Текст книги "Волга-матушка река. Книга 1. Удар"
Автор книги: Федор Панферов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Трубный зов прокатился над Волгой, и теплоход, разворачиваясь, стал причаливать к пристани.
– Пойду хоть прикоснусь к земле, – решил Аким Морев и быстро вышел на пристань, сталкиваясь с пассажирами, которые валом валили на теплоход, затем намеревался было подняться по лестнице, на крутизну, но, заслыша гудок, направился обратно и здесь был немало удивлен.
С теплохода шла Анна Арбузина, неся чемодан, а за ней, взвалив на плечи мешок, видимо с картошкой, шагал да еще о чем-то на ходу рассуждал академик Иван Евдокимович Бахарев.
– Интересно. Интересно, – с усмешкой прошептал Аким Морев и посторонился.
Анна Арбузина и академик сошли на берег. Иван Евдокимович свалил мешок с плеча, даже придержал его над землей, словно боясь разбить в нем хрусталь, и произнес:
– Зачем же это вам понадобилось в такую даль репу везти?
– Подарок. Что же поделаешь, Иван Евдокимович: подарки выбрасывать грех. Ну, теперь не беспокойтесь: я уж сама найду путь-дорогу.
– До свидания, Анна… Петровна, – глухо проговорил академик и в порыве нежности поцеловал ее руку.
– Да разве так прощаются хорошие люди? – запротестовала та и, обтерев рот кончиком косынки, крепко обняв Ивана Евдокимовича, поцеловала его в губы и раз и два. – Вот так-то, Иван Евдокимович, – и густо рассмеялась. – Теперь-то уж куда ни поедете, хоть на север, хоть на южный полюс, все одно ко мне не миновать…
– Да. Да. Конечно. Да. Да. Непременно. Да, – и академик, будто его кто силой оторвал от Анны, качнулся к теплоходу, затем быстро побежал по мосткам.
«Ну и ну. Междометиями заговорил. Впрочем, рад я за него», – шагая за академиком, подумал Аким Морев и, поднявшись на нос теплохода, сел в свое излюбленное плетеное кресло…
Проснулся он, когда солнце золотило верхушки мелкого кустарника-ветлянника, песчаные длинные косы… и дюны. Они виднелись всюду, будто застывшие волны.
«Что такое? Где это я? – протирая глаза, подумал Аким Морев и, окончательно просыпаясь, понял, что сидит в том же плетеном кресле, в котором устроился несколько часов тому назад. – Заснул. Вот это да».
– Но что такое? – в тревоге прошептал он, глядя на правый обрывистый и плоский берег, покрытый песчаными дюнами, мелким кустарником и кое-где желтеющей травкой…
Злой ветер, словно гигантским рашпилем, сдирает с обрыва рыжую землю и тучей бросает пыль на Волгу, отчего река покрылась не то ржавчиной, не то кровью. Временами на берегу появляется деревушка, село. Улицы песчано-пепельные, без единого деревца, а крыши хат покрылись мхами.
– Батюшки мои, да что же это такое! – воскликнул Аким Морев.
– Плывем в пекло, – прогудел рядом с ним Иван Евдокимович, и Аким Морев увидел, как у того в глазах грусть борется с чем-то очень радостным, и, понимая, почему такое происходит с академиком, сказал:
– А на душе-то у вас другое пекло.
– От этого природа не меняется, – заявил академик, давая знать, что он не желает говорить о том, что творится в его душе. – Завтра, послезавтра вы увидите зачатки самой настоящей пустыни… Прямо скажу, вы увидите, как Кара-Кумы шагнули через Каспий и легли там, где когда-то была цветущая растительность. А вы на самолет – ширк и в Астрахань.
– Ошибался, прошу прощения.
– И то… А когда мы с вами пересечем на машине Черные земли, тогда вы по-настоящему познаете передовую линию огня и полностью тыл. Вот что, – хитровато улыбнувшись, сказал академик. – В Астрахани купим ружья.
– В злые силы природы палить?
– Видите ли, от Приволжска тянется бывшее русло Волги почти до Черных земель. Оно обозначено на карте цепочкой озер. Дичи там – пушкой не прошибешь.
– Втроем бы поехать, – снова решив подшутить, произнес Аким Морев.
