Текст книги "Хрустальная ваза"

Автор книги: Федор Каманин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

VI. Настя и Машина ищут работу

Придя домой из магазина, Машина сдал продукты Любе.

– Ну, Коза, стряпай тут нам обед, а мы пойдем работу Насте искать, – говорит он дочери.

– Как, уже сейчас идете? – удивилась Люба.

– Да, да! Чем раньше, тем лучше. Идем-ка, Настя, идем!

Настя робко поплелась за Машиной.

Машина на ходу набил трубку табаком и закурил. А потом он зашагал так быстро, что Насте пришлось уже вприпрыжку бежать за ним. Встречные удивленно смотрели на Настю, здоровались с Машиною, а он шагал важный, как индюк, угрюмый, как медведь.

Первым долгом направился он в контору завода. Настя, конечно, старалась не отстать от него ни на шаг, ведь эта контора такая большая, одних дверей по обе стороны не перечесть. Скроется за какой дядя Прокоп этот, не углядишь, а потом ищи его свищи, гадай, за какой он дверью находится.

В конторе уже занятия шли. Насте было слышно, как за некоторыми дверями щелкали на счетах, тихо разговаривали меж собою. Настя остановилась в нерешительности.

– Дяденька Прокоп, мне с тобой все время идти? – спрашивает она.

– А то как же? Так и шагай за мной, так и шагай! – говорит Машина.

Пройдя по коридору всю контору, они остановились перед дверью с надписью:

КАБИНЕТ ДИРЕКТОРА

Машина легонько постучал в дверь.

– Можно! – крикнул кто-то за дверью.

Машина рванул дверь и шагнул в кабинет директора.

Настя – за ним.

За столом в кабинете сидел и читал бумаги человек, очень сердитый на вид, бритый весь, в сером пиджаке и таких же брюках.

– А-а, Машина! Здорово… Садись, брат, я сейчас, – улыбнулся Прокопу сердитый человек.

Машина сел на стул и молчит, попыхивая трубкой.

– Фу, черт! Ну и несет же от твоей трубки табачищем, прямо подохнуть можно! – закашлялся директор. – И где такую отраву добываешь?

– Ничего, цел будешь, – спокойно отвечает директору Машина, – Это ты как стал директором, так и избаловался на папиросках, махорка тебе крепка кажется. А табачок у меня свойский, сам на огороде выращиваю. Очень хороший табачок! Я пробовал курить разные покупные, нет, не тот коленкор, нет смаку в них того, что в моем свойском.

– Я, брат, и папиросы курить бросил: вредно все равно, что папиросы, что трубка… Ну, ты что скажешь мне? Зачем так рано пожаловал? – спрашивает директор.

– Ты видишь эту девочку? – указывает Машина на Настю.

– Вижу, – говорит директор.

А Настя ни жива и ни мертва. И сама не знает, чего она боится.

– Так вот. Она, брат, сирота. Я ее подобрал на улице вчера. Жить она будет у меня.

– Что ж, хорошее дело. У тебя детей одна дочь ведь?

– Да. Так вот, я и говорю, жить она будет у меня, а работать у тебя. Давай ей работу.

Директор смотрит на Машину, Машина на директора.

– Ты шутишь, что ли?

– И не думаю шутить. Какие ж тут шутки, когда человеку работу подыскать нужно?

– А где ж я ей работу возьму? Ты знаешь, что у нас все места заняты? У нас много своих таких, которых надо трудоустраивать.

Тут Машина как вскочил да как зачал размахивать трубкой своей! Да еще кричать начал на директора. У Насти со страху и душа в пятки ушла, она испугалась за дядю Прокопа, думала, что сейчас директор в милицию позвонит и Машину заберут.

– А-а! Места заняты! А-а, своих надо устраивать? А она чья? Чья она, когда ребенок не знает ночевать где, не знает кусок хлеба взять где?! Ежели я приютил ее, то не навек. В конце концов должна она сама хлеб зарабатывать, должна к делу приучаться? Так что девчонку эту ты обязан в первую очередь на работу поставить, потому что как она сирота.

