, ему придется ее пристрелить.

– Это не моя собака, – жалобно сказала Мег. – Ее завел муж, а мужа сейчас нет дома, он служит во флоте. – Мег надеялась смягчить сердце фермера.

– Да я все знаю, – ответил он, – знаю и то, что ты беременна. Сочувствую тебе, девонька. Но что нужно флоту здесь, на нашей земле? У вас свой мир, в нем и живите. Ваша собака – роскошь. А мои овцы меня кормят. Ваша собака – необученная охотничья собака. Ничего хуже не придумаешь. Такой собаке лучше умереть.

После этого разговора Мег держала Томпсона дома или выводила гулять на поводке, и в ее душе Томпсон и Тимми слились воедино – в единое бремя забот.

Под водой в Южно-Китайском море Джим спросил у Тимми:

– Что случилось, старик?

– Ничего не случилось. – Тимми удивился, что Джим заметил неладное; ему самому казалось, что он светел лицом и улыбчив, как погожий денек. Мрачные тучи собирались и кружились по краям его подсознания, но он разгонял их усилием воли. И тогда ему снова улыбалось голубое небо.

– Если ты переживаешь из-за интрижки с Зелдой, не беспокойся, – продолжал Джим. – Я об этом знаю. Случается и такое. Ведь теперь все кончилось. Зелда не хочет, чтобы я служил на флоте. Жена моряка не живет полной жизнью. Она имеет право на большее. Вот Зелда и мстит мне, а потом сама не рада. Я не виню тебя, старик, и ее тоже не виню.

Тимми сосчитал фразы, произнесенные Джимом. Девять. Прежде ему не доводилось слышать больше четырех кряду. Тимми был тронут значительностью этого происшествия и вдруг почувствовал, что с души у него свалилась тяжесть, о которой он сам не подозревал.

– Интересно, который час там, дома? – поинтересовался он. Капитан глянул на циферблат.

– Одиннадцать тридцать. А в чем дело?

– У меня в это время свидание с Мег, – ответил Тимми.

– Телепатическое? – спросил капитан. – Русские только этим и занимаются. Пожалуй, и нам не стоит отставать.

Тимми напрягся, но не поймал ответного зова Мег и сразу почувствовал себя опустошенным и обиженным.

– Наверное, есть множество невинных причин, по которым мужской галстук вдруг оказывается под кроватью твоей жены, – сказал он, и капитан поддержал его:

– Разумеется.

– Я сам себя ругаю, сэр.

– Вот он – ключ ко всему на свете, – заметил капитан. – Выпьем за него.

– Я не ослышался, сэр?

– Жизнь прекрасна, и капля белого вина вреда не причинит.

Капитан достал с полки пластмассовую канистру Зелды.

– Но, сэр, на обед у нас boeuf au poivre[6]6
  Мясо с пряностями (франц.).


[Закрыть] с зеленым перцем, а не с черным, как полагается по рецепту. Разве к мясу идет белое вино? – недоумевал Тимми.

– Безумные времена, безумные нравы. – Капитан откупорил канистру. Затем он уколол палец иголкой и капнул кровью в белое вино. – Пьем за всеобщее братство! – провозгласил капитан. – И за наши промахи. – Кровь почти не изменила цвет вина, и капитан подсыпал туда кошенили[7]7
  Красная краска из тлей.


[Закрыть]. – Пусть будет rose[8]8
  Розовое (франц.).


[Закрыть], – решил он. – Компромисс – великое дело.

Акушерка постучала в дверь, вошла и увидела, что Мег сидит с мрачным видом на стуле, обвязавшись поводком, а Томпсон нехотя притулился рядом, раздраженный, с дикими глазами. Он залаял на гостью и потянулся к ней – приветствуя, а не отгоняя.

– Надо бы отпустить собаку, – сказала акушерка.

Мег отвязала поводок, и Томпсон бросился к гостье; но она не отступила, съежившись от страха, как большинство людей при встрече с шумным дружелюбным Томпсоном, а шагнула ему навстречу и потому удержалась на ногах. Постепенно Томпсон угомонился.

– Давно вы так сидите?

– Около часа, – сказала Мег. – Я знаю его повадки. Когда у него такие глаза, лучше не выпускать его из дому, а то он начнет гонять овец, и его пристрелят.

– Видимо, это был бы лучший выход из положения, – заметила акушерка.

– Тимми мне никогда не простит смерти Томпсона. – Мег заплакала. Она была уже на восьмом месяце. Потом она легла на кровать, и акушерка ощупала ей живот.

– Вы не явились в клинику, я и решила: загляну-ка к ней сама, проверю, все ли в порядке. Да, все в порядке. – Она обвела взглядом кухонные полки – есть ли продукты в доме? Продукты имелись, и все же ей было как-то не по себе. – Муженек в отлучке, надо думать, – сказала акушерка. – Ведь он из второго экипажа. И нам не положено спрашивать, когда он вернется, верно я говорю?

– Верно, – подтвердила Мег. – И все равно его не вызовешь, даже если б я лежала на смертном одре. Да он и сам не захочет, чтоб его вызвали. Ведь тогда он рискует пропустить конец света, а ему не хотелось бы лишить себя такого зрелища.

