Текст книги "Сияние негаснущих звезд"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

ВЫСОКОВСКИЙ Зиновий

ВЫСОКОВСКИЙ Зиновий (актер театра, кино: «Дикий мед» (1967) и др.; писатель пан Зюзя из телевизионного «Кабачка «13 стульев» (1966–1980); скончался 3 августа 2009 года на 77-м году жизни).

Высоковский давно страдал заболеванием почек. Поздно вечером 2 августа 2009 года ему в очередной раз стало плохо и «Скорая» доставила его в больницу имени Боткина. Срочно потребовался гемодиализ. Однако несмотря на все усилия врачей, спасти артиста не удалось – он умер на следующий день.

Вспоминает актриса Л. Максакова: «Зиновий был у меня в гостях за месяц до смерти. «Зямочка, выпьешь винца или водочки?» – предложила я. Он ответил: «Нет, совсем не могу». Он был очень мужественный человек, не жаловался. Но я поняла, что со здоровьем у него плоховато. Тем не менее мы договорились делать пьесу «Жижи». Он был счастлив, что снова играет в Сатире, преподает в Щукинском училище… (начать преподавать там Высоковский должен был с осени, но не успел. – Ф.Р.»).

Прощание с З. Высоковским состоялось 6 августа. Вот как об этом сообщалось в СМИ.

«Московский комсомолец» (номер от 7 августа, автор – В. Копылова):

«…Лето. Жарко. Давление, магнитные бури… Театр сатиры, с которым много лет был связан Зиновий Высоковский, в отпуске… И это очень заметно по относительно небольшой толпе людей, которые пришли вчера в Дом кино. Но, значит, как верно заметил Иосиф Кобзон, пришли проститься с Высоковским самые верные, самые близкие друзья. Здесь – Аркадий Арканов, Ирина Мирошниченко, Вениамин Смехов, Олег Марусев, Клара Новикова, Павел Любимцев…

Высоковский был легким человеком, все об этом говорят. Наверное, поэтому прощание не было мучительно тяжелым, напряженным, как это бывает. Улыбается иногда даже Любовь Ефимовна, Любаня, как Зиновий Моисеевич всегда называл свою супругу. Обычно ее можно встретить хлопочущей в Доме журналистов – она там главная по хозяйственной части. Они и здесь как будто хлопочет, все время при деле, никакой патетики. Как редко встречается это поистине христианское отношение к смерти! Смерть – не точка, не обрыв, не мрак. А всего лишь этап, после которого любовь и связь между людьми, возможно, даже крепнет. Здесь Соня, его любимая внучка, которая на глазах тех, кто пришел сегодня, из девочки превратилась в молодую актрису. Соня бывала на всех его концертах, знает наизусть репертуар…

Много добрых слов говорят люди. А самый искренний, самый правдолюбивый – Иосиф Кобзон.

– У каждого из нас остались долги перед Зямой. Да! Остались долги. Я начну с себя. Я очень редко звонил, не знал, как он живет, приглашают ли его на концерты. Изредка читал в «Московском комсомольце» его юмористическую колонку. А обычные наши коридорные трепы начинались с анекдотов. Суета сует всех нас разбросала по делам, у всех свои проблемы… Я никого не осуждаю. Но каждый раз, когда происходит трагедия, становится немного стыдно. Мог – а недодал. Я знаю, что такое депрессия, безысходность. Это состояние было и у Зямы…

Не могло не быть этого состояния. Все понимают: время «Кабачка «13 стульев» прошло. Прошло время той эстрады, того мягкого смеха, привыкнув к которому, трудно слушать агрессивные, нахрапистые и просто глупые монологи нынешних юмористов. Что такое артист без сцены? Но только жалоб никто и никогда от Высоковского не слышал…»

Похоронили З. Высоковского на Ваганьковском кладбище в Москве.

