Текст книги "Сад"

Автор книги: Федор Конев

Соавторы: Виктор Козько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Мирон спрыгнул с попутной машины, благодарно махнул рукой и сошел с асфальта на проселочную дорогу.

Шел один, вокруг поле да лес, выше – небо. Шел да насвистывал песенку. Вдруг приметил – идет навстречу женщина. И очень вроде знакомая. Прибавил шаг. Разглядел – Ольга Ивановна.

И она увидела его, побежала было, да снова пошла шагом.

Шли навстречу, сошлись, остановились.

– Вы куда? – спросил Мирон.

– К вам, – ответила она.

Стояли, смотрели друг на друга, потом с коротким всхлипом Ольга Ивановна бросилась к нему, обняла, прижалась.

Он стоял, растерянно растопырив руки, осторожно обнял.

– Испугалась за вас…

Он прижал ее к себе. Радость и мука были на его лице.

– Пошла выручать, – засмеялась она. – А куда?

Он целовал ее.

– Ты не думай, что я трусиха. Их пытали при мне. Это ж были друзья по школе, по комсомолу… Я с ними росла.

– Не надо об этом.

– Нет, нет… Они знали – не я. Я помню плача… Они спрашивали – кто? Когда осталась жива, поклялась отомстить. Но кончилась война, и я вдруг оробела. Захотелось жить.

Она порывисто прижалась к нему.

– Я пойду, расскажу… Только не торопи меня. Я соберусь с силами. И хоть еще немного побуду с тобой. Вгорячах могут не разобраться. Не гони меня, милый.

– Господи! – простонал Мирон.

– Да-а, без обутки не убежишь, – вздохнул Куб.

Четверо детдомовцев сидели на солнцепеке, выставив голые пятки, и грелись. Худой мальчик читал книгу, потом закрыл, мечтательно уставился в пустоту.

– Эх, – вздохнул он. – Нам бы золотой ключик… Черепахой охраняется. Вставил в замок, и распахнется другое царство, как магазин в городе. Хлеб и булки с баранками, конфеты, печенья навалом…

– Трави, Клопик, – лениво отозвался Куб, – трави баланду… Нет такого царства, чтоб все от пуза.

– А вот есть, а вот есть! – упорствовал Клопик.

– А я знаю, где золотой ключик, – спокойно сообщил Мыса.

Остальные трое уставились на него, Клопик с удивлением, Куб с ухмылкой, третий слюну проглотил, привидилось печенье.

– Своими глазами видел, сгружали, – продолжал Мыса. – Ящик, на ящике написано: «Золотой ключик».

– Куда сгружали? – спросил неторопливо Клопик.

– Не скажу… Каждый по пайке за ужином, тогда скажу.

– Ты чего? – удивился Кубик. – Притырим ключик – всего от пуза.

– Не-е, сначала по детдомовской пайке, а потом царскую, – не соглашался Мыса. – Я умну все, места в курсаке хватит.

– Ладно, Мыса, – сказал Кубик, – договор дороже денег.

– Клянитесь, что пайки не зажилите.

– Сука буду, не зажилим.

– Хоп ко мне. – поманил Мыса.

Мальчишки облепили Мысу, и тот что-то зашептал.

– А-а-а! – разочарованно откинулся Кубик. – У Сидора… Плакала моя пайка.

– Нет, братцы, – раздумывал Клопик. – Сидор – жила. Мог и золотой ключик прижилить.

– Ладно, – хлопнул себя по животу Кубик. – Проверим. Обманешь, Мыса, бить будем долго и больно.

Вечером, как стемнело и детдом уснул, Мыса, Кубик, Клопик и четвертый мальчик выбрались в окно.

К глухой стене сада детдомовцы поставили лестницу. Одного оставили «на шухере», трое поднялись на крышу. Разобрали несколько досок, спустились в склад. Чиркнул Кубик спичкой, осветил полки с буханками хлеба, ящиками макарон… Матрацы, одеяла…

– Где? – спросил Мысу.

Мыса указал угол. Пробрались туда, осветили ящик с надписью «Золотой ключик». Куб прихватил ломик, ловко сбил крышку, убрал промасленную бумагу.

– Конфеты! – воскликнул Клопик. – Хватай, братцы.

– Стой! – остановил Кубик. – Ну, Мыса… Ты где?

Мыса выпрямился, поднял с земли какой-то предмет.

– Автомат, – прошептал он.

– Чего?

Спичка потухла. За стеной раздался осторожный свист.

– Атанда, хлопцы! – прошипел Кубик.

В темноте закопали находку у стены. Закопали и разбежались.

