Текст книги "Двойная смерть"

Автор книги: Феликс Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Вот после этого опять стали появляться разрытые могилы… Разбудили нечисть, уроды. На хрена это надо было?

И что похабно – завелся какой-то извращенец, откапывает и трахает баб мертвых… Шофер, Дмитрич, три дня злой ходил. У него жена была молодая – отравилась недавно чем-то, и умерла. И вот он приходит дней десять назад на кладбище и видит: могила разрыта, жена рядом лежит, юбка задрана… Срам страшный. И так несколько раз было.

После этого Дмитрич на кладбище засаду устроил, хотел урода изловить. Так хрен. Две ночи по кладбищу ходил – никого. На третью что-то с ним самим такое произошло… Но рассказывал он смутно. Пришел утром домой весь белый, напился здорово, но вечером опять в засаду пошел. И домой уже не вернулся.

Нашли его утром. Голова проломлена, следов вокруг никаких, и пара ям новых.

– Жуткая история. – Я вытащил из кармана коробку голландских сигар, предложил деду, Валерке и закурил сам. – А не мог сам Дмитрич к жене ходить? Мало ли, соскучился.

– Да брось ты. Он с горя пол-деревни оттрахал. На хрена ему извращаться? Нет, он нормальный мужик был. Я его хорошо знал, столько раз пили вместе… И злой он тогда был страшно, он бы прикидываться так не смог.

– Тогда ладно. А что же с ним произошло в эту третью ночь? Может быть, просто нервы не выдержали? Шляться одному три ночи по кладбищу – так у кого угодно крыша поедет… Кстати, почему он один пошел, неужели никто помочь не согласился?

– Нет, он сам решил, что пойдет один. Сказал, что несколько человек заметнее, одному легче спрятаться. Если всей деревней в засаду сесть, тот и близко не подойдет… Ну и потом, он с ним, наверно, наедине хотел поговорить, без свидетелей. Доказывай потом, что тот без ножа пришел – есть в руке трупа нож, значит была самооборона. Дмитрич сидел в молодости, он в таких делах разбирался… У него даже адвокат в Питере был знакомый.

– Доразбирался… Но что он про ту ночь говорил? Что-то же он рассказывал?

– Он почти ничего не говорил… Что-то непонятное он увидел. Сначала, говорит, был где-то далеко шум… Потом тихо все. Потом – в темноте-то хрен разберешь – как будто идет мужик с лопатой… А за ним, чуть дальше, что-то белое.

– Что белое? Свет?

– Он сказал, что вроде как нет. Просто белое пятно – его в темноте заметно, что это было, он не разглядел. Но оно двигалось… за тем мужиком с лопатой двигалось. Потом уже, после, Дмитрич сказал, что по контуру это как бы фигура человеческая, но какая-то странная, и что-то белое на ней. Как саван.

– Ага, у вас тут и привидения есть.

– Да, б…… чего тут только нету. В общем, Дмитрич сам не понял, что дальше произошло. Он, наверное, вскрикнул от неожиданности, и мужик бросился бежать. А пятно исчезло.

– Зачем же он после этого опять один пошел?

– Да понимаешь, говорит, ночью – чуть не кончил от страха, а вот сейчас тебе рассказываю – и самому смешно. Просто показалось что-то… И просил меня никому не говорить. А то до конца жизни издеваться будут. „Молчи, Илья…“ Я до вас, кстати, так никому и не рассказывал. Так что и вы уж его не позорьте, не пишите про это.

– Ладно… Но может быть, он и правда что-то такое видел?

– А что? Привидение?.. Об этом тут любят говорить, но он всегда смеялся.

– Не знаю… Кто-то же его убил.

– М-да… говорят, и раньше трупы на этом кладбище находили. Но в основном сторожей. Место это всегда было дурное, нормальный человек туда ночью не пойдет.

– И Дмитрич зря пошел. Точнее, зря пошел один… Хорошо бы посмотреть, что за место. Может, проводите?

Дед кивнул:

– А пойдем. Бутылка кончается, на обратном пути к Петровне за фирменным самогоном завернем. Если и мне такую же дрянь нальет, я ей эту бутыль в….. затолкаю.

