Текст книги "Сад"

Автор книги: Федор Конев

Соавторы: Виктор Козько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

«Беларусьфильм»
В.КОЗЬКО, Ф. КОНЕВ
САД

– Граница на замке, и ключ у меня в кармане, – говорил командир пограничников, хлопая по карману.

Перед ним стоял маленький мальчик, и смотрел во все глаза.

– Как тебя зовут, товарищ? – спросил командир мальчика.

– Товарищ Мирон я, – ответил мальчик.

– Кто твой батька, товарищ Мирон?

– Нет батьки, мамки нет. Возьми меня к себе, товарищ Граница.

– Подрасти, возьму.

Командир крикнул высокому солдату:

– Рязанцев, саженец!

Солдат принес саженец, передал командиру.

– Держи, товарищ Мирон, – подал саженец мальчику командир. – Посади яблоню. Только лицом к югу…

Командир взял лопату и выкопал ямку, Мирон поставил в ямку саженец. Командир засыпал корни землей и положил руку на плечо мальчику.

– Теперь ты не сирота, товарищ Мирон, – сказал командир. – Теперь ты вместе с нами, как твоя яблоня среди сада. – И он повел вокруг рукой.

А вокруг народу много. Солдаты-пограничники закладывали сад, а им пришли помогать деревенские люди, парни и девчата.

Было солнечно, весело.

Было людно, празднично.

Играл медный оркестр.

– Пусть на зависть нашим соседям, – говорил командир, – поднимется на нашем берегу сад. И будь спокоен, товарищ Мирон. Граница на замке, и ключ в моем кармане.

Командир хлопнул себя по карману галифе.

На краю молодого сада пограничники закладывали казарму, тесали бревна, намечали фундамент.

Оркестр играл весело, звонко.

Мирон стоял рядом с командиром и был счастлив.

Но вдруг увидел, как мальчишка его лет схватил беспризорный топор и сиганул в кусты.

– Ах ты, контра! – прошептал Мирон к бросился, босоногим, вдогонку.

Долго догонял и к реке прижал.

– Отдай, Сидор, – приступил Мирон. – Иначе товарищ Граница уши тебе надерет.

А Сидор усмехнулся, бросил топор в омут и отряхнул руки.

– Ничего и не было… Показалось тебе.

– А-а-а! – издал Мирон боевом клич и накинулся на Сидора.

Сцепились они, стали бороться, на землю упали и бутузили друг друга.

Выросли яблони, белым цветом покрылись, стояли на легком ветру, как простоволосые девицы.

Должно быть, годы прошли, окреп сад. Возле яблони лежала чья-то каска.

А чуть поодаль – раскинул руки товарищ Граница.

Был он мертв.

Большой яблоневый сад скрывал длинное казарменного типа здание, возле которого ворчали машины и раздавались чужие голоса. Ближе к воде, с другого края сада, длинный и тощий парень рубил яблони. Топором орудовал умело – три-четыре удара, и дерево падает. Так он и шел от яблони к яблоне, на ходу смахивал со лба пот.

За водной полосой, на островке, притаились два человека, Мирон и юный адъютант Леник.

– Сидор, паскуда, – выругался Лепик. – Пальни, дядька Мирон.

– Жить надоело? – отодвинул подальше. винтовку Мирон.

Все больше падало яблонь, все полнее выступало здание и можно было различить немцев, что крутились возле машин.

– А я помню, как сад садили всей деревней, – сказал задумчиво Мирон. – В честь пролетарской революции.

– Так чего медлишь, дядька Мирон? – мучился Лепик. – Прибей гада, и драла.

– Лежи!

Должно быть, Сидору пить захотелось. Он коротким ударом вогнал лезвие топора в ствол дерева и пошел к воде. Пристроился удобно и только ладонью зачерпнул воды, как с другого берега позвали:

– Сидор!

Он поднял глаза, видит – Мирон, и винтовку в руке видит. Но не испугался, не засуетился, стал пить с ладони глотками.

– Ты что, гад, творишь?

Сидор вытер рукавом рот, сказал рассудительно:

– Работа… Не для них, для себя стараюсь, телку обещали. Или, говорят, пристрелим.

– От меня пули захотел?

Сидор подумал и мотнул головой. Мол, не желает. Потом поднялся.

– Я до тебя доберусь, – яростно потряс кулаком Мирон.

– Ты с ними воюй, – ответил Сидор. – А я что? Я сам по себе.

– Вот что… Телку сюда, как стемнеет…

На этот раз Сидор думал чуть дольше, но особенного огорчения на лице не было.

– Расписку дашь? – спросил он.

– Какую расписку, шкура?

