Текст книги "Поларис"

Автор книги: Фэй Уэлдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Фэй Уэлдон
Поларис

Впервые побывав в СССР в 1984 году на встрече советских и английских писателей, Фэй Уэлдон в ходе дискуссии заметила, что ее соотечественницы все активнее утверждают свою роль в создании духовной культуры нации и «едва ли не доминируют на литературной арене Великобритании». В словах Ф.Уэлдон, быть может, и присутствует некоторое преувеличение, но нельзя не согласиться с тем, что в британской литературе возникло новое явление – интересная и значительная «женская», или, по определению зарубежной критики, «феминистская проза», опирающаяся, кстати, на мощную национальную традицию «женского письма», творчество Мэри Шелли, Дж. Остин, сестер Бронте, Дж. Элиот, В. Вулф…

Расцвет этой прозы был связан с подъемом феминистского движения, которое в свою очередь включилось в леворадикальное общедемократическое движение 60-х годов. В ту пору женское движение имело и свои издержки: многие писательницы принялись пропагандировать нигилистические нравственные концепции, идеи «половой свободы» и «сексуального раскрепощения». Наиболее экстремистски настроенные представительницы феминизма видели путь к свободе в создании особого мира, без мужчин. Позднее, в конце 70-х годов, отчетливо проявились болезненные последствия нигилизма: создательницы женской прозы обнаружили в жизни своих современниц нарастающую девальвацию нравственных представлений, исчезновение подлинного чувства любви, невозможность для многих женщин счастья материнства, гнетущий стандарт потребительского бытия.

Для лучших образцов сегодняшней женской прозы, к числу которых относятся и книги Ф. Уэлдон, характерны глубокие и искренние раздумья об «уделе человеческом», и вместе с тем ни один из аспектов жизни «слабого пола» не остается без внимания: воспитание детей, досуг, распределение нагрузки в семье, сфера интимных отношений, которую, кстати сказать, она исследует в разных книгах с разной степенью откровенности.

В последнее время диапазон уэлдоновской прозы расширился. По всей видимости, это обусловлено изменениями в самом женском движении. И в жизни, и в литературе поубавилось число поборниц крайнего феминизма, отстаивающих идеи абсолютной свободы, в том числе от семьи, от радости материнства. Значительно возросла роль женщин в антивоенном движении. Проблемы войны и мира начинают все активнее изучаться современной женской прозой. С этой точки зрения повесть, представляемая советскому читателю, весьма показательна. Озабоченность судьбой человеческой цивилизации в ядерный век прозвучала и в выступлении Ф. Уэлдон на форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» зимой 1987 года в Москве.

Тем не менее к какой бы проблеме – глобальной или камерной – Ф. Уэлдон ни обращалась в своих романах, рассказах, пьесах, она никогда не бывает ни угнетающе серьезна и уныло назидательна, пусть и повествуя об опасных «играх» военных, ни упрощенно буднична, описывая единичную женскую судьбу. Ее творчество отличает сбалансированность насмешливой ироничности и лиризма, трезвой наблюдательности и романтической эмоциональности, остроты социального видения и психологизма – всего того, что и составляет живую диалектику литературы.

Н. Конева

Пса звали Томпсоном без задней мысли – просто потому, что так его величал племянник Тимми, десятилетний мальчишка. Простое, почтенное имя. Томпсона, спаниеля бело-коричневой масти, сильного красавца с длинной шелковистой шерстью, вечно переполняли какие-то непонятные страсти.

– И не пытайся высказать любовь, – перевирая Блейка, прочла Мег, неотрывно глядя Томпсону в глаза, – любовь словами высказать нельзя.

Томпсон вперился в нее взглядом и, казалось, плакал. И первой опустила глаза Мег.

Томпсон любил Тимми, как человек любит человека, а Тимми любил Томпсона, как человек любит собаку. В этом, заключила Мег, и была причина Томпсоновой тоски.

– Да он совершенно счастлив, – возразил Тимми вопреки очевидным фактам. – Все собаки так глядят на своих хозяев. Ничего страшного в этом нет.