Коллега посмотрел на нас с тревогой:

– А вы не боитесь?

Дел Илья удивился:

– Чего? Петровны? Пусть она нас боится. Пойдем.

* * *

До кладбища было километров пять, и если бы Валерка был трезвый, доехали бы мы совсем быстро. Но тут москвич так и тянуло с дороги в чисто поле, пару раз он увяз в лужах, а один раз чуть не утонул в придорожной канаве. Да и дед, нахлебавшись разбавленного самогона, сумел заблудиться в собственной деревне, и мы сделали крюк километров в десять по разбитым тракторами грунтовым дорогам.

Наконец впереди показалась темная линия деревьев, между ними в свете фар мелькнули серебристые кресты могил. Машину пришлось оставить: дальше дороги не было. Валерка взял камеру, запер дверцу, и мы двинулись вслед за дедом вглубь кладбища.

Когда мы только выходили из клуба, было уже почти темно. Сейчас сквозь тучи изредка показывалась луна, но толку от нее особого не было; огни деревни мы тоже разглядеть уже не могли. Шел мелкий дождь, ветер шумел на кладбищенских деревьях остатками листьев, поскрипывали стволы, пахло сыростью и гнилой травой.

Я представил себя на месте Дмитрича. Что он мог разглядеть в ту ночь? Даже если погода и была лучше, немного. К тому же он был один, и привидится после двух ночей на кладбище могло что угодно.

Дед Илья остановился около глубокой ямы.

– Вот эту могилу раскопали недели две назад. Зарыть нашим все лень.

Валерка включил фонарь на камере и снял несколько панорам. На дне ямы среди гнилых обломков гроба тускло поблескивал одинокий скелет. На лежащем рядом с кучей глины расколотом кресте между бронзовых завитков шла надпись „Федосов Павел Кондратьевич, 1792–1854“.

Дед вытащил беломор.

– По моему, эта могила была после второй или третьей ночи, как началось это безобразие… Их по несколько штук за ночь раскапывали, и что странно: каждый раз выбирали как-то одинаково.

– То есть? Что значит „выбирали одинаково“?

– Ну, старых, вроде этой, разрывали по две-три за ночь. И были они примерно рядом. И одну свежую, с бабой – на другом конце кладбища.

Я задумался. Какое-то объяснение этому быть должно, но в голову пока ничего не лезло… Вместо этого так и хотелось оглянуться и посмотреть, что там твориться сзади. Я вспомнил, что у меня уже было такое чувство, когда мы ездили снимать интервью с владельцем гей-клуба.

Валерка выключил фонарь (аккумуляторы в камере давно было пора менять, хватало их ненадолго), и мы пошли дальше.

Неожиданно среди скрипа деревьев мне послышался еще какой-то звук.

– Тихо… Вы слышали?

Дед пожал плечами, а Валерка кивнул.

– Ну-ка, приготовь камеру… Только свет пока не включай.

Отойдя чуть в сторону, мы встали в тени большого дерева.

Шум из дебрей кладбища приближался. Похоже, это был хруст веток, перемешанный с тяжелым дыханием. Он становился все громче, громче, и наконец среди деревьев мелькнули красные блики, пятно света заколыхалось метрах в двадцати от нас.

– Свет! Мотор!

В свете фонаря на поляну между могилами выбежал голый подросток лет пятнадцати с горящим поленом в руках. Увидев нас, он дико заорал, показывая желтые кривые зубы и кинул полено в камеру, но промахнулся. Опять закричав, он повернулся и побежал обратно вглубь кладбища. Его задница мелькала среди могил, шум ломаемых веток перемешивался с воем осеннего ветра. Наконец, все стихло. Коллега опустил камеру.

– Ого… Это некрофил?

Дед Илья сплюнул:

– Какой, на хрен, некрофил… Это Васька. Как выгнали из путяги, так и пьет непереставая. Взял моду по ночам людей пугать… Вот придет в субботу на дискотеку, я ему, мудаку, яйца откручу.