Утром лил дождь. Мыса, Куб и Клопик повели Лепика к складу.

Постояли у стены, оглядываясь, не видит ли кто.

– Патроны есть? – спросил Лепик.

– Нет.

– Автомат без патронов, что палка, – сказал он. – Достать бы патроны, я бы вас поучил стрелять.

Мыса наклонился и бистро откопал находку. Сперва действительно показалось, что это оружие. Но уже через миг Лепик сказал пренебрежительно:

– Да это сирена. Эх вы, лапти!

Мальчишки были разочарованы, Кубик взял из рук Мысы сирену и замахнулся, чтобы швырнуть, но Лепик остановил его.

– Закопай, – приказал он. – Знаешь, как ревет? Почище быка. Девчонок пуганем, а то они у нас непуганые.

Детдомовцы выстроились перед крыльцом, а на крыльце стоял Мирон в белой рубахе и рядом Ольга Ивановна.

– Скоро привезут саженцы, – говорил Мирон, – и мы с вами заложим сад. Вырастут деревья и нас отблагодарят яблоками. Сделай добро, добро получишь. Простая истина, а пронести ее через жизнь нелегко. Много будет вокруг разной муры… А вы помните свой сад?

Он трижды зачем-то хлопнул в ладони, подняв над головой руки, и крикнул:

– Девочки! Мальчики! Сейчас по моей команде вы все сходитесь в центре. Вокруг Кубасова соберетесь!

– Ко мне, шпана! – сказал баском Кубик.

– Внимание! Сошлись!

Детдомовцы кинулись к центру, столпились, стоят, ждут, что директор прикажет дальше.

– А теперь, – продолжал Мирон, – по моей команде вы броситесь врассыпную. Но как только я крикну: «Стой!» – все замрете на том месте, где оказались. Ясно?

– Ясно! – ответил детдом.

– По команде «три» разбегайтесь. Раз! Два! Три!

Дети с визгом побежали в разные стороны. Директор вскинул руку.

– Стой! – рубанул он ладонью воздух, и дети застыли там, где кого застала команда.

Мирон устало выдохнул и сказал:

– Ставьте колышки.

У каждого в руках был колышек, дети воткнули их в землю.

– Подняли руки! – снова скомандовал Мирон.

Он показал, как это надо делать, вскинул руки над головой и замахал кистями.

Дети повторяли его движение. Это он видел будущий сад.

Он сказал:

– Таким будет наш сад. И у каждой яблони будет свое имя.

Он передал колышек Ольге Ивановне, один оставив себе. Они спустились с крыльца и пошли среди детей. Выбрали место и воткнули свои колышки.

– Яблоня – Мирон, – сказал он. – Яблоня – Ольга. Все верно!

– Верно! – закричали детдомовцы, все еще размахивая над головой руками.

Оживленный Мирон прошел в комнату, отведенную под кабинет. За ним следовала Ольга Ивановна.

– Сад… – говорил он, проходя за письменный стол. – Это нм навсегда. По себе знаю…

– Понимаю.

– Что такое сад? – спросил он задумчиво.

– Да я понимаю, – засмеялась Ольга Ивановна.

– Не до конца, – мотнул головой Мирон. – Никогда не забуду… Сенокос. Я, малец, при кашеваре, хворост собираю. А сам не могу удержаться, все бегаю смотреть, как мужики косят. У-у, силища! Казалось, вся она во мне!

Он, улыбаясь, смотрел мимо Ольги Ивановны, будто и теперь видел тех плечистых косарей, что цепочкой вытянулись по зеленому лугу.

– Я понимаю, – говорила Ольга Ивановна. – Не глупая…

– Потом на войне, – продолжал Мирон… – Я ведь и отступал, и в окружении был, и в партизанах воевал, и до Праги топал потом… И везде я ту силу в себе нес. Иду в строю… Перед глазами спины качаются. И вдруг полыхнет душа: да нет силы против этой!

Ольга Ивановна печально смотрела в окно. И Мирон уловил ее настроение, понял, что она опять думает о своей беде, о своей одинокой правоте, которую некому подтвердить.

Он вышел из-за стола, подошел, улыбнулся.

– Нам нельзя врозь, – сказал он. – У нас страна такая, особенная. Если каждый за себя – нам конец. А как вместе, могучей нет. Вот в чем сад. Чтобы никогда не были они врозь, гаврики наши.

Она благодарно улыбнулась ому.

Лепик помогал выводить из конюшни лошадей. Маленький рябой мужик, конюх, стоял в открытых дверях и почему-то на каждую выбегавшую лошадь замахивался:

– Ать-тя, зараза!

Лошади вскидывали головы, отскакивали вбок и отбегали к изгороди.