Тимми и Мег штукатурили и красили дом, свой первый супружеский дом в горах над военно-морской базой, где служил Тимми, – там холодное Северное море омывает берега Западной Шотландии, там размещаются «Поларисы». Молодые супруги работали белой краской – никаких затей, суровая красота, фон – вот что нравилось им обоим. Служба безопасности настояла, чтобы они поставили телефон, иначе молодые обошлись бы без телефона. Они нуждались только друг в друге. Телефон появился в доме раньше всего прочего, даже раньше электрического провода, подсоединившего их к всемирному потоку энергии.

Теперь Тимми и Мег чинили, штукатурили, обновляли то, что разрушило время. Приходили косматые шотландские овцы и глазели на них сквозь пустые проемы в каменных стенах, где когда-то были окна и скоро появятся снова. При виде овец Томпсон испуганно вздрагивал.

– Глупый зверь, – усмехнулся Тимми, – он их боится. Привык к южным овцам.

Тем не менее он полагал, что Мег – ее тоже переселили с юга на север – проявит мужество.

Мег и Тимми молили бога, чтобы не было дождей, пока они не залатают крышу; бог внял их мольбе и послал долгое, засушливое лето, пропахшее вереском. Они пилили доски, забивали гвозди, гнули трубы и предавались любви, когда возникало желание, что случалось довольно часто. Внизу, на базе, другие офицерские жены, навещая друг друга в уютных домиках, оклеенных зелеными и розовыми обоями, судачили: Мег, конечно, сошла с ума, но время ее излечит, как излечило каждую из нас. Время, опыт и долгая, тоскливая зима. Вот Тимми уйдет в плавание, она перебедует одну-две холодные зимы и спустится вниз, на базу: здесь как-никак ей обеспечено общество, кофе и моральная поддержка.

– Никогда я не уподоблюсь им, – не преминула сказать мужу Мег. – Я из другого теста и к тому же вышла замуж за тебя, а не за военно-морской флот.

– Когда я уйду в море, с тобой останется Томпсон, – последовал ответ.

– Ох уж этот Томпсон! – подосадовала Мег. – Скребется, носится по дому как оглашенный. Сплошные чувства, разума – ничуть.

– Он по натуре резвый, – заметил Тимми, – ничего не поделаешь.

– Я бы скорей взялась присматривать за дефективным ребенком, чем за собакой, – сказала Мег, – даже не задумалась бы. По крайней мере знаешь, чего ждать.

– Сомневаюсь. – Любящее и веселое лицо Тимми сразу сделалось холодным и строгим, но лишь на мгновение, а потом снова смягчилось улыбкой.

Тимми, ее милый, родной Тимми! С чего это вдруг она его испугалась? Он красив мужественной красотой героев – широкоплечий, высокий, белокурый и голубоглазый; он сделал ее, Мег, жившую с постоянным чувством вины перед людьми за то, что она не такая, как все, хозяйкой своей судьбы. Он дал ей представление о совершенстве. Он женился на ней. Одно Мег в нем не нравилось – борода. Как судить о его чувствах, если не видишь рта? Может, он только с виду добрый и покладистый, а в душе злой и черствый?

Борода Тимми и Томпсон! Что ж, можно смириться и с тем, и с другим.

У Мег были любовники более темпераментные, искусные и – если на то пошло – возбуждавшие ее сильнее Тимми, но ни с одним из них она не чувствовала себя счастливой. Мег пыталась объяснить Тимми, что он перевел ее в какое-то иное состояние. Своей любовью он превратил ее в существо из другого, лучшего мира, призналась она как-то утром, когда они вставляли стекла в оконные рамы.

– Наверное, и Томпсон родом из твоего другого, лучшего мира, – сказал Тимми – в шутку, конечно: он всегда чувствовал себя неловко, когда Мег заводила разговор об интимных переживаниях, но ей вздумалось обидеться, и она не разговаривала с ним добрых шесть часов, с грохотом переставляла вещи и хлопала дверьми в их хрупком доме, по которому гуляло гулкое эхо; но потом он уронил молоток себе на ногу, чем очень насмешил Мег, и она его простила. Ее гнев был излишней роскошью, оба понимали это и считали, что могут позволить себе такую роскошь. Кратковременные размолвки по вине Мег происходили от избытка чувств.

Они лежали, обнявшись, возле дома в золотых отблесках заката, падавших от старых стен.

