Текст книги "Том 6. Одна любовь. Небо голубое. Соборный благовест"

Автор книги: Федор Сологуб

«Погляди на незабудки…»

 
Погляди на незабудки,
Милый друг, и не забудь
Нежной песни, звучной дудки,
Вздохов, нам теснивших грудь.
 
 
Не забудь, как безмятежно
Улыбался нам Апрель,
Как зарёй запела нежно
В первый раз твоя свирель.
 
 
Не забудь о сказках новых,
Что нашёптывал нам Май,
И от уст моих вишнёвых
Алых уст не отнимай.
 
 
И, когда на дно оврага
Убежишь от зноя ты,
Где накопленная влага
Поит травы и цветы,
 
 
Там зашепчут незабудки:
«Не забудь её любви!»
Ты тростник для новой дудки,
Подзывать меня, сорви.
 

«Лизу милый друг спросил…»

 
Лизу милый друг спросил:
«Лиза, не было ль оплошки?
Не сеньор ли проходил
По песочной той дорожке?
Не сеньор ли подарил
И цепочку, и серёжки?»
 
 
Говорит она: «Колен,
Мой ревнивец, как не стыдно!
Отдала я сердце в плен,
Да ошиблася я, видно.
Ты приносишь мне взамен
То, что слышать мне обидно.
 
 
Ревность друга победить
Знаю я простое средство.
Уж скажу я, так и быть:
Старой бабушки наследство
Не даёт мне мать носить.
Это, видишь ли, кокетство.
 
 
И надела я тайком
И цепочку, и серёжки,
Чтоб с тобой, моим дружком,
По песочной той дорожке
Тихим, тёплым вечерком
Прогуляться без оплошки.
 
 
Не люблю сеньоров я,
Их подарков мне не надо.
Рвать цветочки у ручья,
Днём пасти отцово стадо,
Ночью слушать соловья, –
Вот и вся моя отрада.
 
 
На твоих кудрях венок,
У тебя сияют взоры,
Твой пленительный рожок
Будит в рощах птичьи хоры,
Я люблю тебя, дружок, –
Так на что мне все сеньоры!»
 

«За кустами шорох слышен…»

 
За кустами шорох слышен.
Вышел на берег сеньор.
Губы Лизы краше вишен,
Дня светлее Лизин взор.
 
 
Поклонилась Лиза низко
И, потупившись, молчит,
А сеньор подходит близко
И пастушке говорит:
 
 
«Вижу я, стоит здесь лодка.
Ты умеешь ли гребсти?
Можешь в лодочке, красотка,
Ты меня перевезти?» –
 
 
«С позволенья вашей чести,
Я гребсти обучена».
И в ладью садятся вместе,
Он к рулю, к веслу она.
 
 
«Хороша, скажу без лести.
Как зовут тебя, мой свет?» –
«С позволенья вашей чести,
Имя мне – Елизабет». –
 
 
«Имя славное, без лести.
Кем же взято сердце в плен?» –
«С позволенья вашей чести,
Милый мой – пастух Колен». –
 
 
«Где же он? Ушёл к невесте?
Знать, ему ты не нужна». –
«С позволенья вашей чести,
Я – Коленова жена».
 
 
Стукнул он о дно ботфортом,
Слышно звякание шпор.
Наклонившися над бортом,
Призадумался сеньор.
 
 
«С позволенья вашей чести,
Я осмелюся спросить,
Мы причалим в этом месте.
Или дальше надо плыть?» –
 
 
«Погулять с тобой приятно,
Но уж вижу – ты верна,
Так вези ж меня обратно
Ты, Коленова жена».
 
 
И, прощаяся, лобзает
Лизу прямо в губы он,
И, смеяся, опускает
За её корсаж дублон.
 

«Тирсис под сенью ив…»

 
  Тирсис под сенью ив
  Мечтает о Нанетте,
  И, голову склонив,
  Выводит на мюзетте:
«Любовью я, – тра, та, там, та, – томлюсь,
К могиле я, – тра, та, там, та, – клонюсь».
 