Лепик открывал стойла и выпускал лошадей. В крайнем стойле, в маленьком закутке лежал на соломе жеребенок с белой звездой па лбу.

Второй конюх, широкий плосколицый мужик, остановил Лепика:

– Его оставь… Этот не жилец. Надо бы забить…

– Что с ним? – спросил Лепик.

– А кто его знает? Хворь какая-то… Забить надо, а зоотехника нет, по закону списать.

– Отчего болеет-то? – никак не поймет и тревожится Лепик.

– Нутро слабое… Я так думаю. Или тоска…

– Какая тоска?

– Ясно, лошадиная…

Конюх сплюнул под ноги и пошел к выходу.

– Гони табун на водопой, Лепик, – сказал он. – А мы с Миколой перекусим.

Лепик все смотрел на жеребенка, и тот, почувствовав его взгляд, поднял слабую голову, тихо заржал, будто пожаловался на свою муку и одиночество.

Лепик зашел в стойло, присел перед жеребенком, погладил по гриве. А тот доверчиво, с какой-то детской надеждой ткнулся мордой Лепик у в бок.

Мирон стоял у окна, лбом касаясь стекла, по ту сторону которого бежали дождевые струи. Дождь, видимо, лил давно. На дворе вокруг колышков образовались лужицы.

– Где. этот Сидор? – простонал Мирон. – Куда он сгинул? Что там целую неделю делает?

К окну подошла Ольга Ивановна и тоже уставилась на рябые лужицы.

– Ну, где он? – печалился Мирон. – Время упустим, весну…

Ольга Ивановна о своем сказала:

– Вчера немцы сошли с ума, завтра свихнутся другие… И все наши труды с тобой…

– Ты брось, – приобнял он ее. – Одни рубят сады, другие садят. Кто победит. Знаешь что?

– Что?

– Хочу я, чтобы у меня сын был. И чтобы он на меня походил.

– Вот как?

– А еще хочу, чтобы дочь была. И чтоб она на тебя походила.

Ольга Ивановна обняла его.

– Ты прав, – сказала она. – Одни рубят, другие садят. Мне все понятно. И мне спокойно.

На улице лил дождь, ровный, нудный. Через двор, стараясь не сбить колышки, шагал Якуб. Он был в дождевике с поднятым капюшоном и напоминал серого монаха. Увидев в окне Мирона и Ольгу, он кивнул. Слышно было, как топал по коридору, за дверями помедлил, в комнату прошел без дождевика.

– Добрый день, – сказал он, усаживаясь на табурет возле печи.

– Что такой хмурый? – спросил Мирон. Якуб пятерней почесал затылок, огорченно мотнул головой и проговорил:

– Жеребенок пропал. Больной был… На ногах не стоял. И кто-то увел из конюшни, из-под носа Миколы…

– Сплоховал разведчик, – улыбнулся Мирон.

– Твои это, – поднял глаза Якуб. – Больше некому.

– То есть как мои? – озаботился Мирон.

– Лепик все крутился на конюшие… Жеребенок колхозный, казенный… Воровство получается.

– Не мог Лепик, – уверенно сказал Мирон. – Я за парня ручаюсь.

– Твои, Мирон, – твердил Якуб, – Никто другой Миколу не обведет.

– Дрыхнул твой Микола, – сердился Мирон. – Выпил и…

– Во всем районе самогонки не хватит его уложить, – спокойно и убежденно ответил Якуб. – Твои. Разберись.

Он поднялся, улыбнулся Ольге Ивановне, будто извиняясь.

– Дохлым жеребенок, а канитель заведут… Зоотехника не знаешь?

– Не-е, – крутнул головой Мирон. – Не мог Лепик. Дисциплину знает, солдат.

– Пусть вернет жеребенка, хоть шкуру, чтобы списать, – пошел к дверям Якуб. – И как увели, черти?!

Он вышел.

В дровянике, под навесом сидел маленький мальчик и смотрел на окно, за которым Ольга Ивановна разговаривала с Мироном. О чем-то они говорили горячо, размахивали руками и ходили по комнате.

Потом в комнату вошел Лепик и они перестали ходить, а стали смотреть на Лепика.

От кухни бежала девчонка. Она увидела под навесом мальчика и подошла к нему, перешагивая лужицы.

– Ты чего тут сидишь? – спросила девочка.

– Машка-замарашка, – отвел глаза мальчик.

– Я тебе подразнюсь… А ну, пошли!

– Уйди, говорю, – надулся мальчик.

– Ишь какой!

Девочка проследила за взглядом мальчика, увидела в окно Ольгу Ивановну, директора и Лепика.

