Текст книги "Хрустальная ваза"

Автор книги: Федор Каманин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

XV. На отчетном вечере в школе ФЗУ

Три месяца прошло, как школа ФЗУ вызвала соседнюю школу на соревнование. Три месяца – тот срок, когда нужно показать первые работы, поделиться между собой, у кого как дело движется. Совет школы ФЗУ послал утром уведомление, что школа приглашает к себе на первый отчетный вечер по социалистическому соревнованию дирекцию завода, соседнюю школу, заводской комитет, делегацию рабочих и городской Совет. Начало вечера ровно в шесть часов.

Люба в этот день пришла из школы раньше обычного.

– Настенька, собирайся! – кричит Люба радостно.

– Куда собираться-то?

– На вечер отчетный, в школу нашу.

– Но ведь я ж не учусь с тобою, Люба, как же я пойду? – говорит Настя.

– Не разговаривать! Без разговора! Замолчать! Собирайся, и только. Ты наденешь синенькое платье, а я… я тоже синенькое. Чулки серые, туфли… Молчи, молчи, я знаю, что говорю. Я спрашивала заведующего, можно ли тебя пригласить, он сказал: пожалуйста. Вот тебе и все! – тараторит Люба.

Когда Машина пришел домой с работы, подружки были уже одеты. Он остановился на пороге точно вкопанный, развел руками. Кто ж это им билеты в клуб достал?

– Паровоз, мы скоро уходим, минут через десять, – говорит Люба ему.

– Куда?

– На вечер. В школу нашу.

У Машины отлегло: а он-то думал, в кино или на спектакль.

– Мне можно с вами?

– Не знаю. Придешь – приходи. А нам с тобою растарабарывать некогда, нужно уже идти, и так опоздали.

– А обедать?

– Мы уже пообедали, обедай один.

И девочек точно ветром сдуло.

Машина грустно уселся за стол, он не любил обедать один.

А в школе уже все собрались. В большом зале уселись гости: управление завода, заводской комитет, делегаты от цехов, представители от городского Совета и от комсомола и человек сто из соседней школы.

Настя с Любою уселись в последнем ряду и стали ожидать начала. Всегда бойкая Люба сидела теперь смирненько, крепко уцепившись за руку Насти.

– Ох, боюсь я, Настя, – говорит она подруге.

– Чего боишься-то? – удивилась Настя.

– Ну как же?.. Вдруг наша школа провалится. Тогда беда, стыдно будет нам, ведь мы их вызвали.

– Да, это будет плохо.

На трибуну вошел Костя Плахин, первый оратор ФЗУ.

Все затихли, приготовились слушать отчет. Костя кашлянул раз, другой и начал:

– Мы не хвалюшки пустозвонные, мы фабзайчата, завтрашние рабочие. Завод наш соревнование проводит, все рабочие взялись показать друг другу, как работать должен каждый. Мы – ваши дети, смена ваша, от вас отстать не хотим: мы вызвали на соревнование соседнюю школу. Учеба – работа наша, товарищи, потому мы и решили подтянуться хорошенько, учиться как следует. Учебу, которую мы ведем на заводе под руководством инструкторов, рабочие знают, а кто не знает – на выставке наших работ увидит после заседания. Выставка – в классе второй группы. А вот о другой части нашей учебы, о том, чему мы учились вот тут, в стенах этой школы, я сейчас буду говорить…

И Костя начал перечислять достижения школы. Он подробно, обстоятельно докладывал собранию, как та или иная группа училась, как тот или иной ученик подравнивался, подтягивался.

– У нас один ученик есть, Вася Кулешов, последним по математике был. Он все время ленился, дурака валял, потому и не мог одолеть математики. Теперь он подтянулся, хорошо стал задания выполнять. У нас ученица есть – Синюкова Люба…

У Любы поплыл туман перед глазами.

– Она рисовать не умела и не хотела, больно непоседа она, – докладывает Костя. – А теперь она первая у нас по живописи, работу ее вы увидите на выставке…

У Насти сердце стучит радостно: значит, Любу она не подвела!

– Ты слышишь? – спрашивает она Любу.

– Слышу, – шепчет Люба.

– Ты рада?