 
  И эхо меж кустов,
  Внимая воплям горя.
  Не изменяет слов,
  Напевам томным вторя:
«Любовью я, – тра, та, там, та, – томлюсь,
К могиле я, – тра, та, там, та, – клонюсь».
 
 
  И верный пёс у ног
  Чувствителен к напасти,
  И вторит, сколько мог
  Усвоить грубой пасти:
«Любовью я, – тра, та, там, та, – томлюсь,
К могиле я, – тра, та, там, та, – клонюсь».
 
 
  Овечки собрались, –
  Ах, нежные сердечки! –
  И вторить принялись,
  Как могут петь овечки:
«Любовью я, – тра, та, там, та, – томлюсь,
К могиле я, – тра, та, там, та, – клонюсь».
 
 
  Едва от грусти жив
  Тирсис. Где ты, Нанетта?
  Внимайте, кущи ив!
  Играй, взывай, мюзетта:
«Любовью я, – тра, та, там, та, – томлюсь,
К могиле я, – тра, та, там, та, – клонюсь».
 

Костёр дорожный

Внешний круг

 
Левкой благоухала нежно
Под стрекотание стрекоз
И улыбалась безмятежно
Дыханию усталых роз.
 
 
И всё, что вкруг неё дышало,
Вкушая сладостный покой,
Хвалой согласною венчало
Благоуханную Левкой.
 
 
И уж не ты, о роза мая,
Тогда царицею была,
Когда, зарницами пылая,
С востока поднималась мгла.
 
 
Пускай пылающие бои
Затмят высокую лазурь,
Но в безмятежности Левкои
Победа над безумством бурь.
 

 
Не знаю почему, опять влечёт меня
  На тот же перекрёсток.
Иду задумчиво, и шум разгульный дня
  Мне скучен так и жёсток.
 
 
Потрясена душа стремительной тоской,
  Тревогой суетливой,
И, как зловещий гром, грохочет надо мной
  Шум гулкий и гулливый.
 
 
Несётся предо мной, как зыбкая волна,
  Толпа, толпу сменяя,
Тревожа душу мне, но обаянье сна
  От сердца не сгоняя.
 
 
Очарователь сон потупленный мой взор
  Волшебствами туманит,
И душу манит в даль, в пленительный простор,
  И сердце сладко ранит.
 
 
Но что мне грезится и что меня томит,
  Рождаясь, умирает, –
С безбрежной вечностью печальный сон мой слит,
  А жизнь его не знает.
 
 
И вот очнулся я и вижу, что стою
  На месте первой встречи,
Стараюсь выразить всю грусть, всю скорбь мою,
  Кипят на сердце речи, –
 
 
Но нет её нигде, и я стою один
  В растерянности странной,
Как будто не пришёл мой жданный властелин
  Иль спутник постоянный.
 

 
Видишь, милое дитя,
Как звезда горит над нами,
Между мелких звёзд блестя
Разноцветными огнями?
 
 
Пусть бы жизнь твоя была,
Как звезда небес далёких,
Разноцветна и светла
Светом радостей высоких,
 
 
И осталась бы чиста,
Как звезда, краса ночная,
Гордых мыслей красота,
Не тускнея, не сгорая.
 

 
Босые, в одежде короткой,
Два дачные мальчика шли
С улыбкою милой и кроткой,
Но злой разговор завели.
 
 
«Суровских не видно здесь лавок.
Жуков удалось наловить,
Боюсь, не достанет булавок,
А папу забыл попросить». –
 
 
«Хотел бы поймать я кукушку
И сделать кукушкин скелет,
А то подарили мне пушку,
Скелета же птичьего нет». –
 
 
«Да, сделать приятно скелетик,
Да пушкою птиц не набьёшь.
Мне тетя сказала: „Букетик
Цветов полевых принесёшь“». –
 
 
«Ну что же, нарвём для забавы,
Хоть это немножко смешно». –
«Смотри-ка, вон там, у канавы,
Вон там, полевее, пятно». –
 
 
«Вон скачет какая-то птица». –
«О, птица! А как её звать?
Сорока?» – «Ворона!» – «Синица!» –
И стали камнями швырять.
 

 
Ты не весел и не болен,
Ты такой же, как и я,
Кем-то грубо обездолен
В дикой схватке бытия.
 