– Что? Как? – недоуменно спросил Иван Евдокимович и, догадавшись: – А-а-а-а. Мы к ней заедем. Да. Заедем. Непременно. Да.
«Опять заговорил междометиями», – любовно посматривая на него, подумал Аким Морев и, поднявшись из кресла, добавил:
– Пойдемте поспим маленечко: молодым людям надо силы накапливать. Значит, на Черных-то землях вы давненько не были?
– Давненько, – ответил академик, идя за Акимом Моревым.
– Чего же это вы с передовой линии огня убрались?
– В Москве воевал. Знаете, какой бой пришлось выдержать с агрономами-консерваторами. Так что передовая линия огня там находилась. Ныне она перенесена снова на юго-восток, и я готов на переселение.
– Оказывается, вы воин: и на природу и на дичь с ружьем.
– А вы задира.
– Есть малость… В данном случае от доброты сердца… Рад я за вас, Иван Евдокимович. Видел, как репу на бережок доставили. То по лестнице вниз ножки не шагают, а тут, вишь ты, мешок репы, как перышко, донес.
Глава вторая1
Астрахань меньше всего интересовала Ивана Евдокимовича: мысленно он уже находился там – на Черных землях, в Сарпинских степях и, как опытный полководец, приближаясь к передовой линии, начал дорожить каждой минутой.
– Рыбий городишко, – с оттенком презрения произнес он, когда теплоход причаливал к пристани.
И верно, отовсюду несло густым запахом рыбы, а к этому еще примешалась несусветная жара, какая-то тихая, спокойная, но до того палящая, что казалось, их обоих посадили в ящик, поставили под солнце – кали немилосердно!
– Осенью – дышать нечем, а летом – умирай. Купчишки городишко строили: дрянненький, грязненький, – пояснил академик. – Так что, Аким Петрович, давайте заглянем в облисполком, попросим машину – и марш-марш на Черные земли.
Но, попав в центр, они были неожиданно порадованы чистотой гудронированных улиц, красивыми жилыми домами, зеленью и особенно парком: в нем под могучими акациями стояла приятная прохлада, и потому его не хотелось покидать.
– Тю-ю, – со свистом протянул академик. – Переворот в городе свершился… Но ведь это не купчики сделали, а советские люди! – как бы с кем-то споря, воскликнул он.
Вне парка стояла жара.
Ивану Евдокимовичу дышалось трудно, а из-под шляпы горошинами катился пот на виски, на плечи. Академик то и дело смахивал его батистовым платком, который вскоре превратился в мокрый комочек.
– Вот это жмет. Заметили, в городе нет толстых.
– Разве только приезжие… да и те не совсем толстые и не совсем тонкие, – глядя на академика, полушутя подтвердил Аким Морев.
– Вот именно – не совсем толстые, – охотно согласился тот. – Ну, и дави, – как бы приказывая жаре, добавил он. – А там, в степи, будет еще круче… глядишь, килограммчиков десяток дряни из меня и выпарит. Поскорее бы туда. Ну, поехали.
– Только кремль… кремль посмотрим, – предложил Аким Морев, прибавив шагу, но академик придержал его за руку.
– Куда несетесь сломя голову? Черт-те что! Я вам ровесник, а прыти у вас! Порошки, что ль, секретные принимаете? – и изучающе посмотрел на будущего секретаря обкома.
Аким Морев был вровень ему, но поджарый, потому на ногу легкий, и лицо у него совсем моложавое… Конечно, моложавое по его годам: не юноша ведь… И академик повторил:
– Порошки, что ли, принимаете секретные?
– Да. Те самые, что вы приняли, когда мешочек с репой на бережок доставили.
– Шутите все. Однако верно: те порошки омолаживают.
Вскоре они попали в древний кремль, где собор, церквушки, домики – низкие, с маленькими окошечками-бойницами – доживали свой век, как доживает старичок, умирающий смертью-сном.
– А ну их! – сказал Иван Евдокимович. – Конечно, все это интересно – старина. Как же? Однако я сие могу увидеть в книжках. Пошли до гостиницы… и на Черные земли. Впрочем, в магазин зайдем, ружья купим. – Но, выйдя из кремлевских ворот, он остановился: на стене, как это бывает на скалах морского берега, виднелись ровные и длинные выбоины. – Да неужели сюда когда-то подходила Волга? – спросил академик.