– А не мог он теток мертвых трахать? Мало ли – переходный возраст, несформировавшаяся модель сексуального поведения… С подростками бывают странности. Я слышал, как-то парень примерно этого возраста изнасиловал восьмидесятилетнюю бабку. Когда его спросили, на кой он ее трахнул-то, он объяснил, что хотел избавиться от привычки к онанизму. Может быть, и Вася тоже…

– Нет, вряд ли. Не похоже, чтобы он от этой привычки избавится хотел… Зачем ему? Да и началось все, когда он еще в райцентре жил. Его позже из училища отчислили.

А вот, кстати, пришли уже. Помните, я рассказывал, лет полтораста назад толи врача, толи еще кого-то на здесь убили? С этого вся чертовщина на кладбище и пошла. Могилу эту раскопали в первую же ночь… Только странное дело – ни гроба, ни костей в ней не было.

Коллега опять включил свет и направил камеру на небольшой гранитный крест, стоящий под потрескавшимся деревом. На нем полустершимися от времени буквами с ять значилось: „Князь Дмитрий Александрович Розенталь. 1826–1854.“

* * *

В деревне мне понравилось. Коллега, правда, с бодуна на обратном пути чуть не сбил гаишника, который оценил свой моральный ущерб в сто баксов. Но черт с ним, пусть подавится. Хуже то, что вопросы в деле Розенталя размножались гораздо быстрее, чем мы находили на них ответы, и всю дорогу домой меня мучили неясные подозрения.

– Что-то здесь не так… В одной деревне – и некрофилы, и расхитители старых могил, и привидение еще какое-то… Так не бывает.

– Ты думаешь, все это вранье?

– Нет, вряд ли… Что-то там действительно происходило. Но понимаешь, раз дело было в одном месте, между отдельными случаями должна быть какая-то связь… Я никак не могу понять, в чем она. Все как-то крутится вокруг этого Розенталя.

– Так что тут понимать? Он, наверное, баб мертвых и трахал. Чего еще делать на кладбище? В морге у них сейчас пусто; любовница бросила – денег-то нет… А про кладбище он, скорее всего, узнал еще в конце лета: надо будет поспрашивать в деревне, что за люди к ним тогда приезжали.

– Да, в последнем ты, наверное, прав. Розенталь вполне мог иметь дела с этим кладбищем. Но вот в остальном… Помнишь, пару лет назад мы утку про некрофилов запустили? Я потом почитал кое-что на эту тему… Так вот, то, что мы с тобой наснимали о публичном доме с покойниками – страшная дурь. Извращение это очень редкое, на публичный дом не то что в Питере – во всей стране клиентов не наберется.

Но и без этого многое выглядит как-то не слишком правдоподобно… Хотя, черт с ней, с правдоподобностью. Я готов поверить, что на кладбище в Малахово завелся некрофил. Это было бы даже интересно… Но отдельные факты не вписываются в общую картину. У нее нет единого стиля… и значит, здесь что-то не так.

Коллега рассеянно стряхнул пепел с сигары:

– Ладно, рано пока говорить, мы еще мало знаем… Но знаешь, я ничего особенно загадочного тут не вижу. Разве что эта история с белым пятном, которое Дмитрича напугало… Что ему могло привидится?

– Да что угодно… А может, просто показалось. Любят у них этот бред про гулящих покойников.

– Все может быть… Пьяный он был наверняка. Но откуда-то легенда должна была взяться?

– Да, наверное. Но мне кажется… мне кажется, он и правда что-то такое видел.

– Запросто. Помнишь, мы в лавре привидение выслеживали? Как дураки неделю на кладбище ночевали, а оказалось, какие-то гребаные сектанты ночами трупы собачьи жгли. Даже снимать было нечего… Тьфу, козлы.

– Помню, помню… Но это уж совсем примитивно. Я надеюсь, тут нам повезет больше.

– По-моему, было бы интересно узнать, что за родственника Розенталя там когда-то похоронили? Не случайно же его занесло на это кладбище.

– Да… Помнишь, Света говорила о какой-то истории, связанной с его семьей? Про это еще профессор книгу хотел писать… Надо бы найти этого профессора, может быть, он все и прояснит.

– Ну, вряд ли все. Хотя почему могила пустой оказалось, вполне может знать… Ну, ладно. С чего начнем?