– Чего ж мне радоваться? Ведь это ж ты рисовала.

– Да, но это я для тебя ведь, – говорит Настя.

– Мы говорим вам, товарищи, что и выйдя из этой школы, будем постоянно работать так же, как вот теперь учимся: с бодростью друг перед другом, друг с другом, – закончил Костя Плахин свой доклад.

Вслед за Костей поднялся инструктор Жуков, хороший мастер, но плохой говорун, двух слов толком не свяжет. Он занимался с фабзайчатами в шлифовальном цехе.

– У меня которые работают, то… то из этих самых, говорю я, из них толк выйдет: и ребята и девчата старательные, – сказал Жуков и сошел с трибуны.

Жукову хлопали, всех рассмешила его неуклюжая речь, и все знали, что хотя он и сказал немного, но большей похвалы трудно добиться у молчаливого инструктора.

За Жуковым поднялся на трибуну Слепнев, за Слепневым – Мухин, за Мухиным – Шилин. Все инструктора, у которых на фабрике фабзайчата учатся на станках работать. И все, как один, говорили, что ребята за последнее время подтянулись, работали хорошо. Потом директор речь сказал.

– Я рад, – говорит директор, – что молодежь у нас хорошая. Дятьковский Хрустальный первый в Союзе по выработке хрусталя, дятьковские мастера лучшими считаются. И вот теперь я вижу, что и молодежь наша работать будет не хуже стариков.

Когда кончились речи, перерыв объявили.

А после перерыва все пошли на выставку работы осматривать.

Во втором классе, у стен, на полках, выстроились стаканы, кувшины, графины, кружки, цветники, вазы, корзинки, сервизы, колпаки для ламп. Прессовые, граненые, расписные. И все это работы фабзайчат.

Класс второй группы меньше зала: теснота, давка поднялась.

– Товарищи, не сразу все, по очереди можно осмотреть, не спеша, – волнуется заведующий школой.

У полки с расписной посудой стоят мастера-живописцы, директор фабрики и учитель Василий Иванович. А поодаль чуть Прокоп Машина стоит и к разговору прислушивается.

Прокоп Машина пришел как раз в то время, когда Костя Плахин о Любе говорил. И теперь он смотрел на работу Любы, на вазу с надписью внизу:

Работа ученицы второй группы

Любы Синюковой.

– Ну, что вы скажете? – спрашивает директора Василий Иванович.

Директор долго молчит и думает. Он колеблется. Работа Нины Смирновой, кувшин расписной, тоже хороша: завод вдали, синий дым из труб, а впереди девушка-работница. Но вся беда – он видел это в одном журнале на картине известного художника. Зато работа Синюковой для него загадка. Как она могла додуматься нарисовать так эту простую березовую ветку, с золотыми осенними листочками? И просто и красиво. А самое главное – именно так нужно было вазу расписать, именно так. И такая роспись будет недорого стоить, а спрос на нее должен быть большой.

– По-моему, вот эту вазу я бы в выставочный отдел поставил. А девочку эту, Синюкову, надо теперь же к живописному отделению прикрепить. Она уже сейчас может хорошо работать, – сказал директор.

– Я тоже так думаю, – радостно согласился с ним Василий Иванович. – Талант, талант, больше ничего не скажешь.

Прокоп Машина даже крякнул от радости и кинулся искать Любу и Настю.

А Люба, заметив, что вазой все любуются, потащила Настю одеваться.

– Побудем еще, Люба, – говорит Настя.

– Нет, нет, уйдем, а то они меня позовут, и тогда я пропала, я не знаю, что и сказать им, – тащит Люба Настю.

Почти у самого дома Машина нагнал их. Он схватил Любу, поднял вверх и закричал:

– Коза моя!

А Люба отбивается и чуть не плачет.

– Брось, брось, говорю! – кричит она на отца сердито.

– Ну и Коза, ну и молодец! Ты слышала, Настя: она лучше всех рисует! А я и не знал! Ну и Коза!

– Ну, перестань же ты, Паровоз дурацкий, когда не знаешь ничего! – плачет Люба.