 
У тебя такие ж руки,
Как у самых нежных дам,
Ими ты мешаешь муки
С лёгкой шуткой пополам.
 
 
У тебя такие ж ноги,
Как у ангелов святых, –
Ты на жёсткие дороги,
Не жалея, гонишь их.
 
 
У тебя глаза такие ж,
Как у тех, кто ценит миг, –
Ты их мглой вечерней выешь
Над печатью старых книг.
 
 
Всем гетерам были б сладки
В тихий час твои уста,
Но темней ночной загадки
Их немая красота.
 
 
Ты не весел, не печален,
Ты, похожий на меня,
Тою ж тихою ужален
В разгорании огня.
 

 
Музыка мирно настроила
Нервы на праздничный лад.
Душу мою успокоила
Тень, обласкавшая сад.
 
 
Нет никого здесь. Беседкою
Старые липы сошлись,
Гибкою, зыбкою сеткою
Длинные ветки сплелись.
 
 
Там, за полями зелёными,
Алая пышет заря.
Музыка стройными стонами
Льётся, зарёю горя.
 
 
Знаю, чьи руки проворные
Звонкую будят рояль.
Знаю, чьи очи покорные
Смотрят мечтательно вдаль.
 
 
Знаю, чьи ноги поспешные
Скоро в мой сад прибегут,
Чьи поцелуи утешные
Губы мои обожгут,
 
 
Чьё молодое дыхание
Радость мою возродит.
Сладкой тоской ожидания
Чуткое сердце болит.
 

 
В томно нагретой теплице
Алая роза цветёт;
Рядом, в высокой светлице
Юная дева живёт.
 
 
Роза, как дева-соседка,
Никнет, грустна и больна;
Юная дева нередко
Плачет, оставшись одна.
 
 
Розе мечтается поле,
Солнце, сияющий луг,
Деве – лазурная воля,
Счастье и любящий друг.
 
 
Роза сквозь окна теплицы
Видит простой василёк,
А под окошком девицы
Бедный поёт пастушок.
 
 
Краше цветков ароматных
Розе цветок полевой,
Лучше блестящих и знатных
Деве красавец босой.
 

 
Не презирай хозяйственных забот,
Люби труды серпа в просторе нивы,
И пыль под колесом, и скрип ворот,
И благостные кооперативы.
 
 
Не говори: «Копейки да рубли!
Завязнуть в них душой – такая скука!»
Во мгле морей прекрасны корабли,
Но создаёт их строгая наука.
 
 
Молитвы и мечты живой сосуд,
Господень храм, чертог высокий Отчий,
Его внимательно расчислил зодчий.
Его сложил объединённый труд.
 
 
А что за песни спят еще в народе!
Какие силы нищета гнетёт!
Не презирай хозяйственных забот, –
Они ведут к восторгу и к свободе.
 

 
Разрушать гнезда не надо.
Разгонять не надо стадо.
Бить, рубить, топтать и жечь, –
Это – злое вражье дело.
В ком заря любви зардела,
Тот стремится уберечь
Всё, что светлой жизни радо,
Всё, что слышит Божью речь.
 
 
Что живёт по слову Божью,
Не пятнай людскою ложью,
Дни свои трудам отдай.
Вопреки земным досадам
Сотвори цветущим садом
Голый остров Голодай.
Над смиренной русской рожью
Храм вселенский созидай.
 
 
Разрушения не надо.
Все мы, люди, Божье стадо,
Каждый сам себе хорош.
Кто нам, дерзкий, руки свяжет?
Кто уверенно нам скажет,
Что в нас правда, что в нас ложь?
В кущах созданного сада
Правду сам себе найдёшь.
 

 
Хотя б вы нам и обещали
Завоевание луны,
Но всё ещё небес скрижали
Дня ваших крыл запрещены,
 
 
И всё ещё безумство радо
Ковать томительные сны
Над плитами земного ада
Под гулы тусклой глубины.
 
 
И всё ещё разумной твари
Века неволи суждены –
Томиться в длительном угаре
Всегда сжигаемой весны.
 

 
Бедная птица Додо!
Где ты построишь гнездо?
 