– Что партизанам помогал… Чтоб по форме.

И пошел от воды, чуть сутулясь, размахивая длинными руками.

Выдернул топор, размахнулся…

И товарища Граннцу, и себя малого, и Сидора-порубщика, должно быть, вспомнил старый Мирон.

Старый Мирон сидел на берегу реки и удил. Рыба не клевала, поплавок неподвижно стоял на поверхности воды, но Мирон упорно ждал удачи.

– Дядька Мирон! Опять ты убежал к реке! Ну, как маленький…

Лепик подъехал на коне, спрыгнул с седла и подошел к старику.

– Не шуми, Лепик, – сказал Мирон. – Дай поймать последнюю рыбу.

– Последнюю… Придумает тоже! Еще поживешь, дядька Мирон.

– Знаю, что говорю, – повысил голос Мирон. – Не мешай.

Лепик вздохнул и опустился на траву, тоже стал смотреть на поплавок. Но долго он молчать не мог и стал говорить, притушив голос:

– Сидор в сельсовет ходил… Договорился вроде. Председатель сказал, что сад ничейный, бесхозный, так что, мол, сами решайте. Приказать, мол, не могу, а коли срубишь, нарушения не будет. Потому что, мол, у тебя, Сидор, три сына и все они в колхозе механизаторы. Но, мол, Мирона обижать нельзя, без его, мол, согласия не смей. Своевольничать, мол, не дам, хотя сад и бесхозный.

– Ты помолчать можешь?

– Могу. – И впрямь полминуты помолчал.

– Сидор говорит, – начал снова Лепик, – подниму сыновей ночью, говорит, и в четыре топора… Пусть потом, говорит, Мирон жалуется. Если сад бесхозный, ничего мне не будет. Государственное трогать, говорит, нельзя. А тут, говорит, можно. Да и яблони старые, как сам Мирон. Кому они нужны? Молиться, говорит, на них, что ли?

– Стихни ты, чертов сын! – зашипел Мирон.

Поплавок повело от берега, чуть дернуло и отпустило. Но через несколько секунд рвануло его вглубь, Мирон потянул, но не тут-то было. Рыбина попалась мощная и не давалась. Удилище согнулось, леска звенела от натуги. Мирон из последних сил тянул рыбину.

– Помогу! – подскочил Лепик.

– Отойди! – закричал Мирон и тянул, тянул рыбину.

Из воды выбросился большой окунь, рванул вбок. Мирон вел его на мелководье.

Оставляли силы старика и, должно быть, на миг расслабил он леску, рыба рванула и ушла. Мирон привалился к стволу дерева и улыбнулся.

– Ушла, – сказал он. – Все. Собирай снасти.

Он поднялся и пошел берегом к деревне. А Лепик собрал снасти, прихватил ведерко с прикормом и поспешил следом. Конь пошагал за Лепиком.

Мирон шел через сад. Остановился перед одной из яблонь, постоял молча. И двинулся дальше.

На крыльце своего дома сидел старый Сидор и смотрел на Мирона.

Потом повстречалась женщина средних лет, поздоровалась. Мирон остановился и задумался о чем-то, глядя под ноги. Женщина тоже остановилась, жалостливо улыбнулась:

– Не признали, Мирон Афанасьевич?

– Тебя, что ли? – покосился Мирон.

– Ну!

– Отец тромбу вырезал? – спросил Мирон.

– Отца-то моего откуда знаете?

– Ты же из Ковалева?

– Ну да. За Михаила Жука вышла.

– Знаю. Про отца спрашиваю.

– Сделал он операцию.

– А как твои сестры?

– Сестра у меня. Одна.

– А Галина? Хоть приемная, а сестра.

– Галина-то? В городе теперь. Двое детей. А у Нины мужа нет.

– Ничего, найдет. Ты вот что, Анна. Мальца береги своего. Толковый парнишка Сашок твой…

– Спасибо, – поклонилась женщина.

Мирон пошел дальше. Лепик шел рядом, крутнул головой:

– Чудно!

Мирон даже не посмотрел на него, занятый думой.

– Каждого сопляка по имени помнишь, дядька Мирон. Да кто его родители, кто дед и прадед, знаешь. Что у тебя за голова, дядька Мирон?

– Не суетись, – недовольно проворчал Мирон.

На крыльце он остановился, поглядел на деревню и шагнул в дверь. В хате позволил Лепику раздеть себя, лег в постель. Лепик прикрыл одеялом.

