Текст книги "В канун Рагнарди"

Автор книги: Федор Чешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

2. ОТСВЕТЫ

– Глубокоуважаемые леди и мужики! Довожу до вашего сведения, что мы вышли, наконец, в район поиска. – Толик сложил карту и значительно оглядел собравшихся у костра. – Причем заслуживает быть отмеченным тот факт, что в вышеозначенный район мы изволили прибыть с двухдневным опозданием, вот. А это – свинство.

– Друг Толик, ты знаешь, что сказал однажды Гамлет своему другу Горацио? – Виктор подбросил в костер несколько веточек, прищурился на огонь. – Так вот, Гамлет как-то сказал: «Горацио, мой друг, не гавкай». Понял?

– И вообще... – Антон выдрал, наконец, из своей окладистой бороды репей, рассмотрел его внимательно и бросил в Толика. – Кто решил в японских кроссовках пофасонить и в первый же день ногу стер? Ты. Так что, чья бы корова...

– Упрек ваш, товарищ Зеленый, справедлив, но корнеплод свой заберите назад. – Толик поймал репей на лету, прицелился и метко запустил его обратно в антонову бороду.

Наташа придвинулась поближе к Виктору, шепнула:

– Зеленый – это фамилия?

– Нет.

– Тогда почему?..

– Потому, что Рыжий – это банально.

А сушняк потрескивал, пел в костре, и веселый живой огонь трепетал, метался на чернеющих ветках, брызгал вдруг осиными роями искр, исходил прозрачным дурманящим дымом, и тот взмывал невесомыми клубами, терялся в черном бархате неба, траченном звездной молью...

Вот также вливался в небо горький седой дым горящих прошлогодних листьев тогда, на кладбище, только небо было другое – низкое, серое, оно клубилось над самыми верхушками голых продрогших берез, сеяло на землю мельчайшую водяную пыль, холодную, неуютную, – жалкую пародию на веселый весенний дождь. Они шли по осклизлой тропинке – Ксения Владиславовна, Наташа, Виктор, – и по сторонам в промозглом тумане проступали оградки, обелиски, кресты, а сзади остались тихий говор немногих пришедших, и рыхлая свежая насыпь над могилой Глеба, и нелепая роскошь цветов на ней.

Наташа шла слепо, невидяще, и ее неестественно прямая фигурка постепенно отдалялась, уходила вперед, расплывалась тенью в холодной туманной мороси, и Ксения Владиславовна придержала Виктора за локоть, шепнула тихонько:

– Ты будь сейчас рядом, Витя, постарайся отвлечь ее чем-нибудь, хорошо? Слишком тяжело ударила Наташу эта смерть...

«Наташу... А вас?» – думал Виктор, искоса глядя в это темное, стремительно дряхлеющее лицо. Он отвернулся, покусал губы, сказал:

– Один мой друг (он археолог) собирается летом искать какое-то языческое капище. Звал меня с собой. Может быть?..

– Это хорошо, Витя. – Ксения Владиславовна зябко поежилась, спрятала ладони в рукава плаща. – Увези ее на время из города. Тогда и я уеду. К сестре.

И вот уходит пятый день с тех пор, как исчез, растаял в пыльном мареве город, – пятый день лесного безлюдья, одуревших от собственной голосистости птиц, новорожденных цветов и чего-то еще, что совсем недавно не волновало, что теперь обязательно нужно найти, как смысл, как цель жизни.

А отсветы походного костра шарят по знакомым едва ли не с детства лицам, высвечивая в них новые, не осознанные черты, и это хорошо.

А Наташа... Она ожила, оттаяла за эти пять дней, и это очень-очень хорошо.

Корабль горел. Он полыхал каким-то диким, ослепительно-золотым пламенем, и толпы обезличенных ужасом людей неуместно и бесполезно метались по палубе, по бесконечным темным и тесным трюмным переходам, и это было жутко, но еще более жуткой была бесшумность этого ада полуодетых истерзанных тел, белых от страха глаз, обезображенных немыми воплями ртов. Единственным звуком был частый надтреснутый лязг корабельного колокола – назойливый, приглушенный...