ВЫСОЦКИЙ Владимир

ВЫСОЦКИЙ Владимир (актер театра, кино: «Карьера Димы Горина» (1961; шофер Софрон), «Увольнение на берег» (1962; матрос Петр), «Штрафной удар» (1963; гимнаст Юра Никулин), «Стряпуха» (тракторист Андрей Пчелка), «Я родом из детства» (танкист Володя) (оба – 1966), «Вертикаль» (радист Володя), «Короткие встречи» (главная роль – геолог Максим) (оба – 1967), «Служили два товарища» (1968; поручик Брусенцов), «Интервенция» (1968, 1987; главная роль – революционер-подпольщик Воронов-Бродский), «Хозяин тайги» (1969; главная роль – бригадир сплавщиков Иван Рябой), «Опасные гастроли» (1970; главная роль – революционер-подпольщик Николай Коваленко, он же певец варьете Жорж Бенгальский), «Плохой хороший человек» (фон Корен), «Четвертый» (главная роль – Он) (оба – 1973), «Единственная» (руководитель клубного хорового кружка Борис Ильич), «Единственная дорога» (советский военнопленный капитан Солодов), «Сказ о том, как царь Петр арапа женил» (1976; главная роль – арап Ибрагим Ганнибал), т/ф «Место встречи изменить нельзя» (1979; главная роль – начальник отдела по борьбе с бандитизмом МУРа Глеб Жеглов), т/ф «Маленькие трагедии» (1980; главная роль – Дон Гуан) и др.; скончался 25 июля 1980 года на 43-м году жизни).

Практически всю свою жизнь Высоцкий ходил по лезвию бритвы, балансируя между жизнью и смертью. У него было несколько попыток покончить с собой, он многократно попадал в автомобильные аварии и трижды умирал от различных сбоев в организме. В первый раз это случилось в июле 1969 года, когда у него лопнул сосуд в горле и он едва не истек кровью. Но благодаря расторопности Марины Влади, которая буквально заставила врачей отвезти ее мужа в больницу, Высоцкого удалось вернуть с того света.

Второй случай произошел десять лет спустя, и опять в июле. Высоцкий тогда гастролировал по Средней Азии по маршруту Заравшан – Бухара – Учкудук – Навои. Вместе с ним находились и его друзья: Оксана Афанасьева, Всеволод Абдулов, Валерий Янклович, врач Анатолий Федотов. Присутствие последнего оказалось как нельзя кстати, так как во время пребывания в Бухаре Высоцкий едва не умер. Причем произошло это по вине самого артиста. Когда у него кончились наркотики, он вколол в себя лекарство, используемое при лечении зубов, и ему мгновенно стало плохо. Несмотря на то что Федотов успел ввести ему глюкозу, дезинтоксикация не наступала. У Высоцкого остановилось дыхание, на сонной артерии не было пульсации. И – самое страшное – полное отсутствие сердечной деятельности. К счастью, у Федотова оказался под рукой кофеин, он ввел его прямо в сердце и стал делать искусственное дыхание – рот в рот. Одновременно Абдулов стал делать Высоцкому массаж сердца. Совместными усилиями им вскоре удалось «разбудить» сердечную мышцу, и сердце Высоцкого вновь заработало. Самое поразительное, что произошло это 25 июля, то есть ровно за год до настоящей смерти Высоцкого.

Этот случай, судя по всему, впервые по-настоящему заставил Высоцкого почувствовать, что его «гонки со смертью» подходят к своему логическому концу. После этого «хождения во смерть» и возвращения обратно Высоцкий часто повторял друзьям, что к жизни вернули другого человека.

Л. Сульповар: «23 июля 1980 года я дежурил. Ко мне приехали Янклович и Федотов. И говорят, что Володя совсем плохой. Что дальше это невозможно терпеть и надо что-то делать.

Мы поехали туда. Состояние Володи было ужасным! У него уже были элементы «цианоза» – такая синюшность кожи. Запрокинутая голова, знаете – как у глубоко спящего человека, особенно выпившего, западает язык… У такого человека почти всегда губы синюшные, синюшные пальцы… Мы положили его на бок, придали правильное положение голове, чтобы язык не западал… Прямо при нас он немного порозовел. Стало ясно, что или надо предпринимать более активные действия, пытаться любыми способами спасти, или вообще отказаться от всякой помощи.

Что предлагал я? Есть такая методика: взять человека на искусственную вентиляцию легких. Держать его в медикаментозном сне, в течение нескольких дней вывести из организма все, что возможно. Но дело в том, что отключение идет с препаратами наркотического ряда. Тем не менее хотелось пойти и на это. Но были и другие опасности. Первое: Володю надо было «интубировать», то есть вставить трубку через рот. А это могло повредить голосовые связки. Второе: при искусственной вентиляции легких очень часто появляется пневмония как осложнение. В общем, все это довольно опасно, но другого выхода не было.