– «Солнце да не зайдет во гневе вашем[1]1
  Библия. Послание к Ефесянам, 4, 26. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть]», – молвил Тимми. Порой общеизвестные истины, услышанные от мужа, потрясали Мег: он словно заново открывал ей смысл того, что обычно в одно ухо влетало, в другое вылетало. Дело, вероятно, в том, что у меня больше житейского опыта, решила она. Тимми проводил под водой шесть месяцев из двенадцати, с тех пор как стал курсантом. К тому же он учился сначала в закрытой частной школе для мальчиков, а потом – в морском колледже и общался с узким кругом людей; Мег училась в художественной школе и жила в постоянном разладе с собой: сказались воспитание матери, с которой у нее никогда не было душевной близости, и безотцовщина. Тимми был щедр, смотрел на вещи просто, радовался жизни, делал что хотел, ни о чем не беспокоясь. Мег всегда была неспокойна душой и прижимиста, тут уж она ничего не могла с собой поделать. Она и корку заплесневелую выбрасывала, только когда рядом была птица, готовая ее склевать, а Тимми ничего не стоило, прибирая со стола, выплеснуть остатки молока в раковину, если она была ближе, чем холодильник. Мег приходилось копить, а Тимми сорил деньгами. Но все это было не столь важно: несходство характеров сгладилось. Любовь не позволила взять верх ни его расточительности, ни ее скаредности.

Томпсон спал под кроватью, и любовные утехи молодых вызывали у него ревность и жгучий интерес. Он носился по комнате и лизал им ноги.

– Собаке не место в спальне, – сказала Мег.

– Любишь меня, полюби и мою собаку, – ответил Тимми, и Мег поняла, что давно ждала от него этих слов. И раз он их произнес, решила примириться с Томпсоном, третьим членом их семьи, занявшим свое законное место под супружеским ложем. Во время одной из еженедельных поездок в гарнизонный магазин на базе она купила порошок от блох для Томпсона. И особую щетку – расчесывать бороду – для Тимми.

Осенью наступал черед Тимми нести службу на «Поларисе». Три месяца под водой, три месяца в отпуске – график соблюдался довольно точно с небольшими отклонениями в ту или другую сторону. Служба безопасности требовала, чтобы тут была некоторая неопределенность. Но Мег все не верилось, что пора разлуки придет.

Тимми замечал вскользь:

– Ты должна получить водительские права до осени, Мег, – или – Мне хотя бы кухню отделать до ухода.

И Мег недоумевала: о чем он говорит? Отец Мег умер, когда ей было шесть лет. За год до его смерти все вокруг знали, что он обречен, но разве может такое понять ребенок?

По просьбе Тимми она прочла книгу об уходе за собаками, и он сказал:

– Раньше, когда я уходил в море, Томпсона забирал брат, но теперь у меня есть ты, и я оставлю его на тебя.

Но вот пришел сентябрь, а с ним – первый холодный, сырой день; они затопили камины и сами удивились, что крыша не течет и ветер не гуляет по дому. Телефон зазвонил в шесть утра, Мег, едва очнувшись ото сна, услышала, как Тимми отвечает: «Есть, сэр!» – и подумала, что все это ей снится, но живого тепла рядом не ощущалось, и она увидела, как Тимми, худой, голый, вытаскивает из-под кровати чемодан. Потом он надел форменную голубую рубашку, носки, и Мег заметила, – или это ей показалось? – что Тимми вложил пистолет в портупею, накинутую поверх рубашки, а потом натянул шерстяную фуфайку. Можно ли вообразить себе что-нибудь отвратительней этой страшной черной штуки – пистолета? Конечно нет! И вдруг ей показалось, что Тимми похож на механического солдатика из детской настольной игры – того, бородатого. Такие же дерганые движения. Мег закрыла глаза. Тимми наклонился и поцеловал ее.

– Не уходи! – закричала она в панике. – Не уходи!

– Но кто-то должен, – сказал он.

– Что должен – землю взорвать?

– Нет, дорогая моя, – терпеливо сказал Тимми, – спасти землю от ядерной смерти. Если тебе хотелось порассуждать на эту тему, у тебя было целых четыре месяца. Начинать разговор сейчас – нечестно, мне надо идти.

– Но ведь приказ сообщают заранее!

– Никогда – из соображений безопасности.