 
Было уютно в гнёздышке старом, –
Сгублена роща ярым пожаром.
 
 
Птенчиков огненный шквал
Горькой золой заметал.
 
 
Весело было в гнёздышке милом, –
Стала вся роща полем унылым.
 
 
Будет над рощей летать
И без конца тосковать
 
 
Бедная птичка! Только ль привычка –
Каждое утро писк-перекличка?
 
 
Плачет росою туман,
Сердце багряно от ран,
 
 
И под золою, пыль доедая,
Бегают искры, стая живая.
 
 
Бедная птица Додо!
Где же совьёшь ты гнездо?
 

О. Н. Бутомо-Названовой

 
О, если б в наши дни гоненья,
Во дни запёчатлённых слов
Мы не слыхали песнопенья
И мусикийских голосов, –
 
 
Как мы могли бы эту муку
Безумной жизни перенесть!
Но звону струн, но песен звуку
Ещё простор и воля есть.
 
 
О, вдохновенная певица,
Зажги огни и сладко пой,
Чтоб песня реяла, как птица,
Над очарованной толпой,
 
 
А я прославлю звук звенящий,
Огонь ланит, и гордый взор,
И песенный размах, манящий
На русский сладостный простор!
 

 
«Я любила, я любила,
Потому и умерла!»
Как заспорить с любой милой,
Как сказать: «С ума сошла!»
 
 
«Мне покойно в белом гробе.
Хорошо, что здесь цветы.
Погребенья час не пробил,
И ещё со мною ты.
 
 
Всё минувшее бесследно.
Я – совсем уже не та.
Но не бойся любы бледной,
Поцелуй мои уста.
 
 
Были пламенны и алы,
Вот, – недвижны и бледны.
Милый, пей их нежный холод,
Снова тки, как прежде, сны.
 
 
Не хочу, чтоб скоро умер, –
Мне одной пускаться в путь,
Без тебя в прохладном доме
Хоть немного отдохнуть.
 
 
Я любила, я любила,
Оттого и умерла!»
Как заспорить с любой милой,
Как сказать: «С ума сошла!
 
 
Здесь не гроб, а только койка,
Не кладбище, жёлтый дом».
Вдруг запела: «Гайда, тройка!
Снег пушистый, мы вдвоём».
 

 
Сжигаемый пламенной страстью,
Мечтатель, творец и тиран,
Играя безмерною властью,
Царил на Руси Иоанн.
 
 
Он крепко слился поцелуем
С тобой, проливающей кровь,
Тобой он был пьяно волнуем,
О жизнь! О безумство-любовь!
 
 
Он смертных покоев не ведал,
Он знал только прелести мук
И жертвам терзаемым не дал
Отрады покойных разлук.
 
 
Чтоб мёртвых тревожить, синодик
Кровавая память вела,
Стремя его вечно к свободе,
К азийской несдержности зла.
 
 
А просто, – он был неврастеник,
Один из душевных больных.
В беспутной глуши деревенек
Таится немало таких.
 

 
Кто-то, чёрный и покорный, кнопку повернул,
И хрусталь звенящим блеском встретил зыбкий гул.
 
 
Здесь когда-то, кто-то ясно пировал,
И когда-то, кто-то сердце заковал.
 
 
Лёгкая русалка заглянула к ним в окно, –
Кто-то вздрогнул и подумал: «Всё равно».
 
 
И отвёл глаза от заоконной темноты,
И смотрел, навеки тёмный, на вино и на цветы.
 

 
В путях надмарсовых стремлюсь вкруг солнца я,
Земле неведомый и тёмный астероид.
Расплавленный металл – живая кровь моя,
  И плоть моя – трепещущий коллоид.
 
 
Приникнуть не могу к тебе, земной двойник,
Отвеян в пустоту дыханием Дракона.
Лишь издали гляжу на солнцев светлый лик,
  И недоступно мне земное лоно.
 
 
Завидую тебе: ты волен, слабый друг,
Менять свои пути, хотя и в малом круге,
А мой удел – чертить всё тот же вечный круг
  Всё в той же бесконечно-скучной вьюге.
 