Мы посоветовались (вместе со мной был Стас Щербаков, он тоже работал в реанимации и хорошо знал Володю) и решили: надо его брать. И сказали, что мы Володю сейчас забираем. На что нам ответили, что это большая ответственность и что без согласия родителей этого делать нельзя. Ну, что делать – давайте выясняйте. И мы договорились, что заберем Володю 25 июля».

Ю. Емельяненко: «24 июля мы приехали на Малую Грузинскую поддатые, веселые… Володя спел пару песен. Знаете, мы его никогда не просили петь, он не любил, чтобы его просили. Он вдруг сам, ни с того ни с сего, брал гитару и пел. Это возникало спонтанно… Он сам высовывался со своими предложениями по этому поводу и не принимал чужих рекомендаций и просьб. А вот когда подходило у него, припирало, он говорил: «Так, спою чего-то новое сейчас, или прокатаю новую песню…» А мы уже знали все эти механизмы у него и сами не просили петь.

Так вот, он спел пару песен, сейчас уже не помню, какие. Еще Вадим говорил: «Володя, ну что ты орешь, как сумасшедший, как резаный, мы же здесь рядом все?!»

«А я иначе не могу», – и пошел… Орет, а мы рядом кружком сидим возле дивана, у нас перепонки лопаются… Спел он пару песен и еще в кайф вошел, он до этого укололся, видимо… Потом после песен он стал требовать выпить. Схитрил. Он действительно был парень с хитрецой. Сходил на кухню, потом скользнул мимо нас сразу в дверь и наверх. А там, по-моему, художник Налбандян жил или кто-то другой, где он всегда водку добывал, но уже и там не оказалось. Он говорит: «Ну, могут друзья мои съездить, достать мне водки, мне хочется выпить». Никто не смог достать… Володя вроде бы затих. Затих, смирившись с обстановкой, что нигде ничего не достанешь, ну куда же – час ночи… Я поднялся, мне было неудобно, пора уже было уходить. Вадим – со мной, мы взяли машину и уехали…»

А. Федотов: «24 июля я работал… Часов в восемь вчера заскочил на Малую Грузинскую. Володе было очень плохо, он метался по комнатам. Стонал, хватался за сердце. Вот тогда он при мне сказал матери Нине Максимовне:

– Мама, я сегодня умру…

Я уехал по неотложным делам на некоторое время. Где-то после двенадцати звонит Валера Янклович:

– Толя, приезжай, побудь с Володей. Мне надо побриться, отдохнуть.

Я приехал. Он метался по квартире. Стонал…»

В. Нисанов: «Двадцать четвертое… Вечером мы сидели у меня на кухне до часу ночи, что-то пили и ели. Потом Володя, Ксюша Афанасьева, врач Толя Федотов, Янклович и Сева Абдулов ушли в квартиру Володи. Примерно в два часа ночи позвонил Федотов: «Принеси немного шампанского. Володе нужно». Я спустился вниз. Друзья вчетвером (Абдулов уже уехал) сидят на кухне, готовят яичницу. Оставил полстакана вина и сразу ушел спать. Как мне потом рассказали, Федотов положил какую-то таблетку в это шампанское. По словам Федотова, якобы успокоительное – бром…»

А. Федотов: «Эта ночь для Володи была очень тяжелой. Я сделал укол снотворного. Он все маялся. Потом затих. Он уснул на маленькой тахте, которая тогда стояла в большой комнате.

А я был со смены – уставший, измотанный. Прилег и уснул – наверное, часа в три.

Проснулся от какой-то зловещей тишины – как будто меня кто-то дернул. И к Володе! Зрачки расширены, реакции на свет нет. Я давай дышать, а губы уже холодные. Поздно. Между тремя и половиной пятого наступила остановка сердца на фоне инфаркта. Судя по клинике – был острый инфаркт миокарда. А когда точно остановилось сердце – трудно сказать».