– Нет, я знаю, все знаю! – смеется Машина. – Я знаю, что моя дочурка лучше всех рисует, лучше даже Смирновой. Да! Я долго смотрел, слушал, что другие говорят. И все хвалили твою работу, Коза, все!

И тут только он вспомнил про Настю, подумал, что ей обидно, быть может. Он спохватился, опустил Любу наземь, Настю поднял.

– А ты, Настя, не тужи. Ты тоже хорошо рисуешь, особенно тот раз Стрекозу с Макаркою ловко нарисовала ты. И как знать, ежели бы и ты сейчас в фэзэу училась, то и твоя работа, пожалуй, тоже не хуже Любиной была.

– Я и не тужу, дядя Прокоп, – говорит Настя.

Весь вечер Машина радовался, прыгал, точно маленький. И никак понять не мог, чего Люба-то куксится, не радуется.

«Это она заважничала, гордиться начинает… Ну и пусть поважничает немножко, она это заслужила», – решил он.

XVI. Настин отец пришел

А назавтра утром две беды: первая для Насти, вторая – Любина.

Прокоп Машина только что встал, вышел на двор – Стрекозе и Макарке с курами корму дать – и вернулся домой. Девочки еще валялись в кровати и о чем-то разговор вели, как в дверь постучал кто-то.

«Ну! Кого ж это принесло в такую рань?» – думает Машина, идя дверь открыть.

– Кто тут?

– Я, – отвечает грубый голос за дверью.

– А кто ты? – спрашивает Машина.

– Человек.

– Что ж тебе нужно?

– Мне нужно… Прокоп Синюков тут живет, мастер который? Его еще Машиною зовут…

Машина открыл дверь. Перед ним стоял мужик в зипуне, в лаптях, борода черная с проседью.

– Вот я и есть Прокоп Синюков. Говори, зачем я тебе понадобился? – говорит Машина гостю.

Мужик помялся и робко начал:

– Так как прослыхали мы, слух такой был до нас, что девчонка моя, Настя, сбежавшая которая, при тебе находится, на завод работать поступила…

«Ах, вот ты кто! Настин отец», – догадался Машина и сказал:

– Иди в квартиру. У меня две девочки есть, а которая твоя, не знаю.

Мужик вошел в дом за Машиною.

– Эй, детвора, вставайте-ка скорее, к вам тут пришли! – кричит Машина девочкам.

Мужик сел осторожно на стул и молчит.

Настя и Люба вскочили проворно и начали одеваться. Люба быстро оделась, выглянула из-за двери.

– Какой-то дяденька сидит, – говорит она Насте. – Сидит и молчит.

– Ну, оделись? – спрашивает Машина.

– Да, – отвечает Настя, подбирая гребешком волосы.

– Выходи сюда!

Люба и Настя вышли. Настя как глянула, так и обмерла: узнала отца сразу.

– Ну, которая ж твоя девочка, а? – спрашивает Машина мужика.

Мужик смотрит долго, никак Настю узнать не может сразу, а потом говорит:

– Кажись, вот эта моя…

– А-а, кажись! Хорош же ты отец, ежели дочку сразу признать не можешь! А ведь это моя дочь, твоя вот эта, – указывает Машина на Любу.

Мужик задумался опять.

– Нет, моя будто вот та. Моя на ту больше схожа.

Машина вдруг схватил мужика за шиворот, девочки завизжали.

– А-а, твоя на ту схожа! Убью, разбойник, дух из тебя сейчас вышибу! Какое ты имел право ребенка изводить, что она убежала от тебя куда глаза глядят, а? – кричал Машина, тряся мужика за шиворот.

Люба кинулась к отцу, Настя схватила Машину за руку.

– Паровоз, не смей драться! – кричит Люба.

– Дядя Прокоп, миленький, не бей ты его! – заплакала Настя.

– Не буду, не буду, это я так… Ну, счастье твое, что ты под веселую руку мне попался, да и эти вот козы помешали. А то бы хорош ты был! Я тебе показал бы, как детей воспитывать! – ворчит Машина.

– Нельзя драться, Паровоз, понимаешь, нельзя! – говорит Люба, оттаскивая отца подальше от мужика.