– Подожди, не кричи, тебя не боятся, – сердито оборвал директор Машину. – Все это верно, но куда я поставлю ее? Она деревенская, на заводе никогда не была, она в цеху и шагу ступить побоится. Куда ее поставить?

– Ко мне в бригаду. Будет хрусталь относить в прокальную печь. Дело нехитрое, девчонка она смышленая, в один день освоится. И работенка легкая, как раз ей по силе.

– А у тебя же там есть кто-то на этой работе?

– Есть, Маня Сизова. Но она на днях в портняжную мастерскую уйдет, портнихой хочет быть, сказывала она мне.

– А-а, тогда дело другое. Только с отделом кадров и с завкомом сам улаживай вопрос этот, а я уж потом все сделаю.

– Я улажу, – говорит Машина, пыхтя трубкой, и уходит из кабинета.

Настя вышла за ним бледная, испуганная.

– Ты чего это, детка? – ласково спрашивает ее Машина.

– А я боялась, что вы драться начнете и он тебя побьет, – говорит Настя. – Или в милицию позвонит, и тебя заберут, ты ведь на него так кричал…

– Кто? Директор? Ха, ха, ха! Да ведь это ж наш человек, рабочий. Мы его в директора сами выбирали когда-то. Это ж Петька Иванов, мой друг самый. Мы ж с ним когда-то и в одной бригаде работали. Покричать мы с ним всегда покричим, ежели дело такое, а чтоб драться, это уж нет, – смеется Машина, шагая в отдел кадров. – Мы с ним друг друга уважаем крепко, да его и все у нас уважают, парень толковый.

Настя труси́ла за ним и удивлялась. Чудно и диковинно казалось ей тут все, а всего чудней этот дядя Прокоп: то угрюмый, кричит, молчит, а то смеется, ласковый, добрый.

В отделе кадров дело обошлось без всяких криков. Завкадрами не стал возражать, чтоб Настя работала относчицей посуды в бригаде Прокопа, раз он сам просит о том и ручается, что с работой она справится. Завкадрами только позвонил к директору, поговорил с ним с минутку, и все.

И уже потом они пошли в последнюю инстанцию, где им побывать надо было, – в заводской комитет.

В заводском комитете весело закричали, завидев Машину. Со всех сторон его обступили, по плечу хлопали, шутили над ним дружески.

– А-а, Машина! Здравствуй, здравствуй! Ты-то нам и нужен.

– Ладно, и вы мне нужны, – отвечает Машина.

– Во-первых, – говорит председатель завкома, – завтра собрание заводского комитета, так что ты приходи обязательно. Начало в шесть вечера.

– Во-вторых, – кричит секретарь культкома, – ты избран в комиссию по смотру художественной самодеятельности, первый вечер этой самодеятельности состоится в воскресенье, в восемь вечера, явка всех членов желательна и обязательна.

– Во-первых и во-вторых, товарищи, помогите мне сначала уладить вопрос вот с девочкой этой, зовут ее Настею, – отвечает всем Машина.

– А что с ней такое? Чья она?

– Она ничья, она сама собою, живет она у меня со вчерашнего дня. Директор берет ее на работу, отдел кадров оформит, теперь нам что нужно? Чтобы вы, комитет, не возражали, а даже ходатайствовали за нее. Вот об этом я и толкую сейчас с вами. А потом уж комиссии и заседания устраивать будем.

– Она член профсоюза? – спрашивает секретарь.

Но Машина так на него посмотрел, что он покраснел как рак вареный, а все засмеялись.

– Чудак ты, право, Кузнецов, – говорит председатель секретарю. – Девочке лет тринадцать-четырнадцать, а ты – «член профсоюза»!

– Ну ладно, значит, как же? – спрашивает Машина. – Пишете вы заключение свое?

– Что же… нужно написать, если она беспризорная.

– Она теперь не беспризорная, но работа все равно ей нужна.

Секретарь взял лист бумаги и начал писать:

«Завком Дятьковского хрустального завода доводит до сведения директора завода, что со стороны завкома препятствий к поступлению на работу…»

– Как фамилия девочки? – спрашивает секретарь.