– Ммм… давай тряхнем опять эту похоронную контору. Должны там хоть что-нибудь знать про свое начальство?

– Знать-то они, наверняка, знают. Только хрен расскажут.

– Ну, это смотря как спросить… У Розенталя есть заместитель. Павлов, кажется. Сходим завтра к нему.

– И что ты ему скажешь? „Вы не знаете, ваш начальник случайно не некрофил?“

– Нет… Сделаем так. Скажем ему правду: мы журналисты. В правду обычно никто не верит… Он станет думать, кто мы такие. Между делом зададим пару вопросов, как там у конторы с деньгами. Он решит, что мы от кредиторов, пришли насчет бабок узнавать. И будет говорить о чем угодно, кроме денег. Есть шанс?

– Не знаю… Попробуем.

* * *

Заместитель Розенталя сидел в глубоком кресле за обитым черной кожей столом. Кабинет был ярко выраженным канцелярским крысятником – все точно на местах, нигде не пылинки, бумаги сложены в аккуратные стопки. Сам Павлов был серым, невзрачным – типичный чиновник. Я подозревал в замдиректоре похоронной конторы более яркую натуру… Хотя, если вспомнить, что рассказывала о нем Света, удивляться не стоило.

Но удивительной была легкость, с которой мы сюда проникли. Стоило начать по телефону разговор о личности Розенталя, Павлов как-то подозрительно быстро согласился нас принять. Я надеялся, что план мой сработает, но такое везение настораживало. Может, он сам надеялся что-то от нас узнать?

Голос у Павлова был тихий и скрипучий.

– Добрый день. Вы просили рассказать о Розентале. Самого его нет в городе, срочные дела. Но если могу помочь…

– Можете. Знаете, мы тут совершенно случайно узнали об этом интереснейшем человеке. Жалко, что не удалось пока познакомиться лично. Говорят, он из очень древней семьи?

– Да, кажется… А что конкретно вас интересует?

– Ну, например, его пра-пра-дедушка как-то отличился в девятнадцатом веке… Что-то криминальное?

Павлова почему-то слегка перекосило.

– Что-то я и ничего не слышал об этом… Как он мог отличиться?

– Да мы сами толком ничего не знаем. Хотели у вас спросить.

Павлов глубокомысленно помолчал.

– У них в семье, кажется, много было врачей, ученых. Может, прадедушка что и выкинул, но Розенталь мне об этом не рассказывал. Он вообще скромный парень, надо бы вам с ним самим поговорить… Хотя занят он в последнее время.

– А что такое? Говорят у вас какие-то проблемы. Что-то там с финансами?

– Да, знаете, эээ… неприятности. Ничего, справимся.

– Ну, расскажите тогда о нем… просто как о человеке. Читателям это будет интересно.

Павлов опять о чем-то глубоко задумался, крутя в руках тюбик с клеем.

– С чего начать?

– Да с чего угодно. Что любит, чем интересуется? Правда, что он увлекается подводным плаваньем?

– Да, он собирался… я сам ему как-то посоветовал. Я когда-то нырял, в молодости… Ему нужно сейчас расслабиться, слишком напряжены нервы. – Заместитель сам почему-то здорово нервничал. Казалось, он прислушивался к своим словам – не сболтнул ли чего лишнего. Пора было его встряхнуть.

– А как он дело свое открыл? Деньги-то где взял?

– Ну, вы спросили… – Он попробовал рассмеяться. – Не знаю. Были какие-то накопления… У него самого узнайте, если выловите.

– Да? Ну, расскажите хотя бы, почему вы не удивились, когда мы стали интересоваться этим человеком? Обычно люди по-другому на вопросы реагируют. Розенталь не поет, в теннис не играет, в политику не лезет. Мы об этом уникальном типе услышали, в общем-то, совсем случайно. Или к вам уже приходил кто?

Павлов оживился:

– А вы-то о нем что слышали?

Я решил дал понять, что его заносит. Распускать собеседника не стоило:

– Ну, если вы будете вопросы задавать – вам придется о нем и писать. Справитесь, или как?