– Иной раз без этого не обойдешься… Ну ладно, давайте самовар разводить. Ты, Коза, займись делом этим, чай пить будем. А ты, Настя, поздоровайся с отцом-то: отцом он тебе все же приходится, – сказал Машина и вышел на двор.

– Здравствуй, тять, – еле слышно говорит Настя отцу.

– Ладно, здравствуй… Злой, однако, этот хозяин-то твой, – отвечает мужик.

– Нет, он не злой, он хороший, – говорит Настя.

– Да, хорош! Чуть не задушил начисто…

Люба загремела на кухне самоваром. А сама смотрит на Настиного отца, вспоминает, что его Романом зовут, и удивляется, что он такой. Она думала, что у Насти совсем-совсем другой отец, на этого не похож.

– Ну, как дома? – спрашивает Настя отца.

– Дома все живы, – отвечает Роман.

– А что ж… с вас за овечек вычли? Которые пропали? – спрашивает Настя.

– За овечек-то? Нет, не вычли. Потому как ты сбежала, а все думали, что ты залилась, что ли, то и порешили не вычитать. Ну, и хорошо, что ты убежала. А то бы я тебя не хуже, как вот хозяин твой меня сейчас. Проучить я тебя хотел.

– Я не виновата, что овечек украли, – говорит Настя.

– А кто ж виноват? Я, что ли? – заворчал Роман сердито.

Прокоп Машина вошел со двора.

– Ну, Настя, поговорила с отцом?

– Поговорила, – тихо отвечает Настя.

– Рада небось, что отца увидела?

Настя молчит. Молчит и отец Насти.

– Как же, свой отец как-никак. А своему всегда рад, каков бы он ни был. Ну ладно. Теперь дайте нам с ним поговорить. Иди-ка, Настенька, Любе там около самоварчика помоги, а мы с твоим отцом потолкуем. По душам потолкуем.

Настя облегченно вздохнула и к Любе в кухню пошла.

– Так, – говорит Машина, набивая трубку.

Настин отец молчит.

– Тебя Романом звать, кажется? – спрашивает Машина.

– Звали Романом, иной раз Иванычем, – отвечает Настин отец.

– Ну, я церемонии эти не люблю. Я по имени называю людей, а отчество можно и мимо… Ты зачем же пришел-то?

– Как это – зачем? Раз мой ребенок у тебя, то…

– То что?

– То должен я его обратно взять. Девчонка-то она моя?

Машина пыхнул трубкой.

– Так как ты дурак, то разговаривать я с тобою долго не буду, – говорит Машина Роману. – Пойдет она с тобою – бери, а не пойдет – убирайся сам! Бить ты ее тут не станешь.

– Зачем бить?.. Бить нечего своего ребенка. Не пойдет – пусть тут живет, у тебя, а только… – замялся Роман.

– Ну, говори, говори, не стесняйся, – подбадривает Машина гостя.

– Только тогда пусть она мне представляет в месяц по десятке, что ль…

– Это за что ж она должна представлять тебе? Десятку-то эту?

– А как я отец ее, вот за что. Кормил же я ее махонькую али нет?

– Ага, вон оно что! Я сразу-таки почувствовал, что не дочь тебе нужна, а деньги. Так оно ведь и вышло. Ах ты разбойник, разбойник! Какой же ты отец, а? Ты знаешь, сколько твоя дочь зарабатывает, а? – спрашивает Машина Романа.

– Сколько бы ни зарабатывала, а мое отдай, мне десятку доставляй, – отвечает Роман спокойно.

Машина поднялся и тихо, точно кот за мышью, пошел к Роману, засучивая рукава. Роман заметался, но убежать некуда.

– Постой… подожди… Караул, ратуйте, опять бить хочет! – заорал Роман истошно.

Настя и Люба опрометью из кухни на крик. А Машина спокойно сидит и курит трубку.

– Готов самовар? – спрашивает Машина девочек.

– Что тут случилось? – спрашивает Люба.

– Ничего. Я вот курю, разговариваю.

– А чего он кричал?

– А уж это спросите его, – отвечает Машина.

– Он опять было бить меня хотел, – говорит Роман Любе.