– Слушай, – сказал Мирон. – Напиши им. Всем поименно… Кубику, Мысе, Клопику, Гусаку… Найди адреса. Напиши каждому, что сад остался. Коли он нужен им, сад-то, пусть приедут, обновят. Коли он нужен им, сад-то, он будет. Детям накажут обновлять. Дети своим детям накажут. И так навсегда, на веки вечные. Понял ты меня, Лепик?

– Понял, батька.

– Ну и ладно. – Мирон вздохнул, говорить ему было тяжело. Посмотрел на Лепика, улыбнулся мягко: – Иди, не мешай. – И отвел взгляд.

В осенний ненастный день среди пней, что остались от сада, к длинному зданию казарменного типа, в котором еще недавно хозяйничали немцы, шел подбористый и ладный Мирон, в шинели, но без знаков различия. Рядом с ним шагали городского типа миловидная женщина в строгом костюме и средних лет плотный мужчина.

На дворе было пусто, и только у склада стоял какой-то человек, с колесом от телеги в руках. Мирон сперва мельком глянул па него, но что-то обеспокоило его и он пригляделся.

Это был Сидор.

– Подождите, – бросил Мирон и оставил спутников у крыльца, а сам направился к Сидору.

– Гляжу, гадаю – ты, не ты, – миролюбиво и без страха в голосе сказал Сидор. – Ну, здорово, Мирон!

– Почему здесь?

– Детдомом командую… Ну, кладовщик, значит.

– Пристроился, как в войну…

– Забыл мою телку, моих курей, бульбу?.. Плохо, Мирон. А я ведь тоже фронтовик.

– Осмелел в конце войны?

– Не все такие герои, как ты.

– Почему не в колхозе?

– И тут тоже кому-то надо работать, Мирон. Про колхозника песни поют, а у него в животе урчит. Уж лучше наоборот…

– Язык-то не распускай!

– А то неправду говорю?

Мирон отрицать не мог, только желваками задвигал, глаза сощурил и бросил:

– Ладно, поговорим.

Он пошел к зданию, а Сидор принялся ладить колесо к телеге.

Трое прошли в комнату, в которой впритык, одна к одной, стояло около двадцати кроватей. Многие пустовали. На трех, свернувшись, спали дети. В дальнем углу четверо ребят резались в карты. Густо висел табачный дым. На полу в двух шагах от вошедших стоял помятый таз, и в него с потолка часто капало. От сырости стены были в пятнах.

– Здорово, гвардейцы! – приветствовал нарочито бодро Мирон.

Ему никто не ответил.

Мирон переглянулся с пришедшим с ним мужчиной. Тот развел руками. Мирон сказал ему:

– Михаил Иванович, отберите карты.

Михаил Иванович несогласно помотал головой и объяснил:

– Изобьют.

– А ну, встать! – рявкнул Мирон.

– Дядя очень голосистый, – пробормотал один из игроков.

– Граммофон, – лениво заметил другой.

– Вот и окрестили, – вздохнул Михаил Иванович. – Поздравляю. А я – Квадрат.

И это вывело из терпения Мирона, он рванулся к игрокам, схватил карты и стал рвать. Игроки вскочили.

– Ты кто такой?

– А ну, отдай!

Один из лежавших на кровати недовольно высунул голову из-под одеяла и вдруг вскочил:

– Мирон Афанасьевич! – Это был Лепик. – Дядька Мирон!

– Лепик! Леня! – обрадовался и прижал к себе мальчика Мнрон. – Живой! Друг ты мой партизанский…

– Я ждал тебя, дядька Мирон! Я так ждал… Возьми меня отсюда, с тобой хочу…

– Так я ж директор детдома… Понял?

Он отстранил от себя мальчика, усадил на кровать, выпрямился и строго окинул взглядом притихших детдомовцев.

– Почему не в школе?

– А пошли вы со своей школой! – отмахнулся кучерявый парень.

– Не пойдете?

– Зиму покантуемся, а там…

– Не пойдешь, на плечах отнесу, – сказал Мирон кучерявому. – Как тебя зовут?

– Кубик Вася.

– Будешь ты учиться, Вася. И все будете. По одному таскать буду… пока жилы не лопнут.

– Согласен, – сказал Вася, – нагнись, дядя…

Деревенская, размытая дождями улица. Мирон несет на закорках Васю Кубика, рядом шагает хмурый Михаил Иванович, чуть отстав, идет женщина, а уж за нею детдомовцы.

– Дай прикурить, – просит Вася Михаила Ивановича и держит в свободной руке папиросу.

– Я б тебе дал, паразит, – ворчит Михаил Иванович. – Я б тебя…

– Дайте ему прикурить, Михаил Иванович, – приказывает Мирон.

Тот сердито лезет в карман.

– А со школы кто меня понесет? – уже покуривая, спрашивает Вася Кубик.