Путь

 
Для тебя, ликующего Феба,
Ясны начертанья звёздных рун.
Светлый бог! Ты знаешь тайны неба,
Движешь солнцы солнц и луны лун.
 
 
Что тебе вся жизнь и всё томленье
На одной из зыблемых земель!
Но и мне ты даришь вдохновенье.
Завиваешь Вакхов буйный хмель,
 
 
И мечтой нетленной озлатило
Пыльный прах на медленных путях
Солнце, лучезарное светило.
Искра ясная в твоих кудрях.
 
 
От тебя, стремительного бога,
Убегают, тая, силы зла,
И твоя горит во мне тревога.
Я – твоя пернатая стрела.
 
 
Мне ты, Феб, какую цель наметил,
Как мне знать, и как мне разгадать!
Но тобою быстрый лёт мой светел,
И не мне от страха трепетать.
 
 
Пронесусь над косными путями.
Прозвучу, как горняя свирель,
Просияю зоркими лучами,
И вонжусь в намеченную цель.
 

 
  Спокойно и просто
Иду в неоглядную даль.
  У каждого моста
Ручейно проблещет печаль.
 
 
  Но верную сладость
Познал я в просторе дорог,
  Где умная радость
Таится в круженьи тревог.
 
 
  И если морока
Совьёт перелётную пыль,
  Я с властью пророка
Подъемлю дорожный костыль.
 
 
  Всю нечисть земную
Сберёт ли грохочущий гром,
  Врага зачарую
Моим кипарисным крестом.
 

 
Плыву вдоль волжских берегов.
Гляжу в мечтаньях простодушных
На бронзу яркую лесов,
Осенней прихоти послушных.
 
 
И тихо шепчет мне мечта:
«Кончая век уже недолгий,
Приди в родимые места
И догорай над милой Волгой».
 
 
И улыбаюсь я, поэт,
Мечтам сложивший много песен,
Поэт, которому весь свет
Для песнопения стал тесен.
 
 
Скиталец вечный, ныне здесь,
А завтра там, опять бездомный,
Найду ли кров себе и весь,
Где положу мой посох скромный?
 

 
Облака плывут и тают,
Небеса горят, сияют,
Растворяют облака.
Солнце к отдыху стремится.
Ясный свет его струится,
Безнадёжный, как тоска.
 
 
Тёмный странник, в край далёкий,
В край неведомых святынь,
Прохожу я, одинокий,
По пескам немых пустынь,
 
 
И за пыльными столбами
Напряжёнными глазами
Различаю ту страну,
Где я радостно усну.
 

 
Вьётся предо мною
Узенький просёлок.
Я бреду с клюкою.
Тяжек путь и долог.
 
 
Весь в пыли дорожной,
Я бреду сторонкой,
Слушая тревожно
Колокольчик звонкий.
 
 
Неглушимый далью,
Гул его несётся,
Жгучею печалью
В сердце отдаётся.
 
 
Воздух полон гула,
И дрожит дорога.
Ах, хоть бы уснула
Ты, моя тревога!
 

 
О, друг мой тайный,
Приди ко мне
В мечте случайной
И в тишине.
 
 
В мою пустыню
Сойди на миг,
Чтоб я святыню
Твою постиг.
 
 
В бездушном прахе
Моих путей,
В тоске да в страхе
Безумных дней,
 
 
В одежде пыльной
Сухой тропой
Иду бессильный,
Едва живой.
 
 
Но весь жестокий
Забуду путь,
Лишь ты, далёкий,
Со мной побудь,
 
 
Явись мне снова
В недолгом сне,
И только слово
Промолви мне.
 

 
К утехам равнодушен,
В толпе смирен и тих,
Судьбе я всё послушен
В скитаниях моих,
 
 
И если ворон чёрный
Пророчит мне беду,
Предвестию покорный,
Я злым путём иду,
 
 
И если злобным взором
Весь день мой омрачён
Иль вражьим наговором
Мой след заворожён,
 
 
Не смею, не умею
Беду разворожить,
Весёлым быть не смею,
Не смею не тужить.
 

 
Мне боги праведные дали,
Сойдя с лазоревых высот,
И утомительные дали,
И мёд укрепный дольных сот.
 