– Шпионишь? – усмехнулась она.

– Ага, вот тебе, – обиделся мальчик. – Ничего ты не знаешь.

– Чего я не знаю?

– Она моя мама, – запальчиво сказал мальчик.

– Кто? – не поняла Машка и оглянулась па окно. – Ольга Ивановна?

– А кто же?

– Не придумывай! Не ври…

– И не вру вовсе! – На глазах мальчика выступили слезы. – Она меня маленького потеряла, а теперь я вырос и она не узнает. А я помню – она моя мама.

– О господи! – по-бабьи вздохнула Машка и погладила мальчика по голове. – Пойдем, я тебя бульбой угощу? А?

Мальчик подумал, посопел, но соблазн был слишком велик, и он поднялся.

…А в комнате продолжался разговор.

– Ты знаешь, кем мечтает стать Лепик? – спросила Ольга Ивановна.

– Кем?

– Конюхом.

– Он любит коней.

– Почему же ты не допускаешь мысли, что он увел больного жеребенка?

– Почему не допускаю? – повторил Мирон, уставясь на Ольгу Ивановну.

Он смотрел на нее и о чем-то мучительно думал.

– Что с тобой? – удивилась она.

– И ты не допускаешь… Вот в чем дело!

Он вдруг закричал:

– Провокатор тебя пожалел! Вот! Ты не можешь заподозрить, потому что он близкий тебе человек.

– Не говори ерунды.

– А ты пошевели мозгами. Ну! – Он сел рядом с ней и схватил ее за руку. – Ну!

Она задумалась и вдруг испуганно вскинула глаза.

– Кто он?

– Да нет, – ответила она. – Я сейчас подумала, что у меня никого нет, кроме тебя.

К детдому шагал уверенный и деловой Сидор.

Мирон выскочил на крыльцо, сбежал со ступенек, кинулся навстречу.

– Где саженцы? – спросил он.

Сидор остановился и смотрел мимо, будто Мирона и не было.

Мирон оглянулся – на кого смотрит.

От крыльца к ним шла Ольга Ивановна, а чуть отстав, – Михаил Иванович, то бишь Квадрат.

Ольга Ивановна столкнулась с колким взглядом Сидора. Тенью пробежала тревога по ее лицу, и она невольно остановилась так, будто спряталась за Мирона.

– Тебя спрашиваю! – повысил голос Мирон.

Сидор был уверен, нетороплив и насмешлив. Он достал из кармана бумагу и протянул Мирону.

– Не дали? – забирая бумагу, потерянно спросил Мирон.

– Люди о хлебе думают, – ответил Сидор и снова посмотрел на Ольгу Ивановну. – А тут баловство.

– Да был ли ты в лесхозе? – вспыхнул Мирон.

– Ну, а то как же! Сунулся как дурак. Они и бумагу не стали смотреть, сразу послали…

– Куда послали?

– Очень далеко, – усмехнулся Сидор.

– Врешь ты все! Врешь!

Мнрон шагнул к Сидору и схватил бы за грудки, но перед ним возник Квадрат:

– Мирон Афанасьевич!

– Не был он там, подлый человек!

– Разрешите мне, – сказал Квадрат. – И пошлите со мной двух детдомовцев. Саженцы будут.

Мирон смотрел на Квадрата и постепенно остывал.

– Пусть попробует, – усмехнулся Сидор и пошел, бросив многозначительно: – Здравствуйте, Ольга Ивановна.

Ольга Ивановна поежилась, будто ей стало зябко.

– Постарайся, дружище, – подал бумагу Мирон. – Без саженцев…

– …не возвращайся, – весело подхватил Квадрат.

Лепик в темноте прокрался на кухню. Смутно виделись какие-то кастрюли, котлы, столы, заваленные посудой, полки. Но Лепика не это интересовало. Он полез в угол и там звякнул дужкой ведра.

В это время чиркнула спичка и вспыхнул огонь.

Лепик испуганно выпрямился, но ведро с картофельными очистками все-таки не выпустил из рук.

Огонек спички коснулся фитиля лампы.

Лепик разглядел девочку. Это была Маша.

– Поймала-таки я тебя, – сказала Маша. – А то думаю, кто это ворует все время…

– Вот дам по шее, – пригрозил Лепик.

– А я кричать буду, – разумно сообщила Маша. – Весь дом подниму. Думаешь, не знаю, для чего очистки?

– Ну и знай!

– Пойду Мирона Афанасьевича разбужу.

Лепик этого не желал.

– Хочешь посмотреть? – подобрел Лепик.

– Что посмотреть?

– Не что, а жеребенка.

– Хочу.