Лицо Тимми снова стало чеканно-строгим, но не угловатым, как у механического солдатика, а благородным и суровым, как на памятнике у входа на Военное кладбище, где стоят простые белые кресты – горькое напоминание живым о напрасно загубленных жизнях.

– Присматривай за Томпсоном! – наказал ей Тимми и вышел, оставив за дверью Томпсона и, конечно, ее, но Мег чувствовала, что на первом месте для него – Томпсон. Она глянула в окно; Тимми ехал на велосипеде, подскакивая на каменистой дороге, вниз, в окутанную туманом долину, и потом скрылся в белой пустоте большого мира.

Тимми оставил свой велосипед караульному. Тот поставил его возле нового восьмискоростного гоночного автомобиля матроса Дейли и обещал смазывать каждую неделю.

– Поторопитесь, сэр, – сказал офицер службы безопасности, – вас ждут. «Поларис» уходит в автономное плавание, только штурмана, говорят, и не хватает.

Подлодки с ядерными ракетами на борту перед тем, как выйти в море – а выходят они в разное время и в самых разных погодных условиях, – устраивают пробный прогрев двигателей, запуская их на полные обороты. Но чтобы весь берег не смог определить по внезапному грохоту, когда «Поларис» отправляется в дальний поход, двигатели время от времени работают вхолостую на полную мощность – для маскировки. Грохот, сотрясающий море и песчаный берег, где играют дети, может, что-то и значит, а может, и нет. Никто не хочет ломать над этим голову.

Англия имеет пять подлодок, оснащенных ядерными ракетами; они-то и составляют независимые британские ядерные средства устрашения. «Поларисы» располагаются на своей, английской, базе. Она нужна им точно так же, как людям собственная постель. «Поларисы» огромны, как киты. Спрятать их невозможно, поэтому они стараются брать неожиданностью. Теоретически каждый «Поларис» возвращается на базу месяца через три под покровом темноты – обычно в ранние предутренние часы. Первый экипаж тихо разъезжается по домам – на машинах или велосипедах. Второй экипаж по экстренному звонку тут же выскакивает из постелей и прибывает на борт, по возможности незаметно. Служба безопасности предпочла бы расселить всех моряков в казармах для вящего соблюдения военной тайны, но это не в ее власти. Нельзя беспредельно давить на подводников, иначе кто пойдет в подводники? На «Поларисах» должны служить нормальные люди, а житейская мудрость гласит: единственный способ не свихнуться (по крайней мере для мужчин) – это секс, секс, еще раз секс и множество детишек. Так что служба безопасности вынуждена мириться с женатыми; она, конечно, разместила бы всех на базе (раз уж нельзя в казармах), но не возражает, если кому-то из моряков вздумается поселиться с женой в горах, в развалившемся фермерском доме. Хлопот с ними больше, вот и все.

Вместо того чтоб поспешить на борт, Тимми попросил разрешения позвонить домой жене.

– Вы молодожен, сэр, если не ошибаюсь? – Офицер службы безопасности сам набрал номер. Он воспользовался кодом, обозначенным в особом списке. Зачем рисковать понапрасну? Услышав сигнал, он передал трубку Тимми.

– Мег, как ты? – спросил Тимми.

– Я в постели, – ответила Мег. – Томпсон со мной, а не внизу и лижет меня в лицо.

– Береги себя, – сказал Тимми, – и думай обо мне каждое утро в одиннадцать тридцать.

– Я все время буду думать о тебе.

– И все же в одиннадцать тридцать постарайся сконцентрировать на мне все мысли; на лодке в это время относительно спокойно, и я поймаю сигналы.

– А это разрешается? – не без горечи спросила Мег. – Разве телепатия не нарушение безопасности?

– Все зависит от того, как распорядиться полученной информацией, – совершенно серьезно ответил Тимми.

– Откуда ты звонишь?

– Из автомата неподалеку – я вижу пристань, вижу, как блестит море. А как наверху – прояснилось?

– Прояснилось. – Мег глянула в окно на ясный день, разливший свет по осенним горам, и почувствовала, как боль разлуки и злость стихают. И все же не сдержала раздражения – По-моему, эта ваша игра в безопасность – ерунда.

– Не так уж много времени на нее уходит, – сказал Тимми. – И лучше не касаться этой темы.