– Нет, не Волга, – проговорил рядом стоявший худой, загорелый дочерна астраханец. – Здесь во времена Петра Великого по стене хлестали волны Каспия. А ныне, он, Каспий, вон куда от нас убежал – за шестьдесят километров, а то и дальше.
– Значит, здесь хлестало по этой стене? Видите, что творится в Поволжье? – обращаясь к Акиму Мореву, горестно произнес Иван Евдокимович. – На шестьдесят километров отступил Каспий. На сколько же по окружности сократилось водяное зеркало! Отсюда – обессилел и удар по суховею, – он достал книжечку и что-то записал.
«Напал на свое», – подумал Аким Морев, с восхищением глядя на то, как Иван Евдокимович наклоняется, щупает продольные борозды на стене.
– Так-так-так, – произносил тот, шагая вдоль стены, затем вскинул руку с книжечкой и потряс ею. – Вот еще доказательство, как безобразно человек относился к природе.
Побывав в облисполкоме, где им предоставили машину, закупорив ружья и припасы, они пошли в гостиницу, решив на зорьке отправиться в путь…
И всюду, где бы они ни находились, у Ивана Евдокимовича нет-нет да и прорывалось:
– Каспий-то, а? Вот так Каспий! – Даже ложась в постель, он произнес, словно говоря о человеке, которому верил, считал его честным, а тот неожиданно проворовался: – Вот так Каспий.
– Спим, – посоветовал Аким Морев.
– Спим, – согласился Иван Евдокимович и выключил свет, но заснуть не смог. То вставал, открывал окно, шепча: – Духота проклятая, – то снова ложился, ворочался, поскрипывая кроватью, затем опять поднимался, закрывал окно, бормоча: – Черт-те что, под нами фокстрот долдонят… видимо, в ресторане.
Мучила его, конечно, не духота и не обычная бессонница после сытного ужина. Вот и теперь, когда звуки фокстрота доносились уже совсем глухо, когда он сам удобно улегся на кровати, намереваясь наконец-то уснуть, – вот и теперь все равно сон не шел к нему.
«Мне уже пятьдесят, – думал он. – Полвека. Половину жизни я потратил на борьбу с суховеями. А что сделал? Вывел засухоустойчивую пшеницу. При лучших условиях она дает двести пудов с гектара. При лучших. А при худших? Худших-то больше. Деревянный кинжальчик – моя пшеница. С такими кинжальчиками и кинулись мы на страшного врага – на суховей. И спорим, деремся – кто первый с деревянным кинжальчиком кинулся на злейшего врага. Воины! Что и говорить. А знаем ли мы, какое орудие надо выставить против злейшего врага? Вряд ли. Ведь даже наши великие предшественники, как Докучаев, Костычев или тот же мой дед Докукин, Вениамин Павлович, все они вели опыты на крошечных участках, даже Вильямс и тот имел самую большую площадку – колхозное поле. А ныне дано – вести наступление широченным планом: всей страной, всем народом. Пригодны ли мы, генералы от агрономии, к борьбе на таком широченном фронте?!» – Эта мысль мучила академика и не давала ему заснуть.
– Аким Петрович, – позвал он робко. – Спите, голубчик?
– А как же? – сквозь сои ответил тот. – На то и ночь.
– Да. Но пора ехать, – строже добавил академик.
Аким Морев включил свет, посмотрел на часы и удивленно произнес:
– То ли часы у меня шалят, то ли академик шалит: всего-то минут пятьдесят я спал. До зари долго, – и закрыл голову одеялом.
– Нет. Пора. Пора, я говорю.
– Да что с вами, Иван Евдокимович? – встревоженно проговорил Аким Морев, глядя, как академик стаскивает с себя ночную рубашку, выказывая желтоватые наплывы жирка на боках.
– Не спал. Не сплю. Не усну. Вот и «что с вами». Поехали. В дороге вздремнем, а тут – в духоте этой… Провалиться бы ей, – не высказав того, что мучило его, проговорил академик.
– Сочувствую, хотя спать хочу – страх. – Аким Морев оделся, умылся, затем налил из термоса два стакана чаю и позвонил в гараж. – Разбудите, – говорил он кому-то по телефону. – Сейчас же. Едем. Срочно. Он знает куда и знает, где мы.