Виктор барахтался, рвался из последних сил, но что-то держало руки, не пускало, и отсветы золотого пламени метались по лицу, и не смолкал где-то вдалеке торопливый лязгающий звон, и нельзя было даже закричать от ужаса, от смертной тоски и бессилия – крик не шел из стиснутого судорогой горла – но удалось, изнемогая от непомерных усилий, раскрыть, разорвать наконец слипшиеся от пота веки.

Виктор обмер, заморгал растеряно на окружающий мир, где не оказалось ни корабля, ни пожара, ни темноты; где не было исходящих почти осязаемым ужасом толп; где от ночного кошмара остались только золотые отсветы шныряющих по лицу солнечных зайчиков и веселая дробь – там, за тонким брезентом палатки, у костра, Наташа тарахтит ложкой по котелку: завтрак готов.

Виктор с трудом выпутался из спального мешка. Лежбище слева уже пустовало – Антон вылез на свет божий и наверняка изволит делать свою вывихнутую зарядку. Костолом-любитель...

Справа спал Толик. В недрах спальника смутно белело его лицо – худощавое, матовое, лицо строгого постника и аскета. Как обманчива бывает внешность!

Виктор глянул на свои часы, подвешенные к потолку при помощи бельевой прищепки, снова поглядел на Толика, подумал. Потом надел часы на руку, а прищепку, старательно прицелившись, нацепил на длинный толиков нос и, как был, на четвереньках, проворно ускакал из палатки.

Снаружи было утро. Снаружи было солнечно, и совсем рядом гремела, играла искристыми бурунами река, и какая-то пичуга, пристроившись на крыше наташиной палатки, звенела, спорила с речным громом, самозабвенно раздувая крошечное горло. А над всем этим навис бездонный купол прозрачной хрустальной синевы, и на востоке синева сплавлялась с золотом и лилась оттуда в бескрайний, вымытый утренними росами мир зеленью трав и листвы.

– Вот это да!.. – Виктор замотал головой от избытка чувств. Картина пробуждающегося мира привела его в состояние детского восторга – истового и бездумного. Наташа, колдовавшая над посудой, обернулась на его восклицание, улыбнулась мягко, ласково:

– Доброе утро, Вить. Чаю хочешь?

– Чаю? – Виктор даже опешил слегка от этой ласковости, показавшейся ему чрезмерной. – Спасибо, Наташенька, с удовольствием!

– Тогда принеси воды, вскипяти, завари и пей на здоровье. – Наташа запустила в его сторону пустым котелком. – Только, Вить... Это, конечно, твое личное дело, но если ты так и пойдешь на четвереньках, то котелок нести очень-очень неудобно будет. Так что, может быть, все-таки встанешь на задние конечности?

Вода в реке была холодная и изумительно прозрачная. Виктор отчетливо видел укатанную гальку дна, зацепившиеся за нее темные струйки водорослей, из последних сил сопротивляющиеся стремительному течению; видел, хотя глубина в этом месте была больше метра. Потом он заметил серую пятнистую рыбу, медленно и с трудом пробирающуюся навстречу неудержимо мчащимся массам ледяной воды, и засмотрелся на нее, забыв о котелке.

А потом сзади чуть слышно хрустнули камешки, и Виктор осознал наличие азартного, изо всех сил сдерживаемого сопения за спиной. Он чуть выждал и резко, не выпрямляясь, метнулся в сторону. Толик, пытавшийся напялить ему на голову чехол от палатки, промахнулся и с плеском влетел в воду.

Подошел с полотенцем через плечо Антон. Рыжие локоны аккуратно расчесаны, огненная борода – тоже... Интересно, а эту медную проволоку, которой так обильно курчавится его могучая грудь, он тоже расчесывает?