– Мне наплевать, кто нас подслушивает, – заявила Мег. – Самый надежный способ притомить слухачей – заморочить их подробностями. Кстати, позвоню-ка я кузине – ее приятель, кажется, работает в русском посольстве – и поплачусь: мол, муж бросил меня одну и отбыл на боевое патрулирование.

– Дорогая моя, – вкрадчиво начал Тимми, – запомни две вещи: во-первых, мы не сразу выходим в море, некоторое время лежим на дне залива, а во-вторых, – ты сама в этом убедишься – по нашему телефону ты никому не сможешь позвонить – по крайней мере в ближайшее время. Все это – для нашего же блага. Ведь ты хочешь, чтобы я благополучно вернулся домой?

Его слова утихомирили Мег.

– Конечно, – молвила она наконец слабым голосом. – Мой милый, я люблю тебя и каждое утро в одиннадцать тридцать буду думать о тебе, и ты тоже меня вспоминай.

– Точнее – в одиннадцать двадцать восемь. Две минуты мысленно обращайся ко мне. Каждый день – поминальное воскресенье![2]2
  Ближайшее к 11 ноября (дню перемирия) воскресенье, когда в церквах служат панихиды по воинам, павшим во время первой и второй мировых войн.


[Закрыть] А теперь я должен идти. Может, мне и не стоило звонить домой. Но я ушел – как бы тебе сказать, будто я только моряк, а все человеческие переживания мне чужды, но я хочу, чтоб ты знала: человеческое начало всегда побеждает, и, дорогая…

– Да, да…

– Если Томпсон вдруг поймает кролика, обязательно дай ему таблетки от глистов. И от ленточных, и от аскарид: собаки набираются глистов во время охоты. Помнишь, в книге об этом пишут?

– Я позабочусь о Томпсоне, – серьезно заверила его Мег.

– Я люблю тебя, – сказал Тимми. – До встречи через три месяца. Ну, примерно через три месяца. – И он повесил трубку, а Мег задумалась: неужели он звонил лишь для того, чтобы напомнить ей про таблетки?

Тимми ступил на борт, спустился в чрево левиафана и прошел на центральный пост, где уже стояли капитан и старший помощник.

– Вот теперь можно начинать автономное плавание, – укоризненно заметил капитан.

Дальше упреков капитан в своей строгости не заходил. Он щадил чувства офицеров экипажа. Им предстояло долгое совместное пребывание под водой. У капитана была окладистая борода – черты лица за ней едва угадывались – и яркие-яркие голубые глаза. Он был человеком добродушным, но – даже по меркам подводников – эксцентричным.

– Виноват, Алек, сэр, – сказал Тимми. – Никогда раньше не являлся на борт последним, – добавил он в свое оправдание.

– Вы и не женились никогда раньше. – Капитан не уточнил, усугубляет это вину Тимми или, напротив, смягчает ее. Капитанам «Поларисов» приходится считаться с личной жизнью подчиненных. В конце концов они обязаны улавливать малейшие признаки нестабильности. Слишком многое ставится на карту.

Обратный отсчет времени начался, но тут явились матросы Персивал и Дейли с донесением: произошла осечка, о которой следует немедленно известить капитана.

– Некоторые овощи, по номенклатуре – экзотические, не доставлены на борт, сэр, – доложил Персивал. – Нет баклажанов, свежего красного перца, свежего имбиря.

Капитан обеспокоенно оглядел членов экипажа.

– Разумеется, сэр, – подхватил Дейли, – есть молотый перец и молотый имбирь – они всегда в наличии. Но я знаю, как вы охочи до свежего, сэр, и к тому же это не решает проблему баклажанов. Перец гвоздичный, сельдерей салатный, тыква уже на борту, тут все о'кей, но все-таки заказ не выполнен полностью.

– Молотый перец и свежий ничего общего не имеют! – вскричал капитан, крайне взволнованный этим сообщением. – Только идиоты полагают, что это одно и то же.

– Так точно, сэр, – отозвался Персивал.

– Так точно, сэр, – сказал Дейли.

– Дело в том, сэр, – начал Джим, старший помощник, выступая, по обыкновению, в роли миротворца, – что интенданты наконец додумались пополнить список экзотических овощей шампиньонами, но свежий имбирь и прочее – выше их понимания.