Вскоре появился шофер, шустрый, говорливый, и по-военному отрапортовал:
– Сержант Ахин, Федор Иванович, на боевом посту. Стрела моя с нетерпением ожидает вас у подъезда. Что прикажете?
– Эге. Молодец какой! Прикатил? А что за стрела? – любуясь его видом и расторопностью, спросил академик.
– Стрелой зову свой вездеход – «газик». Ему нет препятствий, всюду летит как стрела: грязь – давай, болото – давай, речка – давай, лишь бы не захлебнуться. Иной раз думает: «Вот ежели бы еще мне научиться летать, тогда авиацию побоку».
– Так и думает? Машина?
– Точно. Думает. А может, я за нее, – чуточку оторопев, проговорил шофер, но тут же снова начал сыпать словами.
– Садитесь, Федор Иванович. Чайку, – предложил Аким Морев.
– Эх, грамм бы сто с прицепом.
– Что за новая доза?
– Сто грамм водки и кружку пива.
– Ловко. Но чего нет – того нет.
Увидав ружья и припасы, шофер, не то хвалясь, не то как бы мимоходом, весь изгибаясь, почесывая затылок, произнес:
– А я, между прочим, винтовочку прихватил.
– Зачем? – спросил академик, глядя на него тяжелыми от бессонницы глазами.
– Волчишки могут подвернуться… ай тот же сайгак.
– Ведь запрещено сайгаков-то бить?
– А мы с научной целью. Вы же академик, вам положено знать, что там внутри у сайгака, почему, значит, он так скачет и по ночам скулит-плачет. А притом разрешили бить козлов, – хлопая глазами, делая наивное лицо, выпалил шофер.
– Ну и предприимчивый, – только и мог ответить Иван Евдокимович.
– Со мной не пропадешь, – твердо заверил Федор Иванович и, подхватив два чемодана, пошел к выходу.
2
Был поздний час, и город уже спал…
Спали магазины, лабазы, дома, дремали пустующие улицы. Около фонарей сонно вились тучи мошкары. Только Волга жила своей особой жизнью: отовсюду неслись разноголосые гудки, то густотрубные, то пронзительные до визга, то пискляво-гневные, напоминающие людей злых, но бессильных.
Во тьме не было видно ни пароходов, ни барж, ни баркасиков, но всюду что-то урчало, хрипело, било по реке лопастями и подмигивало разными светящимися глазами – один красный, другой зеленый. И по тому, как эти фонарики передвигались, мелькая то тут, то там, можно было заключить: на реке шла своя большая ночная жизнь.
Когда машина выскочила на паром, Аким Морев, облокотившись о крепкие перила, неотрывно стал смотреть на ночную Волгу, пригласив и Ивана Евдокимовича.
– Дорогу знаете? – спросил шофера академик.
– Дорог на Черных землях полно. Куда прикажете?
– Держите на Сарпинские озера.
– Бывал, – ответил шофер так, словно его просили зайти в знакомый киоск и купить там пачку папирос.
«Самоуверенный. Опасные такие шоферы», – подумал академик и, чтобы проверить Федора Ивановича, снова спросил:
– Километров двести пятьдесят будет?
– С гаком. А ежели собьемся, не в ту сторону ударимся, так-то может вырасти километров в триста.
– И такое бывает? – вмешался Аким Морев.
– Степь-матушка. Туда глянешь – ничего не видать, сюда глянешь – ничего не видать. Туда-сюда километров на двести – триста ни жилья, ни забегаловки, ох, горе мое. Сбился и считай – погиб в расцвете сил.
– Вот и завезете нас туда, где «считай – погиб в расцвете сил», – проворчал Иван Евдокимович, забираясь в машину. – Спать, – сказал он, удобно устроившись.
Федор Иванович некоторое время молчал, видимо занятый какой-то своей мыслью, затем, встрепенувшись, сказал:
– Ох, нет. Глаза завяжи – найду. Впрочем, на Сарпинском я был года три, а то пяток тому назад. Дичи там – ух! Попалите. Ружье раскалится до огненности: стволы кипят.
– Как же из него стрелять, ежели оно огненное, – сдерживая смех, произнес Аким Морев.