– Врет он, – говорит Машина. – Он просто с ума спятил. Вы знаете, зачем он пришел? Хочет, чтобы Настя по десяти рублей ему в месяц присылала. Он, видите ли, отец. А она сама пока всего-то двадцать в месяц получает. Так вот половину отдай ему, так называемому отцу, за то, что он дочку из дома выжил.

– А ты и драться полез?

– Да нет же, Коза! Не знаешь ты меня, что ли? Стану я драться с дураком! Была мне нужда. Попугать – попугаю, а драться – нет.

– Эх, я тебя как-нибудь попугаю самого! И кулаков не пожалею, – говорит Люба.

«Дочка-то вся в отца пошла», – думает Роман.

– Давай-ка лучше чай пить, самовар уже готов, – сказала Люба.

– Садись и ты, папаша, – приглашает Машина Настиного отца, словно между ними ничего и не было.

Все уселись за стол.

Настя и Люба только по стакану выпили, зато Машина и Роман точно соревнование устраивали, друг перед другом так и дули. Пьют и молчат.

«Ну и мужик! Таких редко встретишь», – думает Машина.

«А Прокоп этот здоровый, как погляжу я. Чай пьет здорово и драться любит», – думает Роман.

– Ну так как же, Настя, будешь отцу по десятке в месяц посылать? – спрашивает Машина Настю, осушив самовар.

– Дядя Прокоп, ты ж знаешь, что у меня нет денег. Я еще вам сколько-сколько должна, – говорит Настя.

– Так ты ему так вот и скажи.

– А что я буду говорить? Он и так слышит.

Тогда Машина полез в карман, достал из кошелька пятерку и, подавая Роману, сказал:

– Вот тебе, Роман, да еще Иваныч, напоследок. Это я тебе даю из своих, из последнего, чтоб ты ноги больше не бил зря, не ходил. Иди-ка ты домой, мил человек, и больше не приходи сюда. Дочь твоя, ежели вздумает, пришлет тебе денег, когда побольше зарабатывать станет, а пока ей еще самой маловато. Понял ты мои слова или нет?

– Понял, чего тут не понять, – проворчал Роман.

Роман взял пятерку, бережно спрятал в карман штанов и начал собираться домой.

– Ну ладно, спасибо и на этом, – буркнул он уже в дверях.

И, не попрощавшись даже с Настей, хлопнул дверью и ушел.

Стрекоза долго на него лаяла.

– Да, ну и люди бывают на свете! Как ты только жила с таким отцом? – говорит Машина Насте, когда они остались одни.

– Зато вот и бежать мне пришлось, – вздохнула Настя.

– Ну ладно, ладно! Не грусти и не вздыхай. Думается мне, что он больше теперь не заглянет сюда.

– Я очень рада, что он ушел, – говорит Люба Насте, собираясь в школу. – Ты, Настенька, не скучай, я скоро-скоро приду.

– Ты что-то очень рано сегодня, Коза?

– Мне нужно пораньше, Паровоз. Сегодня у нас общее собрание.

И Люба, поцеловав Машину и Настю, выбежала на улицу. Но и часа не прошло, как Люба домой вернулась. И прямо в кровать, вся в слезах. Машины дома не было – в магазин ушел.

– Что, Люба, что? – испугалась Настя.

– Меня… меня в живописное отделение работать посылают!

Когда Машина вернулся домой с покупками из магазина, то и Настя плакала вместе с Любой.

– Это что такое? – опешил он.

А Люба с Настею в ответ только всхлипывают.

– В чем вопрос состоит, спрашиваю я? – кричит Прокоп уже сердито. Он очень не любит, когда люди плачут.

– Это я, я виновата, дядя Прокоп, – плачет Настя.

– В чем ты виновата? В чем дело-то?

– Любу посылают в живописное работать.

– Ну и что ж такое? Я вчера сам слышал, как директор о том с учителем говорил. Чего же реветь-то? Радоваться нужно, а не плакать.

– А я не пойду! Я не хочу в живописное отделение! Я в шлифовальном цеху хочу работать! – плачет Люба.

– Ну, ну, ну! Вот уж этих капризов не понимаю я. В шлифовальном цеху каждый может работать, а в живописном нужно способность иметь особую. Директор так и сказал: чтобы тебя немедленно туда прикомандировали, потому как у тебя талант к этому.