– Сам поползешь, сукин ты кот, – отвечает Мирон.

– Не согласен.

– Останешься без обеда. Обед-то не в школе…

– Ну, тогда ладно, приду сам, – согласился Вася Кубик.

Мирон размашисто открыл дверь, и женщина, его сопровождавшая, увидела маленькую захламленную комнату с одним окном.

– Вот, – сказал Мирон. – Обживайте.

Он собрался уходить, но женщина удержала его за локоть, повела в комнату и закрыла дверь.

– Поговорим, – сказала она, заложив руки за спину, в лице ее появилась волевая строгость.

– О чем, Ольга Ивановна? – подосадовал Мирон на неожиданную задержку.

– Обо мне.

Мирон подумал, уставясь в пол, и спросил:

– Долго работали в школе?

– Одну зиму… после института.

– Не густо.

– Потом была война. Осталась в родном городе. Работала в комендатуре, переводчицей.

Мирон озадаченно уставился на нее.

– Городок невеликий, меня знали, потому я не осталась там, когда ушли немцы.

– Испугались расплаты? – отчужденно проговорил Мирон.

Она улыбнулась.

Он смотрел на нее пристально и молча. Она поправила волосы и отвечала Мирону открытым, чуть насмешливым взглядом.

– Чем заслужил ваши откровения? – спросил он глухо.

И ее лицо изменилось, что-то бойцовское, твердое появилось в нем.

– Нам вместе работать, – сказала она. – Я не хочу таиться. Вы должны мне поверить, иначе…

– Должен?

– Да. Я работала у немцев по заданию подполья. Все мои товарищи погибли. Думаю, был провокатор.

– Все погибли, а вы остались?

– Он все рассчитал… Подумают на меня. А я ничего не докажу. И я испугалась… Коли вы не поверите, я уйду.

Мирон думал долго, в упор глядя на нее. Она не отводила взгляда.

– Устраивайтесь, – сказал Мирон и вышел.

Она устало опустилась на стул.

Комнату освещала одна керосиновая лампа. В полутьме копошились детдомовцы, кто укладывался спать, кто в карты играл, кто от скуки рожи корчил.

– Лепик, – позвал Васька Кубик, сидевший в окружении своих дружков, – поди сюда.

– Не дождешься, – ответил Лепик.

Один из компании поднялся:

– Ах ты, сопля…

Но Васька остановил:

– Мы не гордые. Не трожь… Сексотом будешь, Лепик, при директоре?

– Сам ты сексот, – презрительно плюнул Лепик.

– Так решили, – продолжал Васька, – вали отсюда к своему Граммофону.

И тут будто пружиной выкинуло Лепика из кровати.

– Если еще кто-то обзовет дядьку Мирона! – кричал Лепик. – Если сядет на шею! Если вы с ним, как с Квадратом, ночью всех зарежу! Зарежу! Как свиней! По глоткам!

И такая была ярость в маленьком тельце Лепика, что Васька оторопел, а в комнате стало тихо, как в могиле.

– Зарежет, – сказал Васька. – Ладно. Мирон вроде мужик ничего… Остынь, Лепик.

Лепик опустошенно сел на кровать.

– Дядька Мирон боевой командир, – сказал он тихо, для себя, как сокровенное.

Лепик и молодой мужик в брезентовом плаще запрягали коня.

– Жидкий ты, – говорил мужик, – давай супонь затяну.

К ним подошел Мирон в своей неизменной шинели.

Мужик затянул супонь, усадил на телегу Лепика, подал вожжи, сказал:

– Не замори коня.

Лепик поехал, важно восседая на передке телеги.

– Здорово, Якуб, – протянул руку Мирон. Якуб молча ответил рукопожатием.

– Доволен моим войском, председатель? – спросил Мирон.

На поле, вытянувшись неровной цепочкой, детдомовцы убирали картошку.

– Крестьянского сына, – сказал Якуб, – коня учу запрягать. А он мужицкую науку должен у батьки перенять, как на ноги встал. Но батьки нет, война посекла…

– Ничего, Якуб, – ответил Мирон, – мы его к мужицкой науке приохотим.

– Куды там! – горестно махнул рукой Якуб. – Заберут в ФЗУ… А земля без мужика… как и баба – не рожает.

На поле что-то произошло, детдомовцы сбежались в одну кучу, и там стоял шум.

Якуб и Мирон поспешили туда.

Сидор держал мальца за ухо и, завидев Мирона, стал в голос кричать:

– Что делает, подлюга! Отберет получше картофелину и обратно в землю закопает! Ну, не вор?!