Некоторое время Антон слушал, как выбирающийся на берег Толик яркими сочными красками живописует поведение Виктора, температуру воды и свою печальную судьбу (необходимость ограничивать палитру ввиду присутствия невдалеке дамы Толик компенсировал поистине виртуозным использованием доступных ему средств). Лицо Антона выразило высшую степень восхищения:

– А я-то думал, что ты весь из себя злобный археолог. А у тебя, оказывается, душа поэта!

Над обрывом показалась склонившаяся в изящном полупоклоне фигурка Наташи с перекинутой через согнутую руку викторовой портянкой, очевидно, изображающей салфетку:

– Джентльмены, имею честь уведомить: кушать подано! Валите лопать.

Антон старательно облизал ложку, заглянул с надеждой в котелок, жалобно вздохнул:

– Пусто...

Толик потянулся привольно и хрустко:

– Завтрак успешно завершился, теперь начнем поиски.

Он подумал с минуту, и уточнил, развалившись на траве:

– Непременно начнем поиски. Часа через два...

– Слушай, – Антон окинул его раздумчивым взглядом, – а ведь ты, наверное, от камбалы произошел. Или от медузы. Просто обалденная у тебя способность растекаться в горизонтальном положении до совершенно плоского состояния. И складки местности умело используешь. Это у тебя генетическое, не иначе. Врожденное.

Толик лениво разлепил пухлые губы, произнес ласково и напевно:

– Заткнись, зараза бородатая...

– Грубый ты все-таки, – заметил Антон неодобрительно.

– Ага, – самодовольно согласился Толик и смежил веки. Не прикрыл, а именно смежил – бережно, сладостно.

Виктор хлопнул себя по коленям, встал, подошел к Толику:

– Слышь, ты, искатель! Может быть, наконец, объяснишь толком, где ты собираешься искать? И, заодно, что именно ты собираешься искать? Давай, вставай и колись. И желательно подробнее.

– И кстати, – Наташа складывала опустошенные миски в котелок, – прошу учесть, что участвовать в обеде будут только участвовавшие в мытье посуды. Так что я вам очень-очень советую работу языком совместить с работой руками.

– Изверги, – сказал Толик и сел.

Деликатное покашливание заставило обернуться всех четверых. Рядом стоял человек внешности совершенно обычной и заурядной. Настолько заурядной, что лишь секунд через пять ее созерцания до созерцателей вдруг дошло, что эта самая заурядность была бы таковой где-нибудь в трамвае, или, скажем, в очереди за мороженым. А в восьмидесяти километрах от ближайшего (по мнению Толика и его карты) населенного пункта этот потрепанный, но довольно опрятный костюм, галстук и остроносые лакированные туфли выглядели диковато.

– Здравствуйте, – произнес странный визитер с легкой застенчивостью.

– Здра-а-сьте... – настороженно протянул Виктор. Антон же, неясностей и неразрешенных загадок не приемлющий, спросил прямо:

– Я извиняюсь, вы уругвайский шпион или пришелец?

Гость почему-то понял, что это шутка, тем не менее застенчивость его стала ощутимее.

– Да не могу я пришельцем быть: не пришел ведь, приехал... – он кивнул на прислоненный к недальней сосне велосипед. – А вы, я тоже извиняюсь, не геологи будете?

– Нет, – Антон с сожалением покачал головой. – Мы будем два химика, археолог и биолог женского рода. Документы вам как предъявлять, по очереди, или оптом?

Смущение незнакомца достигло апогея. Он развел руками, замямлил, пятясь поближе к своему велосипеду:

– Да зачем мне?.. Я ж не для этого... Да и правами такими не уполномочен...

– Не обращайте вы на этого балабона внимания, – Виктор дернул Антона за бороду. – У него мозги вдвое короче языка. Присаживайтесь. Наташ, у нас чай остался?