– Потом не предашь?

– Нет.

– Поклянись.

– Клянусь.

– Нет-нет, не так.

– А как?

– Кровью.

Лепик взял ножик и протянул Маше. Она испуганно замотала головой.

– Порежь руку, – потребовал Лепик.

– Можно, я ранку расковыряю? – предложила Маша.

Лепик подумал и согласился, а сам согнулся и, отвернув голову, провел ножом по руке.

Кровь выступила на пальце Маши и обильно сочилась из пореза на руке Лепика. Он взял Машину руку и соединил со своей.

– Теперь наши крови смешались, – сказал Лепик. – Если я умру, ты умрешь. Поняла?

Маша кивнула, расширенными глазами глядя на Лепика.

Ольга Ивановна шла по двору.

В дверях склада стоял Сидор. Он отступил в глубину помещения и сел на ящик. Когда показалась в просвете двери проходившая мимо Ольга Ивановна, Сидор подал голос:

– Ольга Ивановна!

Она остановилась.

– Да, – произнесла она, отчего-то оробев.

– Загляните, разговор есть.

Ольга Ивановна успокоилась от первого неосознанного страха и прошла в склад, вся подтянутая и собранная.

– Ну? – спросила она грубовато.

– Интерес у меня к вам, вы знаете… Серьезные намерения… Вот я и подумал: чего это гражданочка из города в деревню сбежала? Когда б наоборот, то и подозрения нет. А тут…

Он покрутил растопыренными пальцами.

– Не поленился, завернул в городок ваш родимый. Родня там у меня, паршивенькая, правда… Но просветили! Они там считают, что вы с немцами драпанули.

– Что же вы не доложите, куда надо? – холодно произнесла Ольга Ивановна.

– Дурак, что ли? Я сюда быстрей. Мою фамилию возьмете, конца не найдут.

– Как же это вы… с такой женщиной, которая служила?

– Жить надо было, – рассудил Сидор, – вот и служила.

– Может, я не только служила…

– Любой грех прощу, – поднялся Сидор. – А только не могу без вас. Вот ведь умом понимаю – не туда попер, а ничего поделать не могу. Хоть руки на себя наложи!

– Какая ж ты мразь! – произнесла сквозь зубы Ольга Ивановна и шагнула к двери.

И тогда Сидор метнулся вперед, загородил дорогу.

– Ну, нет! – скривился он в усмешке. – Обломаю… В милицию не побежишь…

– Отойди, убью, – вроде бы спокойно, не повышая голоса, сказала Ольга Ивановна, однако Сидор устрашился се лица и боязливо отошел в сторону.

Она прошла мимо, прямая и гордая.

Был полдень, когда Маша и Лепик сбежали из детдома и огородами вышли к лесу. Еще по лесу прошли полкилометра и выбрались на поляну, посреди которой стоял заброшенный сарай.

В этом сарае и жил жеребенок. Он радостно заржал, завидев своего друга. Лепик побежал к нему, прижался к шее.

Потом они кормили жеребенка картофельными очистками, Лепик рассказывал:

– Он мне поверил. Поднялся на ноги и пошел. Чуть не падает, но все равно идет. А сейчас он совсем поправился.

– А как же потом? – спросила Маша. – Куда его?

– Когда вырастет, подарю дядьке Мирону. Ему конь нужен. Он на коне знаешь какой?! Все увидят, какой он на коне.

Жеребенок заржал, словно соглашаясь.

– Он побегать хочет, – сказала Маша.

Лепик вывел жеребенка на улицу. Жеребенок стоял, изумленно глядя на траву, вдруг взбрыкнул задними ногами, помчался по поляне. Дети побежали за ним. Он круто повернул назад, ударил боком Лепика, свалил с ног. Это он затевал игру.

То жеребенок бежал и дети ловили его, то дети убегали от него, а он, высоко подпрыгивая, догонял их.

Бегали между деревьями, дети хохотали, жеребенок разыгрался вовсю. Он выскочил на опушку леса, застыл, увидев впервые перед собой огромный простор поля, и вдруг поскакал, вскинув голову и задрав курчавый хвост.

– Звездочка! – звал Лепик. – Звездочка!

И это случилось мгновенно, из земли вырвался огонь, взметнул комья и пыль. Жеребенок упал, пытаясь вскочить, и снова повалился.

– А-а-а! – закричал Лепик и бросился к жеребенку.

– Не беги! – надрывалась Маша. – Там мины!

Но Лепик не слышал ее, бежал по полю. Жеребенок поднял голову, будто пытаясь спросить, что же такое случилось, почему он не может скакать. Лепик упал рядом на колени. Жеребенок слабо заржал, жалуясь, и глаза его помутила смертная мгла.