4 часа утра – самое коварное время для человеческого организма. Давление еще низкое, мозг снабжается минимальным количеством крови. Это час, когда чаще всего умирают люди…

М. Влади: «В четыре часа утра двадцать пятого июля я просыпаюсь в поту, зажигаю свет, сажусь на кровати. На подушке – красный след, я раздавила огромного комара. Я не отрываясь смотрю на подушку – меня словно заколдовало это яркое пятно…»

В. Нисанов: «В полпятого утра мне в дверь позвонили. Выхожу в трусах. Стоит Янклович: «Володя умер». Спустился вниз и вижу Володю лежащим в большой комнате на топчане с завязанными на груди руками. Топчан очень узкий, и руки связали, чтобы они не сваливались в стороны.

«Как это могло произойти?» – спрашиваю у Федотова. Тот признался, что спал и не углядел. Когда подошел к Володе, тот был уже холодный. Ксюша тоже спала…»

А. Федотов: «В свидетельстве о смерти потом мы записали: «Смерть наступила в результате острой сердечной недостаточности, которая развилась на фоне абстинентного синдрома…»

Я сразу позвонил Туманову и Янкловичу. Вызвал реанимацию, хотя было ясно, что ничего сделать нельзя. Вызвал для успокоения совести. Позвонил в милицию, чтоб потом не было слухов о насильственной смерти.

Смог бы я ему помочь? Трудно сказать, но я бы постарался сделать все. До сих пор не могу себе простить, что заснул тогда… Прозевал, наверное, минут сорок…»

О. Емельяненко: «Толя Федотов пил беспробудно и на похоронах, и на девять дней, и на сорок. Он считал себя виновным в смерти Володи: вроде как он заснул… Ведь Володя настолько верил в него, настолько демонстрировал это и говорил всем, что это его личный врач… Толя Федотов кидался с балкона, и его задержал кто-то. Вроде Валерка Янклович мне говорил, что Федотов был уже на той стороне и что он его за штанину или за пиджак задержал и перетянул…

Никто из ребят не считал его виновным, нет, боже упаси, никто и никогда, что вы! Никто этого не показывал, наоборот, его подбадривали, поддерживали, как могли. А он растаял, расплылся полностью… совершенно… все время пытался оправдаться, вешался на всех, плакал бесперерывно. Как только кто чего спросит, так и… Все сорок дней так…»

А. Федотов: «Приехал Вадим Иванович Туманов, Валера Янклович с еще одной реанимационной бригадой. А уже в шесть часов утра у дома стали собираться люди…»

В. Янклович: «Я приехал домой, отключил телефон, прилег. У меня уже сил не было: все это длилось уже почти неделю. Но вдруг меня как будто дернули – я вскочил и включил телефон. Сразу же раздался звонок. Сколько времени прошло с момента моего возвращения домой, не знаю. Схватил трубку, звонил Толя Федотов – врач, который остался с Володей в квартире:

– Валера, срочно приезжай! Володя умер!

Я в шоке выскочил из дома, сразу же поймал такси.

– В Склифосовского!

Побежал в реанимационную, испуганный таксист – за мной! Меня било, как в лихорадке, там мне сделали какой-то укол… Врачи сразу же сказали:

– Мы едем за тобой!

Я – на такси, они – на реанимационной машине. Входим в дом, там уже Вадим Туманов с сыном. Вскоре подъехал Сева Абдулов. Состояние у всех лихорадочное. Никто не знает, что делать, как себя вести… Я говорю:

– Ребята, прежде всего надо позвонить в милицию. Это же – Высоцкий.

Врачи стали звонить кому надо по медицинской части. Стали обсуждать, кто будет звонить матери, отцу, Марине… Я сказал, что отцу еще могу позвонить, но матери – не смогу. Вадим позвонил Нине Максимовне, я – отцу. Кто будет звонить Марине? Конечно, Сева. Марины дома не оказалось. Позвонили сестре – передали ей. Как только телефонистки узнали о смерти Высоцкого, весть быстро распространилась по Москве.

Шесть часов утра. Приехала милиция. Приехали отец и мать. Дозвонились Марине. Позвонили Боровскому и Любимову».

В. Нисанов: «Я проснулся от звонка в дверь. Это был Валерий Павлович Янклович. «Валера, Володя умер!» Я быстро оделся, спустился вниз.