– Простите, пожалуйста, а вы здесь откуда? – длинный нос Толика трепетал от любопытства.

– Я-то, – гость уже умащивался на траве, стесненно, но не без благосклонности поглядывал на большую эмалированную кружку, в которую Наташа наливала дымящуюся заварку. – Я с комплекса, откуда же мне быть?

– С какого?

– То есть как – с какого? – гость изумился. – Не с Боровского же! Стал бы я в такую даль на велосипеде, да еще через лес, ежели туда автобус ходит. Спортсмен я, что ли?

Он отхлебнул чаю, зажмурился, помотал головой – горячо. Потом спросил осторожно:

– А вы, я гляжу, нездешние вроде. Издалека будете?

– Издалека, – ответил Виктор, поскольку Толик от беседы отключился. Известие о загадочном комплексе, Боровском и ходящем туда из неведомых мест автобусе повергло его в лихорадочное изучение карты.

Антон склонился к толиковому уху и произнес тихонько, но весьма внятно:

– Или твоя настоящая фамилия Сусанин, или вечером я тебе покажу, для чего сделана твоя карта. Правда, она на жесткой бумаге напечатана, но я уж приму муку сию, дабы постигло ее справедливое возмездие за лживость...

Гость, между тем, продолжал удовлетворять жажду и любопытство:

– Путешествуете, значит... Просто отдыха ради, или цель какую имеете?

– Отдыха ради, но и цель имеем, – Виктор угостил гостя сигаретой, закурил сам. – Тут где-то языческое святилище должно быть. Толик (вот этот, с носом, он археолог) по старинным летописям его вычислил. Вот, ищем. Может, сохранилось...

– Святилище – это дело интересное, – гость деликатно пускал дым в кулак, отворачивался, затягиваясь. – Только вы километра на три маху дали. Вам бы ниже по течению, до излучины дойти. Там еще на левом берегу дубочек приметный, так оно аккурат напротив него, у самой воды.

Антон, Виктор и Наташа одновременно взглянули на Толика, но сразу отвернулись. Очень уж жалкое это было зрелище – Толик, услыхавший от первого встречного, где находится загадочный объект его поисков.

Гость же, ни на что, кроме кружки и сигареты особого внимания не обращавший, продолжал:

– Только вы внутрь не попадете, и не надейтесь. Его ведь взрывали, святилище это. Дважды причем. Первый раз – монахи, еще чуть ли не при Петре. А второй раз – геологи. Это уже совсем недавно было. Лазали-лазали по обрыву, людей выспрашивали, пещеру эту нашли, где святилище, начали было завал разбирать. А потом вдруг ни с того, ни с сего... Может, озлились, что завал им не под силу, а может вход освободить пытались... Да только еще хуже стало – считай, пол-обрыва в реку съехало. Да... Там, на обрыве, профсоюзники наши домик рыбака затеялись было строить – вроде базы отдыха. Так эти прохвосты-геологи и его тем взрывом порушили. И ушились сразу, и спросить теперь не с кого.

Виктор мотнул головой досадливо, щелчком отбросил окурок:

– Геологи... А что они тут искали? Экспедиция это была, или как?

– А кто ж их, паршивцев, знает? – развел руками гость. – Документы у них не смотрел никто. Может, и не геологи они вовсе. А с другой стороны, у кого, кроме геологов, взрывчатка имеется?

– А давно это было?

– Да говорю ж, недавно совсем, – гость посмотрел на верхушки сосен, пошевелил губами, прикидывая. – Аккурат, пятнадцатого апреля они берег рванули. Я почему запомнил: в область меня в тот день вызывали. Повесткой. По недостаче. Возвернулся – и на тебе...

Наташа молча встала и пошла от костра, в лес. Виктор дернулся было следом – она молча погрозила пальцем: сиди. И Виктор не двинулся с места, отвернулся, до боли закусил губу. Пятнадцатое апреля... День, когда забрали в больницу Глеба...