Воронка от взорвавшейся мины чуть заметно дымилась.

– Лепика в милицию забрали! – с криком ворвалась в комнату мальчиков Маша.

Все повернулись к ней и ждали, еще ничего не понимая.

– Он жеребенка спас… А жеребенок побежал и взорвался на мине…

Все молчали.

– Лепика судить будут, – уже тише добавила Маша.

В полной тишине поднялся Кубик, цыркнул сквозь зубы и сказал:

– Братва, наших бьют.

Детдомовцы повскакивали со своих мест, ринулись в дверь, промчались с грохотом через коридор, поднимая остальные комнаты, вооружаясь на ходу, кто палкой, кто ремнем, а кто и полотенцем, и вывалились на улицу.

К ним бежал через двор встревоженный Мирон. Толпа захватила его и повлекла за собой. Мирон что-то спрашивал, ему объясняли.

От школы шла Ольга Ивановна. И тут же попала в водоворот, и ей стали объяснять, решительно шагая вперед.

– Остановите их! – кричала Ольга Ивановна Мирону.

– Не могу! – отвечал почему-то весело Мирон. – За товарища идут! За брата!

Ольга Ивановна как-то вся посветлела, обняла двух девчонок и зашагала, слившись с толпой.

Мирон крикнул:

– Кончай анархию! Строем! И с песней!

Детдомовцы перестали галдеть, толкаясь, кое-как выстроились. И теперь они шли слитно, в едином строю и пели о том, что они – молодая гвардия рабочих и крестьян.

Ольга Ивановна тоже пела. А потом вдруг перестала, будто испугалась чего-то. Она осторожно выбралась из строя и незаметно отошла на обочину. Погрустневшим взглядом провожала она детдомовцев, которые шли по проселочной дороге на выручку друга.

Неприметно подошел к ней Сидор и остановился рядом.

Она шарахнулась от него, будто от какой проказы. И сузились глаза Сидора от обиды.

Мирон с двумя детдомовцами из старшей группы собрался на рыбалку. На носу лодки лежал неводок.

Ольга Ивановна проводила их.

– Поймайте вот такую щуку! – раскинула она руки.

– Приказ будет исполнен, – обещал Мирон.

Лодка с рыбаками поплыла, а Ольга Ивановна осталась на берегу. Она долго стояла, когда уже и лодка скрылась за мысом, смотрела на реку и смутно чему-то улыбалась. Потом облегченно вздохнула, повернулась и увидела шагах в десяти маленького мальчика, который стоял спиной к ней и держал рубаху в руке.

Подошла к нему.

– Сеня, ты собрался загорать? – спросила она.

Мальчик сопел и все поворачивался к ней спиной.

– Что с тобой, Сеня?

Мальчик стал всхлипывать.

Ольга Ивановна беспомощно оглянулась. Неподалеку стайкой стояли девочки.

Они приблизились, и Маша сказала:

– Видите – родинка?

На спине мальчика была большая родинка.

– Он маленький, – стала объяснять другая девочка. – Придумал, что вы его мама. Мы сказали, если мама, то узнает по роднике.

Ольга Ивановна за плечи повернула мальчика и порывисто прижала к себе:

– Сенечка, милый! Да ты мне роднее сына.

Она подхватила его на руки, он обнял ее за шею и с нескрываемым торжеством посмотрел на Машу.

Они двинулись к детдому. Сеня сидел на руках Ольги Ивановны и никогда прежде не был так счастлив и горд, а девчонки шагали, стараясь оказаться ближе к учительнице, и все что-то говорили, старались вызвать ее внимание к себе, будто она, сама еще молоденькая, была и в самом деле мамой этих обездоленных войной.

Счастливо шли, согласно и дружно.

Оттого, должно быть, не сдержал своей злости Сидор. Он с ребятами, среди которых был и Лепик, дрова складывал. Кто-то пилил, кто-то колол, а он складывал в поленницу.

И видит – Ольга Ивановна с девчонками.

Бросил полено, шагнул навстречу и яростно тряхнул головой:

– А ну, сними с рук мальца! Кому говорю!

Мальчишки и девчонки этого не ожидали, застыли на месте, разинув рты.

– Я не за то кровь проливал, чтобы ты своими грязными руками марала наших детей! – в ярости говорил Сидор, свято веря в эту минуту в каждое свое слово. – Это дети партизан, убитых и замученных. Прочь от них!

Девчонки прижались к Ольге Ивановне и дрожали.

Сидор посмотрел на ребят и резким жестом выкинул вперед руку:

– Немецкая овчарка! Подстилка офицерская!