И тут только Машина вспомнил, что он еще не знает Настиной фамилии.

– Фамилия… фамилия-то ее… Зовут-то ее Настею, – бормочет Машина, – а вот фамилия…

Все засмеялись.

– Эх, Машина! Хлопочешь о девочке, а сам не знаешь даже фамилии ее.

– Дело не в фамилии, чего хохочете? Был бы человек, а фамилия будет. Настя, как твоя фамилия? – спрашивает Машина.

– Лукошкина, – отвечает Настя тихо.

– Ну, вот видишь! Лукошкина! Пиши – Лукошкина Настя, – говорит Машина.

«…Лукошкиной Насти нет. Завком ходатайствует даже принять ее в первую очередь, так как она сирота».

Председатель и секретарь подписались, печать приложили. Машина взял бумагу и направился к выходу.

– А на заседание завтра приходи! – кричит председатель вслед.

– Приду, – говорит Машина.

Из завкома Машина и Настя зашли и в заводской комсомол.

– Тебе, девонька, скоро придется вступить в члены ВЛКСМ, комсомолкой стать. Значит, надо тебя с секретаршей ихней завремя познакомить, чтоб она знала, какая ты есть и какое твое положение. Секретарша у них девица боевая, Катя Губанова, ты к ней присматривайся да пример с нее бери, как работать надо, жить как надо, – говорит Машина Насте, направляясь с нею в комитет ВЛКСМ.

Катя Губанова, как только узнала, в чем дело, выслушала от Машины Настину историю, так сразу же отнеслась к Насте словно сестра ее родная, старшая, успокаивать ее начала.

– Ничего, Настенька, ничего! Все образуется, все наладится. Народ у нас неплохой, ты будешь тут как в семье родной. В комсомол мы тебя примем потом. А пока обживайся да не скучай, носа не вешай! Мы тебе всегда поддержкой будем, если что – прямо вот сюда, к нам иди!

– Вот это я понимаю, – говорит Машина Насте, когда они вышли из комитета ВЛКСМ и зашагали уже домой. – Молодая, а разум лучше, чем у взрослого: сразу видит, как поддержать человека нужно. Как будто дела у нас идут как надо, что только покажет дальнейшее. А дальнейшее во многом от тебя самой зависеть будет. Будешь стараться в работе, все хорошо и будет. А в этом я на тебя надеюсь. Ты запомни раз и навсегда: хорошего работника всегда и все ценят и уважают. Вот так-то вот!

А у Насти кружилась голова. Контора, директор, отдел кадров, заводской комитет и теперь вот комитет ВЛКСМ. Всюду люди, все работают. И люди не такие, как в родной Понизовке, и дела у них свои, особые. С ума сойти, сколько тут народу!

А дома Люба уже ждала их с обедом.

– Ну как? – спрашивает она у них, лишь только они порог переступили.

– Не принимают, работы, говорят, нет, – отвечает Машина.

Но Люба по лицу Насти сразу догадалась, что все хорошо устроилось.

– Паровоз, ты сегодня без обеда! – кричит Люба.

– Вот те раз! Это почему ж так? Мне скоро на работу идти, а тут без обеда?

– Не будешь обманывать. Настю ведь приняли?

– Ну да, приняли. Я тебе так и говорю. Но только они сначала ни в какую было: нет работы, да и все тут! А когда я им сказал, что могу принять ее в мою бригаду, у меня одно место скоро освобождается, то тут уж они иное запели, согласились ее взять. Конечно, годков ей еще маловато, но работенка у ней будет не забоистая, она мелочь будет от моего стула относить в прокальную печь.

– А-а, по-другому запел, когда я тебе пригрозила без обеда оставить? – торжествует Люба.

И все засмеялись.

– Ты рада, что работать будешь? – спрашивает Люба Настю.

– Да, – отвечает Настя.

– И я за тебя рада. Я сама тоже никак не дождусь, когда учиться кончу и работать стану. Хотя я и сейчас работаю, но только два часа. Нам больше еще не дают работать, мы – фабзайцы.