Капитан мрачно сверлил глазами Персивала и Дейли, словно они были во всем виноваты.

– Не успели в море выйти, я уж понял, что это будет за плавание, – жаловался Персивал Дейли. – В матросский камбуз зелени не дали – обойдетесь, мол, шницелями, бобами, – офицеры, видишь ли, затребовали ее к кисло-сладкой свинине под горячим соусом из красного перца или шут их знает к чему. Дело кончится бунтом, не говоря уж о язвах желудка.

Но этот разговор состоялся позднее, а сейчас капитану пришла в голову другая мысль.

– Как у нас с оливковым маслом? – громко спросил он, перекрывая шум разогревающихся двигателей.

– Осталось немного от первого экипажа, сэр. Две литровые бутылки.

– Мало, – сказал капитан и выключил двигатели.

Позвонили в службу безопасности, и примерно через час Зелда, жена Джима, подкатила к воротам базы с двумя корзинами свежей зелени, которую часовые тотчас подвергли осмотру. Поворошили имбирь, заглянули в корзину с перцем и кивнули: можно пронести.

– А это не алкоголь? – спросили часовые, откупорив пару пластмассовых канистр с зеленоватой жидкостью.

– Это оливковое масло, – раздраженно сказала Зелда капризным голосом офицерской жены.

На Зелдиной косынке красовались головы пони; у нее было длинное худощавое лицо и довольно крупные белые зубы. Зелде не раз приходилось вести такие разговоры, и она сразу предложила:

– Попробуйте на вкус.

Охранники сунули пальцы в жидкость, лизнули их и содрогнулись. Оливковое масло! Их жены все еще жарили на свином жире и заправляли салаты майонезом «Хайнц».

На подлодках «Поларис» – сухой закон. Держать алкоголь на борту запрещается. Всякая выпивка в рейсе – дисциплинарный проступок. Экипажу капитана Алекса все же разрешили захватить с собой немного столового вина при условии, что оно будет использоваться в кулинарных целях и никогда в чистом виде. При кипячении алкоголь уходит с паром, объяснили капитану. Можете добавить херес в суп для вкуса, но только в кипящий. Пропитывать хересом бисквиты не разрешается. Инструкции на этот счет очень строги.

Тимми сошел на берег, чтоб забрать зелень.

– Где Джим? – удивилась Зелда. – Почему послали тебя?

– Сама знаешь, каково ему, – смутился Тимми.

– Я знаю. Два раза в день попрощаться ему уже не под силу.

– Похоже на правду, – улыбнулся Тимми.

– Бог с ним! – сказала Зелда. – Придется попрощаться с тобой. – И она прильнула к его губам долгим и страстным поцелуем.

– Эй, эй! – с чувством неловкости произнес охранник. – Не забывайте, парню предстоит воздержание месяца на три.

– Я по старой дружбе, – беспечно отмахнулась Зелда, а Тимми покраснел и сконфузился.

– Прошу тебя, позаботься о Мег, – сказал Тимми. – И не по старой дружбе.

– Позабочусь, позабочусь, – пообещала Зелда.

– И еще, Зелда: не болтай лишнего. И проследи, чтоб она не оставляла Томпсона без присмотра.

– Ох уж этот чертов Томпсон, – Зелда нахмурилась. – Вечно лижет людям ноги в постели.

Тимми вернулся в подлодку. Задраили люки, и начался привычный грохот работающих двигателей. Наконец «Поларис» вышел в море. На полпути к зоне боевого патрулирования он погрузился и исчез из виду.

В дверь постучали. Мег, сидя на вымытом ровном полу, занималась йогой. Она была маленькая, сухощавая, с гладкими стрижеными волосами, широким лбом, прямым носом и довольно тонкими губами. Мег всегда хотела жить в сельской местности. Она была художницей по тканям и жалела, что в свое время не занялась керамикой. Впрочем, в будущем она собиралась писать романы и выйти замуж за сельского ремесленника. Своих детей (Мег не сомневалась, что у нее будут дети) она намеревалась воспитывать без телевизора, желтых витаминных добавок и прочих достижений цивилизации. И вот теперь она замужем за человеком, которого почти не знает, и тем не менее предана ему душой и телом настолько, что для нее ровным счетом ничего не значат ни его профессия, ни политические взгляды, ни представления о добре и зле. Она мучается от разлуки с ним, и там, где было сердце, теперь комок боли.