– А я не пойду!

– Да почему? – развел руками Машина.

– А потому что я рисовать не умею, вот почему!

– Что ты не хочешь – это дело другое. Я знаю, какая ты капризная, сам виноват, избаловал тебя. А что ты не умеешь рисовать, то это ты врешь.

– Нет, не вру. Спроси-ка Настю.

– И спрашивать нечего, когда ваза твоя…

– Да не моя это ваза, а Настина, Паровоз ты этакий! – кричит Люба.

Машина вытаращил глаза.

– Настина?.. Постой, постой… Это как же так? Почему Настина, а не твоя?

– А потому что она эту вазу за меня расписывала, а я тут совсем ни при чем. Я рисую так же, как курица лапой царапает.

– Настина?

– Да, Настина. Это ты такой глупый, не мог догадаться, что я рисовать никогда не сумею хорошо. И вот теперь что мне делать? Как я скажу Василию Ивановичу или заведующему? Меня из школы выгонят теперь, это я точно знаю.

– И все я, все я! Если бы меня не было, то у Любы ничего такого и не случилось бы, – рыдает Настя.

– Так это Настина работа, Настя вазу так разделала? – говорит Машина раздумчиво. – Да, хорошенькое дельце вы учинили, нечего сказать.

Машина терпеть не мог обманщиков, а тут на тебе! У него под крышей жулики завелись. Вот уж не ожидал он такого от любимиц своих.

«Скверно, очень скверно это!» – злился он в мыслях.

А самое главное – отругать как следует он не мог их сейчас, чтоб на душе у него полегчало. Как их сейчас ругать, когда они и так ревмя ревут? Нашкодили, а теперь вот и разливаются рекой.

«Ах и глупые же еще они, ах и глупые!» – думал Машина, глядя на плачущих подружек.

XVII. Машина выручает подруг из беды

Настя и Люба чуть не весь день плакали. Надо же в один день двум напастям таким быть! Ну, от отца Машина Настю быстро избавил, а вот кто теперь Любу спасет от живописного? Нет, лететь теперь ей из школы, позор ей теперь перед подружками! И Насте теперь весь век мучиться, что она так подвела любимую и единственную подружку свою!

А Машина весь день ходил мрачный, на работу ушел угрюмый.

Даже ночью ему не спалось, он все ворочался, вздыхал.

Неприятно ему было, что дочь его так нехорошо сделала.

«Вот до чего лень-матушка доводит! Ежели бы она сама рисовала, то ничего бы и не было. А теперь вот и Насте горе, а она не виновата. Настя ведь хотела помочь ей, она и не думала, что случится беда такая», – мучился Машина.

Утром чай пили молча. Люба не смеялась, как всегда звонко, Настя не улыбалась, Машина не шутил. Он сопел, курил трубку, на Любу с Настей даже и не смотрел.

– Ну одевайся-ка да идем со мной, – говорит он Насте, не глядя на нее, когда отпили чай.

– Куда, дядя Прокоп? – испугалась Настя.

– Там узнаешь куда, идем-ка, – бубнит Машина.

– Куда ты ее тащишь? – вступилась за Настю Люба.

– Не твое дело! Заступница нашлась!.. Ты лучше рисовала бы сама, а не ее заставляла, – проворчал Машина на Любу.

Настя оделась и вышла вслед за Машиною из дома.

Настя знала, что дядя Прокоп добрый, в обиду ее не даст, но куда он ее тащит? Кажется, в школу они идут. А что он там говорить будет? И Настя, еле жива, плелась за Машиною.

Заведующий ФЗУ сидел в канцелярии школы и разговаривал с учителями, когда Машина с Настею вошли к нему. И учитель рисования Василий Иванович тут же находился.

– Здравствуйте, – пробубнил Машина.

– А-а, Синюков! – обрадовался Василий Иванович, – Вот кстати-то! Мы сейчас как раз говорили о вашей дочери. Какой у ней талант, какие способности! Поверьте мне, я первую ученицу по своему предмету встречаю такую. И вот теперь перед нею две дороги: на завод, в живописное отделение, или же дальше поехать учиться – в Москву, в Институт прикладного искусства. Конечно, на заводе она сразу станет зарабатывать, но если бы она годика четыре в институте поучилась, то она настоящим художником стала бы. Как вы сами думаете?