– А так уж. На то и охота. Впрочем, руки в воду обмакнешь и за ружье. Выпалил, и опять в воду, – нашелся с ответом шофер и сам рассмеялся. – Минутку терпения, – сказал он, сводя машину с парома. А когда свел ее на правый берег Волги, снова начал: – Я вот вам расскажу про собаку. Гончая, сука у меня была, – но тут же услышал, как издал легкий посвист задремавший Аким Морев. – Эх, не дослушали, – сокрушенно проговорил Федор Иванович и обратился к машине: – Ну, Стрелушка, ведь не впервые нам: всегда по ночам наши пассажиры спят. Да мы с тобой не дремлем. А ну-ка, прибавь газку. Давай-давай-давай, – легонько вскрикнул он и затянул какую-то древнюю песенку – не то татарскую, не то калмыцкую. Временами он обрывал тягучий мотив, полушепотом рассуждал то со Стрелой о своих делах, жалуясь ей на то, что жена, провожая, отобрала поллитровочку, и на то, что завгаражом вчера косо посмотрел на него, заявив: «Ты, Федор, закладывать брось».
– А я и не закладываю. Стрелушка, сама знаешь, ибо ты мой единственный честнейший свидетель: видишь, пью умеренно. Оно, конечно, когда водка своя, а ежели поднесут – тут пей сколько влезет. А вот еще хочу я, Стрелушка, домик срубить, – он шептал больше часа, выдавая Стреле все свои затаенные помыслы, уверенный, что никто, кроме машины, его не слышит.
Но Аким Морев уже не спал.
Он напряженно и с большим удивлением смотрел на то, как машина, несясь по равнинной дороге, разрезая фарами тьму, освещает по обе стороны то дубравы, то березовые рощи.
«То ли спросонья это у меня, то ли в самом деле тут густые леса растут? А говорили – гладь», – думал он, вначале не решаясь спросить шофера, чтобы не показаться наивным, и все-таки спросил:
– Леса-то тут… какие? Дуб? Сосна?
– Одно воображение. Вы откуда?
– Из Сибири.
– О! Матушка Сибирь. Там да – леса. А у нас под Астраханью что? Коблы. Ветлу коблом прозывают.
«Ну вот, начал рассусоливать», – подумал Аким Морев, всматриваясь в леса, освещаемые фарами машины.
И как он был удивлен, когда на заре увидел по обе стороны дороги только пустующую степь! И еще больше его поразил восход солнца.
В предгорье Кузнецкого Ала-Тау Аким Морев десятки раз наблюдал, как медленно поднимается солнце: оно сначала бросает лучи на верхушки гор, откуда потоки, точно золотистые реки, стекают вниз, а само солнце еще где-то кроется, словно осматривая, прощупывая все, боясь попасть впросак… и только через час или полтора оно появляется на небе, будто говоря: «Ну вот наконец-то и я».
Здесь, в степи, все было необычно: солнце, вонзив лучи в края облаков, тут же выскочило и моментально заиграло в разноцветных травах обширнейшей равнины. Удивительно было Акиму Мореву видеть и эти разноцветные травы: они лежали огромными пятнами – тут чересчур зеленые, там вон – сизые, будто наждак, а вон – голубые, пестрые, красные, как маки. И все низенькие, точно подстриженные. Казалось, кто-то всю степь устлал коврами причудливой вышивки, и Аким Морев не мог от всего этого оторвать глаз.
– Где мы? – спросил он шофера.
– На Черных землях, – ответил тот.
– Черные земли?
В представлении Акима Морева было: Черные земли – значит, богатейшие черноземы, а тут земля рыжая, местами сизые плешины, будто умазанные глиной. Сейчас глина растрескалась и квадратиками задралась.
– Почему же Черные, когда рыжо? – опять спросил он шофера.
– Снегу почти никогда не бывает, потому и называются Черные. Им здесь конца-краю не видать.
– Не земля, а горе, – проговорил Аким Морев, досадуя.
– Нет, не горе, – проснувшись, ответил Иван Евдокимович. – Земля богатейшая. На такой временами урожай бывает до тридцати центнеров с гектара… Но все зависит от того, как небушко на нее глянет. Да и не за зерном мы сюда направляемся, а за мясом, за шерстью, за сырами, за маслом, за рогатым скотом, за конским поголовьем и за садами. Давайте-ка посмотрим, – он выбрался из машины, весь собранный, сосредоточенный, напоминая собой хирурга перед сложной операцией.