Павлов натянуто ухмыльнулся, помолчал, мучая тюбик. Из него уже полез клей. Его явно грызли какие-то сомнения. Наконец он вроде как решился:

– Не удивился я потому… потому что у Розенталя есть странности. Не знаю даже, как об этом говорить… Наверно, это наследственное.

– Что вы имеете в виду? Болезнь какая-то?

– Можно сказать и так… Тема эта мрачная, и обычно о таких вещах стараются не говорить. Я надеюсь на ваш такт, мне кажется, что рано или поздно все равно что-то выплывет… Так что я не хотел бы, чтобы историю эту представили еще противнее, чем она есть. Это отклонение, по сути, для общества опасности не представляет, но все же впечатление оно производит… странное.

– Так в чем дело-то? У Розенталей что-то с психикой?

– Боюсь, что да. Чтобы вы сами могли представить ситуацию, лучше начать с того, что было уже давно.

– Давайте.

– Мы с ним знакомы довольно долго, еще с института, хотя друзьями, в общем-то, никогда не были. Просто иногда у нас были кое-какие дела, общие приятели… В основном от них я обо всем и слышал.

Так или иначе, многие из Розенталей были связаны с… со смертью. Отец его был в пятидесятые известным патологоанатомом, на его работы до сих пор ссылаются в некоторых учебниках. Но слухи о нем ходили… Например, однажды в отделении больницы, которую он возглавлял, имела место серия смертей среди пациентов, и Розенталя отстранили на время следствия от работы, в том числи и в морге. Потом оказалось, что был он совершенно не причем – на фармокологической фабрике была нарушена технология, и партия лекарств, которая попала в больницу, оказалась отравленной. Розентлаь об этом знать не мог, никакой его вины в этой истории не было, и уже через пару месяцев он вернулся к должности. Но именно после этого случая о нем пошли странные слухи. Говорили, что во время вынужденного отпуска его видели несколько раз вечерами около кладбищ. А на утро на них находили свежие ямы.

Дед Розенталя еще до войны был довольно известным в Ленинграде хирургом. Он, в частности, часто делал операции работникам горкома партии, к нему по большому блату попадали на приемы артисты с Ленфильма, Мариинского, известные футболисты, директора заводов. Но однажды я слышал, что только хорошие связи спасли его после крайне скандальной истории на одном городком кладбище. Ее тогда удалось замять, но стоило это больших усилий.

Но все это – слухи. А вот сейчас я расскажу то, что видел сам.

Первый случай произошел очень давно, мы учились в первом медицинском, кажется, на четвертом или пятом курсе. Мы тогда встречали новый год.

Две девочки из нашей группы должны были дежурить в ночь с тридцать первого на первое, из солидарности мы решили отпраздновать с ними, больнице. По правде говоря, это было не то что даже ради них – просто у приезжих была своя компания, и они пили в общежитии. А те, кто были из Ленинграда, почти все жили в коммуналках, гостей туда не пригласишь, а с родителями сидеть скучно. У Розенталей была шикарная квартира на Московском, но у них приглашать в дом друзей тоже было как-то не принято – вообще, семья была с большими странностями, вы, наверно, и так уже поняли.

В итоге мы оказались в этой больнице. Нас, правда, и оттуда чуть не выгнали. Дело в том, что в предыдущий новый год там тоже собралась группа студентов, человек в тридцать. Ближе к трем утра ни одного трезвого ни среди студентов, ни среди персонала не осталось, больные тоже многие нажрались. А кончилось все групповой оргией. Всех студентов тогда исключили из комсомола, отчислили из института, главврача сняли с работы и выгнали из партии, а две пациентки из хирургического отделения и одна медсестра залетели. К студентом после этого в больнице относились как-то настороженно, поэтому, хоть и пустили, но запретили всем кроме двух дежурных подниматься выше подвала. А большую часть подвала занимал морг.

Больница была достаточно крупной, и помещение под него отвели большое. Но лаборатория, в которой мы накрыли стол, была, наверно, метра два на три.

Сначала все было хорошо. Телевизора у нас, конечно, тогда не было, но один парень принес из дома радиолу, и у многих были с собой пластинки. Мы пили вино, слушали музыку, и так было где-то часов до двух. Потом захотелось потанцевать.