Мирон пробился через толпу детдомовцев, отстранил от мальчика гневного Сидора, присев, спросил:

– Зачем ты это делаешь, Мыса?

– На весну оставляю, – хныча, малец потирал багровое ухо. – Голодно будет.

– Зачем в земле-то? Ведь померзнет за зиму.

– Сохранней будет… В погребе шаром покати, а тут – хватай тошнотики.

– Какие тошнотики?

– Тошнит, а вкусно, – пояснил другой детдомовец. – Не ели мороженую бульбу?

Мирон выпрямился, потрепал по голове Мысу, поглядел на всех.

– Собирайте до последней картофелины, – сказал он. – Я вас прошу. А весной голодать не будете. Обещаю. Даю вам слово гвардейца. По местам!

Детдомовцы побежали, побрели по полю.

– Я не баловал бы, – сказал Сидор. – Бандиты растут.

Он подхватил полную корзину и понес.

– Тошнотики, – скрипнул зубами Мирон. – Им бы яблоки, витамины… Где, Якуб, достать саженцы?

– Опять со своим садом!

– Какая деревня была! Вся в садах! А тот пролетарский сад? Забыл? Все вывели. На всю весну одна яблоня, и та у Сидора.

– Эх, братка, не до яблонь… Да и не будет садить мужик. На каждую яблоню такой налог…

– Ты мне помоги, – убежденно заговорил Мирон. – Сад посажу. Детдом налогом не обложат. Я тебе яблоки, излишки, ты мне бульбу, мясца когда… Дело говорю.

Якуб, щурясь, смотрел куда-то вдаль.

– Оно, конечно, – произнес он, соглашаясь. – Деревня без сада, что женщина…

– Без чего?

– Без красоты.

– Жениться тебе надо, Якуб, – сказал Мирон. – Сравнения у тебя все какие-то…

– Ты вот загодя подумал, красивую привез…

– Брось!

– Не зевай, Мирон, – коснулся рукой плеча товарища Якуб. – Сидор перехватит. Тот зоркий на все, что плохо лежит.

Якуб подмигнул.

Стены по углам закружавели, стекла покрылись наледью. Местами из окон торчали подушки. По комнате ходил холодный ветер.

Девчонки, одетые в тряпье, собрались вокруг топящейся печки и вырезали из газеты снежинки, птичек, то есть новогодние игрушки. С ними Ольга Ивановна. Кого-то она похвалила:

– Хорошо, молодец. – Кого-то поучала:

– Вот так делай… Во-от так.

Мальчишки под руководством Квадрата, то бишь Михаила Ивановича, занимались строевой подготовкой. Топали от души.

– На месте, шагом марш!

Махали руками, грелись.

Прижимаясь к стене, с кожушком под мышкой, пробирался по коридору Сидор.

– Нам бы только до весны продержаться, – говорила Ольга Ивановна, – а там все будет хорошо. Мирон Афанасьевич всего добьется. Будет у нас дом. Наш дом. Будем мы в нем жить, учиться, расти.

– А когда вырастем? – спросила маленькая девочка.

– Замуж, наверно, повыходите, – ответила Ольга Ивановна.

Девчонки засмеялись.

В комнату осторожно прошел Сидор, жестами показывая, что он мешать не будет, набросил на плечи Ольге Ивановне кожушок и на цыпочках пошел назад, тихо скрипнул дверью.

Девчонки молча смотрели на Ольгу Ивановну.

– Вот хорошо! – сказала она, поднялась и подошла к кровати, на которой, прикрытая драными одеялами, лежала больная девочка. Ольга Ивановна прикрыла еще ее и кожушком, вернулась назад.

– Это правда?.. – начала все та же маленькая.

– Что правда? – отозвалась Ольга Ивановна.

– Что вы с Мироном Афанасьевичем воевали в одном отряде? – спросила вторая девочка.

– Кто вам сказал? – удивилась Ольга Ивановна.

– Он вас от смерти спас, – торопливо подсказала третья.

И пошло:

– Из рук фашистов вырвал.

– На коне увез.

– Потом белого коня подарил.

– А сам ездил на черном.

– Вы вместе ходили в бой.

– И фашисты тряслись, когда видели черного и белого коня…

– Лепик вам рассказывал? – догадалась Ольга Ивановна.

– Он. Сам видел.

– Придумщик! – произнесла дрогнувшим голосом Ольга Ивановна, и на глазах выступили слезы.

То ли тронула ее выдумка Лепика, то ли хотелось ей в эту минуту, чтобы так и было в прошлом – скакали они с Мироном на черном и белом конях.

В кабинете председателя колхоза стояла буржуйка. И кабинетом-то помещение назвать можно только потому, что находился тут письменный стол на двух тумбах. А так изба избой.