– Вот, – сорвав траву, похожую на карликовое деревце сосенку, заговорил академик. – Это солянка. Соленая, горькая и жесткая, как проволока. Дрянь. А эта – сизенькая, полынок – великолепная пища коз, овец. Запах-то какой! А это вот житняк, равен люцерне. А здесь вот, – показывая на падину, говорил он, – можно развести чудесный сад. – Он ходил от ковра к ковру, поясняя, что растет и что можно здесь вырастить. Затем ковырнул носком ботинка землю, взял пригоршню, показал Мореву: – В этой земле много питательных веществ. Но… нужна вода… Вода, Аким Петрович. Лежит вот тут, в глуши, до десяти миллионов гектаров такой земли… Здесь десять да за Волгой столько же пустующей земли. Милый мой, до двадцати миллионов гектаров земли, к которой надо приложить человеческие руки. И они будут приложены. Скоро сюда хлынут воды Цимлянского моря и Волги. А придет вода – придет и человек. Он принесет науку.
– Что же из науки принесет он? – уже зная, что академик порою в своей фантазии заходит очень далеко, насмешливо спросил Аким Морев.
– Бактерию, например, – ответил Иван Евдокимович.
– Какую? Тифозную, что ли? – вмешался Федор Иванович.
– Разные существуют бактерии: есть вредные, но есть и весьма полезные. Наши бактериологи нашли, вернее захватили такую, например, бактерию, которая при любых обстоятельствах повышает урожай зерновых на пятнадцать – двадцать процентов. Подобную бактерию уже размножают и в бутылях рассылают по колхозам.
– Да неужели? – уже серьезно спросил шофер.
– Точно. Придет сюда вода – придет человек, вооруженный наукой, организует здесь круглогодовые великолепные пастбища… и тогда мы, милый мой Аким Петрович, превратимся в мировую державу шерсти, мяса, масла.
– Едемте! – запротестовал Федор Иванович. – А то опоздаем на Сарпинское: дичь полетела уже.
– Успеем, – успокоил академик. – Там стой и весь день стреляй. Но согласен, поехали.
И машина снова понеслась по ровной, гудящей под колесами дороге, временами ныряя в огромные песчаные котлованы, выдутые ветрами. Обычно на дне таких котлованов виднелись колодцы, около которых стояли деревянные колоды для водопоя.
– Ружьишки приготовьте, – предложил шофер, – да и винтовочку. На всякий пожарный случай, – и вдруг таинственно, весь сжавшись, прошептал: – Они. Верно говорю – они.
– Кто? – также шепотом одновременно спросили Аким Морев и академик.
– Сайгаки.
– Где?
– Да вон – уставились на нас. Ох, мотанулись.
В эту секунду в стороне, с километр от машины, замелькали какие-то ярко-желтоватые вспышки, затем поднялась дымка. Аким Морев и Иван Евдокимович увидели, как небольшое стадо диких коз – сайгаков – понеслось параллельно машине, мелькая светло-желтыми задами. Впереди идет вожак – козел. Он сгорбился, словно мордой пашет землю, и, однако, так стремительно несется вдаль, что кажется, не касается земли.
Шофер, сдерживая возбуждение охотника, крикнул:
– Винтовочку приготовьте. Вообще приготовиться, – и опустил переднее стекло на капот…
Со степей ударило удушливым запахом полынка, трав. Ветер сорвал шляпу с академика. Он схватил ее обеими руками, напялил на голову и, глянув на спидометр – там стрелка дрожала на цифре 70, – затем на удаляющихся сайгаков, задорно воскликнул:
– Вот это отмеряют!
– Что ж, стрелять? – спросил Аким Морев, направив ствол винтовки через переднее окно на стадо.
– Нет. Откроете огонь по моей команде, – резко ответил Федор Иванович, не спуская глаз с сайгаков, поясняя: – Он, этот степной король, свой нрав имеет. Как увидит машину – и давай улепетывать и других поднимать. Вот через несколько минут увидите, сколько их тут – великие тысячи.
– Ну уж! – усмехнулся было Аким Морев.
Но первая партия сайгаков подняла вторую, затем третью, четвертую, пятую… десятую… и вот их уже больше тысячи, больше двух, трех. Все они, поблескивая светло-желтыми задами, несутся параллельно машине, клубя пылью, увлекая за собой все новые и новые стада, или, как тут говорят, «шайки».