– Какие зайцы? – не понимает Настя.

– Фабзайцы – это те, кто учится в фэзэу. Это нас так в шутку называют, – поясняет Люба.

– Ну, фабзайчонок мой, обедать все-таки давай. Если бы ты знала, сколько мы ходили с нею да сколько разговоров переговорили мы, так ты бы сразу на стол суп подала.

– Я и подам сейчас, минутку потерпите, – отвечает Люба.

После обеда Машина и Люба пошли на завод, а Настя осталась дома одна.

– Ты тут отдыхай, спи, – сказала ей Люба.

– Да, да, задай тут храпунца хорошего. Потом иной раз и захочешь всхрапнуть, ан нет, некогда будет, – посоветовал ей и Прокоп.

Да, им легко сказать «спи», «задай храпунца». А как же тут заснешь, когда мысли разные набегают одна на одну, все тревожные, беспокойные? Справится ли она с работой? Как дальше будет складываться у ней жизнь? Пока пошло как будто порядком, но это же не значит, что и всегда так гладко будет идти у ней все. Настя хоть и мало еще на свете прожила, а горюшка хлебнула порядком. Ей так и мерещилось, что какая-то беда да поджидает ее где-то.

Настя в этот раз долго не могла уснуть.

До полуночи и Люба не спала с ней, все толковали они о том, как Настя работать начнет, что ожидает ее на заводе, чему ей там учиться придется.

– И знаешь, Настя, первым долгом тебе приодеться нужно. Ты знаешь, у нас в Дятькове девчата любят принарядиться, вот сама увидишь. И ты не хуже других должна быть, – говорит Люба.

– Ну, мне хоть бы какое-нибудь платьице на первый-то раз, – вздыхает Настя.

– Зачем какое-нибудь? Хорошее, да и не одно нужно, а два или три. Потом туфли с калошами, платок, пальтишко, – соображает Люба.

А у Насти в голове мысль за мыслью. Неужто у ней будут ботинки с калошами? А пожалуй, и будут. Ой, она тогда прямо умрет от радости! Ведь она никогда-никогда еще не носила ни ботинок, ни туфель, на людях только видела. А то все лапти, лапти, в будни и в праздники.

– Сразу все это не купишь, – рассуждает Люба, – потому за месяц не много ты заработаешь. Но потом, со временем, можно все сделать, только работай.

– Мне хоть бы за год справить все это, – говорит Настя.

– Ну, за год! За полгода справим! И тогда будем мы с тобою ходить в парк гулять, в клуб на спектакли. У нас в клубе библиотека есть хорошая. Ты книжки читать любишь? – спрашивает Люба.

– День и ночь читала бы! – говорит Настя.

– А я, признаться, не совсем. Мне бы только работать да в парке гулять, спектакль посмотреть. А книги… От них мне спать хочется всегда почему-то.

– Нет, а я книжки так бы и читала, так бы и читала! Только в нашей деревне книжек мало было, в школе да в избе-читальне. Я их все перечитала, некоторые раза по два.

– Ну, в нашей-то клубной библиотеке столько книжек, что ты и за всю жизнь не перечитаешь.

Люба уснула. А Настя все думала.

Заснула она только под утро.

А утром, после завтрака, Настя пошла с Машиною на завод на работу, пошла в первый раз.

VII. На заводе

Мастера гутенского цеха, той смены, в которой и Прокоп Машина работал, подходили один за другим. Скоро сирена взвоет, их черед верстаки занять. Они снимали пиджаки, покуривали, меж собою тихонько разговаривали.

– Ну, Машина, братцы, пыхтит и какую-то девочку за собою тянет, – смеется мастер Селезнев.

– Он все время за собою ее таскает. Я эту девочку вот уж дня два вижу с ним, – говорит мастер Кузнецов, – Какая это девочка, что он ее за собою таскает, понять не могу.

Настя никогда не видела завода, никогда не была ни на одном из них, только в книжках читала про них да на картинках видела. Но одно дело в книжке читать, другое – видеть своими глазами, быть там.