– Ваша мать может приехать и побыть с вами?

– Она не любит собак, – сказала Мег. – И Тимми она не любит, и весь военно-морской флот; она меня предупреждала, что ничего хорошего меня не ждет, а я ответила: «Позволь мне жить по-своему, мама». Если вдуматься, она и меня-то не любит.

– А родители мужа? В таком состоянии вам лучше одной не оставаться.

– Да я их едва знаю. А то, что узнала, мне не понравилось. Наверное, это взаимно.

– Неужели совсем некому отдать пса?

– Я взялась присматривать за ним и доведу дело до конца, даже если это будет стоить мне жизни.

– У вас ноги все в царапинах. Почему?

– Потому что я выгуливала Томпсона, а он поволок меня в кустарник.

– Отдайте его в собачий питомник.

– Тимми мне этого не простит. Скорей я сама уйду в питомник, а Томпсон займет всю кровать. До возвращения Тимми. А потом они устроятся там вдвоем и будут совершенно счастливы. Он женился на мне лишь потому, что ему нужна была горничная для ухода за собакой.

– Знаете, позвоню-ка я доктору, – сказала акушерка. – Не могу оставить вас в таком возбужденном состоянии.

– Я не в возбужденном состоянии. – Мег залилась слезами. – Просто я хотела вас позабавить. Представляете – трое мальчишек держат пальцы на кнопках пуска ракет. Это же так смешно!

Акушерка заставила Мег принять успокоительную таблетку. Мег просила оставить несколько штук для Томпсона, но акушерка отказалась. Она обещала вернуться с врачом и велела Мег никуда не отлучаться.

Но через полчаса после ее ухода Мег не выдержала скулежа и злобного рычания Томпсона, взяла его на поводок и повела на прогулку. Какое-то время Томпсон вел себя спокойно, но потом стал все сильнее натягивать поводок, вырвал его из рук Мег – или она сама его упустила? – и погнался за кроликом. Мег стояла на уступе горы, поросшей папоротником, и смотрела вниз, на узкую долину и вход в старую штольню – от нее шел более крутой подъем, и на противоположном склоне паслись овцы. Мег видела, как маленький, едва различимый Томпсон скатился с горы; видела, как он заметался, потеряв след кролика в кустах, а потом взбежал на противоположный склон и замер, наблюдая за овцами.

– Я знала, что так и будет, – сказала вслух Мег. – Так и должно было случиться.

Стадо рассыпалось, когда в него ворвался Томпсон и, заливаясь лаем, принялся кусать овец; в следующий миг она увидела, что с вершины горы спускается человек с ружьем. Мег замахала руками, закричала и кинулась ему навстречу, но ружье поднялось, потом опустилось, из него вырвался клочок дыма, и Мег услышала щелчок; Томпсон будто взлетел, а потом медленно-медленно опустился на землю, и овцы веером развернулись по обе стороны от центра сцены, будто исполняя какой-то ритуальный танец. Мег, не в силах оторвать глаз от фермера, шла, не разбирая дороги; вдруг нога ее застряла в кроличьей норе, она упала и потеряла сознание. Очнувшись через несколько секунд, Мег ощутила сильную боль в боку и еще сильнее – в голове, но тут она была сама виновата: всем своим существом Мег излучала ненависть, гнев и страдание.

Фермер подкладывал ей под голову пальто. Мег сознавала, какой у нее сейчас злой и колючий взгляд, как кривятся в усмешке губы. Фермер закончил фразу, по здешнему обычаю, словом «однако», а потом лицо его исчезло, исчез и он сам; если бы Мег могла повернуть голову – тело ее пронзала страшная боль, – она бы увидела Томпсона. Выстрелом ему снесло часть черепа, под разорванным мясом проглядывало что-то белое – очевидно, кость, а серая масса, напоминавшая плохо упакованный сверток, была мозгом – вместилищем всех Томпсоновых волнений и тревог.

Мег была рада, что Томпсон мертв. Сейчас умрет ребенок, а потом и она сама. Ей хотелось, чтобы мир рухнул, и если бы она могла его разрушить, она бы это сделала. Нажала бы на кнопку и – конец. Прах, пепел и безмолвие. Мысль эта несла заряд такой ярости, что, казалось, взорвалась в голове – не резким щелчком, раздробившим череп Томпсона, а мощным обвалом в багровых сполохах, похоронившим под собой сознание.

Мег лежала в санитарной машине, над ней склонилась Зелда. Здесь же сидела и акушерка. Она вязала белый шарф с красными полосами, вернее – пыталась вязать: дорога была тряской. Фельдшер, сопровождавший машину, внимательно изучал свои ногти.

– Что теперь Тимми скажет? – В голосе Зелды слышался упрек. – Бедный Томпсон!

– Заткнись, Зелда, – машинально пробормотала Мег.

– Приходит в себя? – встрепенулась акушерка.

– Грубит почем зря, – ответила Зелда. – Это одно и то же?

– Что со мной? – спросила Мег.