– У них нрав свой, – уверяет шофер. – Километров через десять обязательно захотят пересечь путь машине. Дескать, обгоним эту штукенцию – страшную, как огонь, и убежим на другую сторону, а там нас не укусишь.
Впереди небольшая возвышенность, будто стертый курган. Федор Иванович придержал машину, затем дал газ, и когда перескочили возвышенность, то Аким Морев и академик увидели, как головная часть лавины сайгаков пересекла дорогу и неудержимо понеслась, поднимая копытцами пыль степей.
Федор Иванович еще прибавил газу, и машина врезалась в сайгачий поток. Натолкнувшись на препятствие, сайгаки сделали скачок вперед, затем, пересекая дорогу, круто свернули, образуя дугу, и метнулись по следу своих вожаков.
– Огонь! – закричал Федор Иванович. – Бейте козла! Вон! Здоровый! Рогаль!
Аким Морев приложился… и отвел винтовку: до чего красиво несется эта лавина; видны всякие – крупные, как годовалые телята, самцы, поджарые, тонконогие самки, молодняк. Все они, низко опустив головы, сгорбившись, мелькают копытцами, уносясь следом за своими собратьями. То тут, то там вожаки-козлы делают свечи: со всего стремительного бега прыгают вверх да так, на дыбках, какие-то секунды и красуются над несущимся стадом, затем снова устремляются вперед, уводя от опасности каждый свою шайку.
– Стреляйте же! – злобно выкрикнул Федор Иванович, приостанавливая машину.
Аким Морев выстрелил куда попало и, конечно, промазал, а сайгаки от выстрела, словно их кто подхлестнул, еще наддали, и тогда густая туча пыли закрыла их.
– Эх!.. – шофер, дабы грубо не выругаться, фыркнул и, свернув влево, помчался следом за сайгаками.
Но пока он давал газ, пока разворачивался, те скрылись. Федор Иванович с минуту кружился, затем обрадованно воскликнул:
– Ух, батюшки – море!
Огромное, в несколько тысяч голов стадо сайгаков, уйдя километров на пять от дороги, спустившись в долину, мирно паслось. Но вот ближние, увидав машину, вскинули головы и зашевелились, будто горячая зола, затем метнулись, поднимая за собой всех остальных.
«Газик» уже шел со скоростью семьдесят пять километров, все настигая и настигая неисчислимое стадо сайгаков. И вдруг откуда-то из степей вырвалась новая огромнейшая шайка. Она стремительно неслась навстречу первой, и вот через какие-то секунды два стада, как две конницы, налетели друг на друга, и все смешалось, покрывшись пылью.
– Бейте же! Прямо в кучу. У-у-х, столкновение какое! – прокричал шофер.
Аким Морев, чтобы смыть позор, прицелился, но в момент спуска курка машина подпрыгнула, и пуля пошла вверх.
– Эх, балда, – и шофер, вырвав винтовку из рук Акима Морева, не останавливая машину, сам выстрелил.
Крупный козел, несколько раз перевернувшись через голову, рухнул на землю.
– Вот как стреляют добрые люди, – похвастался Федор Иванович и стремительно повел машину на упавшего козла, приговаривая: – А-а-а, голубчик, отскакался.
Козел лежал, уткнув морду в кочку, и вздрагивал всем телом. Федор Иванович, выйдя из машины, на ходу раскрывая огромный перочинный нож, шагнул к сайгаку.
– Вот и сдерем с тебя сейчас шкурку.
Сайгак неожиданно подскочил и стремительно ринулся в степь.
Видно было, что у него перебито бедро: окровавленное, оно пылало огненным пятном.
Шофер ахнул, выругался и, услышав слова Акима Морева: «Балду-то посылаю в ваш адрес», – кинулся к машине, дал газ, затем уверенно проговорил:
– Считайте, мы его уже зажарили: догоним. Ну, Стрелочка!
Козел шел во весь опор: на спидометре восемьдесят километров. Вот уже машина настигает его, но он почти перед радиатором делает крутой разворот и кидается в долину, всю усыпанную такими кочками, какие бывают на болоте. Между кочек высокая пожелтевшая трава, и козел скрывается в ней.