Володя лежал в большой комнате на кушетке. Уже совершенно холодный. В квартире был милиционер – начальник паспортного стола нашего отделения милиции. Потом пришла Нина Максимовна… И начали появляться люди… Примерно к 11 часам ребята из реанимации подготовили тело…»

Л. Сульповар: «Двадцать пятого мне позвонили… И я вместо дежурства поехал туда…

Приехал, народу уже было много. Внизу стояли ребята из школы карате Штурмина. Помню, что пришла племянница Гиси Моисеевны – помните «Балладу о детстве»? За мной ходил Туманов:

– Нет, ты скажи, от чего умер Володя?

Позже по этому поводу точно заметил Смехов:

– Он умер от себя…»

Е. Щербиновская, двоюродная сестра Л. Абрамовой: «Мы приехали рано. Народ стал толпиться у дома позже. Была тишина. В квартире соседки за незапертой дверью сидела Нина Максимовна и растерянно повторяла одну и ту же фразу: «Ну как же это? Девочки, ну как же это?» Стало страшно. Да, это была правда… Потом мы увидели Семена Владимировича – молчаливого, почерневшего лицом. Он провел нас в ту комнату, где на большой широкой застеленной кровати – весь в черном – лежал Володя… Это была наша последняя встреча…»

Л. Абрамова: «25 июля 1980 года. Мы с Никитой были у моей мамы – смотрели по телевизору что-то олимпийское. Ждали Аркашу из Физтеха – его не было. (В тот день он уехал в Долгопрудный в Физико-технический институт узнать списки зачисленных. Его фамилии в списке не оказалось, так как его отец связан с заграницей.) Не дождались, пошли домой. Еще из лифта был слышен телефонный звонок – я думала, это Аркаша, схватила трубку. Володя умер. Уже вся Москва знает. Он умер перед рассветом».

А. Штурмин: «25 июля Володя должен был приехать в Олимпийскую деревню, я работал там олимпийским атташе делегации Ирландии. Мы договорились, что в двенадцать часов он подъедет вместе с Янкловичем. Еще раньше я завез Володе оформленный пропуск, нарисовал план, обозначил место, где мы должны были встретиться…

Сплю, рано-рано утром, в половине пятого, раздался звонок… Автоматически я поднял трубку, и голос Туманова сказал: «Володя умер. Приезжай». Также автоматически, в каком-то полузабытьи, я положил трубку и подумал: «Какой страшный сон». Несколько минут я утешал себя, что это сон, а потом проснулся окончательно. И только одна мысль – звонок-то был! Еще через несколько минут я набрал телефон Высоцкого… Думаю, черт с ним, разбужу, только бы услышать его голос… Трубку поднял Вадим Иванович Туманов, и мне сразу стало не по себе…

– Вадим, что ты такое сказал? Не могу понять…

– Да, да. Умер Володя. Приезжай.

Я сразу же сел в машину и приехал. Володя лежал в спальне, я хорошо это помню… Был накрыт простыней, я только посмотрел ему в лицо. Но уже были врачи из «Скорой помощи», они собирались что-то делать…»

В. Серуш: «На даче у меня не работал телефон, и утром мне никто не мог дозвониться… Была Олимпиада, и я поехал смотреть прыжки в воду – обещал одной своей знакомой… Проезжаю мимо Володиного дома – его машины во дворе не было. Ну, думаю, все в порядке… Приезжаю в офис, который был в гостинице «Украина», звонит секретарша: «Вы знаете, звонили от Высоцкого, просили срочно приехать к нему домой».

Я поехал к Володе, меня встречает Валерий Павлович Янклович, он открыл мне дверь и повел в спальню. Там лежал мертвый Володя».

А. Демидова: «25 июля. Приезжаю в театр к 10 часам на репетицию. Бегу, как всегда опаздывая. У дверей со слезами на глазах Алеша Порай-Кошиц – зав. постановочной частью: «Не спеши». – «Почему?» – «Володя умер». – «Какой Володя?» – «Высоцкий. В четыре часа утра».

Репетицию отменили. Сидим на ящиках за кулисами. Остроты утраты не чувствуется. Отупение. Рядом стрекочет электрическая швейная машинка – шьют черные тряпки, чтобы занавесить большие зеркала в фойе…»

В. Смехов: «25 июля, узнав о случившемся, я сорвался в театр. По дороге я нарушил правила, и меня остановил жезл милиционера. Какой у меня был каменный вид, постовой не заметил. «Документы», – справедливо потребовал он. И руки мои пробуют вынуть книжечку из кармана рубахи. Не выходит. Борюсь с карманом, вдруг бросил руки, взмолился: «Товарищ инспектор, не могу я… Пустите. Высоцкий умер…» – «Сам?!» – Постовой резко изменился, взглянул на меня, подтолкнул рукой – мол, езжай, – а другой рукой вцепился в свой транзистор и аж простонал по всей трассе: «Слушайте! Высоцкий умер!» И тут рухнула на меня каменная гора, и мир в глазах помрачился – будто только из-за постового я впервые понял, что такое случилось на свете».