 
Когда в полях томленье спело,
На нивах жизни всхожий злак,
Мне песню медленную спело
Молчанье, сеющее мак.
 
 
Когда в цветы впивалось жало
Одной из медотворных пчёл,
Серпом горящим солнце жало
Созревшие колосья зол.
 
 
Когда же солнце засыпало
На ложе облачных углей,
Меня молчанье засыпало
Цветами росными полей,
 
 
И вкруг меня ограды стали,
Прозрачней чистого стекла,
Но твёрже закалённой стали,
И только ночь сквозь них текла,
 
 
Пьяна медлительными снами,
Колыша ароматный чад.
И ночь, и я, и вместе с нами
Мечтали рои вешних чад.
 

 
Как незаметно подступила
Успокоительница-ночь!
Но где же все твои светила?
«Я тучею заворожила
Мои светила», – шепчет ночь.
 
 
Одна ты радоваться хочешь
Тому, что есть, вещунья-ночь.
О чём же тьмой ты мне пророчишь?
«Ещё ты много стрел отточишь,
Ликуй, но бойся», – шепчет ночь.
 
 
Зачем и чем меня тревожишь
Ты, предвещательница-ночь?
Судеб ты изменить не можешь.
«Ты сам томления умножишь,
Но не печалься», – шепчет ночь.
 
 
Ночным вещаньям чутко внемлю
И вопрошаю снова ночь:
«Какую радость я приемлю?» –
«Свой жезл вонзи в родную землю,
Вновь расцветёт он», – шепчет ночь.
 
 
Мне внятен твой утешный шёпот,
Тебе я верю, верю, ночь,
Но что же значит дальний топот?
«Иди спокойно. Что твой ропот?
Всё в Божьей воле», – шепчет ночь.
 

 
Долго играла заря и смеялася,
Вся золотая, багровая, алая,
Ярым пожаром в реке отражалася, –
И побледнела, и никнет, усталая.
 
 
Чутко иду я тропинкой знакомою
Между кустами в долину глубокую,
И над рекою с тоскливой истомою
Жду я прекрасную, ночь звездоокую.
 
 
Там, где журчала под утлою лодкою
Речка, целуясь с прибрежными лозами,
Там я слюбился с красавицей кроткою,
Там я сдружился с весенними грёзами.
 
 
С неба спускается ночка желанная.
Всех усыпила, ревниво-стыдливая.
Всю её кроет одежда туманная.
Еле видна мне улыбка счастливая.
 
 
Тихо прильнула, осыпана ласками,
Круг очертила мечтами согласными,
Нежно играет прозрачными масками,
Кротко сверкает зарницами ясными.
 
 
Что же не молкнут тревоги сердечные?
Нет им забвения, нет утоления.
Жалобы вечные и бесконечные, –
Слушай же, ночь, заунывное пение.
 
 
Знаю, заплачешь полночными росами,
Знаю, уйду от тебя опечаленный,
Теми же злыми, больными вопросами
Весь отуманенный и опечаленный.
 

 
Только мы вдвоём не спали,
Я и бледная луна.
Я был тёмен от печали,
А луна была ясна.
 
 
И луна, таясь, играя
Сказкой в зыблемой пыли,
Долго медлила у края
Тьмою дышащей земли.
 
 
Но, восторгом опьянённый,
Я взметнул мою луну
От земли, в неё влюблённой,
Высоко на крутизну.
 
 
Что порочно, что безгрешно,
Вместе всё луна сплела, –
Стала ночь моя утешна,
И печаль моя – светла.
 

 
Ты хочешь, девочка луна,
Скользящая в просторах неба
Отведать горнего вина
И нашего земного хлеба.
 
 
Одежды золотая сеть
Пожаром розовым одела
Так непривыкшее гореть
Твоё медлительное тело.
 
 
Вкусив таинственную смесь
Того, что в непонятном споре
Разделено навеки здесь,
Поёшь ты в благодатном хоре.
 
 
Твой голос внятен только мне,
И, опустив глаза, я внемлю,
Как ты ласкаешь в тишине
Мечтательною песней землю.
 