Йога была частью программы самосовершенствования, и Мег принялась выполнять ее через десять минут после телефонного звонка Тимми, когда перестала плакать. За три месяца она достигнет физического совершенства, может быть выучит какой-нибудь язык и, конечно же, приведет в порядок дом. Она посвятит все свое время Тимми.

Мег подняла телефонную трубку и убедилась, что предсказание Тимми сбылось: телефон глухо молчал. Вероятно, в положенное время он оживет снова. Мег ничего не имела против; мысль о том, что за ней присматривают для ее же собственного блага, вселяла уверенность. Будто к ней снова вернулось детство: родители на страже и не дадут натворить глупостей.

Позвонил почтальон. Мег открыла дверь, придерживая Томпсона за ошейник.

– Не бойтесь, – сказала она. – Он не кусается, только лает. С ног может сбить, но нечаянно, не по злобе.

– Это всегда приятно слышать. – Почтальон, старый шотландец, закатал штанину и показал бледную голень с синевато-багровыми шрамами. По его словам, это были следы собачьих укусов. – Если он вздумает добавить к этим шрамам новые, письма я вам сюда носить не стану, уж будьте уверены. Придется, однако, спускаться за ними на базу, в почтовое отделение. А это – заказное письмо, распишитесь вот здесь.

Почтальон был не прочь поболтать и стоял у двери, прислонившись к косяку, но порой переступал с ноги на ногу, опасливо поглядывая на Томпсона.

– Дверь запирайте покрепче, – посоветовал он. – Бродяги кругом шляются.

– Бродяги – здесь? Ни за что не поверю.

– Повсюду шляются, – подтвердил почтальон. – Безработных много, а тут Рождество на носу, мало ли что? Молодая женщина, муж в отлучке…

– Откуда вы знаете, что муж в отлучке? – встревожилась Мег.

– Еще бы мне не знать. Первый экипаж вернулся. А ваш муж – во втором, значит, ушел в море. Нетрудно догадаться.

– Это ведь военная тайна, – с досадой сказала Мег, но почтальон уже заинтересовался письмом, за которое Мег расписалась. Оно было в коричневом конверте.

– Счет? – полюбопытствовал почтальон, отправляясь вслед за ней на кухню.

– Не знаю, – пожала плечами Мег. – Оно адресовано мужу, а не мне.

– Придется вскрыть, – заметил почтальон. – Вы теперь – жена моряка. Ну, мне пора. На базе, поди, груда писем лежит. Не успеют мужья выйти в море, жены начинают строчить письма. Пройдет неделя, их пыл остынет. Я буду заглядывать по возможности. Уж больно далеко вы забрались, доложу я вам. Сели бы в машину да приехали на базу – поболтали бы с подружками за чашкой чая.

– Я и машину не вожу, и болтать не любительница, – резко ответила Мег.

Она захлопнула дверь за почтальоном, заперла ее на задвижку и пожалела о своей грубости. Без друзей не обойтись: автобусы ходят на базу лишь раз в неделю.

Внезапно подул холодный ветер, Мег надела вторую кофту и огляделась. Она вдруг сообразила, что зимой ей придется мерзнуть, и подивилась непрактичности Тимми и своей собственной: ведь знала про это его свойство и положилась на мужа в таком важном деле.

Залаял Томпсон. На сей раз явился молочник. Она открыла ему дверь. Мег и раньше подозревала, что здесь навряд ли оставляют бутылки с молоком на крыльце, как в городе, и оказалась права.

– Теперь у вас будет уходить меньше молока, – сказал молочник.

Он был еще старше почтальона и страдал одышкой. Похоже, служба безопасности и супружеское счастье оберегает: только старичье ходит по домам, когда мужья в море.

– Почему вы так думаете?

– Мужа дома нет. Раньше, до того как здесь устроили базу, мы хоть знали, на каком мы свете. А теперь что ни день – перемена. Сегодня – три пинты, завтра – шесть. Все нынче пьют какао на ночь. Моряки любят какао.

– Любят? – холодно переспросила Мег.