Лепик машинально рванул к Сидору, но вдруг остановился и посмотрел на друзей. Они мрачно молчали.

Сидор рванул на груди рубаху, так, что отлетели пуговицы:

– Не вру, хлопцы! Провалиться мне на месте!

А Леник смотрел на ребят, и ему стало страшно оттого, что те молчали, мрачно глядя перед собой.

– Это неправда, – прошептал он и вдруг закричал: – Неправда!

Лепик беспомощно огляделся вокруг, скользнул глазами по складу и вдруг остановил взгляд. Через миг он бросился к складу. Тяжело дыша, разрыл землю и достал сирену. Налег на ручку. Она легко поддалась.

Скрежещущий, раздирающий душу вон понесся по деревне.

Вон нарастал, давил перепонки, нагонял безумный страх, напомнив войну. Ревели малыши. Побежала по улице женщина, обхватив руками голову, споткнулась, упала и осталась лежать.

Развернул лодку Мирон.

Воющий режущий звук поднимал и выбрасывал из домов людей.

Бежали как на зов, как на крик о помощи. Кто-то с дробовиком, кто-то с берданкой.

Бежал Мирон вдоль реки.

Ворвались во двор детдома.

Лепик остервенело крутил ручку сирены.

Еле его оторвали от ручки.

– Это неправда…

Он привалился к стене склада, смотрел расширенными глазами на склонившегося над ним Мирона.

Возможно, он пережил самое большое потрясение в своей недолгой жизни.

Все были заняты Лепиком, и никто не видел, как ушла со двора от людей Ольга Ивановна. Шагала торопливо по улице деревни и скрылась за домами.

Когда Мирон спохватился, когда ему ребята начали что-то объяснять и он кинулся искать Ольгу Ивановну, то ее уже нигде не было.

Не было ее в поле, где он звал.

Не было в лесу, где он звал.

Не было в городе, где искал.

Спрашивал какого-то человека, тот мотал головой.

Спрашивал милиционера, тот пожимал плечами.

Никто не знал, где она.

И вернулся ночью Мирон и повалился на землю среди колышков. Долго лежал ниц. Целую вечность.

Вернулся Михаил Иванович, то бишь Квадрат.

Подъезжая к детдому, он потянулся через руку водителя к клаксону и нажал. С торжественными гудками машина въехала во двор и остановилась у крыльца.

В кузове плотно стояли саженцы.

Квадрат перестал гудеть, вышел на подножку и с удивлением смотрел, как безрадостно выходили из детдома ребята и девчонки, какое суровое лицо было у Мирона Афанасьевича…

– Что случилось? – спрыгнул с подножки Квадрат. – Что вы молчите? – Он показал рукой на кузов: – Вот он сад! А? Почему не радуетесь?

С крыши детдома гремел репродуктор. Передавали марши.

День был солнечный, веселый день.

Вся деревня пришла. Все, кто жив был, пришли. И самые старые и самые малые.

Детдомовцы надели чисто выстиранные рубахи и тщательно выглаженные галстуки.

Дети хватали саженцы и кричали:

– Мой! Мой!

Они находили свои колышки и несли туда саженцы. Они копали ямки, а взрослые помогали им ставить правильно саженцы в тех ямках.

– Только лицом на юг, – говорил, проходя, Мирон. – Только строго лицом на юг каждое деревце…

– Как лицом? Где у дерева лицо? – спрашивал непонятливый Кубик.

– Колышки ставьте только с южной стороны, – говорил Мирон. – Чтобы солнце в полдень не пекло им голову, чтобы не обожгло их солнце…

И вдруг остановился, увидел Сидора с саженцем в руке.

Сидор подошел к Мысе.

– Дай-ка лопату, – попросил он Мысу. – Человек должен посадить дерево. Это еще мне отец говорил.

Мыса не давал ему лопаты. Сидор озлился и вырвал, но тут рядом увидел Мирона.

И стало тихо на дворе, стояли люди возле саженцев и смотрели на Мирона и Сидора.

– Позволь посадить, Миронка, – стал молить Сидор. – Или я не человек?

Мирон отобрал у него саженец и сказал:

– Не будет твоего дерева в этом саду.

Он повернулся и пошел среди людей и маленьких яблонь.

Один колышек оставался нетронутым, Ольгин.

Мирон остановился возле этого колышка.

Трое детдомовцев подошли и в три лопаты вырыли ямку. Поставил Мирон деревце и ямку и бросил щепотку земли. Бросили по щепотке трое детдомовцев. Подошел Квадрат, бросил щепотку. И потянулись цепочкой детдомовцы да деревенские жители.