 
В прозрачной тьме прохладный воздух дышит,
Вода кругом, но берег недалёк,
Вода челнок едва-едва колышет,
И тихо зыблет лёгкий поплавок.
 
 
Я – тот, кто рыбу ночью тихо удит
На озере, обласканном луной.
Мне дрозд поёт. С чего распелся? Будит
Его луна? Иль кто-нибудь Иной?
 
 
Смотрю вокруг. Как весело! Как ясно!
И берег, и вода, – луне и мне
Всё улыбается и всё прекрасно.
Да уж и мне не спеть ли в тишине?
 

 
В небе звёзды ярко блещут,
Дали светом осиянны.
Мысль моя летит с тоскою
В те неведомые страны,
 
 
Где сияют эти звёзды,
Где толпы миров кружатся,
И напрасные вопросы
На душе моей родятся:
 
 
Есть ли там такие ж люди?
Правят так же ль ими страсти?
Так же ль дики там и злобны
Бед бессмысленных напасти?
 

 
Спокойно озеро, широко,
Как чаша полная водой,
Зарёй подернуто с востока,
Хранит пленительный покой.
 
 
Одета дымкой розоватой,
Не шелохнётся осока́,
Туманом скрыта, словно ватой,
Вдаль убежавшая река.
 
 
Прилив бодрящей, свежей сырости
Отрадно душу веселит:
Казалось, где б тревоге вырасти, –
А всё ж она томит,
 
 
Томит отравой сладко-горькой
Слезами кроет даль,
И я, любуясь алой зорькой,
Сам не пойму, о чём печаль?
 
 
Хочу ль сказать я солнцу: «Брызни
В туман потоками лучей,
И жарким веянием жизни
Тишь приумолкшую обвей»?
 
 
Иль жалко мне, что обаяние
Прохлады утренней сбежит
И солнца гордого сияние
Опять мне очи утомит?
 

 
Где ты, моя Ариадна?
Где твой волшебный клубок?
Я в Лабиринте блуждаю,
Я без тебя изнемог.
 
 
Светоч мой гаснет, слабея,
Полон тревоги, стою,
И призываю на помощь
Мудрость и силу твою.
 
 
Много дорог здесь, но света
Нет и не видно пути.
Страшно и трудно в пустыне
Мраку навстречу идти.
 
 
Жертв преждевременных тени
Передо мною стоят.
Страшно зияют их раны,
Мрачно их очи горят.
 
 
Голос чудовища слышен
И заглушает их стон.
Мрака, безумного мрака
Требует радостно он.
 
 
Где ж ты, моя Ариадна?
Где путеводная нить?
Только она мне поможет
Дверь Лабиринта открыть.
 

 
Две пламенные вьюги
В безумстве бытия,
То были две подруги,
Любовь и смерть моя.
 
 
Они кружились обе,
Огонь и дым вия,
В неистощимой злобе
Все правды затая.
 
 
Венцы на них сияли.
В одном венце змея
Оранжевой эмали
Вилась, в другом – струя.
 

 
По тощим нивам бытия
  Влачатся две жены, –
    Смерть впереди,
    Жизнь позади.
 
 
Из них одна лишь смерть вольна,
  А жизнь идёт рабой
    За нею вслед, –
    Ей воли нет.
 
 
И смерть могучею рукой
  Ломает всё и мнёт, –
    Что бросит смерть,
    То жизнь берёт.
 

 
Земным не прельщайся,
Земные надежды губи,
От жизни отвращайся,
И смерть возлюби.
 
 
Не обманет она,
В ней утешение, –
Тишина,
Забвение.
 

 
В тёмный час на иконы
Безнадёжно гляжу,
И закрыты каноны,
И молитв не твержу.
 
 
Безобразны и дики
Впечатления дня.
Бестревожные лики,
Утешайте меня!
 
 
От бесстрастного взора
Прямо в душу мою
Я греха и позора
Никогда не таю.
 
 
Не от мира исходит
Утешающий свет,
И не к жизни приводит
Нерушимый завет.
 
 
Что мне мир! Он осудит
Иль хвалой оскорбит.
Тёмный путь мой пребудет
Нелюдим и сокрыт.