В. Нисанов: «Не забуду случай, когда в день смерти Володи с ним приехали проститься актеры с Таганки. Зина Славина села посередине комнаты на стул и говорит: «Как много здесь жидов». Семен Владимирович, на самом деле его настоящее отчество, кажется, Израилиевич, отреагировал своеобразно: «Да-да, ты права». Марина Влади, глядя в упор на Славину, крикнула: «Встать! Вон отсюда на кухню! Чтоб вас не было слышно!» Потом повернулась к Володиному отцу: «У меня сын еврей, муж еврей (имея в виду, конечно, Володю). Семен Владимирович! Чтобы я больше не слышала об этом. Тот сразу залебезил: «Мариночка, Мариночка, что ты…»

В. Янклович: «Дежурный по городу – генерал милиции – неожиданно присылает людей и требует везти тело на вскрытие. И тут надо отдать должное Семену Владимировичу: он категорически запретил вскрытие. И действовал очень решительно. А было бы вскрытие – может быть, обнаружили бы побочные явления, узнали о болезни… Последовала бы отмена диагноза… Поэтому надо было очень быстро оформить все документы, получить свидетельство о смерти. А чтобы получить свидетельство о смерти, нужен паспорт – советский паспорт. А у Володи был заграничный паспорт и билет в Париж на 29 июля. Надо было съездить в ОВИР и заграничный паспорт обменять на советский – это сделал Игорь Годяев. Потом надо было получить медицинское свидетельство о смерти, а без вскрытия это невозможно. Отец категорически против вскрытия. Позвонили знакомому врачу из Склифосовского и через него убедили патологоанатомов, что запрещение вскрытия – дело решенное. Отец тоже куда-то ездил по этому вопросу.

Леня Сульповар привез человека, который сделал заморозку тела. В конце концов, приблизительно к двенадцати часам мы получаем свидетельство о смерти – в поликлинику ездил Толя Федотов. И милиция дает разрешение на похороны.

В квартиру постепенно прибывает народ. Приезжает Любимов. Начинаем обсуждать похороны. Возникает вариант Новодевичьего. Любимов звонит в Моссовет насчет Новодевичьего. Ему отвечают:

– Какое там – Новодевичье?! Там уже не всех маршалов хоронят.

На каком же кладбище хоронить? Родители говорят, что на Ваганьковском похоронен дядя Володи – Алексей Владимирович Высоцкий, его Володя очень любил. Звоним Кобзону. Кобзон с Севой Абдуловым едут в Моссовет – пробивать Ваганьковское. Разрешение хоронить на Ваганьковском получено».

Л. Сульповар: «Я присутствовал при обсуждении – где хоронить Высоцкого. Отец настаивал:

– Только на Новодевичьем!

И все это было настолько серьезно, что начали пробивать. Попытались связаться с Галиной Брежневой, но она была в Крыму. Второй вариант – через Яноша Кадара хотели выйти на Андропова.

С большим трудом удалось уговорить отца. Тогда Новодевичье кладбище было закрытым».

В. Нисанов: «В большой комнате сидел Юрий Петрович Любимов и звонил сначала Гришину, потом Андропову… Можно ли хоронить Высоцкого – из театра? Ведь Володя не был ни заслуженным, ни народным… Гришин ответил, что хороните как хотите, хоть как национального героя…»

26 июля мы поехали на Ваганьковское кладбище: Марина Влади, Иосиф Кобзон, Володя Шехтман, Митечка Виноградов и я. Директор долго водил нас по окраинам… Потом Кобзон зашел с ним в кабинет – и мы получили это место…»

Л. Сульповар: «Кобзон рассказывал, что директор кладбища чуть не заплакал, когда ему предложили деньги.

– За кого вы нас принимаете?! Высоцкого! Да любое место!»