Гутенский цех показался ей длинным-длинным, купол крыши выше леса. Посредине выстроились круглые горшковые печи, а в самом конце, больше всех, печь-ванна. Вокруг ванны и вокруг горшковых печей суетились, работали, точно наперегонки, люди. У каждого какие-то железные трубки, на трубках раскаленные хрустальные шары, вазы, рюмки, стаканы, кувшины, подносы.

И чудо-чудное! Хрусталь горел, как солнце, извивался мягко, точно восковой. Мастера сидели на стульях, к ним подносили подмастерья то одну, то другую трубку, с колпаком, с ручкой, с крышкой. Мастера быстро приделывали ручки, ножки, передавали обратно. Подбегали относчицы-девочки, подхватывали длинными деревянными вилками раскаленные вазы и несли их в прокальные печи.

В каждой круглой печи – горшки с расплавленным хрусталем, в каждой – хрусталь цвета разного. В первой печи – зеленый, во второй – синий, в третьей – самый дорогой, свинцовый, бесцветный, прозрачный, как роса, в четвертой – розовый, в пятой – золотисто-желтый. А в самой большой, ванной печи – простое стекло, но тоже хорошего колера, чистое, как родниковая вода.

Настя точно во сне шла за Машиною. Она словно попала в заколдованный мир. Разноцветные кувшины, вазы, стаканы, цветники, графины, казалось, порхали в воздухе, один за одним летели в прокальные печи, словно голуби разноцветные.

Поприглядевшись, Настя заметила, что один мастер делал кувшины все в комочках, точно ежики, другой – перевитые разноцветными нитями прихотливым узором.

Настя как вкопанная остановилась, смотрела на диковинные кувшины.

Немного подальше работали на прессах. Подмастерья на железной палке подносили к прессам раскаленный хрусталь, мягкий, как воск подогретый. Мастер отрезал щипцами хрусталя столько, сколько нужно, опускал рычаг пресса, минутку выжидал, поднимал рычаг и вынимал хрустальную корзинку для конфет, узорную, граненую. Настя и рот разинула и от Машины отстала.

Парнишка озорной, заметив Настю с ртом открытым, мигом схватил щепотку песку и сыпнул Насте прямо в рот. И в ту же минуту заорал от боли: Машина лихо трепал его за вихры, схватив ловко пятерней сзади.

– Ой, ой, дяденька, ой, Машина! Не буду, не буду! – кричал озорник.

– Я тебе покажу, как баловать! Она тебя не трогала? – рычал Машина.

Мастера смеялись.

– А ты, того, рот не разевай тоже, – говорит Машина потом уже Насте.

Но как же тут не разинуть рот? Вот ванна – печь огромная, вся опутана хрустальной паутиной. Тончайшие нити хрусталя, точь-в-точь паутина, протянулись от круглых окошек, где мастера хрусталь берут, повисли у верстаков, полезли даже на купол. Никогда Настя не думала, что хрусталь в ниточку может вытянуться и, как ниточка, от ветра качаться. А ветер тут от вентиляторов электрических. Против каждого верстака вентилятор поливает и поливает мастеров струей свежего воздуха: иначе бы и не продохнуть, на верстаках температура пятьдесят шесть градусов. И все-таки все рабочие, кроме относчиц, мокрые от пота, точно выкупались.

Относчицы – все больше девочки, чуть постарше Насти, мальчишек почти нет. Девочки хорошо одеты, волосы у всех завиты и подстрижены. Они ловко подхватывали у мастеров готовый хрусталь, плавно скользили к прокальным печам, бесшумно укладывали в печь стаканы и вазы. И девочки все красивые, все хорошие. Настя куда хуже их выглядит. Настя смотрит на них и вздыхает, девочки с любопытством на нее поглядывают.

– Вот видишь, как они работают? – говорит ей Машина.

– Вижу, – лепечет Настя.

– Вот и ты так будешь работать сейчас, будешь относчицей. Хитрости тут нет, а осторожность нужна, чтоб не побить посуду. Катя! – крикнул Машина девочке в черном фартучке, стоявшей в стороне.