– Ах, сатана! – вскрикивает шофер, притормаживая. – Вишь, выбрал какое место боя – лиман: кочка на кочке, и нам, конечно, ходу нет. Ну, сделаем обкладную, – и, повернув машину вправо, развивая бег, помчался с обратной стороны к предполагаемому месту лежки козла.
Козла нигде не было.
Кругом стелились ровные степи, а перед машиной – кочкастый, лохматый, в желтеющих травах лиман. Вдали, едва видно, мирно пасется огромное стадо сайгаков.
– Сквозь землю, что ль, провалился? – чуть не плача, проговорил шофер и виновато посмотрел на своих пассажиров. – Что ж, айдате за теми, – и кивнул головой в сторону стада.
– Раненого зверя настоящий охотник не бросает, – упрекнул Аким Морев.
Еще раз растерянно посмотрев на кочкастый лиман, шофер поднялся на бугорок и просиял:
– Те-те-те! Белеет. Ишь ты, зарылся! – И, прихватив винтовку, он кинулся, прыгая с кочки на кочку. Вот остановился, почему-то положил винтовку, шагнул, затем вскрикнул: – Амба! – нагнулся и за рога поволок к машине козла, по пути подбирая винтовку.
Иван Евдокимович и Аким Морев выбрались из машины, по всем охотничьим правилам прокричали шоферу ура, а тот, слегка приподняв сайгака, с фасоном бросил его к ногам своих попутчиков.
Козел действительно был крупен, из стариков. Голова у него огромная, как у коня, горбоносая, ноги тонкие, шерсть на спине окраской напоминала иглы ежа.
– Странно, – проговорил академик. – Когда он бежит, то опускает голову. Почти все животные во время бега задирают ее. Ах, вон в чем дело. – Иван Евдокимович растянул ноздри козла, они настолько расширились, хоть кулак туда вкладывай. – Смотрите, Аким Петрович, у него не ноздри, а целые мехи… Сколько такими ноздрями он хватает воздуха? Вот почему такая прыть.
– Это еще что! А вот задача с научной точки зрения, – проговорил возбужденно шофер, натачивая нож, готовясь освежевать козла. – Вот смотрите-ка, товарищ академик, – он достал из машины тонкий железный прут, склонился над сайгаком, приподнял его переднюю ногу и там, где копытце раздваивается, запустил прут так, что тот на полметра ушел внутрь. – Видали? Этого ни у одного животного нет. К чему бы такое? Задача, кою может разрешить только Академия наук, – с важностью закончил Федор Иванович.
Иван Евдокимович поширкал прутом и тут же произнес:
– Куда же канал идет? Что-то мудреное. Однако у Брема об этом ни слова. Возьмем на исследование.
– С мясом? – испуганно спросил Федор Иванович.
Академик засмеялся.
– Мясо будем исследовать за столом.
Федор Иванович оживился:
– Академики – тоже народ сознательный: понимают, что мясо зря тратить не полагается.
Но тут все стихли, повернулись в правую сторону: там шел смертельный бой.
По степи, кроясь в травах, неслась пламенеющая, как кровь, лиса, а над нею, расправя могучие крылья, парил степной орел. Он плыл очень низко – метров на пятнадцать – двадцать, делал круги, как бы намереваясь приостановить бег зверя, затем, сжавшись, выпустив когти, падал. Лиса в этот миг резко переворачивалась через голову, оскалив зубы, бросалась на орла, – тот взвивался, и снова начиналась та же самая гонка. В этом бою они, очевидно, не видели другой грозящей им опасности, и оба приближались к машине.
Аким Морев выхватил из кузова ружье, прицелился. Раздались раз за разом два выстрела: лиса сунулась мордой в траву, будто подкошенная, орел перевернулся в воздухе и стукнулся о землю, словно мешок с песком.
– Ловко! – воскликнул Федор Иванович.
– Вот так-то, по-нашему, бьют, – не без гордости ответил Аким Морев.
– А вы, оказывается, чудесный стрелок, – со скрытой завистью произнес Иван Евдокимович. – Эдак вы меня на Сарпинском вмиг обставите. Куда там: лиса на бегу, орел в полете, а вы раз-раз – и оба валятся.
Лиса была сражена насмерть. Орел лежал, раскинув крылья, припав грудью к травам. Он, тяжело дыша, то приподнимал, то опускал гордую голову с белыми наглазниками и с такой ненавистью смотрел на подошедших, что даже шоферу стало страшновато.