– Ну, спасибо за чай да уважение, – гость поднялся. – Посидел бы еще, да на работе небось заждались. Вы, если в город соберетесь, заходите непременно. («Ах, так тут еще и город поблизости имеется!» – Антон бросил на Толика взгляд, достойный великого инквизитора. Толик тихонько стонал.)

– У меня и переночевать можно: один живу, – продолжал между тем гость. – Улица Космическая, семь. Токарев Петр Васильевич меня зовут, – представился он запоздало. – И на комплекс к нам загляните. У нас есть что посмотреть, – по последнему слову науки и техники строились.

– А что это все-таки за комплекс у вас? – полюбопытствовал Антон. – Ракетный?

– Свинооткормочный. Ну, счастливо вам отдохнуть...

Когда расхлябанное дребезжание обшарпанного велосипеда затихло вдали, Антон встал, и засучивая на ходу рукава, нарочито неторопливо двинулся к Толику:

– Нет, ты мне объясни, радость моя, за каким хреном ты пять дней таскал нас по бурелому? Чтоб уяснить, что первый встречный свиновод знает о святилище в сто раз больше тебя? И зачем было переться пешком, если на свете существует автобус?

– Но я же по карте... – страдающим голосом заканючил Толик, жалобно глядя на Антона, нависающего над ним живым воплощением гнева праведного.

Виктор глянул на пресловутую карту, скривился насмешливо:

– Ты где ее взял?

– В нашей библиотеке...

– Когда вернемся, потребую аннулирования твоего диплома о высшем образовании, – голос Виктора сочился ехидством и желчью. – Потому, что ты читать по сию пору не научился, или глуп неописуемо... («А почему это – „или“?» – возмутился Антон).

– Посмотри сюда, дубина! – Виктор постучал пальцем по расстеленной на траве карте. – Ее в тридцать втором году напечатали!

– В общем, так. – Антон глянул на Толика, как прокурор на свидетеля защиты. – Предлагаю такую программу действий. Сейчас мы трое идем к святилищу, а Толик посещает свинооткормочный комплекс. Ему там самое место: он худой.

Они легко нашли бы это место, даже если бы и не прилепился к противоположному берегу приметный дубочек. Ориентиров здесь и без него было достаточно – хотя бы тоскливый рев потока беснующейся пены, в который превратилась река, протискивающаяся между отвесным левым берегом и острым тяжелым мысом-клыком, которым врезался в нее правый. Или сам мыс – осыпавшийся, рухнувший в реку грудами серого каменного крошева береговой утес. Или широкий шрам на ровной стене скал правого берега, шрам с изломанными и острыми краями, такими неуместными здесь, в мире зализанного дождями и ветром камня. Или, наконец, торцевая стена – все, что осталось от маленького домишки. Стена с дверным проемом, дико и нелепо торчащая так близко от берегового обрыва, что кажется его продолжением. Стена с дверью в пропасть. Да, на славу поработали геологи, или кто они там на самом деле, матери их черт...

Все было безнадежно ясно, и больше нечего было искать, и можно было идти куда угодно, хоть в эти просторные, плавно стекающие к обрыву луга – лютики собирать, что-ли... Но уходить не хотелось.

Хотелось стоять здесь, у самой кромки обрыва, возле этой нелепой и тоскливой стены, хотелось смотреть вниз, всматриваться в груды неукатанного грязного щебня, запрудившие реку. Хотелось на что-то надеяться.

А гром речного потока казался заблудившимися в скалах отголосками ранившего берег взрыва, и казалось, что там, внизу, все еще оседает едкий сизый дымок, но это были, конечно, мельчайшие брызги остервенело бьющейся о неподатливую преграду воды...

И вдруг Наташа спросила:

– Толик... А правда, что монахи взрывали это святилище при Петре?