– Никуда она не поедет и не пойдет, кроме цеха шлифовального, – отвечает Машина угрюмо.

– Что вы? Такие у ней способности, – изумился Василий Иванович.

– Нет, нет, так нельзя, – заволновался и заведующий. – В конце концов, весь завод наш заинтересован, чтобы молодежь наша росла, училась. Я имею в виду ту часть, у которых способности к учебе обнаружены, талант есть.

– Да нет у ней никаких талантов и способностей к тому, куда вы ее посылаете, – говорил Машина.

– То есть как это нет? А ее работы последние? А ваза?

– Это не она работала, не она вазу расписывала.

– Как – не она? А кто же?

– Вот эта девчонка, Настя, – потянул Машина за руку Настю.

Заведующий поправил пенсне, Василий Иванович опустился на стул точно подкошенный.

– Так это не ваша дочь вазу расписала? – переспросил заведующий.

– Говорю же я вам, что Настя, – сердито мычит Машина.

– А кто эта девочка? Откуда она взялась вдруг? – спрашивает Василий Иванович.

– Это тоже, можно считать, моя дочь, вторая, только не родная, а приемная. Она сейчас работает на заводе, у меня в бригаде, относчицей посуды. Очень хорошая девочка, имейте это в виду, – отвечает Машина Василию Ивановичу.

– Но все это очень нехорошо, – сказал заведующий. – Я прямо не знаю, что теперь делать. Вашу дочь придется исключить из школы за такой проступок: так делать нельзя ученику фабзауча.

Машина нахмурился, точно туча, подошел ближе к столу.

– Так делать нельзя, но так делают дети иной раз! – говорит Машина. – Моя дочь виновата, но ей зато сейчас и мучиться приходится, она ревет как корова.

– Да, но что мы тут поделать можем? Как я отвечу директору? Ведь он посылает Любу в живописное отделение, она там работать должна. А она рисовать, оказывается, не умеет. Ведь это же скандал для школы.

– Никакого скандала тут нет. Посылайте вот эту, Настю, туда. А Любу оставьте пока в школе, а потом она будет работать в шлифовальном цеху. Вот и все, – сказал Машина.

– А как на это посмотрит директор? Ведь это от него теперь зависит, кого куда принять.

– А с директором я сам говорить буду.

Заведующий пожал плечами.

– Хорошо, улаживайте вопрос сами. А вашей дочери мы все-таки выговор вынесем.

– Катайте, она это заслужила, – согласился Машина, выходя с Настей из канцелярии школы.

Директора в кабинете не было, он ушел на завод. Машина с Настей пошли на поиски. В гелиоширном цехе Машина нашел директора. Директор осматривал новый станок, изобретенный рабочим Грачевым. Машина некстати пришел.

– После, после придешь! Видишь, занят я! – закричал директор на Машину.

– И хорошо, что занят. А я тебя не задержу, мне одно твое слово только и нужно, – говорит Машина.

Директор сердито крякнул, видит – от Машины не отстать.

– Ладно, говори скорей.

– Девчонку вот эту, Настю-то, нужно в живописное послать вместо моей.

– Вот те раз! Это почему?

– А потому, что вазу ту, которой вы с учителем на выставке любовались, вот эта расписывала, Настя, а не та, которая в фэзэу учится. Эта хорошо рисует, а не та. Понятно?

Директор взглянул на дрожавшую Настю, на Машину, хотел было возразить Машине что-то, а потом, чтобы поскорей от него отделаться, махнул рукою и сказал:

– Ладно, будь по-твоему, отвяжись только! Но только ежели она плохо владеет кистью, обратно отчислим.

– А это ясное дело. Но только, думается мне, такого не должно случиться, – ответил ему Машина.

А Настя слушала и диву давалась. И как это так получается, что дядя Прокоп умеет все улаживать и почему его все слушают и уважают? И почему он никого не боится?

«Наверно, это потому, что у него вид такой суровый. И потому, наверно, еще, что он добрый и работает хорошо», – решила она.