Помещения, понятно, кроме морга для этого подходящего не было. Но все, кто там были, учились в медицинском, никого такие мелочи не смущали, тем более что трезвых среди нас давно уже не было. Мы перетащили радиолу, включили свет и продолжили уже там…

Валерка расхохотался:

– Жалко, тогда этих мыльниц со вспышками не было. Кадры были бы уникальные.

Павлов поморщился:

– Перестаньте, и так вспоминать тошно. Ну вот, значит… А Розенталь у нас дедом Морозом был. Шуба, борода ватная – все дела. Только вот снегурочку мы как-то забыли назначить, он в тот раз без девчонки пришел, и когда в покойницкой уже пару раз чокнулись, стали выбирать деду Морозу сучку… ой, внучку.

Сокурсницы наши напились уже к тому времени, какие из них снегурочки… Более-менее трезвыми были только эти медсестры дежурные, но их каждую минуту по телефону наверх вызывали – больные тоже пили в палатах, многим становилось плохо.

И вот пара придурков из наших, Лысый с Серым, говорят: „Не грусти, дед, щас мы тебе телку подберем“, – и стали лазить по ящикам, простыни на столах поднимать. Искали они долго: там в то время были одни старухи. Зима, скользко, кости у бабок хрупкие – многие ломали себе что-нибудь. Потом сердце на операции наркоз не выдерживало – так и набили бабками целый подвал.

Где-то минут через сорок Лысый с Серым орут: „Гриша, радуйся: нашли тебе девку! В натуре, снегурка – молодая, красивая, и холодная, как лед. Развесели внучку“. И тащат тело в простыне.

А в то время ординант один – Махмуд, откуда-то из степей он был – собирал материал для диссертации о черпно-мозговых травмах и сдвигах шейных позвонков. Махмуд этот целыми днями в подвале пропадал, и после него почти все бесхозные тела без голов были.

И вот притащили они покойницу, посадили за стол рядом с Розенталем, сдернули простыню…

Девка стройная была, лет двадцать, не больше. И фигура – я таких, наверно, больше и не видел. Но головы не было.

А Розенталь уже был пьяный в дым. Обнял ее и стал протягивать бокал… Стыдно конечно, но какой хохот тогда стоял.

Он над ней, наверное, где-то час измывался: то за руку возьмет, то погладит, потом шептать что-то ей начал.

А Лысый с Серым все его подначивали: а слабо тебе… Ну, это самое. В общем, стыдно дальше рассказывать…

– А чем кончилось-то?

– Кончилось? Эээ… Ну да, кончилось… Розенталю оказалось не слабо. Когда он на этот труп безголовый влез… Мать твою, тогда же и резинок не было, что он на слизистую мог подцепить – это лучше не думать. Но он орал „Не бойся, дорогая, если залетишь, я на тебе женюсь. Слово чести.“ Хорошо хоть из начальства никто не узнал. Хотя, если бы и узнали… У Розенталя всегда блат большой был, я же говорил вам, кем у него родственники были.

– М-да, нехило вы новый год встретили. Есть что вспомнить.

– Да уж…

– Но я не понял насчет всей истории в целом. Я имею в виду его папашу, деда – вы считаете, что некрофилия передается по наследству? Трудно поверить, что на такое влияет наследственность… Вы уверены?

– Я сам не специализировался на патологиях психики… Но известно же, что склонность к однотипным психическим отклонениям может прослеживаться у родственников. В истории преступности много примеров, вы слышали наверное… Ну а сексуальные отклонения обусловлены состоянием психики, это же не чистая физиология… К тому же, я исходил из фактов.

– То есть, были еще случаи? Вы видели, чтобы он опять…

Замученный тюбик лопнул по швам, и на стол брызнул клей. Павлов посмотрел на него с неприязнью и бросил в корзину.

– Да. Уже во время работы здесь я стал замечать, что Розенталь часто остается в бюро на ночь. Хотя делать-то ему здесь было нечего… Это в мои обязанности сначала входило работать с телами (я с этим, кстати, лучше справлялся), и только потом, когда он назначил меня на эту должность, я стал заниматься административной работой. Основная задача директора – это получение крупных заказов, договора с городской администрацией, с поставщиками разных мелочей, покупка прав на землю, налоговая, бандиты. Вся эта работа выполняется днем. Розенталь же часто и ночи проводил здесь, причем предпочитал он оставаться один… Доходило до абсурда. У меня оставалась куча несделанной работы, и я готов был остаться на несколько часов без всяких денег за сверхурочные, но он с концом рабочего дня выгонял меня домой, причем иногда довольно грубо.