– Правда, – Толик не отрывал взгляда от реки, отвечал рассеянно и отрывисто. – Даже расписка сохранилась. Некий поручик Мусин от некого полуполковника Голикова бочонок пороха под это дело получил. Пятьдесят фунтов. «Дабы идолища и писаницы поганские, каковые игумен Боровского монастыря отец Питирим укажет, с божьей помощью истребить.» Вот... Я ведь по этой расписке его и засек – святилище... Антон, левее вон того камня, бурого, с острым краем, – видишь? Вроде трещина...

Виктор резко обернулся к Наташе:

– Слушай, до меня и не дошло...

– Я тоже только сейчас подумала, – Наташа глянула искоса, отвернулась. – А теперь еще и поручик, и отец игумен, и бочонок...

– Подожди, – спохватился Виктор, а откуда ты... Ты что, все-таки читала записки Глеба?

Наташа улыбнулась – мягко, вроде бы виновато даже:

– Витя, я же все-таки его сестра. Мне же читать необязательно, я и сама могу...

Она оглянулась, вздохнула:

– Понимаешь, изменилось тут все с тех пор. Не узнать ничего. И взрыв... Очень мне не нравится этот взрыв, Вить. Очень-очень не нравится. И что взорвали именно пятнадцатого апреля – тоже не нравится. И геологи эти, которые, может, и не геологи вовсе, которые вообще неизвестно кто... Понимаешь, они или с взрывчаткой обращаться не умеют, или специально пол-берега разнесли. А зачем?

Виктор кусал усы, мрачнея:

– Так что? Операция «Концы в воду?»

– Похоже, Вить. Очень похоже. И Глеб, и диссертация его пропавшая, и взрыв этот... А может, не только этот? А может, и первый тоже, а? Который при Петре?

Они замолчали, и молчали долго, и напряженно прислушивавшийся к непонятному разговору Антон хотел уже потребовать объяснений, но ему помешал Толик:

– Зеленый! Сможешь здесь спуститься?

– Ну?

– Не «ну», а сможешь?

– Хоть с тобой на закорках.

– Тогда полезли, – Толик стал быстро сползать с обрыва, пыля, увлекая за собой гремучие струи щебня. – Давай-давай! Там поймешь, зачем...

Они долго лазали под обрывом, оступаясь, теряя равновесие на зыбких каменных осыпях; спорили неслышно за расстоянием и ревом воды, тыча пальцами в обрыв. Наконец, все еще переговариваясь, обрываясь то и дело, полезли обратно.

Антон выкарабкался первым, осмотрелся что-то прикидывая. Потом присел на корточки возле оставшейся от домика стены, ковырнул пальцами землю, радостно обернулся навстречу выползшему наверх отдувающемуся Толику:

– Здесь она, родимая!

Толик подошел, глянул, повернулся к Виктору и Наташе:

– Ребята, есть слабая надежда попасть внутрь. Похоже, этот взрыв был слишком сильным. Вот... Мы нашли трещину. Она поднимается по обрыву и продолжается здесь, наверху. Вот, кстати, можете убедиться: стена тоже треснула. Может быть, монолит береговой скалы треснул вдоль пещеры. Там, внизу, есть место, где щель достаточно широка, и забита щебнем неплотно – оттуда тянет сквознячком. В этом месте можно попробовать разобрать завал.

Конечно, гарантии нет. Нет гарантии, что пещера не забита щебнем до конца. Нет гарантии, что хоть что-то сохранилось внутри. Но попробовать, по-моему, стоит...

Желтые отсветы – жалкие и жидкие – дрожат, плавятся, меркнут на осклизлых, тяжело нависающих стенах.

И это несмелое дрожание даже самые маленькие выбоины в тусклой каменной серости оборачивает провалами непроницаемого мрака без дна и предела. И крупные стылые капли, холодным обильным потом выступающие на изломанных камнях, преображаются этими скупыми бликами то в неведомой красоты драгоценные кристаллы, то в прозрачные звездные брызги – лишь на миг, лишь только затем, чтобы снова кануть в оправленную в камень черноту.