Сидор отступал, глядя на всех и на то, как они по щепотке земли бросали в ямку.

Споткнулся, чуть не упал, побрел Сидор прочь, не разбирая дороги.

Когда все прошли мимо Ольгиной яблони, Мирон выпустил из рук саженец. Деревне стояло. И всеми тонкими ветками трепетало на легком ветру.

Уходили детдомовцы строем, неся в руках узлы или фанерные чемоданы. Стоя посреди сада, уже чуть подросшего, Мирон провожал их взглядом, засунув руки глубоко в карманы галифе и расставив ноги.

От склада вразвалочку подошел Сидор, вытирая ладони о какую-то ветошь.

– Ну, все, – сказал он. – Закрыли детдом, шпану забрали в ФЗУ… А нам куда?

Мирон едва ли слышал его, все смотрел на спины уходящих. Лепик шел последним в строю и все оглядывался. Сделает шагов пять, оглянется, а то идет и смотрит назад, пока не споткнется.

– Я тут в разведку ходил, – продолжал Сидор, – лесхоз организуется. Нужен толковый завхоз. Может, и тебя туда пристроить? – Он дотронулся до яблоньки. – Зачем садили? Кому теперь сад?

А Лепик все оглядывался, все не мог успокоиться. Уже и лица не разглядеть, одно пятно белое…

– Слышь-ка, Мирон? – повысил голос Сидор. – Свадьбу играю в воскресенье. Приходи. Теперь мы ровня, два шиша на голом месте. Приглашаю, вся деревня будет. Гулять так…

И замолк от удивления. Кинулся Мирон бежать, будто его ветром понесло. А от строя бежал к нему Лепик. Бросил чемоданчик и припустил сильней. Да и Мирон вовсю старался… Столкнулись посреди деревенской улицы, обнялись…

– Дядька Мирон, я с тобой!

– Сынок…

– Я с тобой! Дядька Мирон, милый…

И так они вцепились друг в друга, что никакой силой не разнять.

Мирон у себя в хате сидел на низкой скамейке и умело подбивал сапоги деревянными гвоздями.

Лепик смотрел в окно, уронив на колени мало его занимавшую книгу. В окно он видел, как на дворе Сидора гуляла свадьба.

– Почему плохим людям легко живется, а хорошим трудно? – спросил неведомо кого Лепик. – И хорошие идут к плохому, будто не знают. Почему?

Мирон забил последний гвоздь, поставил сапог со стуком на пол, ловко завернул портянку и сунул ногу в голенище. Обувшись, он прошел по хате. Сапоги скрипели отменно, не сапоги – духовой оркестр.

И вдруг Мирон рванул ситцевую занавеску, а за ней – китель сверкал орденами и медалями. Он тот китель надел, затянулся ремнем. Лепик восторженно смотрел на своего бывшего командира.

– Я спрошу твоих хороших, – сказал с непонятной угрозой Мирон. – Я им, сукиным детям, вопросы задам!

Застолье было в разгаре, когда распахнулась дверь хаты и на пороге возник Мирон, сияя орденами и медалями. Сидор, сидевший рядом с молодой, поднялся и радостно воскликнул:

– Уважил! Проходи!

Он окинул взглядом стол, не нашел, куда посадить гостя, и приподнял за плечи худенького старичка, который явно перепил:

– Отдохни, Ехвим!

Но старичок вдруг взъерепенился:

– Кого гонишь? Сельсовет гонишь! Не смей!

– Ты пошуми, – сказал спокойно Сидор. – Или долг вернул, что раскричался?

– Не, Сидор, нет, – замотал покорно головой старик. – Выпил лишку… Отдохну…

Он выбрался из-за стола, кто-то подхватил его, отвел.

– Садись, – показал на пустой стул Сидор. – По правую мою руку!

– На его место хочу, – показал Мирон на Якуба, который был розов от выпитого и явно доволен обществом белозубой соседки. – Его погони. Тоже, небось, должен?

Якуб вмиг изменился в лице, будто и не было хмеля.

– Ты чего, Мирон? – сказал Якуб. – Веселье идет. Глаза разуй.

– Не я, вы слепы, – отвечал Мирон. – Хлебную самогонку пьете, а зерно Сидор у колхоза крал.

– Ты видел? – взвился Сидор.

– Не видел, да знаю, – осадил его Мирон.

Мирон окинул взглядом мужиков и баб.

– Сытно едите, хмельно пьете, – продолжал он. – А сами можете этак-то угостить? Не-е, в хатах шаром покати, дети голодные плачут. Глядят они, как их батьки у вора угощаются. Как они ради самогонки души продали.