Я долго не мог понять, чем он тут занимается. Хотя, конечно, подозрения у меня были, но мне как-то с трудом в них верилось. И вот однажды, когда я забыл в кабинете ключи от дома и вернулся сюда где-то через час, я застал его.

В ту ночь лаборанты не работали, и в бюро никого не должно было быть. Я вошел через служебный вход (от бюро у меня ключи на одном кольце с ключами от машины, эти у меня всегда с собой), заглянул в свой кабинет и хотел уже уходить, но обратил внимание, что грузовой лифт в подвал находится внизу. Почему? В подвале нечего делать, там только холодильники с телами. Обычно, если кто-то там бывает, то возвращается в лифте наверх. Когда внизу никого нет, кабина стоит на первом этаже, а не в подвале – мы, когда уходим, всегда это проверяем, чтобы по ошибке не закрыть тех, у кого своих ключей нет.

Меня это удивило, и решил спуститься в подвал. Но на лифте я не поехал…

– А почему?

Павлов смутился:

– Не знаю даже… Мне показалось, что в этой ситуации лучше подойти туда неслышно. А лифт шумит.

В общем, я воспользовался лестницей. Внизу горел свет. И когда я подошел к открытой двери… я постарался также неслышно уйти. Розенталь был там не один… и одновременно один.

– Он вас не заметил?

– Нет. Он был занят.

– А другие случаи были?

– Я думаю что да. Но это были скорее догадки, не в явном виде…

– Понятно… А, кстати. Давно вы его застукали?

– Несколько месяцев назад.

– У вас тут неприятности были. Вы его застали до или после?

Павлов удивленно на меня посмотрел.

– До. Это довольно давно было, кажется, весной. Но какое это имеет значение?

– Да никакого. Так просто спросил.

– Но, скажите… я ответил на ваши вопросы?

– Да, вы много интересного рассказали.

– А вы понимаете, почему я вам все это рассказал?

– Нет. А почему?

– Я убежден, что недостаток информации может повлечь за собой слухи, которые будут страшнее, чем то, что имело место в действительности. Я надеюсь, что… ну, какая-то сумма сможет удержать вас… на какое-то время… от публикации всего этого?

– От суммы зависит. А мы правда похожи на биографов Розенталя?

Павлов натянуто улыбнулся.

– У меня есть некоторые догадки… Но, я думаю, вам самим виднее.

– Логично. Сумму мы обговорим чуть позже. Мы вам позвоним.

* * *

Половину дороги домой мы проехали молча.

– Непонятный тип… Мне вот что любопытно: чем Розенталь так достал своего заместителя, что он первым встречным рассказывает про него такие гадости?

– А почему бы и не рассказать? Не про себя же… И потом, он объяснил – чтобы мы сами чего-нибудь не насочиняли… „Недостаток информации может повлечь за собой слухи.“

– Нет, ты вдумайся в ситуацию. Он рассказал нам все это только для того, чтобы мы этого не напечатали. А точнее, для того, чтобы нам за это заплатить. Это же идиотизм!.. Ты по прежнему ему веришь?

– Ммм… Нет, теперь, пожалуй, уже нет. В любом случае, у Розенталя просто талант к себе людей располагать. А в конторе этой, по-моему, все немного сдвинутые.

– Возможно… Потом: то, что он говорил об „однотипных психических отклонениях у родственников“ – наукоподобная чушь. Я сам могу такую нести часами… В наследственную некрофилию я ни за что не поверю.

– Так ты думаешь, он все врал? Зачем?

– Врал… но не все. Так много сходу не придумаешь… И все равно, чего-то он не договаривает. Ты заметил, как он подпрыгнул, когда я его о дедушке спросил? И сразу заявил, что ничего о нем не слышал. А сам поинтересовался, что об этом знаем мы, потом сразу увел разговор в сторону… И старался, чтобы нам и без дедушки было не скучно.