– Острая боль в брюшной полости без видимых причин, – объяснила акушерка. – С беременными такое бывает. Не беспокойтесь, сердце ребенка работает нормально, и ваше – тоже.

– Неужели все это мне приснилось? – спросила Мег. – Томпсон умер?

– Погиб, – подтвердила Зелда. – Что теперь Тимми скажет? Напрасно ты не отдала Томпсона в собачий питомник, Мег.

– Не донимайте бедную девоньку, – вмешалась акушерка.

– А ей это только на пользу, – отозвалась Зелда. – Я ее знаю как облупленную. Вон, гляньте, даже порозовела!

Мег заплакала, вспомнив Томпсона.

– Мне казалось, что я подорвала мир, – подала она наконец голос. – А он, слава богу, целехонек.

– В одиночку такое вряд ли осилишь, дорогуша, – сказала акушерка.

– А втроем – запросто. Играючи.

Акушерка не поняла, о чем речь, зато поняла Зелда.

– Ну, я бы не стала рассуждать о конце света перед младенцами, которым еще предстоит родиться на свет, – заявила она. – Насколько мне известно, их отцы охраняют наши берега и наше будущее, не говоря уж о том, что исправно платят за квартиру, и утверждать обратное можно лишь из природной склонности к отрицанию. «Женщины за бомбу!» – вот мой лозунг.

– Ты, видимо, часто общалась с Тони, – заметила Мег.

– Но очень надеюсь, что мой ребенок все же будет похож и на Джима, – сказала Зелда. – Вот так-то.

Мег до вечера пролежала в госпитале на базе, а потом ее отправили на санитарной машине домой. Ей все чудилось, что она краешком глаза видит Томпсона, но стоило ей обернуться и посмотреть в упор, никого на этом месте не оказывалось. Однако дух Томпсона витал по дому – на лестнице и под кроватью; все двери и оконные рамы хранили отметины его сильных когтей.

На следующее утро Мег поговорила с ним серьезно.

– Томпсон, – сказала она, – ты здесь и в то же время тебя здесь нет. Наверное, скоро ты совсем исчезнешь. Скажи, ты сам искал смерти? Хотел проучить меня? Я понимаю, что должна извлечь для себя урок, но если бы я знала какой! Каюсь – я принимала то, что имела, как должное, без всякой благодарности, и напрасно. Я думала, что у меня будет покорная, ласковая собачка; она позволит себя баловать и будет слушаться хозяйку – а взамен получила тебя. Я думала, что мой муж будет зримым воплощением моих собственных фантазий, а взамен получила Тимми. Неудивительно, что он дал мне отпор. Я всегда считала, что злы и несдержанны другие люди, а не я, но оказалось, что это не так. Я сама ничуть не лучше. Дело не в них, правда? Дело в нас самих.

Мег замолчала, и ей почудилось, будто она слышит, как терпеливо и шумно сопит Томпсон.

– Томпсон, – продолжала она, – пусть твой дух покинет этот дом; спустись на дно моря, куда уходят, откуда всплывают огромные безмолвные корабли, и скажи своему хозяину, что я прошу у него прощения.

На «Поларис» поступило два сообщения. Одно – из службы семейных новостей. Капитан молча убрал их в папку.

– Я знаю, что это для меня, сэр. Что-нибудь с Мег? Она здорова?

– Совершенно здорова.

– Тогда что же, сэр? Томпсон?

– Так уж заведено, мой мальчик, что плохие вести сообщаются в последний день плавания. И поскольку с этим ничего не поделаешь…

Но Джим рассказал ему все.

– Томпсона пристрелил фермер: пес, видишь ли, гонял его овец.

Некоторое время Тимми молчал. Аромат цыпленка a l'ail, начиненного двадцатью головками чеснока и долго томившегося в крепком бульоне на медленном огне, заполнил весь камбуз, да пожалуй и всю лодку. Аромат действовал успокоительно.

– Бедная Мег, – первое, что сказал Тимми. – Бедная Мег, совсем одна, теперь даже пса нет с ней рядом. Но к родам я успею вернуться домой, и то хорошо.

– А я к Зелдиным не успею, – тихо порадовался Джим. – Да и что от меня толку при родах?

Кроме этого сообщения на лодку поступил приказ из оперативного отдела немедленно возвращаться на базу. Капитан передал приказ команде, а потом откупорил вторую канистру белого вина и снова добавил туда несколько капель крови за всеобщее братство и немного кошенили; они выпили, и Джим принялся разделывать цыпленка. Чеснок напоминал по вкусу и молодой турнепс, и хорошую картошку. Офицеры смаковали цыпленка и наслаждались «красным» вином. Часы показывали одиннадцать тридцать. (В этом плавании обед передвигался на все более ранние часы. Казалось, с каждой неделей, проведенной под водой, голод донимал их все быстрее.)

– «Итак иди, – сказал Проповедник, – ешь с веселием хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим[9]9
  Екклесиаст, 9, 7.


[Закрыть]», – процитировал капитан.

Тимми в урочное время подумал о Мег и вдруг услышал собачий лай. Лай был такой явственный и громкий, что Тимми недоуменно огляделся – откуда он?