– Что нужно, дядя Машина? – отозвалась девочка.

– Поди сюда!

Катя вприпрыжку подбежала к нему.

– Вот эта девочка, Настя, работать будет вместо Сизовой. Она будет относить хрусталь от моего стула. Ты ее подучи, она девочка толковая. А я тебе за это как-нибудь вихры надеру, – шутит Машина.

Катя посмотрела на Настю.

– Ладно, дядя Машина, будет все сделано. А вихры мы сами надерем тебе, – смеется Катя.

– Это еще вопрос. Посмотрим, кто кого, – ворчит Машина.

Завыла сирена.

Смена, которая работала, сошла с верстаков, новая смена места заняла. И как только ударил звонок после пятиминутного перерыва, работа началась.

Машина уселся на стул возле своего верстака и сказал:

– Ну, ребятки, давай!

И пошло, и закружилось, завертелось все…

Машина вырабатывал вазы. Работа над вазами самая трудная, сложная. Чтобы мастером такой работы стать, нужно лет двадцать подмастерьем пробыть. Но Машина мастер первоклассный, ему хоть что давай – сделает.

Он сидит на своем деревянном чурбачке с трубкою в зубах, никого будто не видит и ничего не слышит, привычно берет инструменты с верстака, вертит вазу, брызжет на нее водой из ступки, отрезает лишнее ножницами, приделывает ножку, и – ваза готова!

И подручные его ребята ловкие, то и дело подносят мастеру готовые части вазы, передают друг другу: один – колпак, другой – ножку, третий – припайку. Дело за ними не стоит.

Первые вазы Настя брала на вилку робко, руки у нее дрожали: того и гляди, соскочит ваза на каменный пол. Но час от часу ей легче становилось. В печи укладывать вазы Катя научила ее. Настя осмелела, руки дрожать перестали, работа пошла спорей.

И работа стала казаться ей не такой уж трудной, как вначале, она даже с девочками знакомиться начала.

– Ты откуда? – спрашивают ее девочки.

– Из Понизовки, – отвечает им Настя.

– Работать будешь теперь все время?

– Да, а то как же?

И Настя девочкам всем понравилась.

Не заметила Настя, как прошло четыре часа – время работы для подростков. Над ванной ударил звонок, мастера сошли с верстаков, перерыв сделать, чаю попить. Сошел и Машина и прямо к Насте.

– Ну как? – спрашивает.

– Хорошо, дяденька! – отвечает Настя.

– Уморилась здорово?

– Вот ни капельки!

Машина, довольный, ухмыляется и начинает вместе с другими мастерами пить чай.

К Насте подошла новая девочка, посмотрела на нее и сказала:

– Ну, давай вилку мне.

– А я как же? – испугалась Настя.

– А ты домой пойдешь, – говорит девочка, беря у нее вилку.

Настя кинулась к Машине.

– Дядя Прокоп, девочка… вон та, вилку у меня отняла. Говорит: «Домой иди».

– Ну и что ж? И шагай, – спокойно отвечает ей Машина.

– А как же работать?

– Работать на сегодня хватит тебе, ты свои часы отработала. Таким-то, как ты, только четыре часа работать полагается.

У Насти и гора с плеч. Значит, смена ее прошла, вот что! А она-то думала…

– Иди-ка ты домой, скоро и я приду, обедать будем, – говорит Машина, подходя снова к верстаку. – Иди, девонька, иди, отдыхай там.

И Настя пошла домой.

«Отдыхай»… А что ж мне отдыхать, когда я и неуморилася?» – думает она, шагая к дому Прокопа Машины.

А дома Настю ждала и никак дождаться не могла Люба.

– Ну что? – кричит Люба еще издали. – Работала?

– Да.

– Хорошо? Быстро освоилась?

– А чего ж там? – говорит Настя. – Я сразу все поняла, как только мне Катя показала. Вазы легкие-легкие, одной рукой носила я их. И хитрости тут никакой нет.

– Вот и хорошо, вот и хорошо! – радуется Люба за Настю.