Якуб бросал в печку полешки, а Мирон вышагивал по комнате, заложив руки за спину.

– Сидор соседке пол постлал, – посмеялся Якуб. – Знаешь, какую плату взял? На три метра свою изгородь в ее огород передвинул. Вот захватчик!

– Что ты мне о Сидоре! И так тошно…

– Может, он правильно живет, а не мы? Сидит себе, как крот, запасается. А мы все о светлом будущем… Людей еще кое-как поднимаю, а коровы голодные на мои призывы не встают… А падет скот, далеко меня повезут и бесплатно.

– Не ной! Паникеров, знаешь… К черту! Пойду к Петровичу. Упаду на колени. Скажу: батька… – Мирон потряс в воздухе сжатыми кулаками и прижал их к груди.

– У него у самого штаны в заплатах, – сказал Якуб.

– Да ведь дети! – вскричал Мирон. – Нет у государства задачи важней, как их поднять!

Теперь уже в настоящем кабинете – с портретами вождей на стене – сидел крупнотелый пожилой человек, усадив Мирона против себя, и говорил:

– Братка ты мой, партизан. Легче мне было вести вас в бой, чем теперь говорить: нет, нет, нет…

Мирон молчал, опустив голову. Игнатий Петрович посмотрел на него, продолжал:

– Обутку кое-какую дам, одежду подкину. А леса нет. Ни доски, ни бревна. Республика строится. Ведь все дотла… Мы и детдом создали в сельской местности с тем расчетом, чтобы как-то сами… Может, председателю колхоза напишу. Или сам зайди. Как его? Помню, Якуб…

– Зайду, – кивнул Мирон.

– А что ты о саженцах говорил? Это зачем?

– Сто сорок саженцев яблонь, – ответил, не поднимая головы. Мирон. – По числу моих гавриков.

– Поясней, братка.

Мирон закашлялся, долго ухал, а отдышавшись, добавил:

– Детям витамины нужны. Как без них? И вообще…

Но Игнатий Петрович уже крутил телефонный диск, уже кричал в трубку:

– Лесхоз! Матвей Борисович! Эго я, да я. План по посадке хвойных и дуба выполнили, знаю. Нужны саженцы! Сто сорок яблонь! Не меньше! И чтоб к весне. Ты понял? Это и есть спецзаказ. Сто сорок штук и ни одним меньше…

И, уже кладя трубку, договорил тише:

– По числу гавриков…

– Спасибо, – проговорил Мирон и поднялся. Молча пошел к двери.

Уже в своей комнате он сидел на табуретке, прислонясь спиной к теплой печи, и растирал разутую ногу.

В комнату прошла Ольга Ивановна, принесла таз с теплой водой и поставила у ног Мирона.

На окне занавески не было, и с улицы на них хмуро смотрел Сидор.

– Все эти дни я думал, – сказал Мирон, опуская ноги в воду и морщась, – о вас…

– Обо мне? – испуганно вскинула глаза Ольга Ивановна и поднялась с корточек.

– И о погибших моих товарищах.

Мирон твердо посмотрел в лицо Ольги Ивановны:

– Вы их предали.

Она отступила назад, наткнулась на стул, нащупала рукой спинку и опустилась.

– Да не тогда! – с досадой махнул рукой Мирон. – А теперь. Провокатор живет себе на свободе, а они в земле. Это справедливо?

– Что я могу?

– Найти его – и к стенке сволочь! При всем народе… Ему нельзя жить. Нельзя!

– Я не знаю, кто… У меня нет доказательств.

– Вспомните каждый день, каждый шаг, каждое слово… Вспоминайте! Лица, имена, встречи…

– Я боюсь…

– Война для нас не кончилась. Да к для меня теперь тоже. Пока он жив, мы не можем… Понимаете?

– Вы-то при чем?

– А при том, – забурчал Мирон и с отчаянием бросил: – Я вам поверил. А война эта – еще надолго…

Она поднялась со стула, смутилась чего-то, будто он в любви признался.

– Пойду, – помолчав, проговорила неуверенно.

Медлила, ждала – удержит, по он сказал:

– Спокойной ночи, Ольга Ивановна.

Она быстро вышла.

Сидор, в чистой рубахе, причесанный, светился приветливостью.

– Проходите, проходите, дорогая гостьюшка!

Ольга Ивановна прошла в избу, осмотрелась.

– Снимайте пальто, в горницу прошу, – кланялся Сидор.

– Спасибо, – ответила Ольга Ивановна, – а где швейная машинка?

– На чердаке, принесу.

– Так несите. Вы хотите подарить ее детдому?