– Стало быть, вы тут одна-одинешенька остались на целых три месяца. Вокруг – ни души, только овцы, однако. Жаль, что детишек не завели.

– Я меньше года замужем.

– А я бы на вашем месте все равно поторопился. Здесь все жены поскорей обзаводятся детишками. Я вот считаю, – продолжал он, – что работа у меня вроде благотворительной. Кто-то должен занимать разговорами одиноких женщин. А собака кусается?

Томпсон обнюхал колени молочника.

– Нет, только лает.

– А жаль. Тут настоящая острастка нужна. Бродяги кругом шастают. Вы хоть продуктами-то запаслись? Что станете делать, как снег выпадет? В снег я сюда не ходок, сами понимаете. Даже если б захотел, не дойду. Никто сюда снегоуборочную машину из-за вас не погонит.

Снег? Мег, как ни старалась, не могла себе представить этот пейзаж белым. Она ведь не бывала здесь зимой.

– Сама себя откопаю, – сказала она.

Мег выросла в городе – там снег был просто слякотью, а не заклятым врагом, как для сельских жителей.

Мег закрыла дверь за молочником, старым ворчуном, и поднялась наверх. Она села на кровать и забылась в эротических грезах, воспоминаниях о Тимми, и Томпсон осклабился, словно знал, о чем она думает, и сочувствовал ей. Вдруг ей показалось, что Тимми рядом. Мег глянула на часы. Одиннадцать тридцать. Морская каторга, подумала Мег. Тренькнул телефон. Подняв трубку, Мег уловила слабый сигнал.

– Привет, – сказала она тому, кто, несомненно, прослушивал линию.

И снова Мег почувствовала, что она не забыта: за ней наблюдают, эти люди с ней заодно, а треньканьем телефона они сообщают ей будто шепотом: «Он ушел в море, он в безопасности, с ним все в порядке. А ты будь начеку, жди, и в одно прекрасное утро в Новом году или еще раньше ты услышишь, как он, посвистывая, поднимается по промерзшей тропе; это мы позаботились, чтобы он вернулся домой, к тебе, – мы, слушающие!»

Что-то чувственное было в этом ощущении, будто она откинула голову на крепкую, надежную мужскую руку. Мег с улыбкой положила трубку на место.

«Поларис» лежал на дне залива и ждал приказа – куда, когда и каким курсом следовать. В штурманской рубке Тимми задумчиво склонился над навигационными картами.

– Что-нибудь не так, мистер Штурман? – осведомился капитан, – Нам бы не хотелось завершить плавание в Черном море.

Капитан шутил.

– Не говоря уж о реке Янцзы, – добавил Джим, черпавший свои знания о красном Китае из газет.

Служба безопасности хотела бы, чтобы моряки с «Поларисов» вообще не читали газет или, на худой конец, читали бы «Сан», издаваемую Рупертом Мердоком, но как тогда быть со свободой личности на Западе? Ее приходится уважать, иначе – за что мы боремся?

– Пусть это решают политики, – строго заметил капитан. – Но я рад, старший лейтенант, что вы шутите в начале рейса. Обычно полмира обойдешь, пока вы соизволите улыбнуться. Что вас угнетает – море или суша?

– Пожалуй, суша, сэр, – ответил Джим.

Подводники сродни художникам, подумал капитан, сожалея, что задал этот вопрос. Они предпочли бы жить в одиночку, не связывая себя узами брака, чтоб ничто не мешало им спокойно мечтать, но и холостяцкая жизнь кажется им тоскливой. Они уходят в море, которое любят больше всего на свете, с чувством вины: слезы и рев детишек надрывают сердце. Но когда не о ком заботиться и потому не чувствуешь разницы между морем и сушей – это тоже невыносимо. На обычных подлодках – капитан это знал – лучше всего служится совсем молодым ребятам: родители любят сына, но всегда готовы к разлуке с ним. И все они наслаждаются жизнью в этом лучшем из миров с пряным, но не чересчур острым привкусом опасности. Увы! На «Поларисах» все иначе. Здесь опасность многократно усиливается. Разве можно доверить молодому человеку, да еще неженатому, будущее Москвы, Лондона, Сиднея, Пекина и других городов? Конечно нет! Молодые слишком подвластны эмоциям.