А там, впереди, совсем рядом, но почти невидимый, протискивается сквозь эту сдавленную камнем до каменной же плотности темноту Толик, барахтается, кромсает ее, неуступчивую, хрупким дробящимся о мокрые стены лучом фонаря...

Пещера. Когда-то, наверное, обширная, теперь заваленная битым камнем, лишь под самым сводом остался проход. И по этому проходу они протискиваются, почти осязая неподатливость спертого воздуха – затхлого и промерзлого, мертвого.

Давно ли померкла слабая полоска зеленоватого света над головой, сквозившая запахами разомлевших на солнце трав? Пять минут назад? Месяц? Год? Какая разница, если завалу все нет и нет конца, если сводит руки от сырости и бесчисленных ссадин, если осознание безнадежности происходящего мутит рассудок тоской – холодной, беспросветной, как тьма вокруг...

А ведь она действительно стала беспросветной – окружающая темнота. Потому, что Толик со своим фонарем исчез, канул куда-то вперед и вниз. И мрак сорвался, рухнул на плечи каменной тяжестью, засосал, как тугая болотная грязь, стиснул горло ледяными спазмами страха, но – спокойный, нарочито неторопливый голос оттуда, где утонули отсветы фонаря:

– Осторожнее, тут резкий спуск. Кажется, завал кончился.

И снова свет. Робкое сияние теплой желтизной выписало кромки камней впереди: Толик подсвечивает спуск снизу вверх.

А потом они стояли на плотном песке – сером и сыром, зализанном шумливыми потоками так давно, что страшно было думать о них; и бледно-золотистое пятно фонарного луча плавно скользило по изгрызенному временем и водой камню стен, высвечивая глубоко вырубленные в этих стенах знаки – отчетливые и странные; и тени, затаившиеся в этих сплетающихся линиях и окружностях, шевелились, то выползая, то снова втягиваясь в камень.

Они стояли, не в силах оторвать взгляд от этого плавного перетекания знаков в другие знаки, от медленного танца теней, и Виктор, не видя, чувствовал, что глаза Наташи полнятся все той же нечеловеческой древней жутью, как раньше, как в тот день, когда они говорили о снах живого еще Глеба... И Наташа сказала вдруг:

– Мы пришли. Ты победил, Странный. Победил. Спи спокойно...

Луч фонарика метнулся было к ней, но дрогнул, растерянно уткнулся в землю. И погас. И долго еще Виктор, Антон и Толик беспомощно слушали, как рядом, в плотной траурной тьме давится слезами Наташа – почти беззвучно, сдерживаясь изо всех сил...

На травы падала холодная роса, а с неба падали звезды. Они вспыхивали жемчужными нитями и гасли где-то там, в стремительно темнеющих притихших лесах за рекой.

Было тихо, только глухо шумел под обрывом утомившийся за день поток, но шум его тонул, растворялся в стекающих с неба прозрачных голубых сумерках, заливающих речное ущелье. А костер потрескивал, бормотал, – будто сам про себя, будто и не было ему дела до тех, на чьи лица ложились его живые теплые блики...

– Ну, что будем делать дальше? – Антон пошевелил палкой прогорающие угли, в узких щелках его прищуренных от дыма глаз вспыхнули и погасли оранжевые огоньки.

Толик коротко глянул на Наташу, на Виктора:

– Прежде всего ребята должны рассказать нам все, вот... А там уже будем думать – что да как...

– Рассказать... – Наташа робко поежилась, посмотрела вопросительно на Виктора. Тот кивнул.

– Хорошо. Слушайте. – Она придвинулась ближе к костру, сгорбилась, заговорила:

– День уходил. Слепящее опускалось все ниже и ниже, туда, к далекой гряде Синих Холмов, на которые сырой ветер с Горькой Воды натянул сизые тучи, беременные дождем...