– Успеется, – отмахнулся Сидор, – вы покушайте со мной, не побрезгуйте. И не бойтесь…

– Да вроде не пугливая, – раздумчиво произнесла Ольга Ивановна, начиная догадываться, что не ради одной машинки позвал ее Сидор. Однако села за стол и по-детски, с непритворной жадностью накинулась на суп:

– Вкусно! О-о, и с мясом!

Сидор, сдержанно улыбаясь, смотрел на нее через стол:

– Медком угощу. Вы бы того… вообще… обедали у меня.

– Это как?

– Мужик я толковый. Хоть малый, а достаток всегда есть. Заходите, будете сыты… В шелка одену…

– Вроде сватаете?

– По душе пришлись. Вы не торопитесь, подумайте. Жизнь тяжелая, голодная… Со мной надежно. Грамоты у меня большой нет, но я не дурак. Мирон вот грамотный… Надрывается ради этой шпаны. А они подрастут и все в тюрьму угодят. Такой народ… Осенью яблоню мою ободрали до листика. О, голота!

Ольга Ивановна не ела, слушала, с интересом глядя на Сидора.

– Мне рукой повести, любая прибежит… А я хочу, чтоб душе было приятно. Я вас очень уважать буду.

– Машинку покажите, – напомнила Ольга Ивановна.

– Да вы не торопитесь. – Была в голосе Сидора живая человечья боль. – Я ведь краше вас не видел… Вот скажите: волком вой, и буду выть. А ведь с ума не сошел.

Ольга Ивановна поднялась, вышла из-за стола, надела пальто.

– Машинку принесете в детдом, – сказала она. – А что касается Мирона Афанасьевича… Может, и впрямь дурень он, но только мизинца вы его не стоите.

Сидор стоял посреди комнаты, повесив голову.

– Пропадете вы с ним, – вздохнул он. – Подумайте.

Мирон стоял на пригорке, привалясь плечом к старому тополю. Внизу была река. Стояли причалившие к берегу плоты. На плотах белели штабеля досок. Плотогоны – здоровенные мужики – под неохватным дубом варили на костерке кашу. Прислоненные к дубу стояли багры и шесты.

Смотрел Мирон и терзался мукой. Ему бы эти доски!

– Эй! – крикнул он. – Куда лес гоните?

– Да ведомо куда, – ответил неспешно старший. – На стройки, на шахты, а то и за межу. Государственный лес.

– Дети тоже государственные, – проговорил уже для себя Мирон, обдумывая свою какую-то мысль.

Ночью плотогоны спали, кто на плотах, кто возле притухшего костерика. И тут же, рядом с костериком, сидел с охапкой сена в руках настороженный, как зверек, Лепик.

А на берегу кипела работа. Неслышно, как тени, скользят меж кустов детдомовцы. Слышно только пыхтенье, да плывут белые полосы от реки на пригорок. Как муравьи, волокут их детдомовцы.

Кипит работа, великая идет кража.

Старший плотогон приподнял голову. Лепик от растерянности сказал ему:

– Спите, дядечка, спите.

– Ты кто? – протер глаза плотогон. – Что за шум?

Лепик подбросил в костер охапку соломы. Солома тут же вспыхнула. Сплавщик ладонью заслонился от огня. Десятки ног топочут вокруг, удирают детдомовцы. Плотогону еле удалось изловить Лепика за ногу. Лепик из хитрости завопил страшным голосом. Но плотогона не пронял, тот не выпустил.

– Поднимайтесь, мужики! – заорал плотогон. – Грабют!

Детдомовцы остановились па половине дороги.

– Наших бьют! – крикнул кто-то.

– А-а-а! – взревела ночь в сотню голосов. И ринулась детдомовская тьма на плотогонов, на выручку Лепика.

Сплавщики похватали шесты, отбиваются. Но детдомовцы теснят их, уже в воду загнали.

В толчею, в кипень боя прорвался Мирон:

– Стойте! Стойте! – кричал он плотогонам. – Это ж дети!

Схватил его за грудки старшин сплавщик:

– Что ж ты, гад, мужиков не мог найти лес воровать?!

– Детдомовцы это!

– Трижды, значит, гад!

И кулаком в челюсть. Мирон – в ответ. А беседа продолжается, только на крике, вот-вот голос сорвется.

– Да не мне доски, им, детдому!

– Детдому?! – остановил в размахе кулак плотогон.

– Еще зиму не выжить нам. Померзнут дети! Перемрут! Крыша течет! Стены погнили! В одежде спали! Переболели все! Еле выжили!

– Что ты кричишь? – сказал плотогон. – Не глухой.

И впрямь – вокруг стояла тишина.