С 26 июля в зарубежной печати появляются первые отклики на смерть В. Высоцкого.

Между тем наступило 27 июля 1980 года.

А. Демидова: «27 июля всех собрали в театре, чтобы обсудить техническую сторону похорон. Обсудили, но не расходились – нельзя было заставить себя вдруг вот встать и уйти. «Мы сегодня должны были играть «Гамлета», – начала я и минут пять молчала – не могла справиться с собой. Потом сбивчиво говорила о том, что закончился для нашего театра определенный этап его истории – и что он так трагически совпал со смертью Володи…»

М. Влади: «В комнате с закрытыми окнами лежит твое тело. Ты одет в черный свитер и черные брюки. Волосы зачесаны назад, лоб открыт, лицо застыло в напряженном, почти сердитом выражении. Длинные белые руки вяло сложены на груди. Лишь в них видится покой. Из тебя выкачали кровь и вкололи в вены специальную жидкость, потому что в России с покойными прощаются, прежде чем хоронить. Я одна с тобой, я говорю с тобой, я прикасаюсь к твоему лицу, рукам, я долго плачу. Больше никогда – эти два слова душат меня. Гнев сжимает мне сердце. Как могли исчезнуть столько таланта, щедрости, силы? Почему это тело, такое послушное, отвечающее каждой мышцей на любое из твоих желаний, лежит неподвижно? Где этот голос, неистовство которого потрясало толпу? Как и ты, я не верю в жизнь на том свете, как и ты, я знаю, что все заканчивается с последней судорогой, что мы больше никогда не увидимся. Я ненавижу эту уверенность. Уже ночь. Я включаю нашу настольную лампу. Золотистый свет смягчает твое лицо. Я впускаю скульптора, который поможет мне снять посмертную маску. Это очень верующий пожилой человек. Его размеренные движения меня успокаивают. Пока он разводит гипс, я мажу твое лицо вазелином, и мне кажется, что оно разглаживается у меня под пальцами. Последняя ласка – как последнее успокоение. Потом мы молча работаем. Я несколько лет занималась скульптурой, я знаю, как делаются слепки, я вспоминаю почти забытые движения, эта работа вновь окунает меня в простоту жизни».

Скульптор, о котором упоминает Влади, – Юрий Васильев, он был знаком с Высоцким, оформлял многие спектакли Таганки. Делать посмертную маску с Высоцкого его пригласил Юрий Любимов. В тот день, 27 июля, кроме Марины Влади ему помогал и его сын Михаил. Как рассказывал позднее Ю. Васильев, во время этой скорбной работы случилась неожиданная сложность. Он по всем правилам наложил маску, как это делал всегда. Когда же он попытался ее снять, это оказалось невозможным. Как будто какая-то сила ее прижала к лицу усопшего. Тогда Васильев обратился к Высоцкому: «Володенька, отпусти». После этого неожиданно легко маска снялась. Тогда же, вместе с маской, был сделан и слепок с руки Высоцкого.

28 июля состоялись похороны Владимира Высоцкого.

М. Влади: «Приходят друзья, чтобы положить тебя в гроб. Накатывает горе – волна за волной. Плач, крики, шепот, тишина и сорванные от волнения голоса, повторяющие твое имя. Пришли все. Некоторые приехали с другого конца страны, другие не уходили с вечера. Дом наполняется, и, как в большие праздники, балконы, коридор, лестничная площадка полны людей. Только все это в необычной, давящей тишине. Приносят гроб, обитый белым. Тебя осторожно поднимают, укладывают, я поправляю подушку у тебя под головой. Твой врач Игорек спрашивает меня, может ли он положить тебе в руки ладанку. Я отказываюсь, зная, что ты не веришь в Бога. Видя его отчаяние, я беру ее у него из рук и прячу тебе под свитер. Гроб ставят в большом холле дома, чтобы все могли с тобой проститься.

В пять часов утра начинается долгая церемония прощания. Среди наших соседей много артистов и людей, связанных с театром. Они идут поклониться тебе. И еще – никому не известные люди, пришедшие с улицы, которые уже все знали. Москва пуста. Олимпийские игры в самом разгаре. Ни пресса, ни радио ничего не сообщили. Только четыре строчки в «Вечерке» отметили твой уход».