– Да, я заметил. Но почему? Ему-то какое дело до чужого дедушки? У него и так материалов на Розенталя – до конца жизни шантажом мог бы жить. Жаль, тот сам на нуле.

– Да, облом… Вот зараза! Выйти бы на этого профессора. Он-то должен знать, что этот дедушка вытворил. Скорее всего, дедушкину могилу мы видели в Малахово… Пустую почему-то.

– Может быть, Розенталь искал скелет своего дедушки? Просто как память. Хранит теперь где-нибудь на даче. Ты говорил, у него там же уже есть какой-то труп…

– Хорошо, пускай он искал скелет своего дедушки. А потом уже по привычке раскопал десяток других могил?

– Ммм… ну ладно, версия слабая. Что делать-то будем?

– Да если б я знал… Слушай, у тебя, кажется, валялись какие-то карты дореволюционные… Там случайно ленобласти нет?

– Да вроде есть. Зачем тебе?

– Света говорила, Розенталь купил загородный дом своего дедушки. Может быть, там что-нибудь помечено? Надо бы туда съездить.

– Давай зайдем сейчас ко мне, посмотрим. Но как ты собираешься его искать?

– Да, в общем, я и сам не очень представляю… Ближайшая деревня вполне могла называться по имени владельца – как Малахово. Это где-то не слишком далеко должно быть, раз Розенталь туда ночевать ездит.

– Не обязательно… Света говорила, он иногда в своей конторе ночует, когда дела утром в городе… Но все равно, давай попробуем.

Когда мы вошли в квартиру, зазвонил телефон. Валерка нажал кнопку громкой связи.

– Что же ты не зашел? Я твою машину в окно видела.

– Света, привет. Ты знаешь, как-то не хотелось тебя подставлять: мало ли, начальству не понравится, с кем ты общаешься… Меня и так знакомые боятся: говорят, расскажешь тебе что-нибудь, а назавтра это в газете или по телевизору… Кстати, тебя сейчас слышит кто-нибудь?

– Не знаю. Подожди, закрою дверь… Вроде нет. Как у вас дела? Узнали что-то?

– Кое-что, только мало. И не поняли ни черта. Слишком много вокруг твоего шефа понаворочено… Нам так до конца и не ясно, чем он занимается.

– Помочь чем-нибудь?

– Да, не помешало бы… Слушай, он свой кабинет закрывает?

– Когда как. А что?

– Глянь, если будет такая возможность… Во-первых, нет ли у него телефона или адреса профессора, который про его дудушку что-то писал… И потом, случайно не знаешь, где его загородный дом? Ты говорила, он какие-то фамильные развалины купил под Питером.

– Я не знаю, но в бумагах должно быть чего-нибудь… Я помню, он тогда долго переговоры вел по поводу этого участка, еще, кажется, кому-то денег давал за справку, что исторической ценности он не имеет.

– Да, посмотри пожалуйста. Перезвонишь, если что-нибудь будет?

– Ладно. Вы будьте у телефона, я сейчас наверх поднимусь, посмотрю, может быть там открыто.

– Давай, ждем.

Мы перекурили и полистали старые карты. Ничего там путного не было. Минут через двадцать Света позвонила.

– Але, это я опять. Я из кабинета Розенталя, тут пусто пока.

– Нашла чего-нибудь?

– Нашла. Адреса профессора нигде нет, но у Розенталя в столе несколько страниц из какого-то журнала, статья называется „Черные грани девятнадцатого века: мошенничество, шарлатанство, суеверия“. А автор – В.М. Шаройко, доктор исторических наук, профессор». Это он?

– Да, наверняка. Там не сказано, где он работает – университет, кафедра?

Света пошелестела страницами:

– Нет, нету ничего.

– Ну ладно. Фамилия с инициалами – я думаю, мы его и так найдем. Еще что-нибудь есть?

– Есть. Вот карта автомобильная, на ней помечено – «бывш. имение Розенталей». Почерк, по-моему, шефа.

– Отлично. Где это?

– Километров двести по шоссе на Псков. Поворот в сторону Чудского озера.