– С меня шкуру снимут, – сказал грустно плотогон. – Это точно! Что делать, мужики?

Он обернулся к своим товарищам.

Мирон тяжело дышал.

Один из плотогонов, малорослый мужичок, без надежды спросил:

– Ивана Голикова нет среди вас? А, хлопцы?

– Нет, Голикова нет, – ответил Мирон.

– Брат семью растерял в сорок первом… Где найдешь?

Высокий плотогон обратился к старшему:

– Никита, откуда нам знать, кто покрал? Старшин опустил голову и слабо махнул рукой:

– Что взяли, то ваше. А больше не-е. Идите с богом!

Сидор сидел в своей хате за столом, застеленным клеенкой, и старательно запечатывал письмо. Потом он, высунув от усердия язык, выводил корявыми буквами адрес: «Начальнику милиции…» Кончив писать, вздохнул и стеснительно посмотрел в пустой угол:

– Прости меня, господи… Хорошую женщину спасаю от губителя.

Бабка долго разворачивала тряпицу, Мирон терпеливо ждал. В тряпице оказались ржавые гвозди.

– Вот, милок, – сказала бабка. – Еще от моего человека остались.

Мирон бережно взял гвозди.

– Спасибо тебе большое, бабушка.

– Не торопись, шустрый какой, – проворчала старуха и, обернувшись, крикнула: – Нинка! Куда ты запропастилась?

Девчонка волокла метровую доску, из которой торчали гвозди. Бабка взяла доску и передала Мирону.

– Ты их повыдергивай. Пригодятся в твоем хозяйстве.

Шла великая детдомовская стройка. Ребята постарше стеклили окна, крыли крышу. Им помогали деревенские мужики, в основном инвалиды да старики. Бабы, ребячья мелюзга и девчонки корчевали пни. Окопают вокруг, зацепят канатом и всем миром тянут. Как вывернут, ор стоит до неба!

Оживленная Ольга Ивановна со своими девчонками тоже помогает корчевать пни. Мирон идет с бумажкой в руке к Сидору, а тот возле склада метелкой водит.

– Порядок навожу на складе, – тут же доложил он Мирону с достоинством.

– Держи, – дал ему Мирон бумагу. – Привезешь саженцы.

– Подмогу дай.

– Крук, Буцевич, Попов! – крикнул Мирон и молча ждал, пока к нему подошли трое детдомовцев. – Поедете с ним… Машина возле правления.

И пошел от них.

Увидел Якуба, подходившего к детдому, поспешил к нему.

– Помогать пришел?

А тот глаза отвел.

– Черт! – ругнулся. – О, дела!

– Что такое? Машину не дашь?

– В районе был… вот тебе из милиции…

И протянул повестку.

– К Петровичу беги, – от души посоветовал Якуб.

Рядом оказалась Ольга Ивановна, со страхом смотрела па повестку.

– Да это за доски, – пояснил Якуб Ольге Ивановне. – Донесла какая-то сволочь! Могут припаять… Время строгое…

Мирон повернул голову и долго смотрел на Сидора. Тот отвернулся и продолжал мести подметенный пятачок.

– Я тебе что сказал?! – вскричал Мирон.

– А? – вскинулся Сидор.

– Поезжай в лесхоз.

Мирон посмотрел на Якуба. Тот снова отвел глаза. Мирон улыбнулся Ольге Ивановне:

– Останетесь за меня.

Мирон стоял навытяжку, но в глазах робости не было. А Игнатий Петрович ходил перед ним и бросал тяжелые слова:

– Пойдешь ты у меня тот лес рубить! Не погляжу, что рядом под пулями ходил. Топор в руки, пилу в зубы. И дух за спиной с винтовкой стоять будет. Партизан! Ты мне эти партизанские замашки…

И кулаком потряс, так был взвинчен. Взъерошил волосы, провел по лицу пятерней, спросил другим тоном:

– Сколько хоть взял? На крышу хватило?

– И на летнюю столовку…

– О, грабитель! Пристроил на место?

– К вечеру все доски будут на месте.

– Ну, слава богу…

Он подошел, остановился в метре, проговорил чуть не со стоном:

– Да нельзя же так!

– А как, Игнатий Петрович?

– Как, как – заладил, – Игнатий Петрович отошел, постоял у окна, сутулясь. – Поезжай назад, Мирон.

– А с этим? – показал на повестку.

– Выпишем доски задним числом. Может, выйдет что… А нет, пеняй на себя.

Он вздохнул:

– То, что крышу покрыл, – это хорошо. – И вдруг резко повернулся, крикнул в ярости: – Да прогони ты гниду, стукача!