Л. Сульповар: «28 июля, часа в четыре утра, в подъезде дома на Малой Грузинской была панихида. Были самые близкие – мать, отец, Марина, Людмила Абрамова, Володины сыновья.

Поставили гроб, играл небольшой оркестр студентов консерватории, там рядом их общежитие. А потом на реанимобиле мы перевезли Володю в театр».

Л. Абрамова: «В сутолоке лиц, слов, встреч в эти дни проступило самое главное: это была огромная Смерть, ее хватило на всех, потому что его Жизнь была огромная. И еще одно: горе объединяет, все были вместе. Но «сердце рвется напополам», «ты повернул глаза зрачками в душу». Вот этот взгляд в собственную душу. Каждый – в свою. Каждый один на один с непостижимой тайной жизни и смерти. Со своими воспоминаниями. Страшно!

Много-много людей, с кем-то я встретилась впервые, кого-то не видела много лет…

«Я вернулся в театр», – сказал Колечка Губенко.

Седой Валя Никулин, седой Жора Епифанцев. Совершенно седой Володя Акимов сказал: «Пойдем, тебя Марина зовет».

«Люся, сестра…» – сказала Марина.

У Артура Макарова лицо от напряжения казалось свирепым. Я плохо запомнила, что было в эти дни. Только лица.

Все спрашивали о сыновьях, как они. Я не знала, как они. Я и сейчас не знаю, что они тогда чувствовали. Наверное, так же, как я, смотрели на лица. Наверное, так же, как все, смотрели в себя, в свою душу. Может быть, пытались понять, чем Володя был в их судьбе. Может быть, думали о том, как мало знали его. Очевидно, чувствовали себя чужими среди малознакомых людей».

Около пяти утра из дома на Грузинской вынесли белый гроб с телом умершего друга, актера и поэта. Траурный кортеж двинулся к театру. Собрались зрители и артисты. Когда Олег Ефремов вышел из дому, было уже светло. Хлопнул дверцей машины, проехал несколько метров и вдруг понял, что все равно не поедет на похороны. Нервы не выдержат. Он хорошо знал, к чему приводит его впечатлительность, понимал, что будет раздавлен.

В Театре на Таганке гроб с телом Владимира Высоцкого установили на высоком постаменте на сцене, на той, на которой он проработал 16 долгих лет. Вся сцена была устлана свежими цветами. В зале множество запоздалых венков от Министерства культуры РСФСР, Союза кинематографистов СССР, коллектива театра, от коллективов других столичных театров и учреждений.

М. Влади: «Мы приезжаем в театр, где должна состояться официальная церемония. Любимов отрежиссировал твой последний выход: сцена затянута черным бархатом, прожекторы направлены на помост, одна из твоих последних фотографий – черно-белая, где, скрестив руки на груди, ты серьезно смотришь в объектив, – висит, огромная, над сценой. Траурная музыка наполняет зал. Мы садимся. Я беру за руку твою бывшую жену, и мы обе садимся рядом с вашими сыновьями. Прошлое не имеет сейчас никакого значения. Я чувствую, что в эту минуту мы должны быть вместе».

На той панихиде присутствовали многие известные деятели искусства и литературы. Среди них: М. Ульянов, Н. Михалков, М. Козаков, А. Миронов, Р. Быков, М. Захаров, Б. Окуджава, Н. Губенко, К. Райкин, Н. Подгорный, Л. Дуров, Г. Чухрай, М. Вертинская, В. Абдулов и многие-многие другие. Каждый из них хотел выступить со своим прощальным словом и помянуть покойного.

Ю. Любимов: «Есть древнее слово – бард. У древних племен галлов и кельтов так называли певцов и поэтов. Они хранили ритуалы своих народов. Они пользовались доверием у своего народа. Их творчество отличалось оригинальностью и самобытностью. Они хранили традиции своих народов. Они пользовались доверием у своего народа. Их творчество отличалось оригинальностью и самобытностью. Они хранили традиции своего народа, и народ им верил, доверял и чтил их. К этому чудесному племени принадлежал ушедший, который лежит перед вами и который играл на этих подмостках долгое время своей зрелой творческой жизни. Над ним вы видите занавес из «Гамлета», вы слышали его голос, когда он заканчивал пьесу прекрасными словами поэта, такого же, как он, и другого замечательного поэта, который перевел этого гения, – Бориса Пастернака».